Греции

Вид материала

Документы

Содержание Никомахова этика В. В. Шкода

Подобный материал:

• 6. античность как тип культуры, 336.2kb.
• Европейских новостей: поздно вечером встречались главы Германии и Греции, темой обсуждения, 26.85kb.
• C. 3–15. С. Г. Карпюк Толпа в архаической и классической Греции, 352.93kb.
• Вопросы по Истории древней Греции и Рима для студентов 1 курса о/о, 2010–2011, 18.7kb.
• Обзорный тест по истории математики Математика древней Греции и Рима. 5 класс, 78.63kb.
• Древней Греции. Вступление, 251.1kb.
• Реферат по истории костюма на тему: «Костюм Древней Греции классического периода», 163.62kb.
• План урока: Беседа об истории Древней Греции, географическом расположении Греции. Беседа, 85.05kb.
• Урок по мировой художественной культуре в пятом классе. Раздел: Культура Древней Греции., 92.84kb.
• Персидский фактор в политической жизни Греции, 623.8kb.

ощущение. На обсуждение этого тезиса уходит много
страниц. Причем сам тезис конкретизирован положением Про-
тагора «человек есть мера всех вещей». Сократ не может согла-
ситься с этим направлением в теории познания, которое совре-
менные философы называют сенсуализмом (от слова sensus —
чувство). И это понятно, для Сократа познание есть постижение
разумом. Объекты познания — идеи — умопостигаемы. А вещи,
«данные нам в ощущениях», как любят выражаться материалис-
ты, — лишь тени идей. Людям, как и животным, свойственно
получать чувственные впечатления. Это происходит легко, есте-
ственно. «А вот размышления о сущности и пользе всего этого
появляются с трудом, долгое время спустя, после многих стара-
ний и учения, если вообще это приходит», — говорит Сократ.
Только умозаключениями можно схватить сущность и истину.

Снова ставит свой вопрос Сократ, и даровитый Теэтет вы-
двигает новую версию: знание — это истинное мнение. Теперь он
сам чувствует гипотетический характер своего ответа и, на вся-
кий случай, добавляет, что могут быть и другие версии. Этот ва-
риант определения знания тоже отвергается, но уже легче, чем
первый. Сократ принимается обсуждать понятие «ложное мне-



1034

ние» и вскоре участники беседы убеждаются в том, что ложного
мнения вообще не бывает. Но если это положение принять, воз-
никнет масса логических нелепостей, приходится от него отка-
заться. Странное дело, потратив на исследование этого понятия
столько времени, Сократ признает: «Мы вернулись в прежний
тупик». Становится ясно, что неправильно исследовать ложное
мнение раньше, чем знание. И тут Сократ делает неожиданный
ход. Вся предыдущая работа мысли оказывается напрасной. Об-
ратимся к жизни, призывает он. Есть же целое искусство, кото-
рое указывает, что знание вовсе не есть истинное мнение. Ведь
существуют мудрецы в виде риторов и юристов, которые своим
искусством могут внушить слушателям то мнение, которое им
угодно. Вот вам и опровержение второй версии.

Последняя версия Теэтета — знание есть истинное мнение
с объяснением. При обсуждении этой версии подключается идея
атомизма в надежде, что ее удастся использовать. Утверждается,
что элементы, начала или атомы, хотя это понятие не упомина-
ется, непознаваемы и необъяснимы, а сложенное из них позна-
ваемо и объяснимо. Какое-то время обсуждается, что есть объ-
яснение, и кажется, что конец уж виден. Увы, Сократ вдруг
признается: «И вот теперь, когда я оказался уже совсем близко,
словно перед картиной того, о чем я толковал, я не понимаю ни
капли». Вот так, ни одна версия не проходит. Ничего не рожде-
но, а то, что появилось, «наше повивальное искусство, — гово-
рит Сократ, — признает мертворожденным».

Но польза есть. Нельзя согласиться с адептами эпохи Про-
свещения, упрекающими Сократа в хождении вокруг да около.
Сократ успокаивает Теэтета. Если он соберется родить что-то
другое, то после сегодняшнего упражнения плоды будут лучше.
Состоялся урок вопросно-ответного разбирательства. А для
юного дарования, что может быть полезнее?

В конце диалога мы узнаем, что дело происходило перед
судом над Сократом.

СОФИСТ

Этот диалог — продолжение «Теэтета». На другой день после
обсуждения вопроса о природе знания встречаются те же лица и
чужеземец из Элеи. Его приводят Феодор и Теэтет и рекоменду-
ют как истинного философа. Сократ ухватывается за это и сету-
ет на то, что трудно понять, кто есть философ. Он собирается
расспросить об этом чужеземца. Софист, политик и философ —
одно ли это И то же? Чужеземец соглашается начать обсуждение
и сразу заявляет, что это три разных рода, а вот дать каждому из
них ясное определение — дело немалое и нелегкое. По совету



1035

Сократа чужеземец выбирает себе в собеседники Теэтета и бесе-
да стартует.

Первым делом решают определить, кто такой софист (в
дальнейшем до политика и философа дело так и не доходит). Но
это трудно, не лучше ли поупражняться на чем-то попроще? На-
пример, определить, кто такой рыбак, удящий рыбу. Соглаша-
ются на это, и начинают заниматься тем, что логики называют
делением понятий. Исходное понятие — искусство. Оно распада-
ется на два вида, далее, одно из образовавшихся понятий делит-
ся еще на два. Таких последовательных делений мы насчитыва-
ем девять.

