Geum.ru

Информация и информационное общество 15 § Понятие информации

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 3. Право информационной войны §1. Общие положения
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   20

Глава 3. Право информационной войны




§1. Общие положения



Уже к концу 19 века юристам-международникам стало понятно, что «международная практика не признает различия законных и незаконных поводов войны»67. К этому времени опыт межгосударственных отношений, в противоположность постулировавшимся Гуго Гроцием и его последователями представлениям, показал, что войны «возникали гораздо чаще ввиду достижения определенных политических целей, нежели из-за нарушений между государствами права»68.

Также как в период становления индустриального общества в начале становления общества информационного в межгосударственных отношениях доминируют интересы, в первую очередь интересы политические, заставляя использовать средства, адекватные этим интересам. Государственное противоборство, перешедшее в информационное пространство, порождает информационное противоборство, включающее в себя как наиболее острую форму информационные войны. Тем не менее, это не отменяет регламентацию межгосударственных отношений нормами международного публичного права. Ясно, что многие из его положений, будучи разработанными и нормативированными применительно к условиям классических войн, требуют доработки, если не по духу, то по форме. Вне зависимости от используемого оружия война остается так же, как и сто лет назад «организованной вооруженной борьбой между государствами ради приобретения, восстановления нарушенных или сохранения или восстановления спорных публичных прав или интересов, или ради установления новых правоотношений путем принудительного подчинения воли одной стороны воле другой»69. Правда, до сих пор международное право не сумело выработать принимаемого всеми участниками международного сообщества определения понятий войны или вооруженной борьбы. Тем более не существует нормативных или общепризнанных определений вооруженной борьбы в информационной сфере. Это – первоочередная задача современной международной правовой теории. Первоначально, вероятно, можно было бы ограничиться согласием разрабатывать этот вопрос при общем понимании (если такового удастся достигнуть), что речь ведется об особом виде межгосударственных отношений, при которых для разрешения существующих межгосударственных противоречий используются методы, средства и технологии силового воздействия на информационную сферу противника.

В этом случае информационная война могла бы рассматриваться как обеспечение государственных (здесь мы намеренно уходим от термина национальные, распространенного в западной литературе, но неприменимого для России) интересов информационными средствами деструктивного воздействия, как ведение информационного противоборства наиболее решительными, насильственными мерами.

Рассмотрение информационной войны как части и формы информационного противоборства правомерно в силу того, что ее особенностью является отсутствие предвоенного периода, а, следовательно, невозможность определения момента начала войны, а также трансграничность, то есть возможность проведения активных действий на территории противника без нарушения ее границ. Однако (ниже это будет доказано) такие ее свойства не могут восприниматься как априорное обоснование права государства, не связанного специальным договором, вести информационную войну против всякого другого государства, не нарушая общее международное право. Цели любой войны не ограничены «справедливыми причинами», они направлены за их пределы — на достижение притязаний, не охраняемых даже «естественным» правом, не говоря уже о «волеустановленном». Ничто не ставит под сомнение и то, что достижение при помощи любой, в том числе информационной войны цели завоевания или поражения противника противоречит принципу суверенного равенства государств.

В контексте данной работы важно, однако, подчеркнуть, что включение в информационное противоборство активной фазы максимально расширяет понятие наступательной войны и, наоборот, сужает оборонительную войну, лишая ее предупредительного (превентивного) значения отражения неминуемо грозящей опасности. Поэтому «оборонительная информационная война», как и «информационная самооборона», не могут включать превентивных действий, которые, будучи реализованными традиционным орудием должны были бы квалифицироваться как акт агрессии, вне зависимости от того, была ли таковая спровоцирована или нет, ибо «критерием правомерности или неправомерности войны международное право избрало организацию процедуры мирного разрешения споров как средства косвенного сокращения права обращения к войне»70. Тем самым еще в первой половине прошлого века был намечен путь, который через Статут Лиги наций, пакт Бриана — Келлога и Устав ООН постепенно привел к решению сначала проблемы противоправности войны, а затем — противоправности применения силы в межгосударственных отношениях.

Эта трактовка разрешения межгосударственных споров заложена в Устав ООН и все документы современного публичного права. Любой конфликт между государствами может иметь экономический или политический характер, но в любом случае это не исключает трактовки связанного с ним спора как правового. Конфликт является экономическим или политическим в отношении затрагиваемых интересов, но он является правовым в отношении правопорядка, контролирующего эти интересы. Политический характер спора не исключает его правовой формы.

