Николай Фёдорович Фёдоров статьи философского содержания печатается по
| Вид материала | Документы |
- Николай Фёдорович Фёдоров статьи религиозного содержания печатается, 1471.59kb.
- Николай Фёдорович Фёдоров статьи о разоружении и умиротворении печатается, 1908.43kb.
- Николай Фёдорович Фёдоров статьи о литературе и искусстве печатается, 2686.61kb.
- Николай Фёдорович Фёдоров самодержавие печатается, 1286.35kb.
- Николай Фёдорович Фёдоров (1828 или 1829—1903), 43.95kb.
- Николай Фёдорович Фёдоров, 222.28kb.
- Николай Фёдорович Фёдоров письма н. Ф. Федорова печатается, 11102.85kb.
- Николай Фёдорович Фёдоров библиотеки и музейно-библиотечное образование печатается, 30.42kb.
- Николай Федорович Федоров: спасение как философия "общего дела" По материалам доклад, 367.54kb.
- Лекция 9 Н. Ф. Федоров: история одного «проекта», 546.27kb.
Но эти игры не лишены значения, они указывают на приближение совершеннолетия, и можно надеяться, что преемница Гаагской Конференции поймет, что для примирения нужен союз, но не на не-делание, а на объединение для дела, определяемого и рождением, и смертию. Против светской юбилейной выставки нужно поставить –
Дело |
В одном уже признании всего прошлого и настоящего несовершеннолетним* выражается глубина любви Христианской — это амнистия, а вместе открывается безграничная надежда после полного отчаяния (пессимизма), ибо если, с одной стороны, выставка говорит о шаловливости, баловстве, то с другой стороны, она же может служить указанием на талантливость и подавать большие надежды в будущем, когда дело заменит игру.
Несовершеннолетие нашего времени выражается в старческом безверии как естественном следствии протестантского отделения веры от дела и католического мнимого дела (творение подобий, военные шалости под знамением Креста).
Детская же вера, не знающая раздвоения, при совершеннолетии становится действительным осуществлением чаемого. Чрез Школу к Храму (вера) присоединяется Музей с вышкою (т. е. Знание силы созидающей и разрушающей, рождающей и умерщвляющей, История и Естествознание в форме Астрономии).
Пред нами повторяется век, когда кончается язычество и начинается Христианство, т. е. когда против восстановленного, нового язычества поднимется Христианство, почерпнув в старой заповеди «Будьте как дети» новую великую силу.
На всемирной Выставке мы имеем весь Пантеон язычества без мифической оболочки, собравшийся для окончательного вытеснения христианства.
Выставка всемирная есть изображение женщины, которой все боги, т. е. вся природа, суша и море, подземное и подводное царства руками купцов и фабрикантов, поработивших ученые силы, приносят дары, делая подобия всему, что есть на небе и земле, и вытесняя все, что не может служить богине выставки, и все, что нарушает брачный пир, разгар которого она и должна представлять, если будет верным изображением города (или мiра, от которого отрекся Христос, говоря, что Он не от мiра сего), т. е. внутри она должна быть изображением утонченного сладострастия, а извне — утонченной жестокости или представлять крепость с новейшими изобретениями истребительного искусства. Такое изображение внешности находится в причинной связи с внутренним изображением, ибо милитаризм есть необходимое последствие индустриализма, т. е. выставка есть храм самой фанатической, кровожадной религии, которая не останавливается ни пред какими жертвами. Всемирная Выставка, будучи собранием произведений соперничествующих держав и враждебных сословий, чревата внешними врагами и внутренними раздорами, т. е. борьбою 3 и 4 го сословий, одинаково враждебных к 5 му сословию, представителем которого является Россия и Китай; разъединить, посеять вражду между ними и ставят себе задачею все океанические державы и особенно Англия и Германия*. Город, коего выставка есть точное подобие, расходуя все силы на производство игрушек и на борьбу за них, вытесняет все, не имеющее непосредственного приложения. Кладбища, которым кипучая жизнь, т. е. убийственная, дает столько жертв, вытесняются не по гигиеническим [только], но и по «нравственным» причинам, умиряющим борьбу и указывающим тщету жизни городской. Кладбища и Кремли (отжившие крепости), бывшие центрами, должны стать вновь ими, чтобы собрать все, вытесняемое городом, все знания и искусства, относящиеся к небу и умершим (к Истории и Астрономии). Тогда Музеи, воздвигаемые живущими умершим, сынами — отцам, перейдут к самому праху их на кладбища, а вышки их, вооруженные орудиями регуляции силы, по слепоте смертоносной, разумом и чувством всех направляемые, станут живоносными. Для несовершеннолетних обязанность к отцам ограничивается поддержанием их жизни, а для совершеннолетнего рода человеческого требуется всеобщее Воскрешение, без чего даровое и рожденное не станет трудовым. Для рожденных, получивших жизнь, невозможно совершеннолетие без исполнения долга к давшим жизнь возвращением жизни. Потому Совершеннолетие = воскрешению отцов и бессмертью сынов, равно и Совершенству, подобию Триединому.
