Андрей Белый Начало века Воспоминания в 3-х книгах

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 60

символистов; Малафеев же сфантазировал по-своему новую крестьянскую общину.

Наш коллектив силился обобществить стремления каждого, понять их как

восставшие из точки кризиса, переживаемого каждым, поскольку он отказался от

породившего его вчерашнего дня.

Вставала проблема отнюдь не подтягивания тенденций каждого к своей

тенденции, а гармонизация всех тенденций в искомом и еще не найденном, еще

только загаданном социальном ритме.

Такова была лично моя тенденция того времени: освободить каждого от

узкого догматизма его "школьной истины"; и этим разглядом расширить свое "я"

до "мы", и эта переоценка собственных сил и меня окружавших людей привела к

краху этой установки; и в этих усилиях коренятся мои прегрешения этого

периода; ими же объясняется неотчетливость и в выборе попутчиков.

И всецело этим объясняется наше братание с двумя чудаками в этот

период... Один был безвреден, благороден, но узок; другой и вреден, и

неблагороден, но широк... до ужаса. Я разумею Батюшкова и Эртеля.

Сперва о первом.

Отец принял участие в судьбе П. Н. Батюшкова, оказавшегося сиротой, дав

кузинам его, Гончаровым, план домашнего воспитания П. Н.; П. Н. - внучок

поэта Батюшкова; с А. С. Гончаровой, родственницей жены Пушкина112, отец был

связан приязнью, философией, отчасти судьбою П. Н., студента, являвшегося в

день именин отца; П. Н. - длинноносый трепет в студенческом сюртучке и при

шпаге, с белой перчаткой в руке и с испуганными вороньими глазками, с носом,

достойным индусского мудреца Шанкараачария, издающим звуки, напоминающие

крик слона издалека, - свирепо отшаркивал113.

Он вызывал у одних представление о чудачливом существе; и у других - о

герое Достоевского, Мышкине, готовом повергнуться в эпилепсию: от трепета

идей в нем; П. Н. проходил естественный факультет; с пафосом говорил он,

защищая позиции Льва Толстого; споры с П. Н. о Толстом я, ребенок,

выслушивал, скорчась калачиком в кресле; П. Н., дергавший носом, подскакивал

от избытка своих впечатлений; он мне виделся помесью грача с... марабу;

прощаясь, перетряхивал руку матери; и казалося, что - оторвет; я любил его

шарк, его щелк - каблучками: по каблучку каблучком; он, вцепившийся в руку,

с пощелком летел: с середины комнаты в угол; и руку, которую рвал, отрывал.

- "Ой, ой, ой, - оторвете!" - ему моя мать.

- "Да-с, - Павел Николаевич", - бывало, отец, переживая смесь иронии с

нежностью; тронь кто Батюшкова... - отец бросится:

- "Нет-с, вы - оставьте-с!" Схватяся за нос, глядит строго:

- "Он - очень не глуп-с!"

М. С. Соловьев, встретив Батюшкова, наклонился испуганно к уху:

- "Кто этот?"

- "Да Батюшков".

- "Страшный какой: совсем индус!"

Батюшков и Гончарова сливались в моем представлении в эпоху 1888 - 1892

годов как что-то неделимое, напоминающее... двуглавого орла; "кузина" дарила

книжки по естествознанию; "кузен" являл иллюстрацию птицы марабу; "кузина"

первая из женщин взошла на Монблан; и первая из русских женщин стала

доктором философии.

С начала 1893 года исчезли: в Париж; и не являлись на нашем горизонте.

Летом 1901 года отец сломал руку; мать и я, прочтя известие об этом,

бросились в Москву, и - застали отца с забинтованной рукою, но в радостном

споре с А. С. Гончаровой; она явилась из Франции; осенью из Парижа явился и

Батюшков; он зачастил: сперва - к родителям, потом - ко мне.

Он, как и прежде, боготворил "кузину", следуя за нею во всем; она

увлекалась Шелли; и - он; она - работала у Рише; он - говорил о Рише; она -

в эстетику; он - в эстетику; она - в теософию; он - в теософию.

