Монография события смутного времени
| Вид материала | Монография |
- Задачи: -повторить основные события Смутного времени -развивать навыки самостоятельной, 23.01kb.
- Фарберов (Калифорния) "понять события смутного времени", 66.01kb.
- Российское государство в период «Смутного Времени» глазами св. Арсения епископа Элассонского, 523.47kb.
- Ивангородские службы новгородских дворян и приграничная дипломатия накануне Смутного, 347.03kb.
- Урок 2-3 «Смута», 160.93kb.
- 1 вариант. I. Выберите правильный ответ, 45.1kb.
- 1 марта/ 16 День борьбы с наркоманией, 55.03kb.
- Первый вариант Выберите правильный ответ, 77.74kb.
- Реферат по истории России Тема: Вклад полководца и государственного деятеля, 244.68kb.
- 2012 Хроники смутного времени, 3782.54kb.
1. Функции и особенности толкования знамений, как особого способа восприятия исторического процесса.
Анализ представлений современников о событиях Смутного времени мы начинаем с рассмотрения “чудесных” знамений этого периода. Безусловно, видения и знамения представляют собой определенное единство восприятия, но при ближайшем изучении они обнаруживают существенные функциональные различия, являясь различными этапами в осмыслении исторических реалий, что и способствует их раздельному изучению. Усиленное внимание к знамениям обнаруживает себя на ранних этапах, на стадии подсознательного формирования представлений, которые, как правило, являются фундаментом более устойчивых идей отражаемых в сюжетах видений.
Тема символики чудесных знамений и их связь с историческими событиями к настоящему времени фактически не изучались. Знамения служили для исследователей лишь только неплохим подсобным иллюстративным материалом, но серьезного самостоятельного значения этим явлениям никогда не придавали. Русское ученое богословие традиционно трактовало их, как символические предупреждения Всевышнего роду человеческому. Изредка давалась несложная классификация знамений. Так Полный церковно-славянский словарь Г.М. Дьяченко разделял их на “знамения в глубину” (напр. землятрясения) и “знамения в высоту”, расчленяя последние, в свою очередь, на “знамения на небе” (затмения, кометы и пр.) и “знамения с неба” (молния, буря, град и т.д.) (238. С. 206.) Но даже и русское богословие уделяло этой теме лишь случайный интерес, зачастую просто игнорируя эту тему. Так, например, фундаментальная двенадцатитомная Православная богословская энциклопедия не включает в себя статью о знамениях. (293.) Православные русские богословы по сей день не создали стройной системы толкования христианской символики, тем более они считали ниже своего достоинства обращаться к растолкованию символики знамений, каноничность которых была всегда сомнительной. В светской же научной литературе нами найдено только одно определение знамений, сделанное на периферии исследования Н.И. Прокофьевым в тексте его кандидатской диссертации “Из истории жанров литературы русского средневековья” в 1948 году. “”Знамение” - это такое эпическое произведение, которое, изображая явления природы или атрибуты церковного богослужения, как бы предупреждает общество о его поведении с тенденцией определенного воздействия.” (296. С. 67.) Надо сказать, что это определение, рассматривая знамения, как литературные произведения, которыми они, кстати, становились далеко не всегда, не раскрывает полностью их функциональное своеобразие, как явлений общественного сознания, наделяемых особым значением традициями толкования. Скорее, знамения - это определенные явления экстраординарного характера, которые в коллективных представлениях имеют прогностические функции, и являются в этой традиции способом общения высших сил с людьми, опосредованным через природные явления, церковные атрибуты, животных, реже, предметы быта и зафиксированные в устных преданиях и письменных источниках.
Развертывание исторических событий, особенно таких неожиданных и нестандартных, как события Смутного времени, мгновенно рождало в обществе множество слухов о различных грозных предзнаменованиях. Как сказано выше, появлялись они именно на ранней стадии подсознательного формирования представлений о событиях и о последствиях этих событий, когда перспективы их развития были еще совершенно неопределенны. Популярность знамений, как средства прогноза, обуславливалась их основными качественными особенностями: во-первых, мобильностью образов и гибкостью их толкования; и, во-вторых, широкой зрелищной демонстративностью и связанной с этим массовостью восприятия. Знамения, будучи опосредованными “зашифрованными” посланиями божества, не имели строгой категоричности, которая свойственна языку видений, а потому основной упор в мистике знамений приходился на толкования, когда несовпадение предвестия можно было отнести на счет неверного толкования. Знамения никогда не содержали четкой информации о будущем, но наполняли жуткими неопределенными предвестиями грядущих бедствий, поскольку являлись не рациональным, а эмоциональным способом постижения. Широчайший ассортимент символики знамений и ее неопределенность, гибкость создавали чрезвычайно широкие рамки для толкований и прогнозов даже в условиях неясного понимания происходящего. Символы же вообще, как отметил еще М.А. Барг, “являлись инструментом с помощью которого человеческий ум выражал идеи не столько им уже освоенные, сколько идеи, которыми он еще не овладел и, следовательно, которые рационально сформулировать был еще не в состоянии”. (217. С. 157-158.) Но как раз, именно, эта неотрефлектированность идеи делала знамения универсальным гибким орудием объяснения и прогноза на ранних стадиях исторических катаклизмов. Причем при широком инструментарии символов и явлений, подпадавших под категорию знамений, в сообщениях о них отсутствовал сюжет или он был максимально упрощен, что придавало им еще большую мобильность. Нечеткое выражение идеи приводило к затуханию ее амбивалентности, то есть четкого качественного различия в оценке событий, что в определенной мере вступало в противоречие со строго дуалистической православной этикой жестко разделяющей весь мир на добро и зло. При этом с нарастанием неясности событий лавинообразно нарастало значение глубинной архетипической символики, по сути своей слабо связанной с церковью. Чем менее отточены были выражаемые представления, тем слабее была представлена христианская символика, требующая ясности и категоричности оценок. Кроме того, христианская символика сливалась с символикой языческой, хотя точнее будет сказать - с нехристианской символикой, поскольку применительно к XVII веку говорить о язычестве некорректно. По этим причинам официальная церковь настороженно относилась к слухам о знамениях. Кроме того, они с трудом поддавались контролю, поскольку были стихийны и не санкционированы. Знамения являлись, как правило, грандиозными материальными явлениями, свидетелями которых становились многие. Их с большим вниманием воспринимали в самых различных слоях общества, где способы толкования были идентичны и доверие к ним было всеобщим. Так что знамения в социальном плане были и универсальны, и массовы. Широкая доступность, осязаемость обуславливали их широкое взаимодействие с социальной средой. Они вызывали мощный социальный резонанс, своеобразное “эхо”. Если достаточно много людей были уверенны в том, что , скажем, появление кометы не предвещает ничего хорошего, то это достаточно активно влияло на состояние общества. В связи с этим сами знамения в нестабильные периоды истории могли оказываться первичными по отношению к настроениям общества. Причем, в силу специфики восприятия, знамения всегда служили нагнетанию угрожающей обстановки.