СМЫСЛ И ЦЕЛЬ ЖИЗНИ, ИЛИ ЧТО МОЖЕТ ДАТЬ ЖИЗНИ НАИВЫСШУЮ ЦЕННОСТЬ 88
Только жить не для себя, не для других, а со всеми и для всех и значит этот ответ.
Объединение живущих для воскрешения умерших, или объединение** сынов для возвращения жизни отцам есть единственно естественное дело или акт природы, переходящей от слепоты к знанию и управлению собою***, и для человека как сына умерших отцов, его истинного имени, нет и не может быть другой цели, более нравственной и разумной, как и для Высшего Существа, созидающего человека по Своему образу чрез него самого, не может быть ничего более благого и совершенного, как сказанное объединение, которое есть и умиротворение, и братотворение, а братство сынов немыслимо без воскрешения отцов, в котором только (т. е. воскрешении) оно (т. е. братство) сознает себя. В воскрешении же, или отцетворении чрез братотворение, заключается и истина, и благо, и красота нетления. Союз сынов, обращая слепую силу, которая, рождая сынов, умерщвляет отцов, в воссозидающую и оживляющую, возвращает жизнь отцам и себе приобретает бессмертие. Воскрешенные отцы в свою очередь соединяются в союз сынов для возвращения жизни своим отцам, расширяя далее и далее область мироуправления и миросоз[да]ния. Распространению регуляции на отдаленные миры в пространстве вселенной соответствует воскрешение древнейших поколений во времени, в Истории, пока все поколения прошедшие не явятся в настоящем на объединенных их разумом и чувством мирах вселенной.
Объединение или братотворение совершается чрез усыновление, чрез возвращение к земле или праху предков, из городов к селам или чрез всеобще-обязательную воинскую повинность, превращаемую всеобще-обязательным образованием в естествоиспытательную силу для изучения силы рождающей, [для] сознания родительского сынами и дочерьми в себе, а следовательно, своего в них, и для изучения силы в себе и вне себя и обращения [силы] рождающей в воссозидающую и умерщвляющей в оживляющую. Это одна и та же сила, которая при бессознательности, или слепоте, делается рождающею и умерщвляющею, а при сознании и управлении ею — воссозидающею и оживляющею.
Нравственность, этика объединения живущих, или сынов умерших отцов, требует от каждого: Жить не для себя, но и не для других, а со всеми живущими для оживления всех умерших, т. е. требует ни эгоизма, ни альтруизма, при которых страдание, а стало быть и смерть (зло) неизбежны для всех, а мнимое кратковременное благосостояние лишь для немногих — такова нынешняя жалкая нравственность. Жить для себя (отрицательная заповедь) — значит приносить жизнь других в жертву себе, жить для других значит приносить свою жизнь в жертву другим, т. е. или лишать жизни других для себя, или лишать жизни себя для других, следовательно, служить смерти*, а не жизни, тогда как жить со всеми живущими для возвращения жизни умершим и приобретения бессмертия себе значит служить жизни.
Жить не для себя, но и не для других, а со всеми живущими для оживления всех умерших чрез обращение слепой природы в управляемую разумом всех** во исполнение воли Бога отцов***, — в этой неуклюжей формуле заключается и отрицательная заповедь, и положительный выход за пределы зла и малого добра в одно добро, дается Цель и смысл жизни, причем наука и искусство человеческое возводятся на самую высокую ступень и примиряются с религиею, исполняя наивысшую ее наибольшую заповедь и чрез все это жизнь получает наивысшую ценность.