Но жизнь менялась: когда-то состоятельный "кузен" в 1900 году для

"высших" интересов "кузины" совсем разорился; "кузина" прилетела в Россию:

реализовать жалкие остатки денег и с ними уехать в Париж к "высшим"

интересам, но - без Батюшкова, которого жестоко швырнула в Москве, сперва

превратив в ветер его состояние; она была исключительно некрасива, умна,

начитанна и остра; но - черства, хищна, холодна; и все вздрагивала,

тонкосухая, как палка, с оливковой кожей и носом, напоминающим клюв; то

молча сидела со всосанными щеками, обрамленными вьющимися прядями каштановой

пляшущей шапки стриженых волос, закрывающих и лоб и уши; то подскакивала на

вскриках птичьего голоса, переходящего в грудное контральто, показывала

собеседнику два верхних передних зуба - желтых, огромных и точно кусающих;

потрясала интеллектуальным до жути видом и холодно-страстным пламенем

интересов своих; не то Гипатия, не то птица Гарпия; 114 сияли, не грея,

черные, вспыхивающие и проницательные глаза в такт нервно порывистым жестам

и встряхам волос: не то танец звезд, не то... пляска смерти; черное, узко

обтягивающее платье, с чем-то ярким и желтым (может быть, шалью); леденил

стрекот надетой на шею цепочки бус, которую, сухо и страстно ерзая, рвала на

себе крючковатыми пальцами; не делалось уютно, когда она, носолобая (как

сестра жены Пушкина) 115 , выскакивала из-за коричневой портьеры в холодную

коричневую гостиную, чтобы откидываться пафосом и шапкой волос, трещать

черными четками; здороваясь, схватывала руку, встряхивала ее по-мужски,

точно собираясь рвать; и, как кондор, стрелою слетала идеями на беззащитную

"курицу" - слушателя.

Ледяной пафос! Низала словами, расставленными прочно и выпукло;

начинала же с интервью: мои мысли, вкусы, знакомства, намерения? Понимала -

с полунамека; и тотчас включала ответ в цепь своей мысли, вызывающей

протест, треща цепочкой и вздрагивая волосами; и появлялись тексты

"Бхагават-Гиты" [Поэма, время появления которой V век до нашей эры 116],

которую специально изучала она, проваливаясь в недра Самкьи [Самкья -

философская система древней Индии] средь серо-карих портьер, откуда она

выскакивала в пыль жизни, в бега по ростовщикам: денег, денег! Вылезали

враги мои - буддийские схемы; с чем бы ни приходил я, после разговора с А.

С. - я был обрамлен ее миром мысли; доказывалось: я-де забрался в теософские

недра, не подозревая о них.

Делалось не смешно, но досадно: цепкая кошка, черная кошка! А я -

немного "мышь"; встряхом волос и голосом, выточенным из слоновой кости,

перелицовывала она мой символизм в теософский догмат какой-то; я уходил -

раздосадованный. И у нас появлялся робеющий Батюшков, молча внимавший мне и

Гончаровой; заплетаясь, всхлипывая, он мне совал книжечки Ледбитера, Безант,

Паскаля или брамана Чатерджи: книжки подсовывались "кузиною"117.

- "Вот... Анна Сергеевна... прислала... прочесть". Прочитывал: и -

приходил в раж; что у Гончаровой, кончившей Сорбонну, выглядело остро в

оправе текстов из "Гиты", то у Безант кричало жалко; возмутила книжка: "Vers

le Temple"; 118 я, бывало, бросался на Батюшкова; и кричал, что шагаю от

Канта, Гегеля, Ницше и что не нужен мне винегрет из буддизма и браманизма.

П. Н., слабо защищаясь, пленял незлобивостью и искрой ума; виделось:

его теософия - цапкие, как у орлицы, пальцы "кузины".

Он - поникал; но вновь оживал: в простосердечной беседе, вне теософии;

был интересен как собеседник: кончал вздохами:

- "Анна Сергеевна".

Подавали к ужину... кашку, которую клевал он.

- "Зернышки! Птица небесная!" - разводил руками отец.

Через день или два я шел снова биться с "кузиной"; бить в лоб не давала

она, выслушивая, "понимая" и "принимая"; вдруг затараракав, как из пулемета,

словами, полными какого-то прикладного и очень холодного блеска, сверкая

цитатами, как перстнями, осыпанными бриллиантами, она доказывала: мой

протест - теософия же; вся культура оказывалась в своем движении вперед...

перемещением пищи в кишечнике... Будды; в ловком маневре приятия моей

революции (с подменой плацдарма) - было нечто возмутительное.

