Николай Фёдорович Фёдоров статьи философского содержания печатается по

Вид материала

Документы

Содержание О Единстве, или соединении, без поглощения и розни Оценка ценностей Ученое сословие как отживающее Заметки о канте Опыт или История Всемирно-гражданской Истории Система природы Идеал теоретического разума не ставится долгом Идеал теоретического разума для разумных и чувствующих существ не делается долгом познания и управления Ни одна система практической философии Мир есть представление Мир как воля и представление Вопросы из отечества заратуштры поклонникам европейского заратуштры (ницше) 1-й вопрос: Чтó из двух — amor fati или odium fati 2-й. — Wille zurMacht 4-й. По собственному определению Ницше, только «сверхчеловеки 5-й. И почему поклонники Ницше не последуют совету своего наставника — бросить его Господство над людьми и рабство пред слепою силою или наоборот? Ницше о цели и свободе Иоасаф-царевич и могила юс-асафа в кашмире. ... Полное содержание

Подобный материал:

• Николай Фёдорович Фёдоров статьи религиозного содержания печатается, 1471.59kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров статьи о разоружении и умиротворении печатается, 1908.43kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров статьи о литературе и искусстве печатается, 2686.61kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров самодержавие печатается, 1286.35kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров (1828 или 1829—1903), 43.95kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров, 222.28kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров письма н. Ф. Федорова печатается, 11102.85kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров библиотеки и музейно-библиотечное образование печатается, 30.42kb.
• Николай Федорович Федоров: спасение как философия "общего дела" По материалам доклад, 367.54kb.
• Лекция 9 Н. Ф. Федоров: история одного «проекта», 546.27kb.

О Единстве, или соединении, без поглощения и розни¹⁴

Философия Канта, к которой уже в третий раз возвращается европейская и особенно немецкая философия¹⁵, есть узаконение, освящение зла разъединения, в котором лежит мир. В трех идеях или предметах разума, которым придается регулятивное значение, но лишь в знании, и происходящем отсюда отделении двух разумов и заключается причина зла. Безусловное отделение психологии от космологии обрекает души на бессилие, а мир на бездушие, а отделение, отчуждение богословия от психологии и космологии лишает мир образца, смысла и цели; иначе сказать, <при таком отделении> мир обрекается навсегда на слепоту и происходящее отсюда зло, а души осуждаются на созерцание этого зла, слепой силою творимого; <и это> потому, конечно, что идеи теоретического разума не обращаются в дело практического разума, т. е. происходит отделение двух разумов. Таким образом у человека оказывается только одно дело.

Вопрос о богатстве и бедности (откуда происходят индустриализм и милитаризм) и в самом лучшем смысле всеобщее обогащение становится предметом практического разума. Вопрос же коренной о смерти и жизни только созерцается, остается предметом теоретического разума или же частного, неадекватного приложения. Отсюда происходят и два сословия: ученых и неученых. С точки зрения жизни и смерти — в Боге для нас явлен образец Сына и Духа, безусловная любовь коих к Отцу делает смерть невозможною, жизнь их бессмертною. Мир, в коем рожденное (сыны, дочери) не стало еще безграничною любовью к родившим, т. е. рожденное не стало еще воссоздающим, где царствует рождение и смерть, а не воскрешение, такой мир не представляет подобия Богу, но такое состояние мира есть лишь временное. Когда в мир рожденные (сыны, дочери) объединятся в любви к отцам, рождение обратится в воссозидание, а смерть в оживление. Мир, или все миры небесные, будут управляемы разумом, т. е. всеми возвращенными к жизни поколениями, в чем и состоит долг, т. е. содержание долга, тогда как Кант знает лишь формальный, <бессодержательный> долг. Кант восхищается долгом, с одной стороны, и небом, т. е. небесными мирами, — с другой¹⁶, не подозревая, что долг разумных существ состоит в обращении миров, слепыми силами движимых, в управляемые разумом возвращенных к жизни поколений. Не формальный, отвлеченный долг, не слепые миры могут быть предметом восхищения.

Не исправив разделения на два разума^*, и зла отделения не уничтожим, т. е. не обратив философию в проект всеобщего дела, истинного пути мы не откроем, не узнаем.

Отделив психологию от теологии, Кант отделил души отцов от Бога, так как не признавал бессмертия доказанным. Отделив же психологию от космологии, он не признавал или и не думал о познании и управлении слепою силою и о воссоздании и оживлении тел. Кант не признавал ни бессмертия души, ни оживления тела.

ОЦЕНКА ЦЕННОСТЕЙ ¹⁷

Werturtheile¹⁸ есть ли только относительное суждение о ценности и существует ли безусловное, всеобщее и необходимое, единственное суждение о ценности?

«Весь религиозный мир возникает в человеке из присущего его духу неотвратимого понуждения возвыситься над окружающею печальною действительностью, дабы, создав идеал, образ истинно-гармонического состояния, человек мог найти для себя утешение от разного рода несчастий». Только для немца, и еще ученого, еще хуже — профессора, т. е. для осужденного на одно мышление и обреченного на бездействие, идеал не делается проектом. Идеал же может служить не утешением, а бесконечным усилением сознания своих бедствий. Свяжите голодного, мучимого жаждою человека и положите пред глазами его хотя бы хлеб и воду. Се человек Канта! Нужно представить человека, находящегося в аду и имеющего постоянно пред глазами рай. Такое положение есть создание не Бога, а дьявола или бездушного немца. Осудив человека на такое положение, Кант говорит о практике, о практической ценности, ценности увеличения мучений.

Сказав, что «идеал есть результат синтетической, гармонизующей функции человеческого разума», которая проявляет свою деятельность в искусстве, понимаемом в нынешнем смысле, — не значит ли это, что идеал есть обман, усиливающий еще зло. (Правда, есть люди, которые умирают от отчаяния, вынужденные изображать мерзости, а есть и Белинские, которые упиваются этими мерзостями.)

Какой нужен переворот, чтобы такой профессор, как Кафтан¹⁹, понял наконец, что истина есть лишь средство для осуществления блага и что само знание свою истинность получает от дела; что знание пассивное, без дела никакой цены не имеет. Истина, т. е. знание для знания, есть искусственное создание сословия, которое должно сделаться воспитывающим, чтобы всех посвятить в дело познания. Как сословие, оно имеет временное значение.

Суждение о ценности или полезности мира вовсе не значит подчинение его искусственному чуждому для него самого игу, как это можно подумать, судя по тому влиянию, изменению, которое производит не только нынешний городской, но и сельский человек во внешнем мире. Не эксплуатация и утилизация, истощающая силы, а регуляция, спасающая от падения, от погибели, к которой идет природа по своей слепоте. Человек не случайное явление во вселенной, а необходимое, чрез которое вселенная переходит в высшее состояние. Он орудие Бога, совершающего чрез него этот переход, как и его самого воссоздающего чрез него самого. Падение состоит в том, что мир оставлен своей слепоте, а человек своей похоти, своему опьянению, вместо чистой, разумной воли, призванной к управлению всем миром чрез воссозидание всего умирающего и умершего, смерти уже не подлежащего. Люди, подчиняясь слепой силе, делаются орудиями стеснения и вытеснения (смерти). Искупление начинается объединением для совокупного действия всех людей на землю как на одно целое, а в то же время и как на часть, как на отдельную планету в целой, во всей солнечной системе. И только совокупив действие всех планет в одну силу, возможно будет управлять центральною силою солнца, регулировать его лучеиспусканием (уменьшением), падением на него космической пыли (пополнением) и его движением.

УЧЕНОЕ СОСЛОВИЕ КАК ОТЖИВАЮЩЕЕ ²⁰

С признанием Werturtheile всеобщим наступает конец знанию для знания, а с ним и ученому сословию. Отживает оно <ученое сословие>, как присвоившее привилегию знания, притом знания для знания, и отживает, как посвящающее всех в знание. В учительстве его спасение, чрез что приходит <и> объединение двух разумов.