Показателем политического характера спора является его способность, как об этом говорится в ст. 33 Устава ООН, «угрожать поддержанию международного мира и безопасности». Если исходить из того, что «спор» и «война» являются основными формами международного конфликта, то уже в рамках «спора» следует проводить различие между легшей в его основание «ситуацией» и собственно «спором», имея в виду, что ситуация предшествует «спору» или сама, минуя спор, переходит в следующую стадию конфликта, так как в ст. 14 Устава ООН это понятие включает в себя и «ситуации, возникающие в результате нарушения положений настоящего Устава, излагающих Цели и Принципы Объединенных Наций». Если же рассматривать конфликт в информационном пространстве как процесс (то есть, собственно то, что понимается под «информационным противоборством»), проходящий последовательные стадии развития, а в рамках стадий — фазы развития, то именно «ситуация» наличия антагонистических интересов рождает конфликт, выступая в качестве его первой фазы. Ее принципиальная неразрешимость в этой фазе в силу наличия у одной из сторон целей, несовместимых с суверенными правами другой, с обязательностью влечет эскалацию противоречий в другие фазы. На каком-то шаге в рамках категорий, используемых в Уставе ООН, «конфликт» переходит в фазу, оцениваемую как «угроза применения силы» (п. 4 ст. 2), которую приобретает предшествовавший «спор», тогда как «ситуация» в этой фазе конфликта предстает, очевидно, в форме «угрозы миру», как это трактуется в ст. 39 Устава.

«Угроза применения силы» в контексте п. 4 ст. 2 Устава ООН представляет собой нарушение одной из сторон в споре своего обязательства, в частности, невмешательства во внутренние дела и сохранения суверенных прав на разрешение внутренних конфликтов своими силами, является посягательством на безопасность другой стороны в конфликте при формальном сохранении мира между ними. Иначе говоря, при нарушении безопасности другой стороны в конфликте «угроза применения силы» создает «угрозу миру» в значении ст. 39 Устава.

«Угроза миру» в значении ст. 39 Устава не исчерпывается случаями «угрозы применения силы», развившимися из «споров», но и включает в себя «ситуации», достигшие уровня «непосредственной опасности миру». Такое понимание «угрозы миру» следует из п. 1 ст. 1 Устава ООН. Заметим, что Устав ООН в данном случае также никак не определяет, что есть сила, является ли она только физическим насилием или вообще каким-либо воздействием, наносящим ущерб жизненным или другим интересам противника, что в современных условиях эффективно может быть сделано информационными средствами. Тем самым применение информационных средств, способных нанести ущерб другому государству в различных стадиях его реализации может рассматриваться и как «угроза применения силы», и как «угроза миру», то есть создавать ситуацию, прямо противоречащую «Цели и Принципам Объединенных Наций».

Столь же инвариантным по отношению к применяемым средствам может рассматриваться и принятое в 1974 году Генеральной Ассамблеей в резолюции 3314 (XXIX) Определение агрессии. Назначение документов, подобных Определению агрессии, действительно состоит в том, что они, с одной стороны, уточняют характер и формы поведения, воздержание от которого составляет в данном случае существо обязательства, предусматриваемого принципом неприменения силы, а с другой стороны, конкретизируют основания, с наступлением которых международное право связывает функционирование принудительных организационных гарантий безопасности государств.

Уточнение характера поведения, связанного с применением информационных средств воздействия и квалифицируемого как нарушение принципа неприменения силы и одновременно как основание для самообороны и принудительных мер, связано с формулированием в Определении агрессии критериев, присутствие которых в конкретных случаях применения силы (пока включаем в нее и воздействие информационными средствами) позволяет оценивать их в качестве агрессии. В соответствии со ст. 2 этого документа основное значение для квалификации действий государств в качестве агрессии принадлежит отнюдь не способу воздействия или примененным средствам, а принципу первенства, содержание которого, подтверждая «дух и букву» ст. 51 Устава ООН, выражается в том, что «никакое применение вооруженной силы одним государством против другого не может быть квалифицировано в качестве агрессии, если оно не предпринято первым»71.