Наши споры о теософии были мне мимикрией - враждебных разведок под

флагом дружбы: разведок "мистического", древнего Востока, собирающегося

внедриться в буржуазную жизнь Европы.

Индия под флагом теософского модернизма вставала передо мной; и, если я

потом сидел над Ведантою [Система индусской философии], логикой буддизма

(тома академика Щербатского)119, многотомным сочинением Дейссена120, - это

результат годовой схватки с интересной и хищной А. С. Гончаровой, самой

образованной из теософок, с которыми мне приходилось встречаться; и - самой

холодной и черствой; видя, что взят на прицел, я принял свои меры: я

выщупывал слабые стороны буддизма и браманизма.

Видя меня удвоившим интерес к "теософии", А. С. полагала, что убедила

меня.

Игра в прятки, или дружба-вражда, охватывает сезон 1901 - 1902 годов,

являясь одним номером в каталоге моих тогдашних забот.

Так я попал на первое собрание кружка будущих теософов в качестве

юноши, заинтересованного Востоком; А. С. отсутствовала: тонкая "бестия" не

ручалась за публику; был Павел Николаевич, какой-то студент-медик, психиатр,

дочь хозяйки (теософки), добродушной старушки, которой, вероятно бы, шло...

заниматься трикотажем; ее дочь, со сверкающими глазами, но бледным, помятым

лицом и с белой болонкой на руках, производила впечатление истерички; была

едва ли не единосущая тогда - старуха Писарева из... Калуги 121, с

неприятным, точно жеваная бумага, серовато-морщавым лицом, высокомерным и

злым; она-то и была - референт; сидела протонченная семнадцатилетняя

бледноснежная девушка, млеющая от собственной тонкости: золотые кудри,

перловое лицо, голубые, расширенные от изумления перед всем, что ни есть (не

то перед собой), глаза - вызывали впечатление, что это не барышня, а вздох,

веющий в ухо:

- "Как странно!"

Вид прелестный, но слабый, извечно надломленный: жизнью до... жизни.

- "Кто?" - спросил я у Батюшкова.

- "Замечательная художница: тайком от родителей... Маргарита

Васильевна Сабашникова".

Так встретился я с художницей 122.

Был чернобородый Александр Александрович Ланг, сын книготорговца, один

из могикан от "декадентства" (псевдоним "Миропольский")123, спирит с

шевелюрой: длинный и бледный, как глист, со впалой грудью, узкими плечами и

лукаво-невинными голубыми глазами, он производил впечатление добряка, словам

которого нельзя верить: невинно солжет и даже не заметит. Он сиял

благоволением от... спиритизма, который, кажется, и пришел проповедовать;

"старуха" все скашивала на него глазки, рассматривая его, как карася в своем

неводе, которого она вытащит, чтоб зажарить в сметане: в честь Будды.

Реферат "старухи" был жалок; я бы и не взорвался, если б не разложила

она карты небес и культур; европейская культура помечена маленьким кружком

где-то в подвальном помещении схемы; из небесной высоты падали красные, как

молнии, стрелы, указывающие на подчиненный смысл подвального кружка; в точке

пересечения стрел стучал карандашик:

- "Небо буддизма!"

Помнится, закусив удила, я произнес злую речь; старуха поджала губы;

Батюшков затрубил; дочь хозяйки, вцепясь в шерсть болонки, метала молнии,

едва не плача от злости.

Выступил Ланг замять инцидент с... рассказами о своем спиритическом

опыте; и... привел нас в смущение, ибо он рассказал, под флагом случившегося

с ним, фантастический рассказ Конан-Дойля; мне стало страшно за этого

больного ребенка с черной бородой, когда он, выгибаясь, просил виновато

поверить ему.

- "Я вбежал в комнату, запер дверь; воплотившийся единорог, бегавший

за мной, ее просадил рогом; и - раз-воплотился".

- "Ну, а рог, остался в дверях?" - хотелось спросить.

- "Да", - кисло мямлили теософы: собрание, начавшись во здравие,

кончилось за упокой: рассказом Ланга.

Посещение теософского кружка выжгло в душе неприятный след: и я до 1908

года старательно обходил "теософов" за исключением... Батюшкова, который,

вероятно, пережил настоящие муки на этом собрании.

Я думал:

"Бедный Павел Николаевич: на попечение кого сбрасывает его "кузина"?