* * *
По голове — человек, по туловищу — скот и зверь
По голове — человек, по туловищу — скот и зверь89. Соединение скотского и зверского с человеческим есть, конечно, великая загадка (сфинкс), соединение <же> божеского с человеческим будет разгадкою. Весь вопрос заключается в том, что такое третья нога или рука. Какое ее назначение? Это регулятор природы, это орудие воскрешения.
Сфинкс — это изображение человеком самого себя в его нынешнем состоянии, соединение двух природ и двух воль (хотений): человеческой и животной. Это изображение было выражением глубочайшего стыда и совести. Не человек (т. е. не человеческое как, улучшенное животное, <как> чувственное, превращенное в эстетическое) есть разгадка, а богочеловек как существо познающее и властвующее над слепою силою природы — точнее же, сын человеческий и Божий — <есть> ответ на вопрос, <задаваемый> Сфинксом.
* * *
Человек или сын человеческий?
Человек или сын человеческий? Безбородый гуманизм* или христианство? Отвлеченный деизм или Триединство? О незаконном рождении теоретического разума из практического. Вопрос о двух разумах90.
Вопрос, почему, называя себя в отдельности Ивановичами, Петровичами, т. е. сынами своих отцов (а в народе даже опускается личное и остается лишь отеческое), почему в совокупности мы не называем уже себя «сынами человеческими», а с гордостью величаем себя словом «человек», словом отвлеченным, неопределенным. Для чего допущено это неправильное обобщение, неточный вывод? Еще с большею гордостью называем себя «гражданами». Но что значит самый полноправный гражданин, т. е. имеющий право избирать дядек, находиться под надзором им самим избранных, — что <это> значит, как не признание себя несовершеннолетним? Под словом «сын» заключается обязанность, долг к отцам, который растет для каждого вместе с старением отцов и достигает высшей степени по смерти отцов, делаясь общим долгом всех сынов, как одного сына ко всем отцам, как одному отцу.
Благодаря неправильному обобщению, причиною которого было отделение теоретического разума от практического, образовалось особое сословие, живущее отвлеченностями, забывшее о своем происхождении, а следовательно, и не знающее своего долга, не знающее, что нужно делать. Это — ученое сословие и вообще так называемая интеллигенция, духовная и светская. Для первой <т. е. для духовной интеллигенции> открывается дело в повсеместном построении школ-храмов, посвященных Пресв. Троице как образцу единодушия и согласия, а для второй <для интеллигенции светской> — в присоединении к школам-храмам школ-музеев, которые не ограничиваются хранением останков прошедшего, а присоединяют к нему наблюдение и регуляцию текущим для восстановления протекшего, чрез что и произойдет воссоединение интеллигенции с сельским народом, живущим еще в родовом быту. Ученое же и интеллигентное сословие, наиболее удалившееся от родового быта, создало искусственный быт. Гуманизм с деизмом, или без него, и есть выражение ученого сословия. Гуманизм с деизмом, как последним остатком религии, нашел свое выражение в парламенте религий в Чикаго. Этот парламент, признанный даже папизмом, может считаться господствующим в настоящее время. Старокатолики не приняли участия в парламенте религий, англикане не высказали особого участия к нему. Обращение к ученым духовного сана имеет в виду этих мнимых христиан, участников Чикагского парламента, а обращение к ученым светским разумеет гуманизм без деизма — гуманизм, заменяющий Бога слепою силою, а человека низводящий в животное. К таким ученым причисляются не последователи лишь Дарвина, но и их противники, признающие культурно-исторические типы, непримиримые, как волк и ягненок.
Общий источник светского и духовного гуманизма и брютализма заключается в обращении сына человеческого в человека. Это — двусмысленное выражение и мнимого достоинства, и действительной слабости, откуда естественный переход к признанию его, человека — этого неопределенного существа — по рождению или по вырождению животным.