Поупражнявшись таким образом, чужеземец предлагает
применить этот метод и при определении софиста. Вскоре вы-
ясняется, что для упражнения рыбак выбран не случайно. Со-
фист — тот же рыбак, но ловит он богатых юношей при помощи
искусства убеждения.

Далее оказывается, что софист еще и торговец знаниями.
Этот вывод получен делением понятия «искусство». Сначала
оно было разделено на творческое искусство и приобретающее,
а затем приобретающее, в свою очередь, — на охоту и обмен. Из
охоты получился софист как «ловец человеков», а из обмена —
как торговец. Он приобретает, меняет, продает, торгует вообще
духовными товарами, а именно знаниями. Таким же образом,
как будто чисто логически, получаются дальнейшие определе-
ния софиста — мастер искусства прекословия, т. е. заядлый спор-
щик, наживающий этим деньги, мастер очищать от мнений,
препятствующих знаниям и т. д.

Любопытно, что после того, как Сократ предложил чужезем-
цу выбрать в собеседники Теэтета, он не принимает в разговоре
никакого участия. Так весь диалог и проходит без него. Но при
его молчаливом одобрении беседующие награждают софистов
нелестными эпитетами. Окончательный вывод таков: софисты —
подражатели действительности, сознательные лицемеры, они
запутывают собеседника в противоречиях, извращая мудрость.
Они не ищут истину, а, применяя логические фокусы, в корыст-
ных целях выдают за истину человеческие мнения.

ПАРМЕНИД

Диалог рассказан неким Кефалом, который в свое время
прибыл в Афины, чтобы послушать рассказ Антифонта. А этот
Антифонт знал человека по имени Пифодор, который присутст-
вовал при давно происходившей беседе Сократа, тогда еще мо-
лодого, Зенона и Парменида. Был там и Аристотель, но не тот,



1036

который всем известен, а другой. Таким образом, читатель полу-
чает информацию о той беседе из третьих рук. Зачем все эти
сложности Платону, сочинившему диалог, не ясно.

Диалог труден для понимания. Положения, в нем рассмат-
риваемые, весьма абстрактны. Здесь нет характерной для других
диалогов Платона этической интриги. Начинается обсуждение с
утверждения Зенона о том, что многое не существует. Зенон
любил морочить людям голову своими парадоксами. Он доказы-
вал разные несуразности: то быстроногий бегун Ахиллес не до-
гонит черепаху, то летящая стрела на самом деле покоится, то
еще что-то. Смысл таких парадоксов в доказательстве того, что
реально существующее теоретически невозможно. Вот теперь
Зенон отрицает существование многого. Теоретика это очень
беспокоит, практика — нисколько. Греки были теоретиками.

Сократ обращает внимание на трудность ситуации. Зенон
утверждает, что многое не существует, Парменид настаивает на
том, что существует единое. В сущности, это одно и то же. Но
все выглядит так, что они говорят о разных вещах. В ответ
Зенон объясняет, в чем здесь дело. Он, Зенон, поддерживает
Парменида. Его сочинение направлено против тех, кто из тезиса
Парменида о существовании единого выводит много смешных
следствий, как бы опровергая этот тезис. Так вот Зенон показы-
вает, что из тезиса о существовании многого получаются еще
более смешные следствия.

Далее возникает тема идей, знаменитых идей Платона Со-
крат еще молод, он не владеет еще теорией идей. И престарелый
Парменид советует ему поупражняться, прежде чем приступать
к определению идей, таких как справедливость, красота и т. д.
Вот как раз подходящий случай поупражняться — обсудить диа-
лектику единого и многого. Предположить, что единое сущест-
вует и рассмотреть вытекающие отсюда следствия, а затем пред-
положить, что единое не существует и тоже поискать следствия.
Все начинают упрашивать Парменида, чтобы он сам это проде-
лал. Тот сначала отказывается, потом соглашается, но для во-
просно-ответного способа рассуждения просит выделить ему
партнера. Выбирает он самого младшего, Аристотеля. В даль-
нейшем до конца диалога беседуют только Парменид и Аристо-
тель.

Не каждый читатель проследит за ходом этой беседы. Она
напоминает доказательство очень длинной теоремы, затруднен-
ное тем, что используются здесь только слова, а не символы и
формулы. Вывод таков: без единого мыслить многое невозмож-
но, и если единое не существует, то ничто не может мыслиться



1037

ни как одно, ни как многое. Короче, если единое не существует,
то ничего не существует.

ТИМЕЙ

Диалог состоялся через два дня после того, как Сократ и его
собеседники сочинили, построили в воображении, идеальное
государство (см. «Мыслители Греции: От мифа к логике»). На
другой день Сократ, уже в другой компании, по-видимому,
кратко повторил вчерашние соображения. И вот эта компания,
кроме одного заболевшего (предполагают, что это — сам Пла-
тон), собралась вновь. О ее составе надобно сказать, отметив,
что все это люди знатные и сведущие в государственных делах.
Тимей — философ пифагорейской школы, общественный дея-
тель. Гермократ — полководец из Сицилии, правитель Сиракуз
в годы Пелопонесской войны. Критий — почтенный афинский
гражданин, хозяин дома, где происходит разговор.