Нет, надо его загородить от "старух"!"

Он стал каким-то подкинутым "младенцем", старшим по возрасту; с

любопытством и тактом силился он зажить в наших стремлениях, проявляя вкус,

чуткость, общительность; он делается посетителем меня, Эллиса, почти жильцом

У Владимировых; его теософский хвостик не мешал нам в 1903 году, вызывая

добродушные замечания о его "плене" у Паскаля - не знаменитого, не Блэза, а

парижского учителя теософии.

П. Н. отошел от нас к 1906 году, обидясь за отношение нас к М. Эртелю и

отдаваясь атавистическому культу своего тогдашнего теософского хвостика.

РЫЦАРЬ БЕДНЫЙ

Павел Николаевич Батюшков!

Французский писатель написал бы рассказ: "Батюшков"; англичанин,

француз, немец, швед, прочтя перевод, повторяли бы:

"Это же - Батюшков!"

Повторяем же мы: "Тартарен, Тартюф!.."124 Батюшков - тип; я - немного

писатель; у меня нет времени написать книгу рассказов: "Мои друзья".

Следовало б: коллекция чудаков импозантна. Батюшков - незабываемая фигура.

Есть Дон-Кихоты; Батюшков - супер-Дон-Кихот; к Дон-Кихоту прибавил он

штрих, отсутствующий у Дон-Кихота: раскаленное до температуры солнца

стремление: принести подарок. Чем мог он, бедняк, одарить? Ведь в 901 - 902

года он являл вид дограбленного... нищего, ютящегося по каморкам, клюющего

"зернышки" и несущего их рою нищих родных, волоча на горбе какую-то

полусумасшедшую "тетю", которую он содержал и которую должна была содержать

Гончарова.

Нищие имеют "ноль" денег; П. Н. имел "минус ноль", равняющийся

содержанию в лечебнице "тети", которая бурчала на него; он нес крест

хищности кузины и сумасшествия старухи - с экстазом радости; и произносил

слово "тетя", как нюхал букет роз; лицо - помесь старого индуса-иога,

галчонка и ребенка - кривилось улыбкой; делалось и страшно и радостно:

хрупкое, хилое, к труду не способное тело это с улыбкою семенило в переднюю,

чтобы... захлопнув за собой дверь, сброситься в омут; крест страстотерпца

торчал под моим носом: с простотою и легкостью!

Не знавшим социального положения Батюшкова не могло прийти в голову,

что приподнятый, вскрикивающий от восторга человек этот проходит опыт

нищеты, трудов и тайно проливаемых слез: гладенький, маленький, внутренне

чистенький, внешне потрепанный, он имел вид катающегося в салазках... по

маслу.

Этим он поразил воображение - матери, отца, нас.

Поразил, раздражая, и другим: нелепою щепетильностью: не имея гроша в

руках, а за спиною имея корящий его рот старухи, съедающей все, - ни у кого

не одолжался и выявил действие плясуна на жердинке; жил как на веточке, без

одолжений, являясь ходатайствовать за неимущих и передавая дрожащей ручкой

просительное письмо и волнуясь за прятавшихся за его спину просителей, он

вскрикивал резким, птичьим голосом, поглядывая глазами ребенка и... марабу:

- "Эн - действительно, - вскрик, всхлип, - нуждается!"

Он стал ходатаем, передатчиком поручений, несносных по щекотливости;

между "тетей", уроками, собраньями "аргонавтов", где дебютировал он

вскриками подчас боевого голоса, напоминая петушка, клюющего за оскорбление

Блаватской и Безант, - он выполнял ряд повинностей, от которых другие

отказывались; таща свой куль, тащил чужие кули, но - втихомолку; и мы

поражались: тщедушная эта фигурка с ручками, не умеющими перетащить фунтик,

тащила на спине целые квартиры с их обитателями.

Случись несчастье, - П. Н., застегнутый на пуговицы ветхого сюртучка, -

тут как тут: скрывая следы не совсем чистых крахмаликов, бодрит кстати,

бодрит некстати - перспективами от теософии; хоть - от печного угла! Мотив

то - рвущего сердце себе пеликана [Теософская эмблема 125].