Учет наряду с принципом первенства критерия опасности, позволяющего провести грань между агрессией и инцидентами, а также критерия animus (враждебности), необходимого ввиду одновременной оценки агрессии и в качестве акта вооруженной интервенции, представляет собой тот набор оценочных факторов, присутствие которых в военных действиях государства, исходя из Определения, обязательно, чтобы квалифицировать их как агрессию. Что касается учета намерений в действиях агрессора, то его объективным показателем, несомненно, является поведение соответствующего государства на мирной стадии конфликта, совершение им актов вмешательства против воли будущей жертвы агрессии, что как раз в полной мере раскрывается именно в информационном противоборстве, когда действия государства – будущего агрессора в мирное время однозначно раскрывают его намерения.

Конкретизируя формы агрессивных действий, Определение (ст. 3), словно предвосхищая переход противоборства в информационную сферу, исходит из того, что квалификация их в качестве актов агрессии осуществляется «независимо от объявления войны», чем подтверждается общепризнанное после подписания Устава ООН мнение о запрещении наряду с «агрессивной войной» и вооруженных репрессалий.

Другой вид прямой агрессии представляет собой в соответствии с Определением применение любого (в том числе, надо полагать – ни что этому не противоречит, – и информационного) оружия государством против другого государства. Отличительная черта этого вида агрессии состоит в том, что здесь не предполагается нахождение вооруженных сил агрессора на территории жертвы агрессии. Более того, как трактует Определение, при «применении любого оружия» вооруженные силы нападающей стороны совершают агрессивные действия только при посредстве оружия, сами оставаясь при этом за пределами территории объекта агрессии. Квалификация «применения любого оружия» в качестве агрессии переносит в сферу принципа неприменения силы обращение государств в целях агрессии и к тем видам оружия, которые были созданы после принятия Устава ООН. В этом смысле Определение основывается на методе политико-правового запрещения применения любого оружия в целях агрессии. Если в отношении традиционных видов вооружения приведенное положение может рассматриваться как в некотором смысле теоретическое, если конечно исключить такое тривиальное его приложение как обстрел территории с помощью стрелкового оружия и артиллеристских установок, что в современных условиях не квалифицируется иначе как пограничный конфликт. Современный самолет или даже отдельная ракета (не артиллерийская) суть сложные системы, требующие развитой структуры средств наведения, позиционирования, управления полетом и пр., так что точное расположение всех элементов этой системы в момент начала акта агрессии не всегда можно точно установить даже самому агрессору. Напротив, это определение частного вида агрессии словно специально разработано именно в отношении применения информационных средств, основное боевое преимущество многих из которых заключается как раз в их трансграничности, то есть возможности применения без внесения обеспечивающих средств (армии) на территорию государства-противника.

Таким образом, любое применение информационных средств в деструктивных целях в межгосударственном конфликте может квалифицироваться как акт агрессии, вне зависимости от того, каким маршрутом и с какой территории это было совершено. Мало того, использование территории третьего государства для этих целей влечет лишь вовлечение его в конфликт, но не перенесение на него ответственности за агрессию.

Как показывают происшедшие после принятия Определения агрессии события, содержащиеся в нем положения в достаточно сбалансированном виде отражают потребности и интересы международного сообщества. Благодаря удачному решению вопроса о критериях противоправности агрессии случаи угрозы применения силы выносятся Определением за пределы вооруженной стадии конфликта, а значит, они не могут быть использованы конфликтующими государствами в качестве основания для обращения к силе под предлогом самообороны. И в то же время, ограниченное включение в понятие агрессии актов вмешательства (косвенной агрессии) опять-таки ставит препятствия для злоупотребления правом на самооборону в ситуациях, не попадающих в рамки состава Определения.

Нельзя сказать, что такой подход основывается на общепринятом толковании Устава ООН и Определения агрессии резолюции 3314 ГА ООН. Эксперты Министерства обороны США неоднократно выступали с критикой намерения мирового сообщества увязать информационные атаки с понятиями «вооруженного нападения» и «применения силы»72. Интересно отметить, что европейские специалисты, вообще говоря, расходятся во взглядах по этому вопросу с американскими экспертами. В частности, О. Брингманн, в течение ряда лет проводивший изучение данной проблемы по заказам военных ведомств ФРГ и Нидерландов, прямо говорит о возможности определения наступательных информационных операций как акта агрессии и, соответственно, считать законным принятие адекватных ответных действий73. Такая же позиция была лейтмотивом основной части выступлений участников конференции спецслужб, проведенной БНД ФРГ в октябре 2001 г. в Мюнхене и посвященной именно вопросам информационных войн.