Настораживало церковь в знамениях и их близость к гаданиям. И тот и другой случай были способами получения информации о будущем, но, если знамения в этом отношении были пассивны, так как разгадывали преподнесенные свыше знаки, то гадания были активной формой, так как вызывали эти знаки произвольно, что с точки зрения церкви было предосудительно, поскольку узнавать замыслы творца помимо его воли было грехом. Гадания и знамения оперировали схожей символикой, и грань между ними провести было довольно трудно, даже толковали знамения зачастую некие специалисты, “хытрицы” и “филисофы”, то есть те же гадатели и астрологи.
Таким образом, церковь с явным недоверием относилась к знамениям, поскольку довольно часто они были неканоничны, стихийны, то есть неподконтрольны, и тесно связаны с осуждаемыми гаданиями. Но интенсивность появления знамений, значение, придаваемое им народом, заставляли церковь уделять внимание чудесным знамениям. Здесь для книжников возникала проблема выбора и сортировки. В церковные сочинения попадали знамения исключительно с христианской символикой, уже апробированной предыдущим опытом. Довольно часто явления, не имевшие подобного звучания, позднее наделялись им книжниками или подгонялись под таковое. Светские сочинения были более свободны в подборе. Активнее всего фиксировали знамения (особенно небесные) летописи. Но все же колоссальное количество устных рассказов о них не считали нужным записывать (и при исследовании эту поправку необходимо учитывать), как сообщения сомнительной даже для людей того времени достоверности. Об этом позволяют судить сочинения иностранцев, сообщающих массу неотредактированных московских слухов. Но все же для официального богословия знамения имели одну положительную сторону, они не представляли собой долгосрочной проблемы. Необходимость в них отпадала с прояснением обстановки. Стабилизация заставляла забыть о прежних страхах и грозных предзнаменованиях.
Смутное время родило невиданную вспышку грозных предзнамено-ваний, которая соответствовала размаху событий. По стечению обстоя-тельств на этот период пришлась масса природных катаклизмов. По данным приведенным Д. Святским в его работе “Астрономические явления в русских летописях с научно-критической точки зрения”, опубликованной в Петрограде в 1915 году, на период с 1590 по 1617 год пришлось 18 полных и частичных солнечных затмений. (302. С. 14.) 17 октября 1607 года наблюдалось прохождение через перегелий кометы Галлея. Кроме того, проходили еще три кометы отмеченные Святским, период обращения которых не установлен. (302. С. 160-162) 17 октября 1602 года прохождение крупного метеорного потока Леонид вызвало обильный звездный дождь. (302. С. 169.) Дважды, в 1600-1605 и в 1616 годах, наблюдались чрезвычайные усиления солнечной активности, которые вызывали активные северные сияния. (302. С. 193.) В 1616 году появились интенсивные солнечные пятна. (302. С. 193.) В 1604 году на небосклоне в созвездии Змееносца появилась новая звезда по яркости значительно превосходившая звезды первой величины, это была вспышка сверхновой. (302. С. 210) В том же 1604 году в сентябре Венера заняла такое положение на небосклоне, что яркость ее стала максимальной, что позволило Мартину Беру, как считал Святский, принять ее за комету. (302. С. 219.) Кроме того, исследования вековых колебаний климата предпринятые французским ученым Э. Ле Руа Ладюри, показывают, что на начало XVII века пришелся вековой циклический климатический кризис, принесший самое значительное похолодание в Европе за последнюю тысячу лет. В России уже летом 1601 года 10-12 недель без перерыва шли дожди. 1 сентября начались морозы, а в октябре уже были метели. Похолодание вызвало в стране страшнейший трехлетний голод 1601-1603 гг., который был воспринят современниками как знамение других грядущих бедствий. (273. С. 172, 212.)
Как видим, природа предоставила современникам Смутного времени прекрасный материал для разгадывания тревожных предзнаменований. Константин Бальмонт, во многом под влиянием Карамзина, поэтически нарисовал образ того тревожного времени по мистической напряженности во многом напоминавшего ситуацию начала ХХ века. Он написал стихотворение, вошедшее в сборник “Горящие здания”.
В ГЛУХИЕ ДНИ
Предание
В глухие дни Бориса Годунова,
Во мгле Российской пасмурной страны,
Толпы людей скиталися без крова,
И по ночам всходило две луны.
Два солнца по утрам светило с неба,
С свирепостью на дольний мир смотря.
И вопль протяжный: “Хлеба! Хлеба! Хлеба!”
Из тьмы лесов стремился до царя.