Бог отцов. В религии живой, народной Бог не отделяется от умерших отцов; только в религиях искусственных, отвлеченных, ненародных, каков, например, деизм, не считается необходимым это соединение. И тем не менее и деизм, признавая бытие Бога и бессмертие души, т. е. существование первого и последних (душ умерших отцов), не отвергает этого союза, но не видит и не замечает, что в неотделимости Всемогущего Существа от наших умерших и заключается все упование людей, не лишенных чувства, еще не достигших отчуждения (индивидуализации), еще не блудных сынов. В названии человека по отечеству заключается признание своей принадлежности отцам, от которого <(т. е. от такого признания)> эманципирует, освобождает гуманизм. Для всякого народа Бог есть Бог именно его предков, Бог его Истории, и наши протестантствующие катехизисы, вычеркнув из первой заповеди благодеяния Его (Бога) еврейскому народу (освобождение от египетского ига) и не заменив их благодеяниями всему роду человеческому и своему народу, поступили и бесчеловечно, и безбожно.
Самодержец делается орудием именно Всемогущего, Бессмертного Существа, в любви которого пребывают умершие отцы, лишенные тел, — чем и определяется, какого именно дела орудием делаются сыны человеческие.
Если под «человеческим» разуметь смертных, как это вероятно, и значило вначале, то сыны человеческие и будут значить сыны умерших отцов. «Сынов умерших отцов» заменяют два отвлеченных понятия: «человек» заменяет «сынов человеческих», а «смертный» заменяет «умерших отцов». Эта замена, благодаря которой рожденные (сыны) отделены от умерших (отцов), есть преступление против истины и блага, т. е. против знания и нравственности. (Чрез умерших отцов связывается небо и земля, Бог живых <для Него наших> отцов с сынами умерших отцов.) Признание себя смертным есть лишь вывод из смерти всех предшествующих поколений, т. е. наших отцов, дедов, следовательно, замена сокрушения о смерти других сокрушением о своей смертности. В этой замене заключается не один недостаток любви, легко или нелегко пережившей смерть своих отцов, но и забвение виновности в смерти наших предшественников и вообще своих ближних, ибо всякая неприятность, сделанная другому, входит в сумму тех действий, которые производят или ускоряют смерть.
В Триедином Существе дан нам образец единодушия и согласия именно в деле отеческом.
ВОПРОС О ГОЛОДЕ КАК ВОПРОС СВЯЩЕННЫЙ, РЕЛИГИОЗНЫЙ 91
Если религия есть совокупная молитва всех живущих о всех умерших, то под молением и мольбою разумеется не просьба и прошение, а благодарение, евхаристия Богу отцов, конечно, не словесная лишь. Совокупная молитва всех живущих о всех умерших — не внутренняя только... Все силы природы — орудия этой общей молитвы. Всеобщее воскрешение — ее полное выражение. Но дела — Литургии верных — нет, пока не совершилось общения в хлебе и вине; т. е. <пока> существует голод, и религия будет молитвою не об умерших лишь, но и о тех, которым грозит смерть, т. е. <о> голодающих в особенности, как и о всех смертных вообще.
Пока существует город, будет и голод, ибо город в действительности есть скопление людей не сеющих, не жнущих, а только придумывающих способы отнять хлеб у сеющих, оставляя им мякину, плеву и плевелы. И чем многолюднее становятся города, тем более села, приобретая от городов ненужное, терпят нужду в необходимом. Идеально же город есть, а проективно должен быть временным съездом и постоянным лишь комитетом избраннейших людей из сел по делу о голоде, язве и смерти, не от себе подобных происходящих, а от силы слепой, много жизней поглотившей. Но необходимость вынуждает город вспомнить о селе, ибо за гибелью села неизбежно последует гибель и города. Город, создавая такие учреждения, которые должны хранить память об умерших, не должен ли вменить им же в обязанность не забывать и о тех, которым грозит смерть, т. е. о живущих вообще и <особенно о> голодающих, которым смерть не грозит, а уже гложет <их>. Такая задача более чем естественна, ибо с гибелью живущих погибнет даже и память об умерших. Но должны ли эти учреждения собирать для голодающих деньги, которые вносят соблазн внутрь и привлекают нарекания извне, а если не должны, то в чем должно выразиться участие их к голодающим? Не должны ли <эти учреждения> только вызывать сострадание? Нет, не сострадание только, не чувство лишь, но и мысль о незаконности существования города. Притом эта мысль не должна оставаться только знанием, а <должна> сделаться планом естественного перехода в село, когда регуляция станет общим делом всех.