Представала сила впалогрудого, немного смешного созданьица с длинным

носом, с зализанными черными волосами, не скрывающими ранних седин и

лысинки; не беда, что заносились зернышки от... Ледбитера; всякому роду -

своя пища; тигр несет мясо; птица - зернышко: от стручка акации; когда

кричал он о "белом лотосе", тешил не "лотос", а нос.

Доставалось ему за "лотос"; [Эмблема 126] досадовало: сильный духом,

неглупый человек с невидимыми богатствами, точно собачка, привязан к...

Паскалю [Парижский теософ] (не Блэзу): таскает его на себе, как переношенный

сюртучок.

Э. К. Метнер, встретясь с Батюшковым и изумясь им (не то -

францисканец, не то - щелкунчик), увлекся разговором о мыслях Блэза Паскаля;

оба впали в гармоническое согласие; но через четверть часа обнаружилось:

- "Да о каком вы Паскале: о Блэзе?"

- "Нет!" - взвизгнул П. Н., брызжа слюной и выпуская килограммы

нагретого воздуха из огромного носа: он разумел... руководителя парижской

теософской группы.

Водворилась странная пауза.

Доверие, ангелизм, граничащий с "дурью", превращали его в мишень

насмешек; у Владимировых такою мишенью сделалась теософия: в 1904 году; П.

Н. доставалось от бестии Челищева, от народника Малафеева, от тихого Янчина;

и я переходил пределы приличия; П. Н. нес шутки с сияющим видом: мы злились

на злую судьбу в виде хищной "кузины"; П. Н. и сам понимал слащавую бездну

теософских теток на фоне "аргонавтов", среди которых зажил, внося недурные

лепты короткими рефератиками, читавшимися в виде докладов; написав их,

обходил поочередно друзей, отчитывать каждому; мы - слушали; рефератики -

отдушина в горькой жизни его; рефератики были изящны.

Дай он на себе перерезать бечевку, соединявшую с "кузиной" его, как бы

он оперился! Коснуться же бечевки - нельзя было: честь обязывала, Дон-Кихот

оживал: упорство делалось ослиным. Отсюда и посиды его у Владимировых часто

превращались в злые вечера смеха над святынями - "кузины"; П. Н. терпел, но

нес "святыни" эти и своим оскорбителям в виде зернышек от "теософской

пророчицы".

На меня, пародиста теософского быта, бросался: спасать, утешать, в 904

году, как никто, утешил; в другой раз маленький, черный, бессильный-

галчонок этот бросился, как орел... на матерого, как кабан, Валерия Брюсова,

одушевленного мыслью о поединке со мной; в редакцию "Весов" явился

маленький, взъерошенный, пылающий гневом Батюшков; встав в позицию, с

угрозой он произнес перед Брюсовым панегирик мне. Передавали: нечто подобное

умилению скользнуло на хмуро-скуластом лице Брюсова.

П. Н. был храбр, являясь средь "скорпионов" и "грифов"; [Сотрудники

издательства "Скорпион", "Гриф"] допустив над собой град иронии со стороны

друзей, которым он помогал, как умел, он тихо исчез из нашего круга, когда

насмешки посыпались на его друга, Эртеля, которого он после умершей "тети"

взвалил на плечи и понес сей "перл" мудрости: к теософам.

Донкихотизм загубил Батюшкова: в усилиях налагать на себя

неудобоносимые бремена в виде изживания чужих грехов он ставил себе шах и

мат, развивая софистику, согласно которой он, в чем-то виноватый (ни в

чем!), должен брать на себя кресты чужих заблуждений; и его воротило от

Безант; он же вообразил себя искупителем теософского общества, взвалив на

плечи весь Адиар [Теософский центр в Индии 127], не подозревавший о

существовании Батюшкова; и - замер под тяжестью скрещения борющихся станов,

отрезав линии исходов от точки своего кризиса; простоял жизнь в точке

кризиса, ставшего перманентным; он доказал, что и кризис жизни без исхода -

превращается в "бытик"; и "бытик" П. Н. обернулся в ряде лет для него в

кресло одинокой каморки, из которой он в кои веки выходил перечитывать

знакомым... им знакомые рефератики, писанные четверть века назад.

Так виделся мне он издалека в 1921 году; не знаю, каким он стал; я

описываю его таким, каким явился он мне на заре моей жизни.

Маленький, вздрагивающий от усилий длить взрыв восторгов, чтобы не

Blog

Андрей Белый Начало века Воспоминания в 3-х книгах

Содержание