На улицах иссохшие скелеты
Щипали жадно чахлую траву,
Как скот озверены и неодеты,
И сны осуществлялись наяву.
Гроба, отяжелевшие от гнили,
Живым давали смрадный адский хлеб,
Во рту у мертвых сено находили,
И каждый дом был сумрачный вертеп.
От бурь и вихрей башни низвергались.
И небеса, таясь меж туч тройных,
Внезапно красным светом озарялись,
Являя битву воинств неземных.
Невиданные птицы прилетали,
Орлы парили с криком над Москвой,
На перекрестках молча старцы ждали,
Качая поседевшей головой.
Среди людей блуждали смерть и злоба,
Узрев комету, дрогнула земля.
И в эти дни Димитрий встал из гроба,
В Отрепьева свой дух переселя.
2. I период (1591-1598). Период скрытой тревоги накануне социального кризиса.
Весь период Смутного времени в контексте толкования современниками знамений в соответствии с имеющимся материалом со всей очевидностью может быть разделен на четыре этапа. Первый из них, условно названный “латентным”, охватывает период с 1591 по 1598 год.
К смутным событиям начала XVII века Русь приблизилась с богатым мистическим арсеналом, апробированным уже неоднократно. Но при всей своей обширности арсенал символики знамений был не упорядочен. При том что в русском православии существовал как бы негласный запрет на письменную традицию устанавливать рамки и логику толкований, конкретно определявших значение символов, мистика знамений была неопределенна и разнородна. Так, например, символика Константинова креста являющегося государю, о которой говорилось в данной работе уже не раз, несмотря на усилия Степенной книги к концу XVI века уже деградировала. Зимой 7092 (1583-1584) года, как сообщает Новый летописец, “явися знамение на небесех на Москве: меж Благовещенья и Ивана Великого явися крест на небесах, да звезда с хвостом.” Когда ближние поведали о том Ивану Грозному, тот сказал, что “си есть знамение ко смерти моей”. (128. С. 34.) (Иван Грозный умер 9 марта 1584 года) То же сообщение о “кресте на небеси” и “звезде с хвостиком” повторяет и поздний рукописный свод 1652 года. (ОР РГБ Ф.37(Большакова), № 423. Л.167) От победительного значения креста на небе не осталось и следа.
По смерти грозного царя на престол вступил его сын, Федор Иоаннович, слабоумный, бездетный и болезненный государь. Но пока был жив в Угличе его младший брат Димитрий, ни что не внушало опасения. Но 15 мая 1591 года он был обнаружен мертвым во дворе своего дома. Не смотря на официальное заключение комиссии о том, что царевич сам “набрушился” на нож в припадке “падучей немочи”, народное мнение обвинило в убийстве Бориса Годунова, заодно приписав к его злодеяниям поджог Москвы и наведение на нее татар. В Псковской III летописи за 7100 (1591-1592) год появилась запись, отметившая слух, что “взыде в море кит рыба, и хоте потопити Соловецкои монастырь и остров”, но “молитвами преподобных опять в море пошол”. (174. С. 265.) Никакого толкования этому явлению, почерпнутому из народной молвы, летописец не дает. Этот слух неизвестен и местному Соловецкому летописцу, опубликованному В.И. Корецким. (205.) Явление фантастической рыбы-кита, покусившегося на северную святыню и чрезвычайно напоминавшего библейского кита поглотившего Иону, возможно и в молве не связывалось ни с какими реальными событиями. Но ясно было одно, что это знамение “не на добро”.
Заворочались нехорошие предчувствия. Критическое положение царствующей династии было очевидно еще далеко не всем, в отдалении от столицы этого четко еще не ощущали, но тем не менее был убит царевич, и убит рукой своего же холопа, дело в русской истории “нестаточное”.
По слухам именно на окраинах государства происходят тревожные знамения. Тревога скрывалась и умозрительно на периферии сознания, и географически на периферии государства. Летом 7102 (1594) года, сообщает Пискаревский летописец, близ города Орешка было чудесное явление: “на Неве реке воста буря сильна зело и воду раздели надвое. И много время стояло. И в те поры некий человек прошол между воды по суху. И всем удивление о сем чюдеси”. (137. С. 197.) Область эта, надо сказать, хоть и была окраиной, но в первой половине 90-х годов XVI века к ней было приковано внимание. С похода 1591 года по 1595, до Тявзинского мира со Швецией, Россия пыталась вернуть себе земли утраченные при Иване Грозном. Причем в первом походе участвовали и сам царь Федор Иоаннович, и будущий царь Борис Годунов, и отец будущего царя Федор Никитич Романов, сам будущий патриарх. Следом за сообщением о расступившихся водах под 7106 (1597-1598) годом Летописец поместил рассказ “О звездах”. “Того же года падоша звезды с небеси, аки дождь сильный... перед смертию царя Феодора” (Федор Иоаннович умер в ночь с 6 на 7 января 1598 года), и там же, не прерывая изложения, продолжает: “Того же года на Москве явишася птица сова в большой церкве, в Пречистой на площади, и быша много адва вылете”. (137. С. 198.) (Сова в русских поверьях была особой птицей предвещающей несчастья, и связанной с чародейством. Например, у В. Даля: “Сова не принесет добра. Совушка бедокурная вдовушка” и др. (232. Т. 4. С. 254.)) Поместив в ряд сообщения о знамениях, летописец сгруппировал их вокруг преставления Федора Иоанновича, как они, видимо, ретроспективно и воспринимались. Следом за ними идет сообщение за 7104 (1595-1596) год “О явлении в Нижнем Новеграде” “в монастыре Пчерском: двинулася гора над монастырем и прошла под монастырь, и сташа в реке Волге горою же, что холм велик, а церкви ни келий немного поруша”. (137. С. 198.) Это же событие описано, как минимум, еще в семи вариантах. Новый летописец описал его как “знамение велие пред преставлением царя Федора Иоанновича”. (128. С. 48.) Летописный сборник Новгородского Николаевского Дворищенского собора явно ретроспективно говорит о происшествии, как о “знамении прежде преставления царя Федора Ивановича”, добавляя, что еще там же вверх по Оке провалилась вместе с жителями слобода в 150 дворов, монастырь же был полностью разрушен