Нужно было полвека, чтобы ученые люди поняли, что «мы интересуемся и занимаемся вещами не для того, чтобы приобрести идеальное понятие о них, а чтобы сделать их служебным орудием наших целей»; при этом еще и теперь ученому человеку (т. е. обреченному на бездействие и осужденному лишь на одно мышление, связанному, так сказать, по рукам и ногам) кажется такое отношение к вещи незаконным, даже безбожным. Признавая слепую силу богом, и неизбежное нарушение законов ее ученые считают злом и очень искренне сокрушаются об этом. Самое существование разумно действующего существа, <по этому воззрению,> есть нарушение порядка в слепой силе. Благодаря такому греху разумного существа, познание о каждой вещи становится не чем иным, как обманом. Ученые до сих пор не поняли, что они — ученое сословие и интеллигентное — не нормальные люди, а искалеченные рабы природы и враги людей. Человек есть разумно-действующее существо, притом еще не отвлеченный человек, а сын человеческий, и чрез него или, точнее, чрез них в совокупности сама природа вступает в новую фазу бытия, более совершенную, чем настоящая, которая для сынов человеческих, т. е. <для> сынов умерших отцов, есть зло.

Люди, кроме ученых людей, не могут довольствоваться представлениями и понятиями о вещах, как они есть, или тем, что они есть, и хотят знать и обратить их в то, чем они должны быть, иначе сказать, не они, <вещи,> должны господствовать над разумными существами, а сии последние над слепой силою вещества. Это <уже> много раз было говорено, хотя и другими словами.

Ученые люди говорят, погружаясь в свои занятия, о идеях, понятиях, но если бы они взглянули на себя не тогда, когда они ставят себя в искусственное положение мыслящих тварей, т. е. когда, подобно Канту, устремляя взоры на какую-нибудь точку, обдумывают то или другое положение, а <когда> ученый человек, отходя ко сну, например, составляет не понятие, а проект того, что нужно будет сделать ему в следующий день, и, пробудившись, он хватается за штаны и сапоги не для того, чтобы составить об них идеальное понятие; так же как, раздеваясь, смотрит на платье как на ценность, тщательно складывая его. Конечно, и ученый человек, сам профессор, облекается в искусственные ткани потому, что естественные ткани не представляют того, чем они должны <быть>, хотя и искусственные не могут предохранить от простуды, болезни и смерти.

Поучительно видеть, с каким глубоким презрением относятся философы к таким людям, как физики и химики, которые, признавая закон причинности, следуют детскому методу знания, «когда человек весь мир населял духовными существами, живущими и действующими подобно ему, человеку», — и благодаря этому детскому методу создана фонография и т. п.

Признав после долгих блужданий, что на внешний мир человек смотрит как на что-то, имеющее для него ценность, <что> суждения о нем суть суждения о ценностях (Werturtheile), философия признает, что истинная ценность есть воля, но что эта воля может и должна быть не произволом, а исполнением воли Божией, волею совокупною всех сынов человеческих. Но эти ценности тогда только станут его <(человека)> достоянием, когда он будет в состоянии управлять силою, производящею их (ценности), т. е. <когда> станет их волею. До сих пор еще не поняла философия, что понятие или идеал есть проект всеобщий, необходимый, а не произвольный и человек как разумное существо — не случайный придаток.

ЗАМЕТКИ О КАНТЕ ²¹

В будущем году (1904) исполнится 100 лет от смерти Канта. Кант для немецкой философии был то же, что Лютер для немецкой религии. К кантизму — как отрицанию истины — возвращается германская философия после блуждания.

По стыку сухих хронологических дат можно прочитать всю жизнь Канта, родившегося в конце первой четверти XVIII го века, прожившего с 16 ти лет до старости в Пруссии при короле-солдате, друге Петра Великого, крайнем любителе рослых гвардейцев²², — автора Вечного мира, в возможность которого он не верил.

Большое значение для жизни и образования Канта, конечно, имело то обстоятельство, что брат родился, когда ему было 11 лет, мать умерла прежде отца, когда ему было 13 лет (1737), а отец — в 1746. Кант под влиянием матери [получил] пиетическое воспитание.

Опыт или История, которую пережил Кант, началась для него на 16 году его жизни, в 1740, когда Фридрих II вступил на престол, а с ним воцарилось французское влияние, выразившееся в возвышении мещан, буржуа над дворянством и духовенством, а он сам, принадлежавший к 3 му сословию, вступил в Университет, для коих открывалась в Пруссии новая жизнь с воцарением Фридриха II го. Пиэтизм, господствовавший в Университетах, уступил место рационализму. Хр. Вольф возвращен был торжественно на свою кафедру в Галле²³.

Год смерти X. Вольфа, представителя лейбницианского оптимизма, был годом начала литературной ученой деятельности [Канта.] Естествознание было первоначальным предметом его занятий. С 1854 г. начинает ряд сочинений по Естествознанию:

Совершились ли какие-либо перемены в обращении земли около оси?

Стареет ли земля?

Общая естественная история и теория мироздания

De igne

1756. Диспут по поводу Monadologie physique

Три статьи о землетрясении

О теории ветра

Новые понятия о движении и покое

Заканчивает рассуждения об оптимизме.

На другой год после смерти Вольфа — представителя лейбницианского оптимизма — последовало Лиссабонское землетрясение, потрясшее пространство, равное четырем поверхностям Европы, а затем последовало семь лет войны, распространившейся в Америке и Азии вместо соединения против слепой силы.

Для автора будущей « Всемирно-гражданской Истории» очень большое значение имел 1776 г., год объявления независимости новой мещанской республики²⁴, которое 52 летнему Канту казалось всемирным, а не западным лишь событием, космополитическим, а не городским, гражданско-сословным, не признававшим никакого значения за подлым, т. е. крестьянским, сословием. Манифест 26 февраля 1903²⁵, посвященный почти исключительно сельской жизни, как бы игнорирующий городскую, составляет начало новой эпохи и конец старой, начавшейся в 1776 г., когда буржуа первыми создали независимое светское государство.

За 100 лет до войны Германии с Франциею, в 1770 г. вышла « Система природы» бар. Гольбаха, а Кант в этот год получил ординарную профессуру Логики и Метафизики, защитив диссертацию «De mundi sensibilis atque intelligibilis forma et prinsipiis»²⁶, в которой можно видеть зародыш всех его критик, т. е. против усилившегося материализма и эмпиризма История поставила самого и ученого, и талантливого профессора.

Но только после уже объявления независимости Северо-Американских Штатов, совпавшего с годом смерти шотландского философа Юма (1776), после даже вступления на престол Австрии Иосифа II (1778 г.) и при жизни еще Фридриха II, когда уже сошли со сцены французские философы, и Вольтер, и Руссо, и в самый год смерти Лессинга (1781), в разговоре с которым представил Канта знаменитый скульптор Раух, появилась наконец «Критика чистого разума», а чрез два года — 1783 г. — изданы «Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей явиться в качестве науки». Так что можно подумать, что критика служила лишь введением в Новую исправленную метафизику. Следующие же сочинения Канта: 1784 — «Идея о всеобщей Истории^* с космополитической точки зрения» (ответ на вопрос, что такое просвещение); в 1785 рецензии на идеи Гердера о философии Истории предшествовали «Основы Метафизики нравов», а в 1786 и «Метафизические начальные основания Естественных наук», что было в год смерти Фридриха II и вступления на престол Фридриха Вильгельма II. В 1788 г. обнародован религиозный эдикт Вельнера²⁷, а Кантом изданы: «Об употреблении телеологических принципов в философии» и «Критика практического разума», восстановлявшая то, что разрушала «Критика чистого разума». Наконец 1789 г. — начало Французской революции [не дописано.]

