Николай Фёдорович Фёдоров статьи философского содержания печатается по
| Вид материала | Документы |
- Николай Фёдорович Фёдоров статьи религиозного содержания печатается, 1471.59kb.
- Николай Фёдорович Фёдоров статьи о разоружении и умиротворении печатается, 1908.43kb.
- Николай Фёдорович Фёдоров статьи о литературе и искусстве печатается, 2686.61kb.
- Николай Фёдорович Фёдоров самодержавие печатается, 1286.35kb.
- Николай Фёдорович Фёдоров (1828 или 1829—1903), 43.95kb.
- Николай Фёдорович Фёдоров, 222.28kb.
- Николай Фёдорович Фёдоров письма н. Ф. Федорова печатается, 11102.85kb.
- Николай Фёдорович Фёдоров библиотеки и музейно-библиотечное образование печатается, 30.42kb.
- Николай Федорович Федоров: спасение как философия "общего дела" По материалам доклад, 367.54kb.
- Лекция 9 Н. Ф. Федоров: история одного «проекта», 546.27kb.
О разумной и слепой силах
Неограниченная способность соединять силы, присоединять <к ним все> новые и новые силы <по мере познавания их> и действовать ими в одном направлении, направлять к одной цели — преимущество разумной силы пред слепыми, действующими врознь и непоследовательно, неспособными соединяться.
ЭВОЛЮЦИЯ И КОЛЛЕКТИВИЗМ ИЛИ
ВОСКРЕШЕНИЕ И ОБЪЕДИНЕНИЕ 66
Господствующая мысль в нынешнем знании есть эволюция, господствующее требование в нынешней жизни есть коллективизм. Но эволюция сама требует доказательства. Чтобы стать понятною, стать истиною и действительностью, нужно не восстановление лишь исчезнувшего, нужно воскрешение. Можно бы довольствоваться восстановлением в мысли, если бы мысль в себе самой заключала доказательную силу, но для доказательства требуется дело или опыт, и не кой-где, кой-когда, кой-кем над кой-чем производимый, а всеми над всем везде и всегда, т. е. требуется всеобщее объединение для всемирного опыта воспроизведения всего исчезнувшего. Этот опыт и есть естественное дело <живущих>, как сынов человеческих, как смертных, потому что оно есть объединение живущих для воскрешения умерших, объединение сынов для возвращения жизни отцам, от коих они ее получили, т. е. этот опыт [1 слово неразб.] есть долг, за неисполнение которого будет следовать наказание грешников — мучениями, а праведников — зрелищем этих мучений.
Коллективизм, т. е. объединение, которое не знает, для какого дела оно нужно и как можно устроиться, порождает множество романов будущего, а не историю, не действительность, потому что естественное для человека одно — воспроизведение прошлого, и оно производит не роман, а историю. Таким образом, эволюционизм, господствующая мысль нашего века, в себе самой носит требование воскрешения, которое удовлетворяет не умственному лишь, но и нравственному требованию человека, а с другой стороны, господствующее требование социальной жизни нашей века — коллективизм — находит в воскрешении дело, которое заменяет постепенно земледелие, обращавшее прах предков в пищу потомкам, и искусственную мануфактуру обращает в естественное воссоздание телесных тканей умерших и созидание их живущим из первоначальных элементов для жизни повсеместной и вечной, т. е. все при взаимном содействии будут физиками, химиками, механиками своих тел и психологами своих [душ], осуществляя в своих взаимных отношениях подобие точное Триединого существа, которое не для нас только, но и чрез нас осуществляет это живое себе подобие.
КРИЗИС МАРКСИЗМА
М. Н. Лежнев. Маркс и Кант. Критико-философская параллель. Николаев. 1900. 88 стр. 75 коп.
Штаудингер. Этика и политика.
А. Дживелегов. Марксизм и критическая философия («Вопросы философии и психологии». 3 я кн. (май и июнь). 1901)
Эдуард Бернштейн. Исторический материализме67.
Попытки подвести под марксизм широкий философский фундамент все растут, в поисках за этим фундаментом многие марксисты сочли нужным возвратиться к Канту.
К. Шмидт зовет вернуться к Канту, Э. Бернштейн — к Ланге, т. е. также к Канту... Струве — к Фихте и Лассалю, преемнику Канта.