и от него остался лишь алтарный столп. “Сие все было знаком имущих бысть смятений по смерти благочестиваго Феодора..., но однако вера православная, как оный оставший церковный столп, осталась непоколебима.” (134. С. 453.) Знают это происшествие и нижегородские летописи и помещают они его либо под 12 июля, либо под 18 июня 7105 (1597). Первую дату дают списки летописи макарьевский, новиковский (опубликованный Новиковым в Древней Российской Вивлиофике (111.)), ладинский и брызаловский. Последнюю дату 18 июня 1597 года указывает археографический список. Эту дату и стоит считать подлинной, поскольку в этом списке рассказ о разрушении монастыря является обширной вставной повестью, написанной очевидцем и участником событий, о чем он неоднократно упоминает в тексте. (125. С. 36-43.) Разрушение монастыря “грозным посещением Господним” было вы-звано оползанием холма в Волгу, а отнюдь не землятрясением, как это утверждали В.И. Фаминский (319. С. 22.) и Д.Успенский (318. С. 136.) Комментария этому событию местные летописи не дают, но тревожный его подтекст очевиден. Можно сказать, что современники не восприняли это событие как непосредственное знамение грядущих бедствий, но все же, слух о тревожном “посещении Господнем” очень широко распространился, о чем свидетельствуют многочисленные версии случившегося.
С убийства царевича Димитрия до смерти Федора Иоанновича при стабилизации государственной жизни, страхи о будущем были латентны и неясны, а потому указания на знамения в источниках встречаются относительно нечасто, толкования опускаются, а символика архаична и аморфна. Летописец, не решаясь давать разъяснения, полагается на интуицию читателя. Так Новый Летописец за 7103 (1594-1595) год сообщает:”...Бысть на Москве буря велия, многия храмы и у деревянного града у башень верхи послома, а в Кремле-городе у Бориса Годунова с ворот верх сломило; многи дворы разлома, людей же и скот носящи”. (128. С. 46.) Сама по себе буря уже была недобрым знаком. (М. Забылин, цитируя некую старинную рукопись, которая перечисляет различные поверья и приметы, указывает, что ветры, смерчи и бури предвещают то, что “мор будет и война возстанет,... и плодов в лете в коем не будет”. (246. С. 183.)) Если же буря ломала ворота или сносила крышу дома, то это не сулило хозяину ничего хорошего (в данном случае это мнение было связано с Борисом Годуновым).
Видимо о той же буре “в царствование благовернаго Федора Иоанновича” говорит и Пискаревский летописец. Она выломала сто сажен деревянного города. Буря шла на Москву с Воробьевых гор и Новодевичьего монастыря, где “кресты посломало и ворота выломало”, и кто шел тогда из Москвы в монастырь, того относило обратно. (137. С. 204.) В этом монастыре предстояло принять постриг и скончаться царице Ирине Федоровне, в иночестве Александре. Летописец указывает это знамение в 1604 году в год ее кончины и считает его предвестием пострига и смерти царицы в монастыре. Пожар в нем “очищал скверну и готовил ей место”. В Новодевичьем же монастыре появилась в храме и жила белая как голубь галка, что тоже было предвестием. (По народным повериям, если в дом влетал голубь, то это предвещало пожар или чью-либо скорую смерть. (246. С. 263.)) В 1597 году перед смертью Федора Иоанновича “на Устюге Великом в Преображенском монастыре от образа Спасова идяше миро от грудей.” (210. С. 116.) В нарастающей нервозной обстановке и это знамение вызывало тревогу. Активизация, “оживление “ иконы, если и не было грозным предупреждением, то являлось подготовкой к защите от чего-то недоброго и неведомого.
3. II период (1598-лето 1605). Нарастание дестабилизации общественного сознания.
И вот законный царь преставился, оставив трон пустым, “осиротело” государство. На престол был избран “многомятежным самохотением” “рабоцарь” Борис Годунов, за которым по слухам числили отравление Ивана Грозного, убийство царевича Димитрия, поджег Москвы, наведение на нее татар хана Казы-Гирея, уморение царской дочери новорожденной Феодосии, отравлении Федора Иоанновича. Избрание Бориса отнюдь не сопровождалось всеобщим воодушевлением. Толпа под Новодевичьим монастырем умоляла его принять скипетр. Но народ при этом был пригнан приставами неволей, с побоями, приказано было лить слезы, а у кого слез не было, те мочили глаза слюной. (103. Стб. 11-16.) Естественно, что от этого царства добра не ждали. Пискаревская летопись сообщает: “И того же часу, как нарекли его [Бориса Годунова] на царство и начали звонити в большой колокол, и в те поры выпал язык у колокола, и в то время люди учали гово-рить не благо; и не в великое время переехал жити на царьский двор”. (137. С. 201.) В скором времени та же Пискаревская летопись указывает, что “учинилося знамение в Грановитой палате: выпало верху против царьского места с полсажени, а инде весь верх цел.” (137. С. 202.) Народная молва не видела благополучия на этом царском месте, не смотря даже на то, что первые годы царствования Бориса были спокойны и изобильны. Годунов все-таки не был “подлинным” царем от царского рода, на нем не было изначального благословения, и потому будущее при таком государе вызывало опасения. Ожидание нагнетало грозные предзнаменования. В 7108 (1599-1600) году буря “восташа с Западу из Литовского государства и много лесу ломило и храмы и хоромы многие тою бурею ломило”. (66. С. 239.) В том же году в Холмском уезде на озере Бросна под Торопцом вышла чудесным образом из воды песчаная гора. (66. С. 239.) (Видимо, этому озеру придавали некое особое значение, поскольку необычайные явления, связанные с ним, записывали долгое время, и содержатся они в разных памятниках. В рукописном сборнике “О бывших знамениях на небеси и на воздусе” за 6938 [1429-1430] год указано, что вода в этом озере “кроваво стояло”. (ОР РГБ. Ф. 218. № 753. Л. 581.) Бельский летописец дважды за 7132 [1623-1624] и 7133 [1624-1625] года сообщает, что из озера вновь выходила песчанная гора. (66. С. 267.))