[Нужно сказать и ] о любимой идее Канта — идее вечного мира. «Идею вечного мира» [он,] почетный гражданин Франции, написал после заключения Прусского мира с Франциею в Базеле (1795, 5 апреля).

* * *

Ошибка Канта²⁸ и вообще философии, из сословного предрассудка происходящая, состоит в том, что Идеал теоретического разума не ставится долгом практического разума, не обращается в дело всечеловеческое, а даже оправдывается неисполнение его или — это уже самое высшее зло — требуется He-делание. Желая избавить человека от труда, Кант Бога делает орудием воли человеческой. Не признавая действительности существования Бога как. законодателя, он признает Его бытие как исполнителя воли, желаний человека.

Идеал теоретического разума для разумных и чувствующих существ не делается долгом познания и управления слепою силою мира или миров.

* * *

Кант²⁹, подвергнув критике разум человеческий, осудил его на вечные противоречия, признал его неспособным знать истину, действительность. Мир мы знаем не каким он есть действительно, а только таким, каким он представляется нам. Из этой неспособности разума продолжатели Канта делали предмет гордости. Но если мир и не может быть не чем иным, как только таким, каким мы его представляем, то он и есть наше представление, и вот из глубины унижения, без всякого усилия и труда с своей стороны [человек] стал даже творцом или отцом мира и богов. Признание за собою такого высокого достоинства, прирожденного права не осталось в сочинениях только философов, не отличавшихся особой ясностью, а перешло в произведения поэтов и художников. Короли в Германии, также получая философское образование, как и художники, не жалели средств для увековечения этих притязаний. Мнимое достоинство человеческого рода, в особенности германского, выражено было в монументальной живописи. Мюнхен и Берлин особенно подвизались на этом поприще. Дворцы сделались Музеями. Стены дворцов стали картинами. [В Мюнхенском дворце] пять зал отведено нибелунгам, [1 слово неразб.], четыре — Одиссее, начиная от входа, где начинаются барельефные картины Шванталера и т. д. Залы Танц с танцующими гениями, кариатидами; Зала битв (1805—1815). Зала Карла Великого, зала Барберука, зала Габсбургов, наконец, Тронная, или Виттельсбахова. Hofgarten, окруженный с двух сторон аркадами с историческими фресками (из истории Баварии и сценами войны за независимость Греции) и пейзажами.

* * *

«Человеческий образ есть идеал эстетического разума»³⁰.

Понятие об образе человеческом зависит от определения «человека», ибо слово человек означает, что он, с одной стороны, не-животное^*, а с другой — не-божественное существо.

Человек есть существо, переходящее от рожденного к самосоздающему, или, вернее сказать: Бог творит человека чрез него самого (это и значит разумно-действующее или одаренное разумом и волею), т. е. люди сами делаются причиною самих себя. В этом и состоит их задача или цель, — чтобы они сами становились своим делом, своею причиною, но не последнею, не безусловною. Обращая отвлеченное, философское в видимое, осязательное, [приходим к тому,] что «Причина» оказывается Отцом или целым рядом отцов-предков, точнее, «родителей». Такое превращение или действие есть общее всех без исключения дело людей, т. е. всеобщее воскрешение отцов.

К тому же самому заключению придем, если дадим человеку наименование сынов человеческих и дочерей человеческих. — Такое название есть общее всем и необходимое, а не случайное.

Наконец, если мы назовем человека созданием Божиим и вместе подобием и образом Создателя, то этим самым укажем на его назначение и цель.

Итак, если человек есть существо разумное, действующее, которое из орудия слепой силы превращается в волю этой силы, т. е. природы; если люди — Сыны, имеющие исполнить долг к отцам как создания Триединого Бога, то почему философия, соединяющая в себе теоретический и практический разум, названа суждением, т. е. мыслию, а не действием, творением, воссозданием? Если функция, объединяющая два разума, признается «суждением», то в этом нельзя не видеть происхождения этого учения от сословия, осужденного на мышление.

------------------

Вся философия несостоятельна, если она есть мысль без дела.

Отвлеченное ложной философии истинная философия обращает в видимое, осязательное. Такое превращение мыслимого в действительное есть дело всех людей без исключения, а не одного ученого сословия, дело реальное, нравственное и религиозное.

* * *

К которой из двух критик нужно причислить это сочинение по философии Истории, рассматривающее последнюю, т. е. Историю, с точки зрения безродного, одинаково чуждого всем народам (всемирного) мещанства?³¹ К критике чисто теоретического разума причислить нельзя, потому что в этом сочинении природе приписываются планы, намерения, правда очень узкие, жалкие, к каким только и способно безродное мещанство. По особого рода псевдоскромности, свойственной городским нахалам (не решившись даже признать существование Бога), Кант не хочет назвать этого плана провидением. Ради скромности он впадает в нелепость, приписывая слепой силе намерение.

К критике практического разума [нельзя причислить] потому, что водворение мира не вменяется в обязанность всем людям, а предполагается только, что История, написанная в этом духе, может косвенно содействовать осуществлению мира. Но это примирение не требует братства, люди могут быть и дьяволами, только имели бы ум.

* * *

Но чтобы эти основы не были отвлеченными³², нужно было признать Бога — образцом для подражания, приближающим нас к Нему, а не Идеалом, недоступным для нас, тогда наше настоящее ничтожество не было бы безвыходным. Космологии нельзя было отделять от психологии, ибо объединение в регуляции обратило бы слепую силу первой в управляемую разумом и чувством последней.

* * *

«Правильным следствием теоретической слабости…»

«Правильным следствием теоретической слабости последней философской системы, выработанной культурою Западной Европы, было то обстоятельство, что Гегель ничего не знал о кризисе, испытанном германским миром, и не дал России места в своей системе. Как его знание не было в действительности познанием и закончанием, но лишь повторением прежнего, так он считал возможным, что христианско-германский мир достигнет своего совершенства, составит цель и окончательный пункт развития человечества в своем самосознании, то есть в бесплодном и тавтологическом воспоминании пройденной истории. Его система, лишенная творческой силы, исключала само предположение разрыва со всею предшествующею культурою, и потому не выставила и вопроса о новой культурной ступени, о новом периоде истории, о новом народе». (Бруно Бауер — Rußland und Germanienthum, 1893.)³³ Система Гегеля, обнимая только прошедшее, но не будущее, видя окончательную цель в мысленном только представлении пройденной истории, а не в действительном творчестве, признавала Германию завершением человечества. Те же, которые не признают за Германией такого преимущества, не могут признавать и мысленного представления за окончательную [цель] человеческого рода.

* * *

[Нужно] признать категории привычками

[Нужно] признать категории привычками³⁴, имеющими местное и временное значение, верными, но лишь относительно и условно, для [чувствующего и мыслящего] существа, [а] относительно слепой вещи или слепой силы верными даже безусловно. Полагать же эти законы границами деятельности разумных существ, взятых в совокупности, было бы верхом беззакония, а между тем все практические философии предполагают уже это беззаконие, считают его аксиомою. Поэтому практическая философия старается ввести справедливость во взаимное стеснение. Тесни своего ближнего^* (без этого уже нельзя) и себя позволяй настолько же стеснять.

Ни одна система практической философии не возвышается до общего дела, ни одна не говорит о том, чтó нужно делать людям в совокупности, и это в то время, когда община человеческая^** поделила последний запас свободных земель на земном шаре, т. е. в Африке и Австралии, вовсе не думая о том, что до ближайшей земли, отделенной не безводною, а безвоздушною пустынею, считается с лишком триста тысяч миль и на самой этой земле или дочери нашей земли нет ни воды, ни воздуха, нет условий жизни для существ, которые не способны сами их создавать, которые привыкли жить на готовом, даровом. (А легкомысленно только смеются.) Всякий согласится, что луна может сделаться жилищем только таких существ, которые сумеют дать ей атмосферу и вообще все условия, необходимые для жизни. Те же существа, которые не умеют управлять и исправлять свой дом устроенный, т. е. землю, еще менее могут достроить только что начатое строение или возобновить разрушающееся строение.