Лежнев в своей критико-философской параллели опирается на 11 ть тезисов о материализме, написанных в 1845 и изданных гораздо позднее Энгельсом68.
«Все содержание этих тезисов, — говорит Лежнев, — с удобством дает себя резюмировать в двух следующих основных и взаимно друг друга дополняющих положениях: во-первых, основной вопрос человеческого познания — в действительности проблема практическая, а не теоретическая, т. е. не вопрос теории познания; во-вторых, обратно: и человеческая практика, в свою очередь, представляет источник рационального познания»69.
«Вопрос о справедливости материалистического понимания Истории есть вопрос о степени исторической необходимости. Быть материалистом значит доказывать необходимость всего происходящего» (Бернштейн)70. «Разве идеалистическая философия отрицает необходимость всего совершающегося? Если в этом состоит материализм, то против него нет возражения в современной науке и философии», — говорят противники Бернштейна. То и другое верно. Но должно сказать, что кроме идеалистической и материалистической философии может быть еще философия дела, практическая, которая все совершающееся само собою, рождающееся должна превратить в управляемое разумом соединенных сил, пользуясь соединениями, которые устроили почти все народы для борьбы друг с другом, что требуется нравственным долгом.
------------------
Возвращение к Канту и заменит вопрос об искусственном пауперизме вопросом об естественном пауперизме, и тогда разрешится вопрос о бедности и богатстве. Если же разум практический будет осуществлением идей теоретического разума, то естественный идеал сынов человеческих, почерпаемый в Триедином Боге, и даст цель и смысл жизни, т. е. слепую рождающую и умерщвляющую силу обратит в оживляющую, и тогда души не будут бессильны, т. е. марксистская материократия обратится в психократию, в господство разумной силы над бесчувственною и неразумною, и космология, которую правильнее было бы назвать хаосография, будет космологиею или космократиею, как частью психократии, будет выражением божественной красоты. Итак, социализм естественным ходом, эволюциею будет приведен к замене вопроса о богатстве и бедности вопросом о смерти и жизни.
КРИЗИС СОЦИАЛИЗМА 71
Кризис Социализма уже начался, и Пасхальные вопросы — единственный выход из этого критического положения, в котором он оказался. Нужно не возвратиться к Критике Канта, а продолжить, не останавливаться с ним, с Кантом, на теории и не закрывать пути к делу, <но> не к тому узкому делу, коим ограничивается предмет практического разума. От отношения разумного существа к слепой рождающей и умерщвляющей силе зависит решение социального вопроса. Критика практического разума Канта разумеет отрицание критики, суеверие. Она одинаково неудовлетворительна и для верующих, и <для> неверующих. Для живой, народной веры в Бога отцов нужно дело, осуществление, чтобы быть орудием живого Бога в мире, в котором царствует смерть. И для неверующих является вопрос об отношении разумных существ к неразумной силе природы на деле, а не в созерцании, не в игрушечных опытах, и как только регуляция метеорических и космических явлений будет признана обязательным, коллективным делом рода человеческого, социальный вопрос сам собою упразднится. Два разума объединятся, и вообще раздвоение в человеческих душах окончится, как только делом человеческим будет вопрос о жизни и смерти, а не <о> богатстве и бедности. Торжество жизни над смертью, т. е. Пасха, всеобщее воскрешение, а не всеобщее обогащение будет выходом из кризиса. Пасха соединяет в себе и Науку как вселенскую регуляцию, и Искусство, но не как подобие, а как действительность.
« Пасхальные вопросы» представляют истинную, действительную, совершенно соответствующую по объему и содержанию критику теоретического чистого разума <и> прикладную критику практического разума. Эта критика относится не <к> людям, в отдельности взятым, а к их совокупности, ко всей всемирной Истории, которая как факт есть взаимное истребление, — Критика же Канта отличается узостью, отвлеченностью и особенно школьностью, полною бесплодностью и совершенною ненужностью. Доказывая невозможность достижения конечной цели, бездушный философ не выражает ни радости, ни горя, а последователи его даже восхищаются самим процессом доказывания, <в чем и видят конечную цель;> и эта конечная цель так пуста, что и не стоит достижения. «Общение свободно хотящих людей» — и это только идея, но руководящая, конечно, только дураков. Кто же пойдет за этою пустяшною, недостижимою целью? Добиваться карьеры и фортуны, например, генерал-адъютантства, как хотел когда-то Толстой, это все-таки понятнее, чем «общение свободно хотящих людей». Если руководители рода человеческого ничего лучшего не могли придумать, кроме «общения свободно хотящих людей <не дописано.>
Если Кант говорит, что «вера именно убеждена в том, что Бог создал мир, чтобы осуществить в нем вместе с людьми идею блага», <то> очевидно, что критика практического разума должна показать, как нам исполнить волю Бога, т. е. осуществить идею блага, ибо если идея блага не осуществлена, то вина этого в нас, а не в Боге. Пасхальные вопросы и заключают в себе попытку плана осуществления идеи блага. Под Благом, конечно, нужно разуметь Жизнь, а под злом — смерть. Пасхальный вопрос заключает в себе требование возвращения Жизни или победы над смертью, т. е. он должен заменить Критику практического разума.
«ИСТОРИЧНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА»
(5 § III гл. 3-й кн. II части «Основных вопросов философии истории»)72
Отвергая антропоморфизм, впадают в зооморфизм. Отвергая человеческое, впадают в скотское, отвергая скотское, впадают в зверское.
Говоря о нарождении, благодаря коему стадо обезьян, неспособное представлять то, что они не видят, распадается, автор умалчивает о другом явлении, которое гораздо прежде также приведет к распадению по той же причине, по причине неспособности представлять то, что перестало быть видимым, т. е., говоря о нарождении, автор умалчивает о смерти, хотя память об отцах служит связью, а забвение ведет к распадению, восстановление же памяти предков ведет к воссоединению, к братству. Этот путь братский вовсе не признается автором; ему нужен иной способ. «Уклонение (у обезьян) единицы от общего типа не идет далее единичных случаев неповиновения социальному авторитету», т. е. для прогресса нужно не единичное, случайное повиновение сынов отцам, а общее, систематическое неповиновение, т. е. нужна, во-первых, критика или осуждение прошедшего (отцов) и настоящего во имя будущего; и нужно, во-вторых, общее восстание сынов против отцов, т. е. революция. Итак, у обезьян нет способности частное неповиновение превратить в общее, нет языка, чтобы составить заговор. В этом соединении есть и интеграция, есть и общая идея, может быть, и идеал, и несомненно есть и история, хотя и прескверная. «Только способность к абстракции создает общие идеи и институты как нечто отвлеченное, как постоянные системы отношений, не основанных на непосредственном психическом воздействии». Нужно забыть, что люди — сыны, отцы, братья, нужно забыть даже, что они (люди) живые, чувствующие существа, чтобы стало возможным появление класса чиновников, купцов (хлебных торговцев, например), Робеспьеров, Наполеонов, Петров Великих и, наконец, философов, полагающих в абстракции прогресс человечества. То, что психология, лежащая в основе социологии (науки о бездушном обществе), называет душею, есть способность к отвлечению, способность не только не признавать в других людях родственных себе существ, а даже не признавать их живыми, имеющими такие же потребности и чувства, как и мы сами; для философии они делаются простыми представлениями, или, точнее, «идеями». «Совокупность этих отвлеченных идей составляет духовную культуру».
* * *
Критическая философия была продолжением метафизики
Критическая философия была продолжением метафизики, оставалась схоластикою, школьным знанием, не переходила к делу, как и позитивизм73. Философия путем отвлечения переходит от астрономии к онтологии, к бытию, лишенному всех признаков (свойств) жизни. Точно так же работою, делом философии было обратить историю разумных и чувствующих (свои утраты) существ — поклонников земли и неба, которые были для них хранителями всего дорогого, всего утраченного ими, в гносеологию, т. е. делом философии было лишить их, разумные и чувствующие существа, предмета почитания и любви (Бога отцов), и их самих изуродовать, лишив воли (действия), чувства, и оставить при одном знании, притом еще — знании лишь самих себя (своею коварною заповедью — «познай самого себя») в пустоте одиночества. Произведя такую безбожную и бесчеловечную операцию, философия смогла убедить несчастного человека (особенно тех, которые еще чувствовали себя сынами человеческими), будто все, что он считал существующим, есть лишь призрак, тень его самого, удвоение самого себя. (Во всем этом отрицании нельзя не видеть лишь философо-морфизма, как отображения самих философов как особого класса, созданного деморализациею отчуждения от всех, — вольное обращение самих себя в бродяг, отрицающих родство.) Впрочем, нужно признать, что никакая философия не могла бы убедить в этом нигилизме, если бы сыны не оставили отцов, а с ними и Бога отцов, и не забыли бы о своем братстве; они почувствовали бы в этой розни свою слабость, свое ничтожество, мало того, сознали бы себя виновниками смерти своих отцов и братьев.