В 1601 году холодное дождливое лето и ранние морозы не дали собрать урожай. Начался ужасный голод, продолжавшийся целых три года. Вместе с этим разверзлась пучина бедствий. Вымирали от голода и последовавшей за ним холеры целые города и деревни, стали нередки случаи людоедства, путешественнки опасались останавливаться в незнакомых домах, так как могли быть убиты и съедены хозяевами, на рынках продавали пироги с человечиной, люди ели солому и траву, в одной Москве от голода и холеры умерло больше 127 тысяч человек. И это несчастье стало знамением “умножения грехов”. Рукописное Сказание “О бывших знамениях на небеси и на воздусе” прямо рассматривает этот голод охвативший всю страну и страшный мор в Смоленске в 1603 году в ряду прочих знамений. (ОР РГБ. Ф. 218. №753. Л. 582об.-583) Автор “Иного сказания” считает московские пожары того времени знамением, грозным предупреждением всем отступившим от пути истины. (103. Стб. 141.) Все эти несчастья, сами будучи знамениями, были свершением предыдущщих смутных предзнаменований. Смутно ожидаемые бедствия грянули. Голод и эпидемия холеры косили людей, доводя их до отчаяния. Все попытки Годунова исправить положение ни к чему не приводили. Злоупотребления имущих и разбой неимущих приобрели невиданный размах. Татьба стала принимать форму бунта. Царским войскам не без труда удалось разгромить отряд Хлопка, в бою с которым погиб царский воевода И.Ф. Басманов.
Несчастья притягивал к себе “неподлинный” царь Борис Годунов, к тому же погубивший по устойчивым слухам “подлинных” царей. Необходим был “настоящий” царь, вместе с которым будет снято проклятие с земли Русской. И потому так интенсивно начали распространяться слухи о чудесно спасшемся царевиче Димитрии. Вместе с этим в Москве понеслись и другие разговоры о недобрых предзнаменованиях. Русские книжники остерегались вносить в полном объеме рассказы о них в свои сочинения, но иностранцы, находившиеся в Москве, записали их во множестве со слов московитов.
Особенно чутко отнесся к ним Конрад Буссов, немецкий наемный ландскнехт, европейский военный авантюрист, пробывший в России с 1601 по 1611 год, служивший и Годунову, и Лжедимитрию, в 1606 году бежавший в Калугу к Болотникову, воевавший против России под знаменами польского короля Сигизмунда, и затем вновь просившийся на русскую службу. “Московская хроника” была им написана в соавторстве с Мартином Бером, лютеранским проповедником, находившимся в России более 12 лет с 1600 года, который оставил и собственное сочинение “Летопись Московскую” в части чудес и знамений полностью идентичную Хронике Буссова. И тот и другой приводят свод предзнаменований первых лет XVII века. “По ночам на небе появлялось грозное сверкание, как если бы одно войско билось с другим, и от него становилось так светло и ясно, как будто бы взошел месяц [Кстати, например, сборник знамений конца XVII века Сказание “О знамениях на небеси и на воздусе” часто указывает, что перед разорениями на небе являлись сражающиеся воинства. (ОР РГБ. Ф. 218. №753. Л. 574-583.)], временами стояли на небе две луны, и несколько раз по три солнца, много раз поднимались невиданные бури, которые сносили башни городских ворот и кресты со многих церквей. У людей и скотов рождалось много странных уродов. Не стало рыбы в воде, птицы в воздухе, дичи в лесу, а то, что варилось и подавалось на стол, не имело своего прежнего вкуса, хотя и было хорошо приготовлено. Собака пожрала собаку, а волк пожрал волка. В той местности, откуда пришла война, по ночам раздавался такой вой волков, подобного которому еще не было на людской памяти.” (68. С. 99.) Вокруг самой Москвы волки бродили громадными стаями. В Москве некий немец поймал молодого орла, а эти птицы здесь никогда не водились. По городу среди бела дня бегали лисы, а среди них невиданные в этих краях черные и голубые. У самого Кремля убили такую черную лису, за ее шкуру некий купец выложил 90 рублей. Все это продолжалось целый год. “Все татары толковали это так: разные лукавые народы пройдут в недалеком будущем по московской земле и будут посягать на престол.” (68. С 99.) Волки пожиравшие друг друга знаменовали то, что московиты в скором времени будут уничтожать друг друга. О тех же чудесах, пользуясь сочинениями Буссова и Бера, счел нужным рассказать отдельной главой Петр Петрей в своем сочинении “История о великом княжестве Московском”. (135. С. 194.)