Но если для разума метафизического и позитивного самый вопрос о внеземном пространстве не как понятии или представлении, а как распространении, как движении составляет безумие, то по инстинкту люди, сами того не подозревая, занимались этим вопросом и продолжают заниматься: высчитали же расстояние до Луны, проведали же, что там нет ни воды, ни воздуха, хотя разум отрекается от этого вопроса и передает его фантазии. Запас силы на земле ограничен. Человеческому роду следует подумать о том, какое дать назначение этому капиталу ввиду предстоящего земельного кризиса. А на думу он может сойтись в виде международного съезда или собора.

Важность этого вопроса, предусматривающего недостаток земли в ближайшем будущем, заключается в том, что этот вопрос сближает в себе дело предков с делом потомков. Если бы люди были действительно разумные существа, т. е. такие, которые понимают свое настоящее положение и действуют сообразно этому положению, то что они должны бы делать в предведении приближающегося недостатка земель, чтобы хотя не проклинали нас наши потомки? Искать ли новых земель вне земли? Но для этого нужно заняться самою землею, нужно то, чего недостает новым землям, например, Луне, и что на земле дается даром, сделать произведением труда. Разумеем труд не врознь, в одиночку, [говорим] не о труде лишь братства, а о труде рода. Если для перехода потребуется, чтобы человек стал весь — плодом труда, чтобы в нем не было дарового, чтобы рожденное обратилось в воссозданное, то очевидно, что вопрос будет не о потомках, не о тех, которых не было, а о воссоздании тех, которые прежде были, т. е. вопрос о предках. Или если признать переход невозможным, то человеческому роду нужно наложить на себя нравственное воздержание с целью прекращения деторождения, но в таком решении вопроса, хотя средство будет нравственно, но цель безнравственна. Только в воскрешении и цель, и средство нравственны.

Prius³⁵, необходимое предположение всякой практической философии есть фатализм, слепо верящий, что человек обречен на неродственность и смертность (что, как мы видели и еще увидим, есть одно и то же). Закон взаимного стеснения и вытеснения предполагается роковым и неизбежным. Практическая философия и ограничивает свою задачу равномерностью или закономерностью стеснений между людьми. Что касается [до] закона вытеснения, до долга сынов к отцам, то практическая философия нашего времени вычеркнула этот вопрос из своей программы: она освободила сынов от долга, а закон вытеснения, смерть этим самым признала неизбежным. Она осмеяла все обряды, обычаи, исполняя которые, сыны полагали, что они служат отцам, и этим отвергла народную религию. Если изображают смерть в виде скелета, то изображают ее как следствие, если же хотят изобразить как причину, то нужно представить ее в виде цветущего юноши, ибо цветущее развивается за счет отцветающего. Если отец, худея, обращаясь в скелет, радуется, видя расцветающие силы сына, то это только тогда согласно с всемирным законом нравственности, когда и сын не забывает своего долга к отцам. Если же хотят изобразить общую причину смерти, то нужно представить мрак, тьму невежества или то, что называют светом нынешней философии, особенно практической.

Практическая философия оттого и узка, что она от теоретической отделена. Без знания нет, невозможно дело. Пока теоретическая бесчувственная философия любуется стройностью законов стеснения и вытеснения, любуется небесным сводом, и практической оставалось только восхищаться внутренним долгом, ибо надлежащего приложения он иметь не мог.

Но если практическая философия равнодушна к делу отцов и предков, то она не отвергает долга к сынам и даже к потомкам, а потому вопрос о всеобщем земельном кризисе не может быть безразличен для нравственной философии. Поземельный кризис требует, чтобы долг к потомству стал делом. Для горожан этот вопрос не будет понятен. Крестьяне же, особенно малоземельные, легко поймут даже всемирное значение этого вопроса. Время образования для села наступит, когда астрономия получит практическое значение, а не будет только предметом любопытства. Время, когда не останется ни одной десятины незанятой земли, гораздо меньше того, которое нужно для исследования ближайшего к нам небесного пространства, т. е. самой земли как небесного тела, только нашим невежеством не признаваемой небесною и даже нашими делами лишаемой такого достоинства. Посвятить крестьян в этот вопрос легко, сказав, что у Отца Небесного обители многи, и сама земля есть небесная обитель, обезображенная нашими делами, что требуется только большой труд; но пока не потребуется делового участия с их стороны в этом вопросе, бесполезно и знакомить их с этим вопросом.

Что значит обезображение земли как небесного тела, небесной обители, и что значит возвращение ей небесной красоты? Земля живет в небе, оживляется небесною силою Солнца, оживляется, но в неизвестной нам степени, и светом самых отдаленных миров и космическим веществом вселенныя. Но такую жизнь земли мы только, и то изредка лишь, представляем, а участия в ней не принимаем, а все наши бедствия происходят от того, что мы участия [конец листа, далее не сохранилось.]

МИР ЕСТЬ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ³⁶

Со времени Канта каждый немец (и вообще европеец) уверен, что «мир есть его представление», тогда как следовало бы сказать, что и самое представление совсем не наше или не совсем наше.

«Каждое существо может быть воспринято другим существом только как материя, как вещь, одаренная способностью движения» (вернее сказать по этому воззрению просто: вещь движущаяся); «и только для себя оно может существовать и является себе как дух, одаренный сознанием, ощущением и волею», — <но не чувством.> Из чего выходит, что каждое существо, усвоившее себе критику, может принять за наиболее вероятное, что оно только и есть дух, а все другие существа вещи.

Мифологи же (т. е. большинство) признают во всех вещах дух. «О существовании сознательных состояний вне меня, в других существах я могу заключать только путем аналогии, непосредственно же я воспринимаю только движения других существ, а не их внутренние состояния». <Иначе это и быть не может при отчужденности, безродности, но> задача знания и состоит в том, чтобы аналогии дать равную достоверность с непосредственным ощущением, чтобы по движениям непогрешимо определять душевные состояния других и самим не вводить в заблуждение других движениями, не соответствующими душевным состояниям. И каждый, зная, что он есть для всех других вещь, слепая сила, может доказывать противное, т. е. что он не слепая, а даже нравственная сила, если будет действовать как таковая сила. Если человек по природе признает всех других, кроме себя, вещами, то порабощение, рабство есть явление естественное, но не человеческое, что доказывают мифологии.

«Насажденная религиею привычка к добру» (по учению мониста Нуаре)³⁷ «останется, даже когда он <человек> утратит веру в Бога и бессмертие». «Христианство научило человека ценить добродетель и этим, — по мнению представителя монизма (тот же спинозизм), — его роль кончилась». Что касается до утраты веры, то об этом можно говорить не как о будущем только. Относительно же привычки к добру, то если эту привычку не относить к будущему, ее никак уже нельзя признать существующею.

«Зная цену добродетели, человек будет любить добро ради добра, независимо от религиозных побуждений». Но какую же цену имеют добродетели, взятые не в религиозном смысле?!.. Невоздержание — отвратительный порок, воздержание же само по себе есть что-то отрицательное, пустота, которую любить никак нельзя. Воздержание ради других, чтобы другим сделать добро; но в этом ли ценность жизни вообще?!.. Терпение — страдательное состояние, бездействие — никак не может сделаться предметом любви, но и терпеть можно или от слепой силы или от несправедливости себе подобных. Правда как неделание зла не есть что-либо положительное и потому любимо быть не может, а как кара за преступление не есть же добро. Мужество могло бы быть любимо, но ему нет поприща для проявления, если мы безусловно осуждены на рабство слепой силе, кроме борьбы с себе подобными. «Никто серьезно не станет утверждать, что вечное существование индивидуумов X и Y имеет чрезвычайное значение». Не дав им поприща для проявления себя, они, конечно, не будут иметь значения.

