Предисловие. Прямая и/или электронная демократия: тысячелетняя история и современные проблемы
| Вид материала | Доклад |
- -, 503.38kb.
- Самостоятельная работа по Iразделу дисциплины Современные проблемы истории: «История, 20.54kb.
- Электронная библиотека студента Православного Гуманитарного Университета, 3857.93kb.
- Программа курса повышения квалификации профессорско-преподавательского состава по направлению, 124.04kb.
- Современные проблемы, методология, история авиационной науки, техники и технологии, 30.76kb.
- «Демократия в России. Могло ли быть иначе?», 114.25kb.
- Программа дисциплины «Римское право», 255.52kb.
- Программа дисциплины Прямая демократия и гражданское участие в формировании государственной, 176.31kb.
- Доклад по теме «История электронная коммерция», 123.9kb.
- Демократия и особенности российского национального характера, 338.68kb.
2. Гражданское общество в электронной демократии
Тезис о том, что интернет, блоги и социальные сети являются основой нового гражданского общества, за последние несколько лет успел стать трюизмом. Действительно, мы временами сталкиваемся с ситуацией, в которой блогосфера выступает в качестве единственного средства массовой информации, заслуживающего доверия. Конечно, это происходит не потому, что блогеры честны и искренни в отличие от "продажных журналистов" традиционного формата. Все дело в том, что любое событие не только моментально фиксируется сегодня на видео, попадает в интернет, но и обрастает самыми невероятными комментариями. Так реализуется пресловутый плюрализм, о котором двадцать пять лет назад с надеждой говорил М.С. Горбачев.
Мы нашли его - или его модель - только сегодня. Информация больше не зависит от воли издателей, продюсеров и чиновников. Любая информация может быть практически мгновенно обнародована в блогах, распространена через социальные сети, и уже затем появиться на экранах и страницах "больших" СМИ. Какие политические выводы можно сделать из этой ситуации?
Один из таких выводов состоит в следующем. Наиболее активная часть пользователей социальных сетей, читатели блогов - это молодые люди в возрасте от 20 до 30 лет. Сталкиваясь с несправедливостью и беззаконием, все большее число таких людей предпочитает не действовать в рамках традиционного российского габитуса, решая вопросы за закрытыми дверями и известную мзду. Вместо этого они размещают соответствующую информацию в интернете, пытаясь привлечь внимание других людей и СМИ. Уже сегодня по такому сценарию ежедневно возникают десятки стихийных групп граждан. Как правило, эти группы имеют достаточно короткую жизнь, их распад столь же быстротечен, как и генезис. Однако в перспективе подобная самоорганизация будет приводить к формированию устойчивых социальных сетей, не имеющих единого центра, но способных к автономной мобилизации групп в несколько сотен и более человек.
Их гражданская активность сегодня направлена не против существующего конституционного строя. Напротив, основной тезис нового гражданского общества - это требование от власти неукоснительно соблюдать законы Российской Федерации. В этом состоит ключевая особенность этого нового явления: оно принуждает чиновников относиться к собственному государству всерьез. Законы не являются поводом для "договора", они являются буквальной и общеобязательной программой поведения в обществе. В этом смысле протестная активность граждан направлена на укрепление российского государства и его законодательства вопреки воле власть имущих.
Еще греческий законодатель Солон сравнивал законы с паутиной: слабые путаются и погибают в них, сильные же разрывают. Гражданские сети, возникающие в интернете, выполняют роль прямого народного контроля за соблюдением законодательства, уравновешивая шансы сильных и слабых на справедливое отношение со стороны закона. Фундаментальный тезис гражданских сетей нового типа: "Государство - это серьезно!"
Почему молодые люди, далекие от политики и практики "решения вопросов", требуют от властей относиться к собственной деятельности всерьез и следовать букве закона? Очевидно, что это связано с опытом поколения, не переживавшего распад государства, не помнящего опыт 1991 года, когда все социальные институты, казавшиеся вечными, рухнули в течение нескольких месяцев. В этом парадокс нынешней российской политики: нигилисты и циники, привыкшие к неформальным методам ведения дел, правят молодыми законниками и этатистами. И такая ситуация все меньше устраивает обе стороны. В том случае, если государство не будет реагировать на эти призывы "снизу", активность в интернете неизбежно будет концентрироваться вокруг экстремистов.