Буссов, неприязненно настроенный к русским, часто указывает на их скудоумие и беспечность, на то, что знамениям они не придавали никакого значения, “московиты не ставили их не во что..., они считали, что это к счастью”. (68. С. 99.) На самом же деле все было скорее наоборот. Сам Буссов в других местах говорит о чрезмерном суеверии русских. Жан Огюст де Ту, добросовестно писавший во Франции со слов очевидцев и по рукописям участников событий Смутного времени Патерсона, Гревенбруха, Маржере-та, Фидлера и др., указывал в “Истории своего времени”, что “в России... во всем видят колдовство и жалуются на чародеев”. (200. С. 143.) Другой иностранец, голландский купец Исаак Масса, проведший в России с 1601 года восемь лет, утверждает, что русские много толковали о знамениях. “...Происходило в Москве много ужасных чудес и знамений, и большей частью ночью, близ царского дворца, так что солдаты, стоявшие на карауле, часто пугались до смерти и прятались. Они клялись в том, что однажды ночью видели, как проехала по воздуху колесница, запряженная шестеркой лошадей, в ней сидел поляк, который хлопал кнутом над Кремлем и кричал так ужасно... Солдаты каждое утро рассказывали об этих видениях своим капитанам...” (124. С. 64.) Все это происходило в 1602 году. При первых успехах Димитрия, как вспоминает Масса, москвичи ужасались страшному вою волков вокруг Москвы и лисам, появившимся на улицах многолюдного города. (124. С. 86.) Независимо от Буссова и Бера Масса подтверждает их сообщения о странном поведении животных, которое, видимо, действительно имело место.
И иностранные и русские источники сходятся в сообщении о прохождении кометы в 1604-1605 году. Конрад Буссов говорит об этом следующее: “В том же 1604 году в следующее воскресенье после Троицы [10 июня], в ясный полдень, над самым московским Кремлем, совсем рядом с солнцем, появилась яркая и ослепительно сверкающая большая звезда, чему даже русские, обычно ни во что ставившие знамения [sic!], весьма изумились”. Что бы растолковать знамение, Годунов призвал к себе старца специально выписанного из Лифляндии. Старец пояснил, что таким образом Господь предостерегает государя, так как эти звезды предвещают обычно раздоры. (68. С. 100.) Абсолютно то же сообщает и Мартин Бер. (68. С. 94-95.) Даниил Святский, разбирая это сообщение, считал, что это была либо вспышка сверхновой, наблюдавшаяся с 30 сентября 1604 года в созвездии Змееносца, что не совпадает с датой 10 июня, “следующее воскресенье после Троицы”, либо Венера, находящаяся в периоде близком к наибольшей яркости. Но скорее всего это была именно комета, на которую в тот же период прямо указывает Павел Пясецкий и кн. И.А. Хворостинин, сообщения которые не были известны Святскому. К тому же толкование, данное лифляндским старцем, было традиционно для комет, а возжигание на небосклоне новой звезды означало, скорее, присутствие благодати. (302. С. 210-212.) Об этой комете толкует Павел Пясецкий, перемышльский бискуп, добросовестный историк, писавший свой труд в тридцатые годы XVII века. Он утверждает, что комета наблюдалась очень долго с октября 1604 года до конца 1605 года. “Комета великия бедства предвещала не иному, токмо Полше да Москве - преблизско следующия беды междоусобныя войны предвозвестила комета тая...” (175. С. 3.) Русский опальный писатель князь И.А. Хворостинин, участник тех событий, говорит, видимо, о том же явлении: “Во времена же его [Федора Борисовича Годунова] и перед смертию отца его [1 апреля 1605 года] быша знамениа многа комитного указаниа”. И далее Хворостинин перечисляет все памятные ему знамения, которые он наблюдал за 20 лет до написания своей Повести, “овогда копейным образом, овогда две луны и едина едину побораше [Здесь, видимо, говорится о том же явлении (двух лунах), что и у Буссова, Бера и Петрея.]; овогда на царственном дворе его в нощи коегождо часа от храма боголепнаго Преображения Спасова и от двора его исхождаше свет, взимашеся на высоту; и тако разумехом, яко присещение Божие отъяся от них и власть милости Божия отъиде от дому их”. (211. Стб. 533.) Хворостинин, человек чрезвычайно начитанный, в последнм сообщении явно сымитировал известный у русских книжников сюжет - отшествие святого духа, проведя как бы параллель с “Повестью о взятии Константинополя турками” с отшествием благодати от константинопольской святой Софии, одним из самых популярных явлений такого рода. Но грозное знамение не означало у Хворостинина отход благодати ото всей России, как было с Византией, у него свет изошел из двора Годуновых, что позволяло сместить акценты и растолковать явление, как исход Божьей милости от династии Годуновых.
О ряде небесных знамений, перекликающихся с вышеприведенными, без комментариев, но с прозрачным грозным подтекстом сообщает Бельский летописец. “В лето 7110 [1601] ноября в 20 день бысть знамение на небесех: гинул месяц ополне по небесному, а осталось ево мало, аки дву ночей молоду, да и опять стал прибывать, и в полтора часа опять стал полон.” (66. С. 240.) “Тое же зимы [1601-1602] видели: солнце в Московском уезде двожды возходило ночью.” (66. С. 240.) В 1603 году “в великий пост, в великий четверг, за час захожения солнца пришло облако копейным образом и разбило его надвое: одна половина пошла за лес, а другая стояла долго и покрыхось его оболоком, а солньце за облако зашло по своему хожению”. (66. С. 240.)