«Материализм более, чем какая-либо другая система, придерживается действительности, т. е. совокупности явлений, данных принуждением чувств. Но при этом материализм забывает, что действительности — абсолютно твердого, от нас независимого и, однако, нами познаваемого существования, — такой действительности не существует и не может существовать. Мир есть представление и не только вообще представление, но наше представление». Действительности, независимой от нас, не существует, и в то же время она дана нам принуждением чувств; <т. е.> рабство называет себя господством. Если мир есть наше представление, то это представление есть выражение действия на нас кого-то или чего-то, которое даже не дает себя знать, не хочет быть знаемо, т. е. наше представление есть наше рабство. Но представление, скажут, есть произведение не внешних только чувств, — в представление вносится и то, что предшествует чувству ощущения. Если бы это было и так, то во всяком случае прямо от нашего представления, в мире, даваемом принуждением чувств, ничего не происходит; даже самое представление не наше произведение. Представление, насколько оно наше, может быть проектом изменения в не-нашем, независимом от нас мире.

* * *

« Мир как воля и представление»

«Мир как воля и представление»³⁸ есть безусловная истина, но только для людей, осужденных на всегдашнюю бездеятельность, ибо для осужденных на бездеятельность «мир» может быть только представлением, мыслью, которая одна у них и свободна, а воля может быть только желанием, <притом желанием> бесплодным, а не действием, ведущим к свободе. При таком мучительном положении, <при сознании бесплодности желаний, не переходящих в действие,> остается только желать уничтожения. Деятельность восстановляет действительность мира, но не всякая деятельность дает истинное понятие о действительности. В разнообразии деятельности — источник разномыслия. Земледельческая деятельность в особенности приводит к сознанию зависимости от внешнего мира. Гораздо вернее действительности было бы сказать — «Мир как неволя и как проект освобождения». Такое определение отличается формальностью, но именно потому, что и в заглавии Шопенгауэра, как и во всем его сочинении, нет содержания, а только одна форма. Тем не менее в противоположном шопенгауэровскому заглавии есть истина, чего нет у этого философа. Стоило бы только философу сделать наблюдение над собою вне ученых занятий, вне кабинета, чтобы заметить, что у него, — как и у всех людей, не поставленных в исключительное положение созерцания, представления суть проекты, т. е. представления того, что нужно делать; и потому только мир не есть предмет дела, что проекты, будучи личными, не могут не быть мелкими. И всякому ученому, мысленному занятию предшествует решение, — что <нужно> сделать.

Если этим активным представлениям предшествуют и сопровождают их пассивные, то в таких представлениях выражается зависимость, неволя человека, и потому своими он назвать их не может. Человек же, осужденный на бездеятельность, придет неизбежно к убеждению, что мир есть его представление, а воля — только желание. Вина этого заключается в ненормальном положении. В абсурде — «мир мое представление» — заключается требование дела, освобождения этого сословия от положения, приводящего к абсурду. Винить ученых людей за эту абсурдность так же нелепо, как простой народ винить в невежестве. Вред сословности обоюдный.

ВОПРОСЫ ИЗ ОТЕЧЕСТВА ЗАРАТУШТРЫ ПОКЛОННИКАМ ЕВРОПЕЙСКОГО ЗАРАТУШТРЫ (НИЦШЕ) ³⁹

Вот пять-шесть принципиальных вопросов, которые надлежит предложить поклонникам немецкого философа (Ницше), не дерзающего даже коснуться страшного суеверия и предрассудка, в коем коснеют философы, — предрассудка о бессилии разумных существ против слепой силы природы, — и даже благоговеющего пред этим предрассудком, пред всемогуществом слепой силы^*:

1-й вопрос: Чтó из двух — amor fati или odium fati⁴¹, т. е. любовь или ненависть к силе слепой, умерщвляющей, в вечном могуществе которой Ницше не допускает и сомнения? (Ненавидеть ее должно даже за самого Ницше, с которым этот fatum сыграл такую злую шутку⁴².)

2-й. — Wille zurMacht⁴³, т. е. властвование над себе подобными или же соединение с ними со всеми в общем odium, в общей ненависти к бездушной, смертоносной силе?

Почему покойный философ хочет внушить разумным существам любовь к самому постыдному рабству — пред неразумною, бесчувственною силою, а над разумными существами требует еще более позорного — господства, лишая их воли и разума, вместо того чтобы возвысить всех до познания и управления слепою силою, а ей, слепой силе, приписывает волю?

3-й. Слепо подчиняясь своему идолу, неужели поклонники Ницше не замечают, что сила, к которой он старается внушить любовь, есть та самая, которая в нас всех познала свое несовершенство, т. е., что она, рождая сынов, по своей слепоте умерщвляет отцов?! Чтó требуется таким сознанием величайшего зла, какую обязанность оно налагает на нас, — не понимают только философы, потому что философия, как сословное знание, есть принадлежность младенствующего человечества.

4-й. По собственному определению Ницше, только «сверхчеловеки» суть удачные произведения природы; все же остальные, т. е. огромное большинство, причисляются к неудачным; а между тем им-то и внушается необходимость благоговейного отношения и содействия той самой силе, которая на одного «удачного» плодит миллионы неудачников, да и не может достигать лучших результатов, будучи сама слепою, неразумною. Но в этой трагической альтернативе: причислять себя к удачным или неудачным, к гениям, которым все возможно и дозволительно и для которых только все и должно существовать, или же к париям, осужденным жить и трудиться, всем жертвуя для тех высших, — в этом выборе кому принадлежит право решения? Кто здесь судья, правый, беспристрастный? Для неразделяющих учения о сверхчеловеке этот вопрос не имеет места; но для верующих в «сверхчеловека» он неизбежен, а потому и позволительно каждого, так верующего, спросить: вы себя к кому причисляете — к «удачным» или «неудачным», к «сверхчеловекам», к «барам», имеющим право на господство над нами, над «tutti quanti»⁴⁴, или же считаете себя за «неудачное произведение природы», а следовательно, признаете необходимость быть в рабстве? Или, если то и другое невыносимо, одно по высокомерию и гордости, а другое как унизительное и несправедливое, — вы принуждены будете признать, но уже не с Ницше, а против Ницше, что истинная нравственность требует не барства, не рабства, а родства, требует быть не барином, не лакеем, а сыном, быть братством сынов в исполнении долга к отцам, союзом разумных существ против неразумной силы. Иначе — употребляя для нашей мысли слова Ницше — нужно, чтобы мы были «не верблюд и не лев, а дитя». Но что такое дитя? Дитя, отвечает блудный сын, «это — невинность, это — забвение и начинание наново». Но и здесь спросим мы еще раз, — «чем же начинает дитя, что оно узнает прежде всего и что первое говорит оно?» — Отца и мать! В этом-то ответе и кроется весь смысл и вся цель жизни и весь долг ее. Вот почему и Христос сказал: «будьте, как дети» — и возврат к детству, так понимаемому, поставил непременным условием спасения.

5-й. И почему поклонники Ницше не последуют совету своего наставника — бросить его, чтобы найти себя? И очень возможно, что в душах большинства из них не найдется того аристократического лакейства, коим страдал во всю жизнь их жалкий учитель.

Итак, кратко: Господство над людьми и рабство пред слепою силою или наоборот?

Еще один, 6-й вопрос: «Чтó лучше — миллионы ли возвратов жизни⁴⁵ и столько же смертей или один возврат как результат перехода природы чрез всех нас от бессознательного бытия (и от опьянения) в сознательное и трезвое, — если только человек не случайный выродок и появление разума есть новая стадия мировой жизни? Из любви к отцам и из ненависти к слепой силе вытекает единый возврат; из любви же к слепой силе нужно желать бесконечное множество возвратов, творений бывшего, и это без улучшения, без надежды и возможности усовершенствования.