Но и для философии есть путь искупления, который может быть куплен ею лишь ценою своего собственного существования, т. е. ценою перехода к делу, выхода из несовершеннолетия. Философия имела право не признавать представлений человека объективными, но не имела права считать <их> лишь субъективными, ибо субъективны они лишь для людей, осужденных на бездействие, т. е. для них, для философов. Для не лишенных же этой способности, т. е. способности действовать, представления будут проектами, т. е. могут быть осуществлены делом. Проект — это мост, поставленный между субъектом и объектом. Но, поставив между субъективным, или идеальным, и объективным, или реальным, проективное, или мыслимое, — мыслящее должно стать действующим, чтобы быть реальным, или действительным. Конечно, <это так> для сынов человеческих, а не для блудных сынов, во главе коих стоят философы, для коих проектами будут они сами, а не отцы, т. е. создание самих себя, своих ненужных двойников, а не воссоздание отцов. Поставив проективное, философия произносит смертный приговор себе, философии (смерть философии есть начало совершеннолетия рода человеческого); сами же философы, признав себя сынами человеческими, могут быть полезны в созидании всеобщего и необходимого проекта объединения всех живущих для возвращения жизни умершим; мысленное умерщвление они могут искупить участием в действительном воскрешении; им предстоит обратный ход от онтологии к астрономии и от гносеологии к истории, к восстановлению знания и бытия, к такому опыту, который ставит своим проектом не самих себя, а своих умерших отцов. В решении Пасхальных вопросов (Супраморализм) история делается всеобщим воскрешением, а астрономия всеобщим вознесением, т. е. проложением путей в небо для управления путями, движением всех небесных тел и прежде всего <движением> земли, которая и теперь небесная, но только лишь для себя, а тогда <она> будет небесною и «для нас».
ВОПРОС О ЗАГЛАВИИ 74
Под каким заглавием соединить все статьи и статейки?
1. Искусство как игра и как дело (мифическое или птоломеевское искусство и коперниканская действительность). Должно ли оно (искусство) ограничиваться творением мертвых подобий или же оно должно поставить себе целью дело, т. е. воссозидание действительное, живое, личное (всех наших от века утрат) и невозможность <утрат> новых, что позитивная наука допускает лишь метафорически?
Хотя в этом заглавии искусству, или художеству, дано первенство, но искусство здесь связано — даже теснейшим образом — с религиею и нравственностью, <и> даже <со> знанием, хотя прямо и не выраженною связью.
2. Почему природа нам не мать, а мачеха, <т. е.> о враге общем всех народов и всех людей, могущество, сила которого держится на нашей внутренней постоянной вражде и бездействии; или в каком деле могут примириться все народы мира? Мифически — это дьявол, ариман, позитивно — слепая сила природы, поражающая голодом и эпидемиями часто, а смертью — всегда, обладание которою допускает наука или позитивизм лишь метафорически и других побед над нею не признает, кроме тех, которые одерживает в физических кабинетах и фабриках. Должны ли мы быть орудиями Бога <в управлении слепыми силами> или же, будучи разумными существами, быть орудиями слепой силы?
Действие этого врага с особою силою проявляется в России (в континентальной части земного шара)*, а потому Россия, русский народ может <и должен> призвать все народы к союзу против этой силы, и Самодержавие в этой борьбе получит высшее значение, а Православие, освящающее этот союз, станет общею религиею.
О враге общем всех народов и всех людей, <о> слепой силе, которая вооружает их друг на друга, поражает голодом, эпидемиями и смертью как постоянною эпидемиею, врожденным, наследственным пороком. В чем сила этого врага? В нашей розни и бездействии или <же> она в себе заключает мощь, т. е. есть ли тут одна и та же сила, которая в нас стала себя сознавать, но по нашему бездействию и розни мы не управляем ею, хотя чувствуем свою зависимость от нее в самих себе и вне себя (во внешнем мире), или же это другая, особая сила, победы над которою возможны лишь в физических кабинетах, <на> фабриках и т. п. <учреждениях> (как полагает позитивная наука, не замечая, быть может, своего несовершеннолетия), и господство над нею, о котором так много теперь говорят, есть, конечно, <лишь> пустая метафора или пустословие. Но всегда ли господство над этою силою останется метафорою, словом, а не делом?** Должны ли и можем ли мы как разумные существа быть лишь орудиями слепой силы, а не орудиями Бога?
