I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание Н.н.пунин - а.е.аренс Н.н.пунин - а.е.аренс Н.н.пунин - а.е.аренс. Н.н.пунин - а.е.аренс.

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС

7 июля 1915 года. <Петроград>

Сегодня, Галочка, я принимал в музее Евгения Ивановича (Пусю) с Сашей*, показал иконный отдел и XVIII начало XIX в.^ нижние залы; большего генеральские ноги не вы­держали — пришлось отложить до другого раза. Числа 16-го Пуся с Сашей едут в Смоленск, по-видимому, до середины августа, затем Саша поступит в Павловское училище на четыре месяца, к Рождеству будет офицером.

Увы, моим высоким посетителям понравился Ушаков боль­ше Рублева и портреты больше икон. Неизменная история, ко­торую я наблюдаю во всех. Милые люди подменяют чисто эсте­тическое ощущение, ощущение музыкальное, непосредственное ощущение краски и линии историческим, религиозным, личным интересом, желанием «как в природе» и лирикой своих воспоми­наний. Как их от этого отучить, как им внушить, что такое ис­кусство? Впрочем, удивительно другое — как мы дошли до соз­нания эстетического ощущения, как мы выбрались из болота Шишкина и Верещагина, из болота, о котором нам с детства кри­чали, что это — рай. Когда подумаешь о том высоком чувстве искусства, какое носишь в себе сколько гордости и гнева про­буждается. Вот я, а вот вы ~ руки прочь! довольно святотатст­вовать. Самый чистый мастер - всегда самый одинокий мастер.
^

Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС

9 июля 1915 года. <Петроград>

Вчера воздух в Петербурге был густой и грустный. Я обе­дал у Чацкиной и провел у нее вечер. Она была в белом платье с черным кушаком и в черных лакированных туфлях. Мы обе­дали вдвоем — впервые испытанное мною ощущение; я никогда еще не обедал у умной женщины без посторонних. Мы говорили о любви и о Стендале. Она увлекается им исключительно, пони­мает и знает; она пишет повесть о женщине, которая не в со­стоянии влюбиться; мы пришли к выводу, что теперь легче жить, так как меньше возможностей для основательной кристаллиза­ции*! Сколько в ней ума и как мало темперамента в мыслях! — если бы даже она писала самые умные вещи, я думаю, ее нель­зя было бы читать без скуки. Известно ли Вам, что она курит? Я смотрел на нее с папиросой и думал о женских достоинствах. Она невысокого роста (я пишу все это не для Вас, так как Вам это, может быть, неинтересно - но сегодня у меня нет чувств и нет темы для письма), хорошо сложена, у нее маленькие руки, тонкие, но с широкими кистями; маленькое лицо с правильны­ми чертами, тонким прямым носом и черными с синеватым от­ливом глазами; над верхней губой маленькие черные усики — признак расы, точно так же и ее ресницы ~ густые, длинные и черные. Больше ни в чем не сказывается ее кровь ни в инто­нации, ни в акценте, ни в манерах. Она сдержанна, в случаях сильного волнения подается всем корпусом; руки для поцелуев не протягивает, а подает ее согнутой в локте - для нас, муж­чин, способ не очень удобный. В общем, маленькая кукла - су­щество умное и благородное. К двенадцати часам вернулся до­мой, возбужденный бесчисленными чашками кофе, и долго не мог заснуть с головой пустой и сердцем холодным, как камень.

^

Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС.

июля 1915 года, <Петроград>

О, моя Галя, сегодня я получил твое огромное письмо, влив­шее столько радости в мою беспокойную душу. Чтобы прочесть это письмо, потребовалось 47 минут, чтобы на него ответить, требуется несколько дней я и буду все ближайшие дни отве­чать на него по два вопроса или по два ответа, а сегодня я еще слишком взволнован, чтобы писать ответы, и слишком большой сумбур в моей голове.

Я все собирался тебе написать об Эрмитаже так вот. Меня поразили испанцы - Моралес и Греко, помнишь ли ты их? Сухую голову в холодном зеленом плаще со сжатыми пальцами и рядом два апостола. Я понял, что такое живопись без содер­жания. Пикассо искал свои плоскости, как Моралес; Сезанн ле­пил свои головы, как Греко. Тщетно искать и в том и в другом чувства, идей и настроений — одно желание как можно точнее, суше и глубже понять форму. У Греко, например, плащи напи­саны с чертовской силой - это прямо куски жизни, но беско­нечно живописные. Ты понимаешь, то были сухие души -совсем не наши, — которые знали все и ничего не идеали­зировали — они только видели своими глазами коршунов и бес­пощадно создавали не то, что видели, а равное тому, что виде­ли. Это не романтики абсолютно, но умы первоклассные. Логика неудержимая, аристократизм сердца, но не эстетизм, не изяще­ство; по-моему, в них жили души настоящих рыцарей, тех ры­царей, которые в крестовых походах не шли в Палестину, а за­воевывали Яффу. О, я хотел бы обладать такой сухой душой и таким дьявольским умом.

А теперь, Галочка, скажи, почему я вдруг все это понял, я — романтик до глубины, и почему мне это понравилось? Не­ужели я тоже, как все современники, ухожу от содержания, и еще год — буду ненавидеть Гогена и обожать Сезанна? Да что же это, черт возьми, неужели я, действительно, еще только младенец с шиллеровскими волосами? Непостижимое легко­мыслие — мне ведь 26 лет!

^

Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС.

июля 1915 года. <Павловск>

Пошел опускать тебе письмо и встретил на вокзале Около-вича — что-то я обрадовался, ну, старик и размяк - пошли вме­сте гулять и три часа пробродили в парке. А теперь уже вечер — неохота ничего делать - значит, надо писать Галочке письмо.

Нежный старик Околович, только мало пафоса - слишком подавлен лиризмом. Очень было приятно с ним гулять — видит хорошо и живое сердце. Никогда я так не чувствовал памятни­ка Павлу*, как сегодня. Удивительный памятник, бесконечно пе­чальный и тихий. Строил его, как тебе известно, Томон — Око­лович заметил, что гранитные колонны на фоне зелени кажутся фиолетовыми, а для неба «он (Томон) оставил желтенькую вер­хушечку» — слова Околовича. Внутри памятника, помнишь, жен­ская фигура на коленях перед урной. «Сколько печали,— сказал Околович,— не отчаяния, а грусти, и как он знал движения»; дей­ствительно, фигура наклоняется, откидываясь в изнеможении, полная женственности и тоски. О, бесконечная печаль, сдержан­ная, глубокая и чистая. Мы посидели там с полчасика, разгова­ривая о гении; странна судьба человека — ведь Околович совер­шенно бездарный художник, а между тем в жизни это совершен­но необыкновенный человек.

Галя Аренc сказала бы, гений; жизни, силы темперамента, вкуса и своеобразия в нем без конца. Есть, значит, нечто более достойное, чем жизнь. Вот почему, Галочка, когда Вы писали мне о том, что я гений в жизни — я не то чтобы протестовал, но мне было до крайности неприятно. Ну, Вы, конечно, от чистого серд­ца подписали мне этот приговор — я ничего и не говорю, только не стоит говорить о гении =- это величина неизвестная в уравне­нии жизни.