В заключение надо сказать, что даже сестра Ницше⁴⁶, несмотря на всю её любовь и глубочайшую привязанность к нему, оставляла его на целые годы, потому что не могла согласиться с его, конечно, омерзительными для такой чистой, как ее, души воззрениями. Учение Ницше имеет значение как совершенная противоположность тому, что должно быть, имеет значение и потому, что открыло миру такую, нечасто встречающуюся женщину — истинную дочь человеческую, — как его сестра. В сестре, а не в брате нужно было видеть образец всем поклонницам злого учения.

Для завершения характеристики этого не столько философа, сколько художника и поэта, и совсем уже не деятеля, надо еще сказать, что Заратуштра заблуждается, говоря, что он (Заратуштра) не ищет счастья, а ищет дела. Заратуштра ищет именно счастья, полагаемого им в зрелищах, играх, так что он весь мир превратил в своей душе в представление и желает наслаждаться бесконечным их повторением (учение о «возвратах»), т. е. пребывать в несовершеннолетии вечно. В этой неутолимой жажде театральных представлений мы имеем ключ и к его жизни, и к его учению. С детства он был страстным любителем музыки, потом вагнерианцем и, наконец, антивагнерианцем⁴⁷, но всегда — эстетом и никогда деятелем. Недовольный немецким Байрейтом⁴⁸, он в своем воображении весь мир обратил в театр, в игру, и ничего, кроме игры, не желал. Поэтому Заратуштру нужно назвать проповедником вечного несовершеннолетия с дядьками в виде сверхчеловеков, а не провозвестником общего дела, единого возврата всего умерщвленного темною силою природы в период ее слепоты и нашей розни, а потому и бездействия. Надо всех сделать познающими и чрез познание всеми всего темная сила природы, светом знания управляемая и теплотою чувства оживляемая, станет великим разумом. Это будет не искажением, а завершением механизма природы; таким образом ницшеанство будет превзойдено и Ницше мог бы торжествовать победу над самим собою, которую он, устами своего Заратуштры, считает необходимым завершением истинной мудрости.

НИЦШЕ О ЦЕЛИ И СВОБОДЕ ⁴⁹

Мерзавец Ницше очень верно говорит, «что мы сами выдумали понятие о цели». Да, выдумали, но лучше ничего и выдумать нельзя. «В действительности нет никакой цели». Нет, но мы свою думу о цели обратим в действительность. Но Ницше — немец, никакого понятия о цели не имеет. Как его превознесли, решительно понять нельзя. Он был и остался «ученым» профессором и немцем, несмотря на нежелание быть тем и другим или несмотря на желание не быть ни тем, ни другим, так же как не вышел за пределы нынешнего зла, а лишь [за пределы] нынешнего маленького добра^*.

«Но если у человечества нет еще единой цели, которая давала бы смысл существования, то могут ли возникать для индивидуума обязанности, стесняющие его свободу?»

Следовательно, Ницше только в междуцарствие (пока нет единой цели, пока нет Супраморализма, дающего цель и смысл жизни) не признает обязанности. «В междуцарствие станем своими царями»^**. Долг же Воскрешения есть действительно, и даже единственно общий всем сынам человеческим, притом воскрешение требует восстановления личности — каждой личности — во всей ее силе и полноте. Восстановляя жизнь отцов, делаемся собственными творцами, или, точнее, творениями, воссоздаваемыми Богом через самих людей.

Но если люди неравны между собою и только незначительное меньшинство способно содействовать великой цели стать по ту сторону добра и зла... то общество может существовать не ради общества, но лишь в качестве фундамента [не дописано.]

СУПРАМОРАЛИЗМ ⁵⁰

Нравственность как отрицание и господства, и рабства, или объединение (родство) в общем для тех и других — рабов и господ — деле управления слепой, умерщвляющей силой природы.

Не быть ни рабом, ни барином, а быть сыном, дочерью.

Из двух лжецов, лицемеров Толстой — аристократ — проповедует, конечно, не веря в нее, Moral sklaven, а Ницше — потомок пасторов с отцовской и материнской стороны — проповедует Herren-moral⁵¹, конечно, также лицемерно, хотя он старается доказать, что священники — такие же хищники, как и господа. Надо отдать справедливость Ницше, что он гораздо искуснее в деле лицемерия, чем Толстой. Элевзинские жрецы позавидовали бы искусству, ловкости этого фокусника. В этих таинствах, ничем не научая, показывают вид, будто что-то открывают. И Ницше открыл всем известную истину, что на свете есть лжецы и лицемеры. Только одного он не досказал, — что всю эту ложь он нашел в себе как выродке.

Хотя учение о воскрешении знает добродетель высшую альтруизма, мученичества, но сказать о людях, которым так легко было избежать казней и которые не убоялись казней, небытия, что они слабые, лгуны, нужно уже бесстыдство самого Ницше.

В объяснении происхождения долга — ничего, кроме самого крайнего слабоумия и величайшего бесстыдства. Культ предков возник из почитания предков; как ясно — вот как фабрикуются объяснения! Непостижимо, как такому идиоту приписывали остроумие.

ИОАСАФ-ЦАРЕВИЧ И МОГИЛА ЮС-АСАФА В КАШМИРЕ.
НИЦШЕ И МОЩИ ^* 52

(Чрезмерность или недостаточность Истории выражается в мощах?)

На грани знойной, роскошной, смертоносной Индии и холодного, пустынного, мертвого Тибета, между Браминскою Индиею и Буддийским Тибетом помещена могила Асафа, под вечным, под ясным небом. По словам Бернье⁵³, нет в мире ничего столько же прекрасного, подобного Кашмиру, этому маленькому Царю, достойному господствовать всеми этими горами до татар и всеми Индустанами до Цейлона. Недаром Великие Моголы называли Индию земным раем и Джахан⁵⁴ говорил, что лучше потерять все Царство, чем Кашмир. Кашмир — chef d'oeuvre природы, Царь всех царств мира. Природа окружила его неприступными горами, чтобы он мог пользоваться миром, повелевая всем и не повелеваемый никем. Кашмир — это венец (корона) мира; над изумрудами зеленых холмов поднимаются бриллианты ледяных и снежных вершин. Небесный свод — футляр, покрывающий драгоценную корону. Кашмир наделен растительностью тропических и умеренных стран, нет в нем ни змей, ни тигров, ни львов, ни медведей. В Кашмире показывают могилу Моисея, трон Соломона...

Что же значит для нас Кашмир? Кашмирские законы или останки (мощи) Царевича Иоасафа?

Конечно, вопрос о мощах Царевича Асафа для нас неразрешим, но нам важно отношение к мощам и даже вообще к умершим нынешнего поколения как последователей Ницше, так и его очень многих противников.

Ницше требует полного забвения прошедшего для счастия человека, [для] настоящего, не скрывая, что забвение свойственно животным, [и это] он на своем шутовском языке называет «чрезмерностью Истории». Противники его, прикидывающиеся христианами, находят в этом детскую наивность, так что, [выходит], Ницше стал как дитя и, следовательно, достоин вступить в Царство Божие!.. Кто же из этих двух по-видимому лишь противников гнуснее и пошлее: тот и другой забыли, что они сыны и что История есть избиение отцов всегда, а сынов иногда, и забвение Истории есть забвение родителей и предков. Такое понимание Истории есть истинно детское и, следовательно, христианское Раскаяние в поглощении сынами отцов. Из этого опровержения видно, какое победоносное значение имеет слово «Сын». Впрочем, ни сознание сиротства сынов и ни сокрушение об утратах недоступно Ницше, этому ультра блудному сыну.