Вначале следует краткое резюме беседы, состоявшейся нака-
нуне. И здесь Сократ вдруг высказывает неудовлетворение тем
образом государства, который у них сложился. Это — статиче-
ский образ. Рассматривая благородных, красивых зверей на кар-
тине или живых, но неподвижных, хочется увидеть, каковы они
в движении, в борьбе. Те же чувства испытывает Сократ относи-
тельно изображенного ими государства. Хорошо бы послушать
рассказ о том, как живет такое государство, как оно воюет. Сам
он не справится с этой задачей. А вот Критию, Гермократу и
Тимею она под силу. Они понимают толк в государственных
делах. Им и слово.

Собеседники Сократа в общем не отказываются от этого
предложения. Но тут обнаруживается нечто странное. Критий
сообщает о повествовании, передаваемом от поколения к поко-
лению, в котором речь идет о древнем государстве. Его уст-
ройство очень похоже на то, которое Сократ вместе с собесед-
никами мысленно сконструировал. Получается что-то вроде
предсказания наоборот. Как утописты Нового времени ожидали
светлое будущее, так Сократ как бы вспомнил о светлом про-
шлом.

И вот все соглашаются послушать, как говорит Сократ, не
вымышленный миф, а правдивое повествование о государстве.
Но Критий предлагает, чтобы прежде выступил Тимей и расска-
зал историю мира от возникновения космоса до появления че-
ловека. А затем уж он сам подхватит эстафету и будет говорить
об истории социальной. Сократ соглашается и на такой вари-
ант, Тимей начинает. С этого места весь последующий текст
(восемьдесят процентов всего сочинения) представляет собой



1038

рассказ Тимея. Исследователи считают, что стареющий Платон
в «Тимее» отходит от живой драматургии к монологическому
рассуждению.

О чем же этот монолог? Мы имеем здесь языческий вариант
сотворения мира, порой весьма схожий с библейским. Бог со-
творил и устроил эту Вселенную. Он пожелал, чтобы все было в
ней хорошо. Но творческая фантазия Платона не поднялась до
сотворения мира из ничего. Бог только привел мир из беспоряд-
ка в порядок. Он создал космос как живое существо, наделенное
душой и умом. Эта общая схема дана в самом начале речи
Тимея. А дальше идут такие подробности устройства мира и че-
ловеческого организма, что на их разбор ушло бы много десят-
ков страниц. Организмическая модель практически ничего не
дает для понимания Вселенной как она представляется в совре-
менной науке. И все-таки, благодаря художественному мастер-
ству автора, грандиозная картина мира воспринимается с любо-
пытством.

КРИТИЙ

Этот диалог — продолжение «Тимея». Как помнит читатель,
три собеседника Сократа согласились рассказать историю мира
от его сотворения до образования развитого справедливого госу-
дарства. Начал Тимей, его рассказ занял около семидесяти стра-
ниц. Монолог такого размера не в стиле Платона, но это —
поздний Платон. Вторым говорил Критий. Он успел сказать не
много, диалог не окончен (возможно, в связи со смертью Пла-
тона). Третьим должен был говорить Гермократ. О чем, можно
только догадываться. Если предмет Тимея — естествознание, а
Крития — социальная история, то Гермократу остается духовная
жизнь. Но если Критий не все сказал, то Гермократ не сказал
ничего. Соответствующее сочинение не написано.

Критий в начале своей речи просит у слушателей снисхож-
дения. Дело его трудное, гораздо труднее, чем у Тимея. Ему
предстоит описать человека, социальную жизнь. Когда живопи-
сец рисует горы, реки и леса, мы бываем довольны и малым по-
добием, не замечаем упущений в изображении. Но стоит ему
обратиться к изображению человеческого тела, недостатки его
искусства сразу бросаются в глаза.

Диалог «Критий» известен широкой публике мифом об Ат-
лантиде. Впрочем, широкой публике хочется верить, что это не
миф, а рассказ о реальном государстве, расположенном на огром-
ном острове к западу от Гибралтара, или Геракловых столпов.
Остров якобы погрузился в пучину Атлантики в результате ги-



1039

гантского землетрясения. Споры об Атлантиде — существовала
она в действительности, или выдумана Платоном — начались
еще в античные времена и продолжаются до сих пор, то ожив-
ляясь, то затихая.

Критий собирался рассказать о войне, наподобие мировой,
между жителями Атлантиды и «всеми, кто жил по сю сторону»
(имеются в виду Геракловы столпы). Происходила эта война де-
вять тысяч лет назад, считая от времен Платона. Возможно, не-
оконченность «Крития» придавала легенде об Атлантиде таинст-
венность, и вдохновляла романтически настроенные натуры на
поиски документальных подтверждений реальности древнего
государства.

АРИСТОТЕЛЬ

ФИЗИКА

Единственный совет, который хотелось бы дать читателю
«Физики», — не уподобляться тому ученому читателю, который
любит указывать на ограниченность физического мышления
Аристотеля, на его «поразительную слепоту» в отношении того,
что этому читателю стало известно из современных школьных
учебников. Это все равно, что упрекать китайского живописца
классической школы, не использующего перспективы, за непра-
вильное изображение пространства. Лучше исходить из того,
что Аристотель вполне правильно понимал природу, но иначе,
чем понимаем ее мы. Как он ее понимал, вот в чем следует ра-
зобраться.

