Geum.ru

Предисловие. Прямая и/или электронная демократия: тысячелетняя история и современные проблемы

Вид материалаДоклад

Содержание


Часть I. Постдемократия и ожидание прямой демократии
В сентябре 2010 на Ярославском политическом форуме президент России Дмитрий Медведев вновь напомнил широкой публике об идее прям
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8
^

Часть I. Постдемократия и ожидание прямой демократии


Термином "постдемократия" принято обозначать ряд тенденций, которые поставили под вопрос нормативность традиционно функционирующих демократических институтов. Эти тенденции разнородны, более того, в российской перспективе они приобретают особый характер.

Традиционные социал-демократические и вообще левоцентристские партии в 90-е годы делали ставку на дискурсы политических меньшинств (minorities). Ретроспективно ясно, что такая ставка не столько выступала противоположностью, сколько контрапунктировала неолиберальный мейнстрим, что привело к демонтажу традиционной корпоративной структуры многих обществ, особенно европейских. Такое разрушение воспринималось как благо и прогресс: предполагалось, что каждая небольшая (этническая, гендерная, культурная и т.д.) группа получит свое "место под солнцем". Однако, с разрушением корпоративной (и классовой) структуры общества эти меньшинства оказались крайне подвержены манипуляциям со стороны центральной власти и "большого правительства". Наступил период, получивший название "постдемократия", характеризующийся сочетанием неолиберальной политэкономической структуры с харизматической логикой производства политических лидеров и расщеплением гражданского общества на отдельные меньшинства, которые погружаются в "политики идентичности". По сути, "постдемократия", сохраняя формальные институты представительной демократии, отказалась от их базовых принципов, заменив формирование решений, нацеленных на общий интерес, лоббированием, а отбор наиболее ответственных и компетентных политиков - теми или иными техниками "раскрутки" (spin) и пиара. Политическое участие граждан психологизировалось (все в большей степени отдельные группы идентичностей стали подвязываться под своих лидеров, отстаивающих свои узкие цели перед лицом большого государства) и в то же время стало ресурсом профессиональной политики.

Формирование российской политической системы начала 2000-х осложнялось попытками легитимации этой системы на международном уровне, когда та сама вступила в устойчивый легитимационный кризис: с одной стороны, "вашингтонский консенсус" в существенной степени признан закрытым, с другой - "новые левые" и новейшая социал-демократия (с теорией "Третьего пути" и различными вариантами progressive politics), сформировавшиеся к 90-м годам, в значительной мере исчерпали свой потенциал и подорвали доверие к себе из-за проведения вполне неолиберальной политики на базе фрагментированных корпоративных структур Западной Европы.

Введя тему "суверенности", российская политическая система пыталась применить стратегию "разнообразия демократии" (diversity of democracy и diversity of capitalism), характерную для европейской политики, особенно для периода неокорпоративизма, связанного в том числе и с недовольством европейских политиков и ученых "американским нормативизмом" (представлением неолиберальной модели в качестве нормативной). Однако в российских условиях использование такой карты не нашло никакого иного основания, кроме как отсылки к "национальным традициям" - специфике "русской политической культуры", которая, однако, не получает никакой позитивной институциональной реализации. В результате, однако, российская политическая система не смогла вписаться в рынок конкурентных политических дискурсов, а сама создала бледное подобие "постдемократий", то есть систем, для которых классические демократические процедуры легитимации оказываются все менее значимыми, тогда как на передний план выходят вопросы "харизмы лидера", "рейтинга", консенсуса элит и т.п.

В этом смысле использование обобщенного термина "постдемократия" для описания в том числе и российской ситуации оправдано, если понимать, что это не название некоей устойчивой структуры или, тем более, "модели для подражания", а именно обозначение клубка проблем, давящих на все глобальные политические институты.

Перспектива "прямой" демократии (в той или иной форме) выдвигается с разных сторон как способ одновременно вернуться к аутентичным формам демократического правления и поставить заслон механизмам политической коррупции постдемократического типа. Те или иные проекты "прямой" демократии всегда сопровождали критику обычной парламентской демократии, ее проблем, вписанных в ее структуру, но при этом обычно выступали в качестве утопического горизонта, который ограничивался сравнительно небольшими сообществами. Например, прямая демократия могла быть реализована в анархистских общинах, кибуцах, различных радикальных поселениях экологов и пр. Исторические примеры якобы прямой демократии (например, в итальянских городах-государствах эпохи позднего Средневековья) всегда, при ближайшем рассмотрении, оказываются не такими уж демократическими: полное и непосредственное участие в политике обычно было доступно лишь представителям наиболее значительных кланов (например купеческих), которые и управляли реальной жизнью города, по сути, вычеркивая возможность радикальных политических изменений. Т.о. "прямая демократия" как альтернатива массовой постлиберальной парламентской демократии выступала в качестве именно утопии, реализовать которую не представляется возможным. Ситуация изменило распространение информационных технологий, позволяющих "напрямую", face-to-face, коммуницировать даже гражданам очень больших обществ.

^ В сентябре 2010 на Ярославском политическом форуме президент России Дмитрий Медведев вновь напомнил широкой публике об идее прямой демократии. По мнению Медведева, современные технологии позволяют в перспективе переходить от традиционных для последних двух столетий форм представительного народовластия к непосредственному отправлению власти народом. Старая идея прямой демократии по модели античной, наталкивается на очевидные ограничения, которые часто называют транзакционными издержками: стоимость процедуры принятия решения становится слишком высокой, чтобы общество могло его себе позволить. В XIX веке эту проблему начали решать при помощи классических форм представительства: парламента и массовых политических партий.

Президент Медведев, напоминая нам о том, что власть в обществе должна принадлежать народу, а не его профессиональным представителям, апеллировал к успехам интернета. Именно глобальная сеть радикально снижает сегодня стоимость транзакций: копирование информации не стоит почти ничего. Каждый раз, когда мы отправляем сообщение через интернет, оно, по сути, копируется неограниченное количество раз на десятках промежуточных узлов. Кажется, что политические коммуникации также начинают по стоимости приближаться почти к нулю, что якобы снимает необходимость в посредниках.

Несомненно, прямая демократия, охватывающая все современное массовое (и в то же время крайне дифференцированное) общество при помощи цифровых коммуникаций, - реальная политическая цель, которая становится источником консенсуса самых разных политических сил, начиная от радикально настроенных анархистов и более умеренных социалистов и заканчивая адептами капитализма в духе Айн Рэнд. Большая часть политического спектра не станет сегодня оспаривать право каждого на выражение своей непосредственной политической позиции. Не так много из нас будет оспаривать и то, что большинство индивидов способно найти консенсус и выработать коллективные интересы на основе общей политической платформы.

Однако, это лишь нормативная рамка "прямой электронной демократии", которая, по сути, оставляет большинство проблем нерешенными. Более того, актуальные примеры разработки систем цифровой демократии выглядят достаточно скромно, если не противоречиво, что, однако, не позволяет отвергнуть прямую (и/или) электронную демократию, а заставляет искать решения проблем, поставленных уже наличными вариантами.