Русские книжники вообще редко давали пространные толкования знамениям. Сам характер знамения был подобен загадке, в содержании которой нужно было отгадать ответ. Не стоит думать, что не комментированная запись знамения была простой фиксацией явления. В рассказе о нем книжник в скрытом виде зашифровывал ответ-разгадку. Так, например, все двоения небесных светил предрекали разделение земли и противостояние самодержцев. Все коллизии солнца и луны, отождествляемых зачастую с государями, связывались с их судьбой. Завуалированные толкования знамений, эмоциональное нерационалистическое их восприятие, отсутствие “ученой” системы толкований, чрезвычайно развитой к тому времени на Западе, позволили, например, Буссову и Беру обвинить русских в небрежении предзнаменованиями и неумением их толковать. Но все же сами их сообщения были почерпнуты из московских слухов, о чем дополнительно свидетельствует и образный ряд присущий русским поверьям (бури сносящие кресты с церквей и ворота, вой волков, поведение лис, рождение уродов и т.д.). О тех самых уродах, которые рождались у людей и животных, упомянутых мимоходом Буссовым и Бером, пространно сообщила III-я Псковская летопись под 7113 (1604-1605) годом. “...Родила корова теля о двух главах, о дву туловах, и двои ноги; родила жена отроча, тело едино, глава едина, хребты вместо, руки двои и ноги двои; прояви в Руси, что разделится царьство Руское надвое, и бысть два царя и двои люди несогласием во всем царьстве и нашествие Литовское и Немецкое. Бывают многажды сия проявления по древнему Даниилу Пророку зверми и птицами, по Ивану Богослову во сне и в зрении”. (174. С. 266.) И далее летопись приводит знамение с волками, касающееся уже непосредственно Пскова: “По зиме внидоша два волка во Псков, поутру, с Великой реки в город в нижнии решетки, и един побежа Псковой реки к монастырю Гримячему, и ту его убиша у ворот, а другий назад...” (174. С. 266.) Причем это знамение в отличии от предыдущего помещено было без каких либо комментариев, но знаменательного характера от этого не теряло. Ясно, что волки должны были означать скорый приход врагов (Стоит вспомнить, например, постоянный эпитет сочинений Смуты, клеймящий разорителей “волками хищными”.), в ретроспективе два волка знаменовали приход ко Пскову шведов и “воровских” людей.
Далее в этом же блоке сообщений о чудесных и грозных предзнаменованиях летопись, подводя им логичный итог, сообщает с эпическим пафосом: “Во 114 [1605-1606] многи знамения быша в солнце и в луне и в звездах, и быша громи велицыи и страх и начаша злая быти на всей Руской земли”. (174. С. 266.)
Рассматривая весь комплекс этих сообщений о знамениях, следует еще учитывать, что, видимо, большинство обсуждаемых знамений оказались ни-где не зафиксированными. По данным Д. Святского только на 1600-1603 год пришлось четыре солнечных затмения, о которых источники нам ничего не сообщили. (302. С. 14.) Хотя, например, прохождение 27 октября 1602 года метеорного потока Леонид и вызванный им звездный дождь, а так же чрезвычайно интенсивные северные сияния, рожденные повышенной солнечной активностью в 1600-1605 году, могут быть отождествлены с сообщениями Буссова и Бера о “грозном сверкании” по ночам, “как если бы одно войско билось с другим”, и Массы за 1602 год о грозных ночных знамениях, которых пугались караулившие солдаты, и смутными упоминаниями русских летописей о знамениях “в солнце, луне и звездах”.
Интенсивность знамений с начала XVII века с первого голодного 1601 года нарастает как снежный ком. Процесс восприятия соответствует нарастанию разрушительности событий. Все признаки хорошо укладывались в святоотеческую и апокрифическую апокалиптику, с которой на Руси были хорошо знакомы. Книжники часто вспоминали Иоанна Богослова, Мефодия Петарского и Исайю. Особо популярно было в XVI-XVII веке “Слово святого пророка Исайи сына Амосова” известное за этот период, как минимум, в восьми списках. Кроме того, Слово входило в популярнейший русский сборник “Измаград”, количество списков которого подсчитать просто невозможно. Вот, что сообщает о “последних днях” Слово в рукописи как раз начала XVII века. Словами самого Господа произносится суровый приговор народу, хоть и избранному, но “отшедшему от пути истины”, с которым упрямо отождествляла себя Русь, как “третиий Рим” и последнее православное царство: “...Отрину вы от сердца своего, зане исполнися земля беззакония..., зависть и лесть жаруеть в вас, и неправда умножися,... и брат брата возненавидит,... и дети начнут не стыдитися родитель своих, и будут учители их лицемерни запойци, а черноризци их будуть злобесници и сквернословци, и князи их будут немилостиви, а судья их несправедливыи...” и т.д. (204. С. 263.) Прегрешения, ведущие к концу света удивительно напоминают те длинные синодики прегрешений русских людей, вызвавшие Смуту, которые приводят писатели Смутного времени и агитационные грамоты. Далее в Слове приводятся те явления, которые ознаменуют грядущий конец света: “...И будут знамения в солнце и в луне и глади части в странах ваших, и будет мятеж и туга и молва в градех, и вложю ярость в сердца князем вашим, и встанеть брань во странех ваших, и не престая воюя род на род не упочиет въстая язык на языкы, и град на град, и станет отець противу сына своего со оружием,... и скует брат на брата своего копие, и ближнии на ближнего своего уготовит стрелы, и посмеются работныи свободному, и живый мертвому позавидить... Наведу рать иноплеменников на землю вашю, и порадуются о вас врази ваши, и положю вы в корысть ненавидящим вас... и земля не дасть плода своего, и опустеет земля ваша..., аще кто сеет 100 сосуд жита и пожнет един сосуд жита..., и сущая во градех гладом уморю, а сущая на путех оружием погублю... и снидуться от семи градов в един жити...” и т.д. (204. С. 264-265.) Современники Смуты в этом пророчестве могли найти подробнейший портрет своего времени. Они видели и грозные знамения “в солнце и в луне”, и страшный голод, когда холопом было быть выгоднее, чем свободным (“и посмеются работныи свободному”), и в Москву сходились из многих городов за хлебом, что бы найти там свою смерть, и земля разделилась, и возрос в ней мятеж, и пришли иноземцы. Далее пророчество обещало навести “страшныа гады, и осквернять землю вашю, наведу на вы песья мухы, начнуть ясти плоть вашю, и пити кровь детей ваших, истерзати зенница младенцам вашим... и погублю рыбы в водах, и не будеть птица парящаа по воздуху, ни звери в лесах ваших...” и т.д. (204. С. 266.) Страшных гадов и песьих мух еще предстояло увидеть, а вот, если вспомнить сообщения Буссова и Бера, рыба, птица и звери пропали.