Книга первая. В ней Аристотель рассуждает о началах, по-
скольку всякое исследование предполагает выяснение начал,
причин и элементов. Рассматриваются три вопроса: существуют
ли начала, каковы они и сколько их. Начала отличаются от эле-
ментов, и это не вполне ясно с современной точки зрения.
Известные примеры первых начал, предлагаемые разными
мыслителями, — вода, воздух и т. п. Аристотель не согласен с
Парменидом, утверждающим, что все едино, т. е. начало одно.
Но и атомисты, полагающие что начал много, его не убеждают.
«Лучше брать меньше начал и в ограниченном числе, как это де-
лает Эмпедокл», — замечает Аристотель. Позже модель Эмпедокла
будет использована. Мир представляется Аристотелю в виде
сфер из земли, воды, воздуха и огня, охватывающих одна другую.

Книга вторая. Центральное понятие этой книги — природа.
Оно используется не в привычном доя нас смысле — окружаю-
щий мир, а в смысле рождения. И начала понимаются во вре-
менном смысле (архе). То, что существует по природе, имеет



1040

в себе самом начало движения и изменения. Не по природе су-
ществуют вещи, сделанные человеком. Человек рождается от че-
ловека, но не стул от стула. Согласно с природой ведет себя, на-
пример, огонь, устремляющийся вверх. Смысл этого понятая
проясняется и выражением «природа чего-то».

Далее рассматриваются причины, каковы они и сколько их.
Всего причин четыре: материальная — «то, из чего», например,
медь — причина статуи; формальная — «что такое» (или сущ-
ность), производящая — источник изменения; и целевая — «то,
ради чего». Это число соответствует четырем возможным отве-
там на вопрос «почему». В физическом мире Аристотеля воз-
можны случайные и самопроизвольные (спонтанные) явления.
Любопытен критерий случайности — она бывает у тех существ,
которым присуще счастье. Речь идет о свободе выбора, стало
быть, о человеке. Самопроизвольность же свойственна более
широкому классу объектов.

Вообще, понятие «природа» имеет в физике Аристотеля
фундаментальное значение. Из него следуют все другие поня-
тия, и этим определяется структура «Физики». Природа — нача-
ло движения и изменения. Стало быть, после того, как смысл
этого понятия установлен, естественно перейти к анализу дви-
жения и изменения.

Книга третья. Начинается она с вопроса о движении. Ут-
верждается, что, не зная движения, мы не можем знать приро-
ды. Снова приходится уточнить, что под природой Аристотель
понимает не окружающий мир, а то основание, из которого
нечто возникает. Удивительно, как мало интересует Аристотеля
движение механическое. В этом иногда видят недостаток его
физики. Но мы согласились так не считать. Интересно, что у
Аристотеля тема движения влечет за собой тему бесконечности,
и, кроме того, что нам привычнее, она предполагает обращение
к понятиям пространства и времени. На языке Аристотеля речь
идет о месте, пустоте и времени.

Аристотель считает, что бесконечное существует (но не в от-
ношении чувственно-воспринимаемого тела), и оно есть начало
(всего). Этому понятию уделяется много места. Оно, как уже
упоминалось, естественным образом появляется после понятия
«движение». Действительно, движение непрерывно, а непрерыв-
ность (континуум) выводит нас на понятие бесконечности.
Странным может показаться такое утверждение: «для числа
имеется предел в направлении к наименьшему, а в направлении
к большему оно всегда превосходит любое множество». Дело в
том, что у греков числа вообще начинались с единицы. Беско-
нечно время и движение, но Вселенная как тело пространствен-
но конечна.

1041

Книга четвертая. Ее темы — место, пустота и время. Логика
строго выдерживается: из понятия природы следует понятие
движения и бесконечности. А движение «невозможно без места,
пустоты и времени». В начале ставится задача уяснить, что есть
место. Место не есть просто пустое пространство. Хотя бы потому,
что понятие о месте возникает при наблюдении взаимной
перестановке различных вещей. Аристотель приписывает месту
некую силу. Ведь каждое тело стремится занять как бы положен-
ное ему место. Этим объясняется то, что камень, предоставлен-
ный самому себе, падает и тонет, а, скажем, пузырек воздуха
всплывает. Это и есть движение по природе. Сила места, по
Аристотелю, удивительна и является первой из всех прочих сил.
Сущность места трудно понять. Оно не относится ни к причи-
нам, ни к свойствам, ни к форме или материи. Остается сказать
нечто банальное: место есть что-то вроде сосуда, точнее, непере-
двигающийся сосуд. А в более общем смысле — это граница объ-
емлющего тела. Стало быть, место не может быть чем-то отдель-
но существующим. Против этого положения впоследствии будут
возражать сторонники Ньютона, но сторонники Эйнштейна как
будто вновь к нему вернутся.

Наши современники иногда упрекают Аристотеля за то, что
в его физике нет понятия пространства, иными словами, за то,
что его физика не похожа на их физику. Она действительно не
похожа, она не механистична, а, скорее, биологична. Вспомина-
ется Платон и его формула «каждому свое место». Там речь о
людях в идеальном государстве, здесь — о телах, упорядоченных
в целостную систему наподобие организма.

Важный для Аристотеля вопрос — вопрос о пустоте. Он
утверждает, что пустоты нет, и доказывает это весьма скрупулез-
но. Одно из доказательств опирается на такую мысль: если бы
была пустота, не было бы движения по природе, ибо не было
бы различия между верхом и низом. Поскольку движение по
природе есть, стало быть, нет пустоты.

Время связано с движением, это — мера, или, как выражает-
ся Аристотель, «число движения». Но числа надо кому-то счи-
тать. Кроме души, некому. Следовательно, «без души не может
существовать время». В свою очередь и время измеряется дви-
жением. Каким именно? Движением по кругу, так как переме-
щение — первичное движение, а в нем первичным является кру-
говое. Понятно, что эти соображения об измерении времени
движением предопределены наблюдением над вращением не-
бесной сферы, последней от земной сферы.