Все установленные международно-правовые принципы, касающиеся таких понятий как «применение силы», «акт агрессии», «вооруженное нападение» или «акт войны», сходятся в том, что предусматривают наличие оружия и его применение. Иными словами, все они вступают в силу, когда появляется особая угроза, возникающая от применения оружия, в частности, вооруженное нападение предусматривает определенный уровень физического поражения и/или захвата территории государства, по отношению к которому было совершено нападение. Отечественное определение оружия, как «устройств и средств, предназначенных для поражения противника в вооруженной борьбе»74, является достаточно общим и естественным образом включает в себя и средства информационного воздействия. Однако, как выше отмечалось, международные документы не содержат дефиниции достаточной степени общности, что осложняет применение Определения агрессии, но вместе с тем не может ограничивать международное право.

Следовательно, первой и основной задачей, стоящей перед международным публичным правом в части развития права международных информационных конфликтов, является определение информационных средств деструктивного воздействия как возможного вида оружия.

Возвращаясь к приведенному выше определению вооруженного нападения, следует отметить, что оно не в полной мере учитывает характеристики тех средств и видов силового воздействия, которые уже признаны мировым сообществом в качестве оружия, но непосредственно не подпадают под данное определение. Например, химическое и бактериологическое оружие практически не наносят никакого физического ущерба и не уничтожают физические объекты – они предназначены только для поражения живой силы (человека) или элементов биосферы. Более того, ослепляющие лазерные системы, генераторы инфразвука и другие виды так называемого «нелетального оружия» вообще лишь на время выводят из строя человека и совершенно не оказывают воздействия на инфраструктуры, тем не менее, признаны в качестве оружия. Исходя из этого, международное право при определении понятий «оружия» и «вооруженного нападения», видимо, должно ориентироваться на совершенно иные критерии, в частности, важно не то, какое действие (разрушающее, инкапаситирующее или другое) оказывает тот или иной вид оружия, а то, какие цели преследует использующая его сторона.

В соответствии с этим в самом общем виде оружие можно было бы определить как средство достижения военного превосходства над противником, способное, если это необходимо, вызывать разрушения. Исходя из этого расширенного определения оружия, проведение атак, предпринимаемых каким-либо государством против информационной инфраструктуры другого государства, а также проведение других информационных операций могут и должны рассматриваться в качестве вооруженного нападения.

В этом случае, особенно, если последствия проведения информационной операции оказываются сопоставимыми с последствиями применения обычных видов вооружения, следует признать законным (с международно-правовой точки зрения) право государства на самозащиту и коллективную защиту, как это предусматривается Уставом ООН. При этом может допускаться проведение не только ответной информационной операции, но и традиционных военных действий (при условии соблюдения принципов необходимости и пропорциональности). Такой подход, в свою очередь, вызывает необходимость решения ряда новых вопросов, к числу которых следует отнести определение порогового уровня информационных атак, после достижения которого становятся допустимыми ответные действия, обоснование оправданности и пропорциональности, принципы идентификация агрессора, а также возможность действий против третьей страны, с территории которой осуществляется информационная операция. На практике выявление стороны-агрессора является наиболее трудной задачей.

В противоположность такому подходу, в подходе США явно прослеживается стремление перевести информационные атаки (имеются в виду только деструктивные действия в информационно-телекоммуникационной среде) в разряд террористических действий, а проблему противодействия «сетевым атакам» решать в рамках антитеррористической борьбы. Определяя, тем самым, информационные атаки как террористический акт (что в значительной степени облегчается тем, что такие атаки, как правило, проводятся в условиях анонимности), Вашингтон выводит эти действия из сферы публичного права в область права уголовного и фактически резервирует за собой возможность проведения асимметричной ответной операции, в том числе и с использованием традиционных силовых методов. Одновременно здесь пытаются оправдать наличие наступательных возможностей проведения информационных операций стремлением обеспечить собственные права и защиту от потенциальной агрессии.

В этой связи любопытным представляется мнение экспертов Министерства обороны США относительно возможных ответных действий со стороны государства, подвергшегося информационной атаке. В разработанных экспертами МО СШВ «Оценках международно-правовых вопросов информационных операций»75 высказывается точка зрения, что если анонимная информационная атака может быть достоверно идентифицирована как спланированная и проведенная другим государством акция, то потерпевшая сторона будет иметь право опротестовать их и, возможно, инициировать разбор сложившейся ситуации на слушаниях в международной организации. И только в случае, если международное сообщество убедится, что такая атака или серия атак могут рассматриваться как «вооруженное нападение», пострадавшему государству следует предоставить право проведения ответных действий, как путем проведения встречной информационной операции («сетевой атаки»), так и традиционными силовыми действиями.