Не в чрезмерности, а [в] недостаточности Истории как дела заключается несчастие рода человеческого. Для счастия же человеческого рода нужно, чтобы История не превосходила меру силы человека, так же как и Астрономия. Нужно, чтобы была полная соразмерность между поколениями человеческими во времени и небесными мирами в пространстве. К сожалению, Сверхчеловек сознает свой верх над себе подобными, притом гораздо более подобными, чем ему представляется. Он, как сказано было о Фаусте, замечает небольшое несходство и принимает его за превосходство. Смотря на нас, смертных, он поверил, что он бессмертен.

Великая заслуга Ницше, что он призвал к переходу за пределы добра и зла; ошибка же его заключается в том, что вместо древа Жизни он поместил за этими пределами древо смерти. Он чувствовал необходимость для человека чего-то высшего, но выше человеку нужно быть не себе подобных, а выше слепой силы, и возврат необходим, только не трансцендентный, а имманентный.

Какой смысл имеет житие Варлаама и Иоасафа-царевича? Это сказание есть опровержение Буддизма, противопоставление [ему] Христианства. Возвращенное в Индию и за Индию, оно должно служить к опровержению Буддизма. Разведывание мощей Асафа, в житии которого заключается опровержение учения, обожающего ничтожество, бессилие, абсолютную немощь, т. е. Буддизма, которое не обошлось, однако, без реликвий [не дописано.]

ЗАМЕТКИ О НИЦШЕ ⁵⁵

В той сторонке, где еще недавно можно было в грязную погоду, по выражению Гейне, унести полцарства на сапоге, в этой стороне хотя и нет теперь таких царств, но остаются те же пригорки, которые [некоторые] величают горами, те же ручьи, которые им кажутся громадными реками, — в этой земле отставной профессор, поднявшись на высоту, страшно сказать, шесть тысяч футов, почувствовал себя выше человека, даже выше времени, выше всепожирающего Хроноса, т. е. стал не только Übermensch'ем, но даже ÜberСатурном или Сверххроносом. О, Заратуштра, живший у Памира, у этой кровли мира, чем должен тебе казаться этот эпигон, последыш, пыжик, для которого гора в 6 тысяч кажется недосягаемой высоты, который под твоим именем нагородил столько пошлостей? Не поразительно [ли], что этот профессор, ставший выше времени, открыл, что и он, стоящий выше времени, и все люди уже жили бесчисленное число раз и столько же еще будут жить и, конечно, столько же раз умирать, т. е. что все люди, не исключая Überchronos'a, — игрушки времени. Впрочем, как не восхищаться еще раз — да не раз: в 24 года быть приглашенным в профессора классической филологии, таскаться по курортам... [Как не восхищаться, когда,] опьяненный наркотиками новейшего изобретения, ты верхом на символах подлетаешь ко всем истинам.

Впрочем, нет, тебе кажется, что если не всякий человек в отдельности, то, по крайней мере, подобные тебе Сверхчеловеки могут создать себе такую жизнь, какую им хочется, и таковая она и будет повторяться нескончаемое число раз. Неужели это «радостное знание», «утренняя заря» тех дней, которые будут оканчиваться смертными казнями? Заратуштра, который хотел, надо полагать, братства, а не сверхчеловечества, мог надеяться стать выше Хроноса и принудить его возвратить поглощенных им детей.

Ни Ницше, ни сам Соловьев, ни Фауст, так же как и Толстой, не были «сверхфилологами»^*, а были «баричами», белоручками^**, которым возиться с пылью библиотек, с костями и всякими обломками, останками отжившего (Музей) казалось очень низким, и эта четверка спешила туда, «где дышит все жизнию отрадной». Но где же эта страна, где нет смерти, нет трупов?

Эти баричи не любят возиться с материею, потому они всегда мистики. Истинный Сверхчеловек не тот, кто хочет быть выше всех людей, а тот, кто вместе со всеми хочет быть выше слепой природы. Сверхчеловеками могут быть люди лишь в их совокупности.

* * *

«Познай самого себя» послужило разделением на два сословия: помнящих отцов и забывших их, или знающих только себя, т. е. «Я» сделавших центром всей мысли и жизни⁵⁷. С появлением эгоцентрической [морали «познай самого себя»] равно «знай только свое собственное "Я", иначе «знай только себя», в строгом же смысле — «знай исключительно одного только себя». Кажется, только Макс Штирнер был один искренен, последователен. Называя Бога — конечно, одинокого — эгоистом, он себя считает единственным. Потому Ницше нужно считать не последователем, а исказителем Штирнера. Хотя больной декадент Ницше и говорит о «радости бытия, радости быть самим собой, (но. — Н. Ф.) той радости, которая заключает в себе и радость уничтожения»^*. Конечно, с такой утонченностью понимания можно совершенно утратить здравый смысл (лучшим образчиком извращения смысла слов может служить следующее место: «Между тем наука воображает, что она в состоянии не только познать мир, но и управлять им и исправлять его. И в это великое заблуждение почти всегда впадают ученые». Ученые действительно полагают, что они могут управлять миром, разумея под миром физический кабинет, лабораторию. В этом крошечном мире некоторые ученые думают достигнуть управления и, конечно, не достигнут. Но для чего называть лабораторию миром?^** Надо, к сожалению, сказать, что о настоящем управлении природою, как слепою силою, чрез знание (всех разумных существ) или о настоящем знании чрез управление рождающею и умерщвляющею силою для воссозидания и оживления ученые и слышать не хотят. Ученые — такие же блудные сыны, как и Ницше, этот пошлый мистик, и другие философы).

* * *

Наш век, очень мало Исторический, не одному Ницше кажется, а всем кажется «Веком по преимуществу Историческим»⁵⁸.

Мнение Ницше о чрезмерности Истории находит себе приверженцев в среде, ничего общего не имеющей с ницшеанством. Пошлые издевательства очень пожилого, теперь умершего, археолога над «Вечною Памятью». Невинный хамитизм добродушного автора «Древних Христианских Памятников», выразившего простодушно опасение за стеснение живущих умершими, когда услыхал о необходимости превращения нынешнего Именословного синодика в Исторический (дееописательный) и Лицевой на стенах храма, т. е. о первом шаге в деле оживления. Но и Ницше, и его невинные последователи были бы правы, если бы История ограничивалась поминовением словом, книгою и даже всеми художественными способами, тогда, конечно, памятники и кладбища стеснили бы жилища, поминальные трапезы стеснили бы брачные пиры, заботы об отцах ограничивали бы заботу о детях. Но не должно забывать, что чрезмерности Истории или времени соответствует чрезмерность пространства, вселенной (Астрономия). Бесконечности времени соответствует неограниченность пространства, и является Соразмерность (или чрезмерность превращается в соразмерность, которая исцеляет от хронофобии, боязни времени и боязни пространства). Одно и то же нужно и живущим, т. е. неумершим, и умершим. Для первых нужно продолжение жизни, а для последних — ее возвращение. Не было бы противоречия между поминками и брачными пирами в прошедшем, ибо пока существует смерть, возвращение жизни не было бы обеспечено, если бы сыны умерли бесчадны, безбрачно, следовательно. Уничтожьте поминовение, и брак превратится в сладострастие, в возврат к животному.

* * *

Фр. Ницше, этот последний язычник, все упование возлагает на пришествие Антихриста (подобного Цезарю Борджиа, которого он называет антихристом, [2 слова неразб.]), называя это пришествие единственною светлою надеждою нашего времени, когда будто бы христианство изгнало всякую радость⁵⁹. Себя Ницше скромно не считает антихристом. Он изучил, очевидно, классических писателей не умом, но всей душой; он жил классицизмом. И христианство Ницше, по-видимому, отождествляет с идеализмом и стоицизмом. По Ницше, Бог, созидающий мир, остается при идее, а Сын Человеческий, воскрешающий отцов, возвращает им не действительное тело, а призрак.