Книга пятая. Итак, резюмируем все предыдущее цепочкой
понятий: природа — причина — движение — бесконечность —



1042

место — пустота — время. В четырех первых книгах программа
определения и истолкования основных физических понятий за-
вершена. Далее, в остальных четырех книгах, Аристотель иссле-
дует различные аспекты движения. Можно поэтому утверждать,
что «движение» является центральным понятием «Физики».

Прежде всего устанавливаются типы движения. Их три —
движение «качества, количества и в отношении места». Эти
виды получаются из знаменитого списка десяти категорий (при-
водятся только восемь, без «положения» и «состояния»). Пока-
зано, почему к другим пяти категориям не применимо понятие
«движение». Таким образом, остается движение как качествен-
ное изменение, как количественное изменение — рост и убыль,
и как перемещение.

Книга шестая. В ней продолжается исследование движения.
Здесь Аристотеля интересует проблема непрерывности. Анализ
ведется в такой абстрактной форме, что читатель не много поте-
ряет, если при первом чтении эту книгу пропустит. А если на
первом чтении для него вообще закончится изучение «Физики»,
потери тоже будут не большими. Аристотель понимал, что чи-
тать книгу шестую очень трудно, поэтому он снабдил ее множе-
ством пояснительных рисунков. В современных изданиях эти
рисунки помещать не принято. Известна эта книга тем, что в
ней (глава девятая) Аристотель вступает в полемику с Зеноном,
доказывающим невозможность движения. Он разбирает четыре
знаменитых апории, показывая, что Зенон «рассуждает непра-
вильно». Ему это было ясно. А между тем во все времена нахо-
дились люди, с большим увлечением отстаивавшие аргумента-
цию Зенона. Встречаются они и сегодня.

Книга седьмая. Исследователи творчества Аристотеля утверж-
дают, что эта книга составлена одним из его последователей и
содержит три несвязанных между собой части. Начинается она
толкованием знаменитого принципа Аристотеля «все, что дви-
жется, приводится в движение другим». Применение этого
принципа к «другому», т. е. к тому телу, которое двигает первое,
и т. д. приводит к вопросу о первом движущем (перводвигателе).
Аристотель намечает здесь доказательство существования пер-
водвигателя, но во всей полноте этот вопрос обсуждается в
книге восьмой. Существует три рода движущих, т. е. того, что
приводит в движение. Это следует из существования трех типов
движения — в отношении места, качества и количества. Поэто-
му одно движущее перемещает, другое вызывает качественные
изменения, третье обусловливает рост и убыль. Далее обсужда-
ются соответствующие примеры. Из них видно, что физика для
Аристотеля вовсе не то, что для нас. Скажем, движение в форме



1043

качественных изменений относится не только к телам, но и к вос-
принимающей их части души.

Принцип «все, что движется, приводится в движение дру-
гим», как известно, противоречит закону инерции, установле-
ние которого предполагает высокий уровень абстрактного мыш-
ления. Можно сказать, что механика Аристотеля описывает не
чистое движение тел, а движение тел в среде. Школьное объяс-
нение закона инерции основано на мысленном уменьшении со-
противления среды, так что, например, катящийся шар, получив
толчок, в конце концов, никогда не остановится. У Аристотеля
движение происходит так, что движимое всегда соприкасается с
движимым. Вообще главное отличие физики Аристотеля от фи-
зики Ньютона в наглядности. Основные ее положения есть кон-
статации самых элементарных фактов. Человек перемещает ка-
мень, лошадь тянет телегу. Значит, все движущее что-то движет,
есть объект и субъект движения. Сразу возникает вопрос, а что
приводит в движение человека или лошадь? Что движет падаю-
щий камень или всплывающий пузырек воздуха? И приходится
ухищряться, чтобы и эти движения объяснялись основным
принципом. Удивительно то, что это Аристотелю удается.

Книга восьмая. Эта книга известна в истории философии
и теологии тем, что в ней излагается теория перводвигателя,
того, что движет космос в целом. В начале ставится вопрос о
вечности и неуничтожимости движения, и Аристотель отвечает
на него положительно. Далее формулируется основное положе-
ние, «разрешающее все затруднения»: одни предметы непо-
движны, другие всегда движутся, третьи попеременно причаст-
ны либо движению, либо покою. Важно понять, чем приводятся
в движение тела, движущиеся согласно природе, например, ка-
мень, движущийся вниз и пламя, устремленное вверх (напом-
ним, что у Аристотеля верх и низ — направления не относи-
тельные, а абсолютные). Это движение, на первый взгляд,
противоречит основному принципу, т. е. положению «все движу-
щиеся тела приводятся в движение чем-нибудь». Но Аристотелю
удается, хотя и с некоторой натяжкой, это противоречие устра-
нить. Легкие и тяжелые тела «по природе определены куда-ни-
будь». Но они начинают двигаться, когда устраняется сдержи-
вающее их препятствие (в школьной физике говорят при этом о
«свободном падении»). Таким образом, эти тела не движут сами
себя, что и требовалось доказать.

