Geum.ru

Предисловие. Прямая и/или электронная демократия: тысячелетняя история и современные проблемы

Вид материалаДоклад

Содержание


2. Проблема электронного голосования: куда ведет демонтаж институтов буржуазной демократии
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8
^

2. Проблема электронного голосования: куда ведет демонтаж институтов буржуазной демократии


Несмотря на успешность многих проектов практической электронной демократии, например в некоторых американских штатах или в Британии, мало кто задается вопросом о том, как именно изменяются базовые политические координаты парламентаризма и либеральной демократии при развитии различных моделей и, главное, практик e-democracy.

Тяготение политики к превращению в бесконфликтную среду всеобщего информационного взаимодействия, в некую разновидность хабермасианской "публичной сферы", только выполненной иными средствами, скрывает те изменения, потенциал которых до сих пор неясен. Электронная демократия все больше вытесняет классическую структуру голосования (поддерживающего базовые символические координаты буржуазной демократии) и, соответственно, политического представительства. В актуальных моделях "электронного правительства" электронная демократия разыгрывается "после" того, как вопрос о представительстве решен, поскольку она позволяет работать с теми представителями, которые вновь становятся доступными и досягаемыми, то есть делает ставку на возможность "конструктивного" взаимодействия с ним (типичный лозунг подобных инициатив - "вернуть правительство народу", сделать их "ближе друг к другу" и т.п.). Более того, даже если собственно "голосование", как главный "ритуал" западной политической культуры, реализуется в новой инфраструктуре цифровых систем, он полностью меняет свой смысл, причем вопрос не в технической реализуемости электронного голосования как такового, его достоверности и т.п. Это связано с тем, как именно структурировалось классическое голосование и какую функцию оно играло.

Классическое либеральное голосование неслучайно оформилось в качестве "тайного", то есть анонимного голосования, в котором определялись политические представители, выступающие, от лица всего народа, а не только тех конкретных лиц, которые проголосовали за данного представителя. Тайность и анонимность голосования выполняла, прежде всего, функцию абстрагирования от частных связей и социальных отношений, в которые был включен избиратель. Заходя в кабинку для голосования, каждый руководствовался не только своими частными соображениями, но и тем символическим фактом, что никто не узнает о том, чем именно он руководствовался. Иначе говоря, символическая структура тайного голосования сводится к временному изъятию электората из социальных связей, что, в свою очередь, позволяло моделировать не только концепт "общей воли", заявленной в основных теориях демократического суверенитета Нового времени, но и обозначать место позиции политического разума. Тот, кто способен за счет механизма тайного голосования отвлечься от своих непосредственных нужд, интересов и желаний, вступая в политическое поле, способен и обозначить место универсальности, которое, собственно, и занималось политическими представителями. Разумеется, речь идет именно о символической структуре, а не о "реальности" (которая может полностью состоять из всем знакомого лоббизма и клиентизма). Однако не стоит ее недооценивать: именно тайное голосование отличает буржуазную демократию Нового времени от "ассамблей", "народных собраний" и систем представительства эпохи феодализма и абсолютизма. Символическая, ритуальная диссоциация наличных социальных связей, в конечном счете, делает общество буржуазным даже в том случае, когда его "основные" классы - не буржуа и не пролетарии (а, например, землевладельцы и крестьяне). Интерпретации такой диссоциации могут разниться: она может истолковываться либо как способ поддержания сконструированной (и, соответственно, фиктивной) "общей волей" уже наличных и исторически унаследованных структур государства и бюрократии, либо как основополагающий либеральный жест, позволяющей занять позицию "незнания" в отношении того, что заботит тебя в непосредственном процессе социального и экономического воспроизводства, то есть вернуться к основополагающей позиции политического выбора, не привязанного к уже наличному распределению выигрышей и преференций.

Вся эта конструкция двойного разрыва - разрыва в пункте самого голосования/избрания и итоговой структуры "политических представителей/представляемого электората" или "политиков/избирателей" - ставится электронной демократией под вопрос. И существенным тут является именно устранение символического горизонта. Там, где было возможно анонимное и тайное голосование, задающее базовые координаты гражданства, возникает стремление к "полному осуществлению" общества, в котором не остается никаких недомолвок и противоречий, к предельно гладкому его функционированию, обеспечиваемому именно полной информацией, ее агрегированием и передачей во всех возможных направлениях (сверху-вниз, снизу-вверх и в стороны). Несомненно, такая тенденция оказывается оборотной стороной того же буржуазного и либерального проекта, однако в этом случае разрушение традиционной социальной иерархии и кодов требует моделирования общества в качестве "треста", "социального контракта", в котором политический представитель имеет чисто служебную функцию, зависящую от того, какая именно информация ему поставляется. Полития, выстроенная как трест или большая фирма (или, как вариант: община), вполне могла бы представлять собой форму "диктатуры буржуазии", однако она зависела от устранения самой логики представительства с ее претензией на универсальность.