О двояком проявлении Божественного могущества: о сверхъестественном чудесном всеобщем воскрешении и о естественном <воскрешении> чрез сынов человеческих, объединившихся в исполнении воли Бога-отцов, т. е. чрез Церковь, <о воскрешении>, во внехрамовом деле <совершаемом;> т. е. о воскресении всеобщем как результате всеобщего раскаяния, когда все в разум истины приидут, и о воскресении не всеобщем. О полной успешности евангельской проповеди и <о> неполной.
О Всеведущем и Всемогущем, Его двойное проявление — чудесное и естественное, чрез природу и <чрез> человека, в Знании и Деле, в мысли и исполнении (осуществлении), в разуме и воле, в науке и в искусстве, в субъективном и объективном.
Противоречие и по объему и <по> содержанию между знанием и делом, мыслимым и исполняемым, разумом и волею, наукою и искусством показывает, что ни та, ни другая из сторон во всех этих противоречиях не есть выражение Божественного разума и воли. Для устранения противоречий прежде <всего> нужно, чтобы наше знание, не будучи объективным, не было <бы> и субъективным, а было <бы> проективным, т. е. проектом взаимознания всеми людьми друг друга и познания всеми в совокупности мира, и тогда жизнь человеческого <рода> будет не вытеснением, а возвращением вытесненного, природа станет делом и трудом всех поколений человеческого рода, будет выражением мысли Бога и человека, и слепая сила станет волею.
3. Международная заповедь собирания (Шедше, научите, крестяще все народы) и международная конференция мира будущих апостолов всех стран, посылаемых во все концы земли для продолжения дела, основа которого положена Отцом Самого воскресшего Господа, обещавшего быть с апостолами до исполнения этой миссии, т. е. до скончания века борьбы и смерти. Что <же> нужно для завершения этой миссии?
Из трех определений, т. е. заглавий, — религиозно-нравственного, религиозно-научного, религиозно-художественного — надо предпочесть последнее, потому что оно не исключает ни одного из предыдущих. Исключительно же религиозное — без знания, без искусства, не говоря уже о нравственности, — принять нельзя, потому что это значило бы ограничить наибольшую заповедь любви к Богу-отцов, любовь эта была бы не всею мыслию (знание), не всем действием (искусство). Исключительно религиозное обращает религию в фарисейство.
Кроме этих трех <заглавий> возможны многие другие: о долге воскрешения, зарождающемся вместе с сознанием себя сыном умерших отцов; о воскрешении как долге любви сынов к отцам и к Богу отцов, не мертвых, а живых. В этом заглавии заключается и отрицание «Выставки», как создания сынов блудных, забывших отцов, и признание Музея с вышкою, как создания сынов человеческих, Музея, возвращающегося к праху отцов с орудиями регуляции силы умерщвляющей и оживляющей.
Антиномия двух разумов, теоретического и практического, разрешается долгом воскрешения, т. е. обращением слепой, умерщвляющей и рождающей силы в управляемую разумом всех воскрешенных поколений.
Обзор заглавий (о двух нравственностях)
Долг воскрешения, вытекающий из любви к отцам, к падшим — не метафорически, а действительно, к понесшим наибольшую потерю, т. е. <потерю> жизни, — следовательно, в этом случае жалость и сочувствие достигают своего maximum’а.