* * *

Для завершения характеристики Ницше нужно еще сказать, что Заратуштра лжет, когда говорит, что не ищет счастия, а ищет дела⁶⁰. Он проповедник вечного несовершеннолетия человеческого рода с дядьками в виде сверхчеловеков. Жизнь — только школа, в которой большинство остается учениками, не достигшими полного познания, понимания, а наставники остаются непонятыми. Бесконечные же возвраты суть лишь нескончаемый ряд зрелищ или игр (вечная жизнь — бесконечный ряд игр, прерываемых интервалами смерти), и зрители, вечно занятые играми, заслуживают названия не сверхчеловеков, а недорослей.

* * *

Плывя по течению, Ницше воображает, что плывет против течения»⁶¹. Учить наш век эгоизму не безумие ли? В проповедниках альтруизма он, по слепоте, не видит лицемерия.

О ДВУХ РАЗУМАХ. АГНОСТИЦИЗМ ⁶²

«Непознаваемое — вот моя область, оно бесконечно и вечно^*; остальное предоставлю вам», — может сказать Религия; т. е. она ничего не оставляет другим, но что приобретает она сама, если непознаваемое в строгом смысле признать безусловно непознаваемым? Не будет ли тогда религия подобна той магометанской секте, которая из опасения антропоморфизма отказывается приписать Богу бытие? (Не возьмет ли <религия> и несуществующее, и <тогда> скажет: не-существующее — вот моя область, <мое> царство.)

Впрочем, такой раздел между религиею и наукою относится к науке как знанию сословному, знанию без дела. Если же наука станет всеобщим достоянием, если она своею задачею признает регуляцию всей природы, тогда непознаваемое не превратится ли лишь в непознанное? и в непознанном не признаем ли Благое Существо, а себя его орудием?

Теперь же, отказав во всем позитивизму, религия еще легче расправляется с метафизикой. «Непознаваемое, — говорит религия, — я беру в свое владение, и тем более могу сохранить его для себя одной, что могу довольствоваться обожанием его, непознаваемого, как тайны, не стараясь объяснить эту тайну, над чем бьется метафизика».

Полагая пределы познаваемости, т. е. признавая непознаваемость, мы так же можем погрешить против критики, как и признавая непознаваемое познаваемым. В последнем случае мы рискуем бесплодною растратою сил, а в первом случае мы лишаем себя возможного знания, т. е. лишаем себя силы. Что же лучше?

Признание «Непознаваемого» есть уже шаг к признанию мистицизма, который считает восприятие непознаваемого возможным.

* * *

Различие между этими двумя направлениями

... Различие между этими двумя направлениями (идеалистами-мистиками и реалистами) заключается в том, что первые (идеалисты-мистики) могут быть названы «святыми»⁶³. Они одним взмахом крыльев достигают до неба, соединяются с Божеством и, если и признают плоть, то все же считают себя всемогущими по духу. В воскрешении они не нуждаются, потому что бессмертие принадлежит им по праву рождения; они достигают духовной полноты бытия (мысленной) личными силами.

Другие же могут быть названы «грешными». Для них нужно воскрешение, ибо воскрешение есть полное, действительное очищение, — не водою только, а всеми силами природы для восстановления в первобытной чистоте. Сознавая себя грешными, они не могут уповать на свои личные силы, ни пренебрегать другими, а потому и могут действовать общими силами.

Второе направление (те, которые: 1) признают себя грешными, нуждающимися в очищении, и не пренебрегают грешниками; 2) признают себя смертными и нуждающимися в воскрешении; 3) духу не приписывают всемогущества и на свои личные (субъективные) силы не полагаются) — второе направление становится крайностью, когда придерживающиеся его грех не считают пороком, смерть не считают за зло, а разум обращают в слугу чувственных удовольствий.

* * *

Природа, утратившая сознание

Природа⁶⁴, утратившая сознание (эту утрату можно было бы объяснить неисполнением разумными существами своего долга, [долга] сознания и управления слепою силою, или природою), проявляется в непрерывном распадении и падении миров во всей вселенной в ее целости и в конечном падении в каждом из миров в отдельности под видом плутонического, или вулканического, и метеорического процессов, сопровождаемых сотрясениями (трусами). Процессы жизни неорганической и органической в этих распадшихся мирах в целях отделения, освобождения, преодолевая тяготение и возвращаясь [обратно] — по бессилию преодолеть тяготение для объединения распадшихся миров, — не могут достигнуть этой цели, ибо только разумные существа в их совокупности, относясь к своему миру в его целости, могут и сами себя, и свой отдельный мир освободить от уз тяготения и приступить к объединению распадшихся [миров]. Эти стремления к отдалению, к освобождению от прикрепления, к расширению сферы действия, проявляющиеся как в неорганической, так и в органической, как в бессознательной, так и в сознательной жизни, идут и на нашей земле; разумные существа на ней не достигли еще такого понимания, но бессознательно, по-видимому, трудятся над осуществлением этого стремления, хотя бы в виде аэростатов. Организмы, как самочувствующие и самодвижущие, являются средством в этом космическом движении и жизни, окончательная цель которой — достижение самосознания и самоуправления, объединяющего все миры. Органическая жизнь на распадшихся мирах могла проявляться лишь в смене поколений, т. е. в рождении и умирании, в жизни зависимой, лишенной самоопределения, потому индивидуумы умирают, живет лишь род, общее нечувствующее, несознающее пребывает, а единичное умирает. Особь имеет родовое вне себя, полагая его как потомство. Потомство или род, как совокупность или целое, не составляет [продолжение утрачено.]

МЫСЛЬ И СИЛА ⁶⁵

Мнения тех, которые (забывая о единстве человека и природы, забывая, что природа в человеке начинает сознавать себя, т. е. создает себе голову, чтобы управлять собою, внося целесообразность) видят в борьбе разумного существа с неразумною силою борьбу части с целым, очевидно не имеют смысла, ибо целое, от которого отнята часть, перестает быть целым, являются две части: большая и малая. Возражение о несоразмерности также лишено смысла. У человека как разумного существа никакой своей силы нет, — распоряжение, управление силами природы зависит от его понимания. Сравнение же силы понимания с слепыми силами, конечно, уже странно. (Сравнение силы понимания, или разума, с физическими силами — верх нелепости. Мышление, созидающее планы соединения сил и последовательного, планообразного действия, требует минимального расхода сил физиологических. У разума нет силы, а он может управлять всеми силами.) На изобретение динамита потребовалась трата нервной силы такая, что этою истраченною силою соломинку нельзя поднять на один вершок высоты... С другой стороны, человеку приписывается такое могущество, которого он вовсе не имеет, признавая в кабинетных опытах управление природою. Лишь только тогда, когда земля как целое будет управляема человеческим родом в его полной совокупности, только такое управление можно считать началом нормального его отношения к природе. В себе человек — в своей нервной системе — носит образец регуляции вселенной. Естественная задача разумных существ — соединение для повсеместной регуляции слепой силы (а не эксплуатация и утилизация). Что такое регуляция? — Посредствующая, примирительная, так сказать, роль в слепой природе. Различные виды регуляции: 1) Превращение лучеобразной силы (рассеивающейся) в токообразную (по проводникам). 2) Регуляция метеорического процесса. 3) Регуляция трех состояний вещества. Возможна ли регуляция вулканического процесса? Есть ли сходство между метеорическими и вулканическими процессами? С метаморфозою воды в вулканическом процессе соединяются <ли> такие же превращения других веществ? Раскрытие соотношения между метеорическими и вулканическими процессами, <— соотношения, уясняемого,> раскрываемого постоянными и повсеместными наблюдениями, предполагая существование метеорической регуляции. Метеорический процесс надземный и подземный (в коре и под корою земной). Действие пара в атмосфере и внутри земли. Наблюдения и регуляция повсеместного просачивания воды внутрь коры.