Стремительно развивающиеся события вызвали незнакомые ранее апокалиптические ощущения. Но вот в чем их особенность - ощущения эти за все время Смуты не родили предчувствий и пророчеств о конце света. Их мы не найдем ни в одном из сочинений Смутного времени. В обществе осознавалась апокалиптика происходящего, но она не вызвала эсхатологии. До второй половины XVII века Русь вообще не знала эсхатологических психозов. Арифметический конец света, “скончание седьмой тысящи” в 1491 году, вычисления, позаимствованные у византийских богословов, никакого резонанса в обществе не произвел, пасхалии были составлены дальше и были разосланы разъяснения. Только раскол родил настоящий ужас конца света, с поисками антихриста и его предтечи, вычислениями Страшного суда, вызванный безвыходным кризисом православия, духовного стержня русского общества. Смутное же время еще могло крепко держаться за целостность православия и, переориентировав тревоги на освободительную борьбу с внешним врагом, избежать деструктивной эсхатологии, которая, обладая значительным зарядом пессимизма и социальной апатии, в совокупности с разорением земли могла привести к полному развалу государства. Кризис православия явно еще себя не обнаруживал, да и иностранная интервенция отвлекла русский народ от самокопания. Война же с иноземцами и иноверцами не способствовала развитию эсхатологических переживаний, которые рождались исключительно на почве внутренних противоречий общества, апокалиптика же могла быть вызвана и внешними по отношению к обществу причинами. Таким образом, интервенция переориентировала настроения русского общества, заставив его, наконец, собраться и предпринять конструктивные действия.
Апокалиптика, таким образом, для Смуты не была непосредственным мотивом разрушительной деятельности, но она стала грозным фоном нарастающей всеобщей растерянности. Вместе со “смутой умов” лавинообразно нарастало количество слухов о знамениях, нарастала неясность и сопутствующий ей страх. Стоит заметить, что в период нарастающего развития Смуты, до царствования Василия Шуйского, мы практически не встречаем ни знамений с христианской символикой, ни христианских видений, которые, в силу своей специфики, оперировали категоричными этическими оценками. Нехристианские знамения, уходящие корнями в глубокую древность, своей глобальностью создавали жуткое ощущение разлада во всей системе мироздания. Появлялось ощущение, что “земля двинулась”, причем не просто двинулась, как социальный организм, а вместе со всем реальным миром. Бедствия, опустившиеся на русский народ, представлялись не общественными неурядицами, а мировой катастрофой, потрясающей основы бытия. Для того чтобы пресечь развернувшуюся смуту, необходимо было обнаружить ее источник, и, причем, не просто узнать о его существовании, а отрефлектировать на всех уровнях общественного сознания. Не смотря на то, что Русь в своем летописном наследии постоянно с патетикой восклицала: “За грехи наши” - это было всего лишь риторикой. У русского общества не сложились механизмы саморегенерации через исправление собственных “нестроений”. И, как водится, вопросу “что делать?” суждено было решаться через вопрос “кто виноват?”. Но что делать было неясно, поскольку еще не вырисовывался четко образ того, кто во всем виноват. Знамения этого периода, до воцарения первого Лжедимитрия, безличны, они не указывают на источник бедствий, их не дублируют видения, они просто внушают ужас. Хотя в некоторых из них обнаруживаются смутные попытки обрисовать врага в традиционном образе ляха, он то проскачет по небу над Кремлем, страшно щелкая кнутом, то бури, сносящие кресты, придут с литовской стороны, то волки завоют там же.
Весь этот период проходит под знаком мутных сомнений и поисков конкретного врага, с одной стороны, и попыток укрепить стремительно деградирующие авторитеты, с другой. Авторитеты и Годунова, и Димитрия, считавших себя хозяевами престола, были сомнительны, при желании, легко находили изъяны и с той и с другой стороны. После смерти Бориса на престоле остался его сын Федор, еще не в “совершенных летах”, и чаша весов окончательно перевесила в пользу Димитрия, которого приняли действительно радостно. Признавая Димитрия, люди не лицемерили в той степени, как это было при избрании на царство Годунова, они были рады обманываться, к тому же верхи общества делали это не без выгоды для себя. Но Димитрий, если не закрывать старательно глаза, оказывался иллюзорной опорой, созданной лишь страстными надеждами на “тишину и покой”, что позже он и неприминул обнаружить, дискредитируя к тому же всем своим поведением традиционный тип православного государя. Духовная опора общества, которой должен был быть патриарх, претерпевала девальвацию вместе с государем, от которого зависел. Иов, ставленник Годунова, которому был обязан патриаршим престолом, с позором был свержен и поруган толпой после смерти своего покровителя. Грек Игнатий, приведенный Димитрием, и его “потаковник”, тоже был позднее свержен, оказавшись к тому же “еретиком” склонным к унии. Авторитеты и ценности двоились, чего с ними не должно было происходить, в результате чего падала их значимость. (Позднее это проявится в массовом поругании церковных святынь.) Расшатывалась основа для позитивных побуждений. Основа для негативизма, внешний враг, виновник смятений, не был еще четко определен. Общество находилось в растерянном вынужденном бездействии. Ему, по-настоящему, некому было подчиняться, и не было того, против кого можно было по-настоящему воевать. В выражениях неофрейдизма Эриха Фромма - фрустрированная (подавленная) потребность деятельности выливалась в необъяснимые страхи.