Источником долга служит отцелюбие, а следствием, результатом долга <будет> отцетворение. Любовь к отцам, к умершим и вынудила человека встать, принять вертикальное положение, обратиться к небу с молитвою. Первая молитва была об умерших родителях, как и первым трудом, первым делом было воскрешение или отцетворение в виде самого простейшего памятника; первым делом был первый храм, первая литургия, но не заупокойная. Эта последняя <(заупокойная литургия)> есть произведение позднейшего времени с примесью философского рационализма, основанного на суеверии, <на признании действительной смерти.> Действительная смерть основана, как бессмертие души (по Канту), на паралогизме, ибо первобытные люди, дикари, как истинные позитивисты и критики, знают признаки смерти, а не действительную смерть, изобретение философское. Первобытный человек не верил в смерть и думал в памятнике дать умершему неразрушимое тело, хотя, конечно, сокрушался о невозможности прежних отношений к отцу. Первобытные семьи составляли тесно сплоченную единицу, которая к пище, к голоду относилась не индивидуально (кроме самых разве исключительных случаев), а потому пища не была главным стимулом в создании человека, — сознание смерти создало человека.
Священное искусство было произведением долга сынов, т. е. долга воскрешения. Светское же искусство, городское, было делом блудных сынов, отрицанием долга воскрешения. Такое отрицание не могло не вызвать реакции. Музей во имя всех умерших (т. е. <сама> История), соединив все науки в астрономии, станет против Университета, который соединяет все науки в естествознании, знании природы как силы рождающей, не видя в ней <и силы> умерщвляющей. <Университет и самого человека> признал произведением естественной похоти, назначенным служить гуманистическому культу женщины, самым полным проявлением которого и служит «Выставка». Но Музей есть лишь первый шаг к осуществлению долга воскрешения; он должен совершить переход к самому праху отцов и, соединившись со Школою-Храмом, вооружиться орудиями регуляции для осуществления долга воскрешения.
Вопрос о Деле. Можно поставить в заглавии <и> вопрос о деле, конечно, всеобщем, т. е. <надлежит задаться вопросом,> в каком деле могут соединиться все люди, какое дело может соединить всех людей, т. е. сынов человеческих — всех рожденных, всех сынов умерших отцов.
Стоит только «человеку» дать строго точное определение, или, вернее сказать, восстановить бывшее название «сынов умерших и умирающих отцов», <сынов,> поклоняющихся Богу отцов, чтобы понять не только смысл (см. первое заглавие), но и цель, задачу жизни. А тогда не будет никакого сомнения <и> о том деле, которое может и должно соединить всех без исключения людей; тогда бесцельные дела, если они могут служить средствами для единственного дела, присоединятся к нему, а неделание, имевшее силу против бесцельных работ, само собою исчезнет. К бесцельным делам мы должны причислить в особенности то дело, которое предлагает автор вопроса «Что делать?» «He-делание» — было ли со стороны его автора ответом на этот вопрос или нет, — во всяком случае получает смысл только как ответ на вопрос «Что делать?» Автор этого вопроса знает лишь имущественный вопрос и из-за вещи, никому не принадлежащей, потому что в ней так мало трудового и так много дарового, несмотря на то, что труда, труда даже изнурительного, положено было на нее очень много, — из-за такой-то вещи хочет <автор «Что делать?»> бесплодно принести в жертву множество жизней. Истинное дело не скрывает под любовью к народу, такою пылкою любовью, что от нее загораются дома, ненависти к богатым. Истинное дело имеет предметом своим общие всем людям бедствия, и именно смерть. Вопрос о богатых и бедных заменяется вопросом о двух сословиях — ученых и интеллигентов, с одной стороны, и темного народа, с другой, т. е. вопросом о двух разумах. Вопрос о деле всеобщем, вопрос о соединении всех в труде познания слепой силы смертоносной, требует прежде всего сильной власти, Самодержавия, соединения со всеобщею воинскою повинностью всеобщего образования или познавания.
Вопрос социальный, или, проще говоря, «Вопрос об имущественном неравенстве», находится в зависимости от вопроса об умственном раздвоении. Последний вопрос может разрешиться или уничтожением нынешней науки и искусства и слиянием ученых и интеллигентов с народом, или же весь народ сделается исключительно созерцателем, мыслящим, отказавшись от всякой работы (что было бы самым худшим, если бы было возможным), или же, [наконец,] объединением всех в труде познания слепой силы, обращаемой в управляемую разумом.
О двух нравственностях, о двух волях
Долг воскрешения как единственный долг живущих, неисполнение коего приносит смерть, а исполнение — бессмертие и совершенство жизни.
Все искусство (Музей) есть напоминание живущим о долге к умершим, а вся промышленность — забвение долга.