Существование перводвигателя доказывается чисто логиче-
ски. Если все, что движется, движется под действием другого,
то, начав с какого-либо конкретного тела, мы будем мысленно
двигаться от него к другому, а затем к третьему и т. д., охватывая



1044

в этом рассмотрении все больше и больше тел. Эта цепь движи-
мых и движущих должна иметь предел, «не идти до бесконеч-
ности». Но тогда первое в этом ряду, или последнее в нашем рас-
смотрении, само не движется, но движет все, что существует.
Это и есть первый неподвижный двигатель. После того, как фи-
лософия Аристотеля была возрождена в европейской культуре
(середина XII века), эта его аргументация стала использоваться
для одного из доказательств существования Бога.

Аристотель считал важным установить иерархию типов дви-
жения. Оказывается, что первым из трех — качество, количест-
во, место — является изменение в отношении места, или пере-
мещение. А первым из видов перемещения является движение
круговое. Этими приоритетами можно объяснить, почему меха-
ника и в классической физике является дисциплиной номер
один, и почему физики всегда отдают предпочтение круговым
орбитам, идет ли речь о движении планет или электронов. Пер-
вичность кругового движения доказывается так. Всякое переме-
щение бывает либо круговым, либо прямолинейным, либо сме-
шанным. Очевидно, что последнее не может быть первичным.
Прямолинейное движение тоже отпадает, так как оно не может
быть вечным. Вспомним, что бесконечность пространства в фи-
зике Аристотеля отсутствует, значит для такого движения
«должна наступить остановка». Выходит, что только круговое
движение может быть вечным, а вечное совершеннее преходя-
щего и потому первично.

В «Физике» учение Аристотеля о перводвигателе еще физич-
но. Перводвигатель отождествляется здесь со сферой звезд.
В «Метафизике» (это слово означает то, что написано после
«Физики») Аристотель прямо называет перводвигатель Богом,
который представляется идеальным началом, упорядочивающим
материальный мир. Именно учению о перводвигателе Аристо-
тель обязан тем, что его философия была воспринята христиан-
ской теологией и стала достоянием европейской культуры.

НИКОМАХОВА ЭТИКА

Это — трактат о счастье, о том, как достичь счастливой
жизни, или блаженства. Написан Аристотелем зрелого возраста
и посвящен то ли отцу, то ли сыну, рано умершему, оба носили
имя Никомах. Философские направления, как известно, имену-
ются путем прибавления частицы «изм» к категории, которая
для мыслителей этого направления считается базисной. Трудно
придумать в данном случае термин на русском языке, древне-
греческий это позволяет. И придумано название эвдемонизм для



1045

направления, в котором счастье признается высшей целью
жизни. От эв — благо, и даймоний — дух, получается что-то
вроде благодушия, душевного покоя. Так что «Никомахова
этика» считается выдающимся памятником античного эвдемо-
низма. Тут читатель может спросить: а как же иначе, что еще,
кроме счастья, может быть высшей целью жизни? Ну, хотя бы
свобода, так говорят современные философы. И разъясняют, что
в жизни вполне возможны ситуации, когда человек стоит перед
выбором: счастье или свобода. Греки перед таким, выбором не
стояли.

«Никомахова этика» состоит из десяти книг. Структура со-
чинения довольно четкая. Она задана ясным принципом: по-
дробно рассмотреть добродетели, чтобы понять все, связанное
со счастьем. Ибо счастье — это деятельность души в полноте
добродетели. Вот они и рассматриваются, добродетели, на про-
тяжении многих страниц, весьма подробно.

Книга первая. В ней анализируется исходное понятие —
счастье. Человека, ориентированного на либеральные ценности,
может разочаровать то, что учение о счастье, которое Аристо-
тель собирается изложить, оказывается наукой о государстве.
Разумеется, никакого этатизма или превознесения государства в
современном смысле здесь нет. Все проще. Поскольку человек,
по Аристотелю, — существо политическое, т. е. живущее в поли-
се (государстве), ясно, что там он и может достичь счастья.
А наше понимание государства иного рода. Любопытна класси-
фикация образов жизни: государственный, созерцательный и,
пардон, скотский. Последний избирает большинство, это —
жизнь, полная грубых чувственных наслаждений. Государствен-
ный образ жизни ведет человек деятельный, тот, для которого
счастье связано с почетом. Но лучший образ жизни — созерца-
тельный. Речь идет о размышлении, познании истины ради нее
самой, а не ради какой-либо пользы. Ясно, почему это так. Ведь
счастье есть деятельность, сообразная с добродетелью, а высшей
добродетелью является разум. В конце книги первой вводится
различение добродетелей на мыслительные (дианоэтические) —
мудрость, сообразительность, рассудительность и нравственные
(этические) — щедрость, благоразумие.

Книга вторая разъясняет природу добродетелей того и друго-
го вида. Мыслительные добродетели формируются обучением, а
нравственные — привычкой. И то, и другое предполагает много-
кратное повторение. Пожалуй, подходящее здесь слово — уп-
ражнение, т. е. работа, смысл которой не столько в единичном
результате, сколько в обретении навыков. Аристотель ясно вы-
сказывается о цели этики — не просто знать, что такое доброде-



1046

тель, а стать добродетельным. В сфере нравственной нечего
рассуждать, надо совершать нравственные поступки.

Хотя вся «Никомахова этика» посвящена исследованию
добродетели, время от времени Аристотель дает этому главному
понятию краткие определения. Вот и здесь мы находим опреде-
ление добродетели «по родовому понятию». Оказывается, что
это — нравственные устои или склад души. Это то, в силу чего
мы хорошо или дурно владеем своими страстями.