Собрать образчики всех суррогатов хлеба, которыми питается народ в этот тяжелый год <(голодный 1891 г.>, и соблюсти <их> каким бы то ни было путем на вечную память потомству, — это и будет Музей голода в селе, [голода], обусловливаемого более и более увеличивающимся населением городов, несмотря на то, что смертность в городах выше смертности в селах.
Музей есть дума города не о себе, а о селе, т. е. он должен быть совестью, которая указывает на бедствия, причиняемые городом селу. Выражением этой совести должен быть добровольный maximum в налоге обязательном, <который может требовать лишь необходимый на служение общим интересам> minimum. Поучительное действие Музея — если бы оно было — и состояло бы в добровольном возвышении налога от minimum’a, <удовлетворяющего лишь насущные потребности,> до значительного maximum’a, <способного удовлетворить все идеальные запросы человеческого духа*.>
ВОЗМОЖЕН ЛИ МИР? УСЛОВИЕ, ПРИ КОТОРОМ МИР ВОЗМОЖЕН 92
Для человеческого рода, коего жизнь состоит в взаимном истреблении, мир возможен лишь при всеобщем воскрешении. Пока человек не будет воскрешать, он будет убивать. Прочный мир, т. е. вечный, тогда только будет заключен, когда будут возвращены не пленные только, а все убитые живыми. Без исполнения этого условия вражда останется, не будет искоренена. Те, которые не признают возможным вечного мира, на невозможности ли возвращения жизни основывают свое отрицание вечного мира и мира вообще? Испытываемая постоянно и повсюду вражда предрасполагает к неверию в возможность мира. В этом случае невозможность воскрешения считается признанной, как несомненное, а поэтому отвергается <и> возможность мира.
Признанием невозможности мира обыкновенно оправдывается война. Отвергающие смертную казнь говорят, какое право имеем лишать жизни, если не можем возвратить ее? В войне лишение жизни взаимное, что предполагает признание жизни собственностью, т. е. трудом приобретенною, или не рожденною, а нами созданною. Конечно, признание жизни собственностью делало бы ее неотъемлемою**. Способов отнятия жизни бесчисленное множество. Изобретательность человека в этом случае истинно поразительна. Давать же жизнь мы имеем один только способ, которого сами стыдимся. Неужели же нет другого способа, который мы могли бы поставить себе в заслугу, в великую честь, в величайшую, высшую добродетель?!..
Вся История как факт есть взаимное, самыми разнообразными способами, истребление. Как же не поставить после этого возвращения жизни [1 слово неразб.] проектом для общего нашего дела, для коего и нужно умиротворение, объединение, союз! Без воскрешения, как высшей цели, невозможно, нет полного умиротворения. И неполного умиротворения не будет, пока не будут удовлетворены необходимые потребности, в том числе питания. Удовлетворение этой потребности, однако, не избавит нас от войны. Колониальные войны ведутся за пряности: корица, гвоздика, ваниль, кардамон, имбирь (трудно их все исчислить), краски: индиго, кашениль; жемчуг южных морей, драгоценные камни... Но удовлетворение всех всеми предметами роскоши не избавило бы нас от войн! За неимением действительных причин были бы придуманы мнимые. Чем утонченнее будет понимаема честь, тем более будет поводов к вражде непримиримой. Слово, полуслово, междометие, движение, жест... все это между людьми, не связанными общим делом всей жизни, в единстве этого всеобщего дела находящими свое личное благо, будет лишь вызывать вражду. Пока человек, как рожденное существо, не станет самосозидающим (зодчим храма тела своего), а как [существо] рождающее не сделается воссозидающим, т. е. пока питание не будет созиданием, а деторождение не станет отцетворением, пока не будет между людьми всемирного союза художественного, и вместе нравственного и умственного, и вся вселенная не будет предметом дела, до тех пор будет вражда. Конечно, все это очень кратко сказано, чтобы стать понятным! Очень может быть, что в объявлении, Вами написанном, а мне прочитанном, было буквально сказано: «Пока существует голод, мир — невозможен»93. Я помню лишь, что мне показалась неясною фраза, но возражения я не сделал, потому что одною фразою или трудно, или даже невозможно выразить настоящие отношения между двумя статьями, издаваемою и статьею о разоружении. Вы, конечно, скажете [следующий лист не сохранился.]