Указанные выше слабости сетевой консолидации и мобилизации, которые не позволяют формировать устойчивых и целенаправленных объединений, снимаются за счет подключения сетевой коммуникации/социализации к таким традиционным институтам политической агрегации, как партии. Разумеется, при таком союзе партии не смогут сохранить свою старую форму чиновничьих аппаратов, а будут вынуждены - хотя бы в целях выживания - трансформироваться, возвращаясь к своим действительным задачам и подлинным формам.
^
3. Профессиональная политика в электронной демократии
Многие проекты электронной демократии были выстроены как прямая антитеза профессионализации политики, ее замыканию на политических элитах и т.п. Мы, однако, полагаем, что изменения, затребованные электронной демократией, не приведут к устранению самого класса профессиональных политиков, к некоему "электронному коммунизму". Скорее, сам "профессиональный политик" как институт должен претерпеть достаточно важные изменения, которые схематично можно выписать следующим образом.
Важнейшей чертой цифровых коммуникаций является предельное удешевление передачи и производства информации. Политики, в конечном счете, уже не могут использовать собственные знания как некий дефицитный ресурс, а собственные программы - как нечто, что однозначно привлекает избирателей. В новом информационном пространстве любой политический дискурс находится всегда в стадии становления. В традиционной ситуации мобилизация электората, с одной стороны, осуществлялась тем или иным политическим дискурсом (защиты тех или иных прав, классовой борьбы, социальной реформы и т.п.), с другой - сам электорат был нужен для распространения программы партии и политиков. Пока дискурс не распространен на достаточно большое количество сторонников, он не существует в политическом смысле, оставаясь в лучшем случае, политической доктриной. В нашу эпоху цифровых коммуникаций вторая составляющая - распространение политических программ и дискурсов за счет агитации избирателей и их привязке к собственной "платформе" - потеряла смысл. Распространение информации стало практически бесплатным. Развитием программ, их обсуждением, критикой и распространением могут заниматься те, кто не имеет никакого отношения к конкретным партиям. Могут появляться варианты программ, которые "не авторизированы" партиями и т.д. Значит ли это, что сам "политический дискурс" как элемент классической демократической системы исчезает в пользу постдемократического устройства, при котором главным становятся такие элементы, как "харизма" и рейтинг? Мы считаем, что это не так: напротив, расширение и принципиальное удешевление способов распространения и производства политического дискурса позволяет реструктурировать сферу профессиональной политики, освободив ее от тенденций к монополизации и элитизации. Как же выглядит профессиональная политика при радикальной дешевизне политических коммуникаций и дискурса?
"Оцифровывание" политики по модели "фрикономики", то есть экономики, в которой дешевле раздавать бесплатно, чем продавать за деньги, пока является именно перспективой, однако есть все основания полагать, что в ближайшее время ее реализация позволит изменить существенные символические параметры политического процесса в целом. В таком случае, "постдемократия" 00-х может оказаться лишь первым шагом на пути к дигитальной фри-демократии или "свободократии".
В экономических описаниях фигура политика часто выступает в качестве особого рода товара либо фирмы, которая производит товар, например политическую программу или обещания. Эти обещания обмениваются на голоса, служащие своего рода политической валютой. Такие голоса при демократии являются единственным обоснованием того, что определенный политик занимает определенный политический пост как символическое место, логически отличное от политика, следовательно, факт передачи голосов является фундаментальным (отсюда и требование контролировать механизм этой передачи, установить прозрачные правила конкуренции за голоса - аналогичные требованиям рыночной конкуренции, и т.п.).
В так понятой системе сам политический дискурс становится почти бесплатным, его стоимость, как и стоимость контента ведущих изданий при распространении блогов и прочих "частных медиа", все больше стремится к нулю - и именно поэтому политики и партии не стремятся "покупать" голоса за те или иные программы или даже гарантии. Деятельность партии выстраивается в качестве "предложения" свободного товара, создающего один из множества интерфейсов центральных - то есть "свободных", бесплатных - транзакций, цель которых сводится к сосредоточению внимания на определенном контекстуальном промежутке, на наборе ситуаций, узнаваемых стилей и т.п.