Если отвергнуть долг и дело воскрешения, то нельзя признать законности нашего существования, а нужно сознаться в беззаконности, даже в бессовестности существования. История как наука об умерших будет мучением совести для живущих или переживших. К этим нравственным мучениям природа как сила умерщвляющая присоединяет физические мучения, поражая живущих болезнями, от разложения тел умерших происходящими, т. е. наказывая переживших их. Спасти от этих нравственных и физических мучений может только Вера и Разум в тесном соединении или союзе; но не та вера, которая поставлена в узкие пределы кантовского разума, и не тот разум или знание, которое заключено в тесные границы контовского позитивизма или кантовского опыта — местного, временного, а не опыта повсеместного и постоянного, не опыта всех людей, объединенных в труде обращения слепой силы в управляемую разумом. Нужна Вера не протестантская, ни вера ученых, которая состоит лишь в представлении (хотя бы и очень живом) чаемого, ожидаемого, <нужна вера, состоящая> в самом осуществлении его, чаемого, как переведено по-русски известное место Послания к Евреям ап. Павла (XI я гл., 1 й ст.) и как вообще понимает веру народ, которая для него есть обет, клятва, а не мнение, не мысль, т. е. также есть дело, исполнение данного обета или клятвы. В этом осуществлении или исполнении верующий делается орудием воли Бога, а не представляет лишь Его, не мыслит только Бога. Определение веры, данное в Послании к Евреям, дает не форму только, но и содержание дела. В чаемом заключается для сынов умерших отцов возвращение жизни отцам, или воскрешение, и вера в Бога отцов не мертвых, а живых, являющаяся в исполнении Его воли. И Знание также должно быть опытом не кабинетным, отдельных лиц, а делом всех сынов человеческих в совокупности. Это труд, имеющий своим предметом всю землю в ее отношении ко всем другим землям или телам небесным. Сила земли, ее вес, ее движение, постоянно изменяющиеся так же, как <и> сила, идущая к ней извне, регуляция этих сил, от коих зависит жизнь на земле, и должна быть совокупным делом для того даже, чтобы мы могли поглядеть, осязательно убедиться и в движении земли, и в том, что она — небесное тело или звездочка. К этой внешней регуляции нужно присоединить внутреннюю, психо-физиологическую, чтобы сила природы, оживляющая и умерщвляющая, обратилась в воссозидающую и оживляющую.
Так понятые <вера и разум> — а иначе понять их нельзя — не могут противоречить одна другому и не требуют компромисса.
К 1-му заглавию. Религии несовершеннолетия, недозревшие и падшие. Язычество древнее и иудейство как младенчество. Религиозная философия, т. е. старость, впавшая в младенчество, не знает живого Бога (Деизм) и знает лишь отвлеченного человека (гуманизм). Новое (Деизм и Гуманизм) язычество и иудейство как старость, впадшая в младенчество.
Религия совершенная — в одном всеобъемлющем догмате и заповеди. Высший догмат и наибольшая заповедь.
Религия для совершеннолетних, религия единая, выражающаяся в одном наивысшем догмате и наибольшей заповеди, объединяющая догмат с заповедью, т. е. объединяющая два разума, теоретический и практический, служит высшею ступенью для религий несовершенных, древних и новых: язычества (религии неумирающего бога), религии свободы или розни, и религии единства или господства (иудейство), для деизма и гуманизма, не знающих живого Бога и знающих отвлеченного человека. Старое язычество и иудейство составляют младенчество или недозрелость, а деизм и гуманизм, эти воскресшие боги, — отживающие и от старости впавшие в младенчество учения. Крайнюю же дряхлость представляет Буддизм. Сколько в религии совершеннолетия глубины, упования, широты, замысла, столько в последнем ничтожества, отчаяния.
О двух нравственностях. Теоантропическое и зооантропическое. Нравственность Теоантропическая — нравственность смирения, народная, сельская. Нравственность зооантропическая — нравственность сознания достоинства, городская, книжная, фарисейская, нравственность господства природы на себе не испытывающих, нравственность тех, которые созерцательной способности, способности мыслящей — правящей силы в себе не имеющей — придают такое значение, какого в ней вовсе нет.