В этой книге Аристотель приступает к изложению своего,
ставшего знаменитым, учения о середине, можно сказать, золо-
той середине. Это то, что не избыточно и не недостаточно: из-
быток и недостаток губительны для добродетели. Излюбленное
занятие Аристотеля — давать определения разным добродетелям
как серединным состояниям. Например, мужество — это обла-
дание серединой между страхом и отвагой. Или щедрость — это
середина между мотовством и скупостью.

Книга третья начинается с разграничения произвольных и не-
произвольных поступков. Непроизвольное совершается подне-
вольно и по неведению. Иными словами, здесь на первом месте
внешние условия. А при произвольных действиях главную роль
играет мотив — нечто внутреннее. Далее рассматривается во-
прос о сознательном выборе и принятии решений. Это необхо-
димо, чтобы показать, что добродетели произвольны и зависят
от нас.

Аристотель весьма конкретен, он предпочитает простые
примеры и разборы обыденных ситуаций. Ему надо сосчитать
число добродетелей, взяв каждую в отдельности и рассмотрев,
какова она, к чему относится и как проявляется. Много гово-
рится, например, о мужестве. Для греков, а особенно для рим-
лян, эта добродетель была на втором месте, после мудрости.
«Мужественные решительны в деле, а перед тем спокойны», —
пишет Аристотель. Ясно о каком деле речь — о войне. Но не
только в битве проявляется мужество. Всего видов мужества
Аристотель насчитывает пять. Кроме воинского, еще граждан-
ское, из тех, что могут быть названы кратко. Далее можно пере-
числить: немужественен тот, кто легко впадает в гнев, кто само-
надеян и кто пребывает в незнании. Противоположные им —
мужественны. В конце книги подробно рассматривается вопрос,
о том, что есть благоразумие.

Книга четвертая. По порядку исследования в этой книге
присутствуют следующие добродетели: щедрость, великолепие,
величавость, ровность, любезность. Человеку нашего времени слова
величавость и великолепие мало о чем говорят. О других доброде-
телях из этого списка мы знаем или догадываемся. Чтение Арис-



1047

тотеля позволяет нам и узнать, и уточнить. Любопытно, что уче-
ние о середине формально предполагает существование для
каждой добродетели крайних состояний — того, во что превра-
щается добродетель при избытке или недостатке. Но в языке не
всегда находятся слова, выражающие эти состояния. Есть такие
слова для мужества и щедрости, а для ровности нет. Точнее,
само слово ровность не обозначает точно ту золотую середину,
которой надо обладать, чтобы быть добродетельным. И для со-
ответствующих крайностей нет слов. «Мы относим к середине
ровность, которая отклоняется в сторону недостатка», — пишет
Аристотель. А страсть, вокруг которой обсуждается тема ровнос-
ти, есть гнев. Не обладающие этой добродетелью гневливы, го-
рячи, желчны, злобны.

Смысл великолепия можно понять, зная соответствующие
крайности. Недостаток в великолепии есть мелочность, а избы-
ток — безвкусная пышность. Эта добродетель имеет отношение
к имуществу. Траты великолепного велики и подобающи. А ве-
личавость — добродетель особенная. Это, можно сказать, укра-
шение добродетелей. Истинно величавым быть трудно, это тре-
бует нравственного совершенства. Величавых часто считают
гордецами. Они равнодушны к ценностям толпы, не суетливы,
даже праздны. Однако же они деятельны в великих и славных
делах, каковые, естественно, не каждый день случаются. Вели-
кое — большая редкость, поэтому величавому мало что важно.

Книга пятая. Она целиком посвящена справедливости, точ-
нее, добродетели, которая обозначается словом «dikaiosyne» (ла-
тинская транскрипция). Переводчик «Никомаховой этики»,
представленной в данном томе, отказался от традиции перево-
дить «dikaiosyne» словом «справедливость», предложив вместо
него слово «правосудность». Классический русский язык это
позволяет: правосудный человек — тот, кто судит и поступает по
праву. Короче говоря, в этой книге речь идет о справедливости,
праве и правосознании. Мы будем использовать слова «право-
судность» и «справедливость» как синонимы. Текст весьма сло-
жен, читателю, желающему разобраться в этой теории, надо на-
браться терпения.

Прежде всего Аристотель различает справедливость общую и
частную. Это вроде понятного нам различения на мораль и
право. Общая справедливость — величайшая из добродетелей.
Это даже не отдельная добродетель, а признак гармонического
единства всех других добродетелей. Здесь Аристотель солидарен
с Платоном, который в «Государстве» под справедливостью по-
нимает единство мудрости, мужества и рассудительности. Далее
вводится два вида частной справедливости: коммутативная и
дистрибутивная (латынь). Термины эти появились позже, в рус-



1048

ском языке принята соответствующая пара — распределительная
и компенсаторная (уравнительная). Первая относится к ситуаци-
ям распределения благ в зависимости от статуса (достоинства),
вторая — к разнообразным ситуациям обмена (простейший при-
мер — купля-продажа).

Книга шестая. При рассмотрении добродетелей Аристотель
следует определенной логике. Вначале идет анализ нравственных
добродетелей, затем «справедливость» как нечто, опирающееся
на рациональное начало, и, наконец, добродетели собственно
разума, или дианоэтические добродетели. К ним и переходит
Аристотель в книге шестой.