Здесь наблюдается явная противоречивость американской позиции по вопросу правомерности проведения информационных атак. С одной стороны, как уже отмечалось, США резервируют за собой право проведения информационных операций в качестве «смягченных» санкций, предусмотренных международным правом, или же в качестве «гуманного» средства предотвращения агрессии. С другой стороны, принимая во внимание угрозу проведения атак против собственных информационных систем, США стремятся определить их как террористические действий, т.е. поставить «вне закона». В соответствии с этим национальное военное руководство США может принять решение о проведении ответной информационной атаки против систем другого государства, даже несмотря на то, что право на самооборону не может в полной мере оправдывать действия «активной обороны» в случае, если информационная атака проводится террористической организацией или отдельным лицом с территории другого государства, и это государство не в состоянии остановить эти действия, а санкции, предпринимаемые международными организациями, оказываются недейственными.

Существуют и иные подходы к проблеме международно-правовой квалификации информационных операций. Возможно, например, провести разделение между информационными операциями, направленными против собственно информационных инфраструктур, и специальными информационно-психологическими операциями, такими как дезинформация населения, оказание давления через СМИ и т.п. При этом следует иметь в виду, что информационные операции, проводимые против информационных систем отдельного государства, могут также оказывать влияние и на международные информационные инфраструктуры в целом, а последние находятся под защитой ряда международных соглашений, например, Соглашения о международном телекоммуникационном сообществе76. При этом важным моментом является то, что большинство заключенных к настоящему времени соглашений распространяются как на страны-участницы, так и на третью сторону, которая использует находящиеся под защитой объекты. В большинстве случаев стороны обязуются не использовать международные информационные системы в военных целях.

Соответственно следующим важным шагом в развитии права информационных конфликтов должно стать определение критериев онесения тех или иных объектов к критическим национальным и международным структурам.

Практически все члены международного сообщества признают необходимость определить и согласовать на международном уровне перечень ключевых информационных систем (как государственных, так и не государственных), функционирование которых является критически важным для обеспечения жизнедеятельности и национальной безопасности государств. Выделение такого класса информационных систем позволит определить по отношению к ним повышенные меры защиты, включая правомочность принятия ответных мер «активной обороны» в случае проведения против них информационных операций. Это позволит также выработать экстренные механизмы международного реагирования на угрозы в информационной сфере, учитывающие степень их воздействия на национальную безопасность различных стран.

Еще одна важная проблема, требующая обсуждения на международном уровне, касается использования в мирное время информационной операции (на уровне существенно ниже, чем вооруженное нападение) как инструмента государственных санкций или вмешательства77. В соответствии с правом, в случае нарушения прав наций, находящихся под защитой международного права, предусматриваются пропорциональные ответные действия потерпевшего государства, если они не направлены на провокацию использования военной силы. Среди таких контрмер могут рассматриваться: разрыв дипломатических отношений, торговое и транспортное эмбарго, отказ от оказания помощи, блокирование банковских активов, принадлежащих другой нации и т.д. Однако звучат предложения отнести к числу таких действий также и введение ограничений на информационные возможности «страны-нарушителя». В случае их принятия, если принцип введения международного эмбарго будет распространен на информационную сферу, тот, кто будет контролировать рынок коммуникационных и информационных услуг в мире (в том числе в экономической сфере), будет фактическим монополистом в части использования и этого инструмента.

Однако существуют обстоятельства, препятствующие такому развитию событий. В частности, это может трактоваться как вмешательство во внутренние дела государств с намерением изменить или подавить возможности его свободного волеизъявления. В то же время Устав ООН не предусматривает самообороны с использованием вооруженных сил или оружия в качестве ответа на такое вмешательство.

Основной целью приведенных рассуждений, вообще говоря, носящих излишне общий для предмета настоящего исследования характер, является показ правомерности рассмотрения деструктивных действий в отношении информационного пространства государства как вооруженного вмешательства, а его инициатора как агрессора. Одновременно становится ясно, что существующие общие нормы публичного права, хоть и не вызывают сомнения в своей применимости к актам информационной агрессии и информационному противоборству, требуют определенной адаптации к условиям применения информационных средств воздействия в межгосударственных отношениях.

В свою очередь приведенные рассуждения позволяют рассматривать применимость к информационному противоборству на всех его стадиях положений международного гуманитарного права, а также существующих договоров в области ограничения вооружений и разоружения.