Уже сейчас можно наблюдать, что деятельность партий не только вышла за пределы классических договорных отношений в рамках "обмена голосов и постов", но и разрушила обычное представление о "нематериальном", "спектакулярном" или даже "шарлатанском" приобретении популярности: вопрос не в том, чтобы привлечь наибольшую аудиторию своими сколь угодно завлекательными действиями, вопрос в том, что делать с ней дальше (так же как во фрикономике собрание максимально возможной клиентской базы само по себе не гарантирует монетизации).
^ Бесплатный/свободный характер основного канала взаимодействия аудитории и профессиональных политиков и политструктур лишает его функции легитимации: отныне за голоса невозможно купить власть. В цифровой политике просто набрать голоса невозможно. Естественно, голоса будут передаваться и далее, однако сама эта процедура все больше теряет характер двустороннего - то есть уникального и исключительного - договора, предполагающего четкое выделение границ той или иной группы избирателей, фиксацию личной политической истории и т.п. В предыдущей, доцифровой, модели "голос" сам выступал не только в качестве эквивалента, но и в качестве уникального, некопируемого товара, который невозможно умножить. Отданный голос в буквальном смысле не оставался "у избирателя", уже не был его собственностью, а становился единицей в циркуляции политического капитала.
При электронной демократии легитимен уже не политик, сумевший собрать наибольшее количество голосов, и даже не тот уже занявший пост политик, который пользуется популярностью и большим рейтингом, а тот, кто способен открыть доступ к этому рейтингу, то есть к плавающей электоральной поддержке, тем агентам политического поля, которые также стремятся предложить свой собственный бесплатный продукт, новую политическую услугу, программу, дискурс и т.п. Легитимен политик, умеющий "делиться", однако не в рамках распределительной справедливости, а в соответствии с императивом цифровой спекуляции: чем больше он открывает доступ к аудитории, скопившейся на его интерфейсе, тем больше сама аудитория в совокупном исчислении, определяемом по актуальному трафику, а не по натуральным показателям. Политики состязаются не столько количеством голосов или поддержкой, сколько собственной "пропускной способностью", то есть собой как интерфейсом, способным на определенных условиях обеспечить доступ к новым отрядам политических потребителей. Голос, отданный на выборах за тебя – это отнюдь не то же самое, что и "френд" или "фолловер" твоего блога, хотя в цифровой постдемократии политики соревнуются друг с другом как раз скорее по последнему показателю.
Электронная политическая система выстраивается в виде кооперации/конкуренции множества интерфейсов разной мощности и разной структуры, взаимодействие которых, то есть внутренняя маршрутизация, представляет саму инстанцию власти в качестве распределенной сущности, концентрирующейся не в отдельных узлах, а в отдельных каналах взаимодействия, в отдельных скоростях и объемах. Власть "принадлежит" всему политическому классу в целом, как бы он ни слагался, однако, в отличие от классических схем, сам этот класс может поддерживать свое существование за счет умножения внутренних различий и каналов взаимодействия, по которым и направляется политическое внимание и в которых структурируется политическая общность как таковая. Попытки монополизировать аудитории, привязав их к себе, в такой структуре неосуществимы, поскольку невозможно монополизировать средства политического предложения и каналы его распространения.
Иными словами, электронная демократия по необходимости является полиархией (но не анархией), то есть такой системой, где политическая власть легитимируется только логикой асимметричных обменов электоральным/пользовательским трафиком, однако именно этот обмен накладывает ограничения на автономизацию и изоляцию политического поля, профессионализацию политиков и их отделение от собственной клиентской базы. Разумеется, такая неавтономность профессиональной политической сферы поддерживается функционированием партий, преобразованных цифровыми коммуникациями: именно партии выступают как концентраторы политических интересов, тогда как профессиональные политики могут сохранить за собой роль именно "предложения", которое может и не найти отклика в коммуникации партий и гражданского общества нового типа.