Антропическое (или гуманистическое) составляет отрицание зооантропического и требование теоантропического, которое составляет положительное для антропического. Всякое религиозное учение, даже самое грубое языческое, есть представление сверхчеловеческого. Появление учения о сверхчеловеке показывает, что четырехвековой период <господства> гуманизма кончается. Сверхчеловеческое и есть теоантропическое, разумно-естественное, которое выше слепоестественного. Сверхчеловеческое в Теоантропическом получает определенность. В Боге отцов не мертвых, а живых оно находит цель, а в сознании себя сынами умерших отцов — исходный пункт, братотворение же есть средство к достижению цели. Нравственность теоантропическая есть по необходимости нравственность Смирения, ибо, сознавая то, что есть (зооантропическое), и то, что должно быть (теоантропическое), нельзя говорить о достоинстве — это возможно для отвергающих последнее и признающих первое. Нравственность сознания достоинства есть создание книжников и фарисеев, признающих в мыслимом, т. е. мнимом, несходство с преданными работе, которое они и принимают за превосходство и не замечают существенного сходства — смертности. Книжники (т. е. ученые и интеллигенты) и фарисеи создали теоретический, философский разум, разум, созерцающий лишь предков, низший практического разума некнижников, хотя лицемерно и ставили иногда <практический разум> на первое место, признавали его примат.
Книжники, создавшие нравственность достоинства, видят свое превосходство в разуме созерцательном, мыслящем, мнимом, тогда <как> в действительности ничем не отличаются <от людей, преданных работе,> ибо разум созерцательный бессилен против слепой силы природы.
См. туркестанское свидетельство о Кресте (в орнаментах) и иранское о Воскресении.
К 1-му <заглавию> относится заповедь собирания, а ко 2-му — отрицание заповеди разъединения: Познай самого себя, т. е. знай только себя. Сознаю, следовательно, существую, т. е. только я существую и ничего, кроме меня, не существует. Мир (т. е. все и всё) — мое представление. Мир как воля и представление, а на деле: мир как неволя и как проект обращения невольного в управляемую разумом силу.
Ко 2-му <заглавию>. О неразумной, бесчувственной силе и о разумных существах, или об Астрономии (т. е. о всех небесных телах, в том числе и о земной планете) и об Истории (т. е. вытеснении сынами отцов, обратившими всю землю в кладбище, вместо того, чтобы все небесные миры обратить в жилища, вместо того, чтобы слепые бесчувственные небесные тела сделать выражением глубочайшего единства мысли и чувства всех поколений).
Или — О силе рождающей и умерщвляющей (по слепоте) и о разумных существах, обращающих рождающую <силу> в воссозидающую и умерщвляющую — в оживляющую, обращая мифическую патрофикацию в позитивное воссозидание и оживление, т. е. <во> всеобщее воскрешение.
См. Великий Пяток — День обращения орудий истребления в орудия спасения. Мистическое, храмовое и внехрамовое, явное обращение орудий истребления в орудия воскрешения.
О двух разумах (теоретическом, или ученом, и о практическом, или народном) и о двух сословиях, ученом и неученом (народ). Народ сам себя признает темным, а философы в лице Канта осуждены на вечное невежество. Философия — младенчество разумных существ или философия как игра в идеи, как антихристианство. Философия начинается сомнением, кончается отрицанием, и только в объединении двух разумов и двух сословий осуществляется Христианство.
О двух регуляциях: внешней, метеорическо-космической, или астрономической, и внутренней, психо-физиологической, обращающей питание в созидание и деторождение в отцетворение всех умерших поколений — творение Историческое по лучевым образам, записанным бессознательно самопишущим инструментом природы.
Вопрос общий, о жизни и смерти, и вопрос общественный, о богатстве и бедности. Сей последний есть вопрос нашего времени, и пока он не уступит место первому, до тех пор не будет и сам разрешен.
О всеобщих бедствиях, естественных для слепой природы. О смерти — неурожай питательных веществ и урожай разрушительных растений и животных, и вообще об умерщвляющей силе природы, мором, холодом, грозовой силой;
и
О бедствиях частных, сословных, о бедных <и о> всякого рода неравенствах (социальные бедствия).
Общие бедствия требуют соединения всех, а сословные, или социальные, <требуют> борьбы разумных существ, <существ> братских, <которые,> подчиняясь влечениям слепой силы, <вступают в борьбу между собою,> вместо соединения разумных, родственных <существ для борьбы> против слепой и бесчувственной силы.
Очевидно, что социальный вопрос, стоящий ныне на первом месте, должен уступить первенство вопросу естественному.