В частности, "электронная демократия" в принципе не предполагает возможность коммуникации, ставящей вопрос о "конституционных" основаниях данного политического режима - последний уже скрыт позитивным функционированием системы как таковой. В некотором смысле, электронная демократия оказывается идеалом актуальных форм работы с радикальной оппозицией (и не только в России), требующих перевода ее претензий на язык конкретных, материальных и организационных требований.

Устранение базовой формы тайного политического голосования выполняется не только за счет явного крена в сторону маркетизации и постфактумного управления (осуществляющегося уже после того, как система администрирования и представительства принята за данность), но и на более глубоком, одновременно символическом и технологическом уровне. Любое голосование, любой референдум в электронной демократии выполняется так, что, собственно, сама эта процедура оказывается структурирована системой контроля, идентификации и трекинга, которой, в частности, и выступает интернет (и цифровой обмен информацией в целом). Иными словами, само голосование смешивается с работой контроля, в которой процедура подачи голоса ничем не отличается от рутинного сбора информации, опроса, изучения и, в конечном счете, фиксации места, позиции и идентичности того или иного "голосующего индивида". Там, где раньше надо было "отключаться" (на короткое мгновение нахождения в темной кабинке для голосования), теперь можно голосовать только предельно "подключившись", причем твои личные усилия и увертки ничего не значат: главное, как фиксируется само твое присутствие.

Вопрос, опять же, не в том, что "кто-то" (например спецслужбы) может в любой электронной системе коммуникации, в конечном счете, узнать, как именно голосовал тот или иной пользователь, что именно он сообщил и откуда. Главным моментом является трансформация символического поля, встраивание голоса избирателя в совершенно иную систему обработки информации, в которой предельная свобода обмена совпадает с предельной фиксацией позиции каждого, с глобальным позиционированием. Политика все больше складывается в качестве системы "логов", которые могут даже не существовать реально, достаточно, что они могут просто существовать. Так же, как в классических бюрократических системах важным было то, что на каждого есть "досье", даже если его никто никогда не прочитает, в "электронной демократии" горизонтом оказывается отсутствие секрета, невозможность "выключиться" из сети отношений, которые определяют место голоса, как и его содержание, то есть символическим априори является "запись", "лог", определяющие идентичность и политическое место "голосующего". Эта невозможность "выключения", которой ничуть не противоречит виртуализация и размножение идентичностей (как раз наоборот, она выступает в качестве способа создания дополнительных сетевых "интерфейсов", точек подключения и "участия"), вносит существенные возмущения в структуру буржуазной либеральной демократии, возвращающейся отчасти к формам досовременного представительства (у каждого - свой представитель/патрон), легитимируемой всеобщим социальным договором, гладким функционированием социального обмена (преимущественно информацией).

То есть, если политическое участие, в пределе не может мыслиться в горизонте анонимности/абстрагирования (с соответствующей потенцией универсализации, благодаря которой каждый становился воображаемым "гражданином вообще"), а, напротив, погружается в логику контроля/позиционирования, основные политические механизмы неизбежно меняются, причем эти изменения, видимо, пойдут значительно дальше восстановления структур "мобильного клиентелизма", как и далее традиционного общества контроля. И это, несомненно, весьма ощутимый вызов любым проектам электронной демократии: насколько она вообще демократична, если сам обмен информацией в ней и волеизъявление будут совпадать с позиционированием и идентификацией каждого? Не окажется ли прямая электронная демократия, осуществляемая за счет подключения каждого гражданина к якобы открытой и абсолютно прозрачной сети обсуждений, - не более чем объединением систем контроля с тотальным "соцопросом", в котором ни у кого нет возможности анонимно и ответственно (то есть ответственно, поскольку анонимно) принять решение? И, наконец, не должна ли сама эта идея анонимности как условия ответственности и универсальности быть отброшена как идеологическая иллюзия?