^
Вместо заключения: государство и электронная демократия
Попытки реализовать "прямую" демократию за счет новейших (прежде всего сетевых) систем коммуникации, как мы продемонстрировали, противоречивы по своей природе, более того, каждый раз порождают весьма проблематичные и опасные следствия. Причина в том, что большинство подобного рода попыток либо направлены на демонтаж традиционных демократических институтов, либо ограничиваются всего лишь техническими инновациями, которые, однако, также оказываются далеко не просто "техническими". Кажется, что проекты электронной демократии зажаты между социальным утопизмом и экспертным технократизмом - но лишь в том случае, когда основные политические структуры выводятся за скобки в качестве якобы источников зла. Наши выводы построены на том тезисе, что именно симбиоз классических политических институтов (таких как партии) и электронных систем коммуникации позволит, с одной стороны, вернуть этим институтам их утерянный смысл, а с другой - избежать опасностей цифровой демократии, которая, например, в случае смещения политики в сторону постоянных референдумов, лишь усиливает негативные квазиавторитарные и олигархические тенденции.
Сложная структура гражданской сетевой активности, заземляемой на модернизированные партии и немонопольную профессиональную политику, заново ставит вопрос о государстве и его аппарате, прежде всего чиновничьем. Несомненно, даже технические проекты "электронного правительства", если они будут вписаны в более четкую институциональную рамку, позволят поставить под контроль приватизацию чиновничьих позиций, привязать их к партийной программе и надзору, а также, в конечном счете, сформировать именно нейтральный государственный аппарат модернистского, а не постмодернистского типа.
В конечном счете, как показывают примеры виртуальных миров и виртуального гражданства, простое устранение государства как главного публичного института, приводит к созданию клановых, меритократических или мафиозных структур, не имеющих ничего общего с публичной демократической политикой. Несомненно, преимущества "доброй диктатуры" виртуальных миров за последние годы несколько поблекли, и не только в силу экономического спада, но и потому, что граница между реальным миром и виртуальным оказалась не настолько радикальной, а фронтир кибернетических инноваций и виртуального гражданства - не настолько перспективным. Выделить некую чистую породу инновационного виртуального гражданина не удалось (если не считать им китайского "фармера", которому европейские и американские пользователи сетевых ресурсов отдают свой сетевой "авторитет" на аутсорс). Однако, даже если вопрос глобального соотношения двух суверенитетов - реального и виртуального - ушел в сторону, это не значит, что он не возникнет вновь, причем в самом ближайшем будущем.
Государство может, конечно, в качестве реакции на происходящие изменения заниматься созданием собственных виртуальных сателлитов (так что отдельные части России, при определенных условиях, могут сформироваться в виде виртуальных индонезийских, малайских или китайских виртуальных пространств), однако гораздо важнее не преследование и аккумуляция собственных или номинально чужих виртуальных граждан, а извлечение структурных элементов, обеспечивающих реально прогрессивные шаги - например в таких сферах, как образование, в том числе и сотрудников государственного аппарата (для начала же представляется разумным введение экзамена на интернет-грамотность среди чиновников). Продуктивная дигитализация политики невозможна без принципиально новых образовательных механизмов, которые во многих отношениях уже заданы цифровой коммуникацией. Пока анонимность и низкие риски виртуальных сред не смогли радикально изменить природу общественных отношений, но это не значит, что само государство не может примерить к себе - или к своим "проектам" - те технологии и логики, которые задали преимущество коммуникаций и работы в цифровых средах. В этом смысле, будущее государство - не за стремлением захватить фронтир или предоставить наиболее выгодные условия уже наличным (или производимым) виртуальным инноваторам, и не за тем, чтобы оставить себе архаические функции дисциплинарного управления (перекрывать трафик, контролировать и цензурировать информацию), превратившись во всемирного интернет-жандарма. Государство, чтобы стать действительно публичным, должно само оцифроваться, то есть реализовать на собственной реальной институциональной основе те механизмы понижения всевозможных "материальных" издержек (в том числе транзакционных, образовательных и издержек "доверия"), которые стали наиболее привлекательным моментом виртуальных частных государств, достаточно быстро деградировав, однако, в мафиозный неолиберализм. Если государство всегда было виртуальным институтом (ведь, в конце концов, современный суверен - вовсе не король и не правительство, а именно место, пост, не отождествляемый ни с чьим реальным кабинетом, но коррелирующее с виртуальностью "народа"), электронная демократизация позволит ему развиваться именно в сторону собственной структурной виртуализации, развитию институтов депривилегизации, освобождаясь от персоналистских, лоббистских, "личных" и прочих слишком "земных" элементов материального политического мира. Ведь что может быть более виртуальным, чем "принципы справедливой жизни", за которые должно, в конечном счете, отвечать государство?