Разум продуцирует мысль. Но не любая мысль рассматрива-
ется в этике, а та, которая есть начало поступков (практики).
В философии Нового времени это будет названо «практическим
разумом». В отличие от теоретического, или чистого. Однако
одной мысли недостаточно для поступка, «мысль ничего не
приводит в движение». Необходима еще другая сила души —
стремление. Это то, что сегодня мы называем волей. После этих
определений Аристотель переходит к рассмотрению самих
«мыслительных» добродетелей — рассудительности, мудрости,
знания, сообразительности. Здесь же присутствует и совестли-
вость. Хотя в этом ряду совестливость может показаться не
вполне уместной, основания, чтобы поместить ее сюда, у Арис-
тотеля были — он не разводил слишком далеко истину и добро.
Их единство мы обнаруживаем в определении совести — «пра-
вильный суд доброго человека».

Книга седьмая. Рассматривая добродетели, Аристотель про-
тивопоставляет им пороки. Это — то, чего следует избегать. Но
этого мало, надо еще избегать невоздержности и зверства. Речь
идет о том, что находится за пределами добродетелей и пороков,
о том, что выше (бог) и ниже (зверь) человеческого.

Воздержности, или выдержанности, отводится много места.
Аристотель, как мыслитель, державшийся больше фактов, неже-
ли идей, не согласен с Сократом в том, что человек поступает
дурно только по неведению. Да, знание — великая вещь, но есть
еще страсти. Сократ не различает знание и его применение.
А ведь знающий человек может и не применять свои знания,
т. е. он может знать, что поступает дурно, и не воздерживаться.
Надо различать невоздержность и распущенность. Невоздерж-
ный захвачен сильным влечением. А распущенный совершает
постыдный поступок, не испытывая влечения или испытывая
его слабо. Потому распущенный представляется худшим.

В трактате о счастье невозможно избегнуть вопроса о телес-
ных удовольствиях и страданиях. Ведь принято считать, что

1049

счастье сопряжено с удовольствием. Аристотель отмечает по-

Книга девятая. В ней продолжается тема дружбы. Исследо-
ватели предполагают, что восьмая и девятая книги «Никомахо-
вой этики» составляли у Аристотеля единый трактат о дружбе,
который позднее разделили на две части, чтобы сделать все де-
сять книг соразмерными. И в этой книге, так же как в других,
мы находим много тонких наблюдений и глубоких размышле-
ний, подтверждающих мысль о неизменности человеческой
природы. В главном древние греки одобряли и осуждали то, что
одобряем и осуждаем мы. Любопытно рассуждение о единомыс-
лии как признаке дружеского отношения. Это — не сходство
мнений, не согласие, скажем по научным вопросам, ибо все это
не имеет отношения к дружбе. Единомыслием обладают в том,
что касается поступков. Например, единомыслие в государствах
имеется тогда, когда граждане согласны между собой относи-
тельно того, что всем им нужно, когда они делают то, что при-
няли сообща. В вопросе Аристотеля «К кому нужно питать
дружбу в первую очередь — к самому себе или к кому-нибудь
другому?» чувствуется, что слово «дружба» неточно передает
греческое «philia». Но это — детали, ясно все-таки о чем речь.
Так вот, себялюбие считается чем-то негативным, потому что
под этим обычно имеется в виду неумеренное стремление к
имуществу, почестям и телесным удовольствиям. Когда же че-
ловек заботится о своей нравственной красоте, никто не осудит
его, не назовет себялюбивым. Но именно такой человек — «се-
бялюб».

В обыденном сознании очевидна мысль: чем больше друзей,
тем лучше. Аристотель вслед за Гесиодом считает, что и здесь
должна быть мера. Друзей не должно быть много, как и припра-
вы к пище. Чем больше друзей, тем затруднительнее ответить
услугой за услугу.

Книга десятая. В размышлении о счастливой жизни нельзя
избежать вопроса об удовольствиях. Им и посвящена последняя
книга. Следуя заведенному им порядку рассмотрения, Аристотель
вначале приводит общепринятые представления, а затем начи-
нает анализ по существу. Из того, что говорят об удовольствиях,
верно следующее: а) удовольствие не есть собственно благо,
б) не всякое удовольствие достойно избрания, в) существуют
некоторые удовольствия, достойные избрания сами по себе. Что
же такое удовольствие в сущности? Это — чувство, порождаемое
совершенной деятельностью и сопровождающее ее. Деятель-
ность же — категория широкая. Это сама жизнь. «Все стремятся
к удовольствию потому же, почему все тянутся к жизни».

В конце книги Аристотель возвращается к рассмотрению
счастья. Композиция «Никомаховой этики» совершенна. Заяв-



1051

лена тема счастья, дано исходное определение, а затем подробно
обсуждается его понятийные компоненты: добродетель, дружба,
удовольствие. И вот пришло время подводить итоги. Главный
итог в следующем: тот человек самый счастливый, кто проявля-
ет себя в деятельности ума, т. е. созерцании. Затем обнаруживает-
ся любопытная диалектика. Счастье — качество индивидуаль-
ное. Но именно счастливые люди наиболее подходят к жизни в
обществе. Ибо они, почитая ум, подчиняются уму и правильно-
му порядку. Они проводят жизнь в добрых делах и не соверша-
ют дурных поступков. Как воспитывать таких людей — вот во-
прос. Аристотель считает, что дело это государственное. В том
смысле, что воспитание осуществляется благодаря добропоря-
дочным законам. Здесь намечается естественный переход к бу-
дущему сочинению Аристотеля — «Политике». Чтобы филосо-
фия, касающаяся человеческих дел, получила завершенность
и полноту.

В. В. Шкода

1052