Вместо предисловия

Вид материала

Документы

Содержание По тонкому льду Будь свободна, как ветер, как птица Под маской леди Я обманывать себя не стану Нож добыли, им махали

Подобный материал:

• Оглавление з Вместо предисловия, 16.65kb.
• Сжигание отходов и здоровье человека. Краткий обзор (вместо введения и предисловия), 1212.58kb.
• Василию Акимовичу Никифорову-Волгину посвящается Вместо предисловия сказка, 2696.41kb.
• Вместо предисловия, 850.61kb.
• Литература вместо предисловия, 605.49kb.
• Источниковедение в век компьютера (вместо предисловия), 1388.68kb.
• Литература вместо предисловия, 628.96kb.
• Содержание: Вместо предисловия, 860.74kb.
• Вместо предисловия, 298.02kb.
• Валентин соломатов, 1718.67kb.

ПО ТОНКОМУ ЛЬДУ

По мере приближения к пенсионному возрасту, дядя все чаще стал поговаривать о возвращении в родную деревню.

— Знаешь, Витька, — говорил он, пуская в потолок сигаретный дым, — стоит мне только закрыть глаза, как вижу свое село. Немало я хлебнул там горя, но были ведь и светлые дни.

И дядя начинал вспоминать свое детство, когда они с сестрой — моей матерью, рано лишившись отца, терпели нужду и лишения, а повзрослев, играли в лапту, пели под балалайку частушки.

— Как будто все вчера было, — раздумчиво продолжал он. — Вроде еще и не жил, а уже с ярмарки еду. Это ж надо, как время летит.

Мы с дядей и тетей Стеней не теряли связь со своим селом, постоянно переписывались с родственниками и знали все, что происходит в родных пенатах.

В одном из писем моя мать сообщила, что бабушка Анна стала чувствовать себя неважно, и дядя принял окончательное решение.

— Все, Витька, мы собираемся домой, — заявил он. — Не могу бросить свою мать на произвол судьбы. Да и твоей матери тяжко там приходится, двое бабушек на ее плечах.

В мехцехе, узнав о том, что дядя решил уволиться, стали его отговаривать.

— Опять ты, Петрович, в дыру лезешь, — говорил Петр Сергеевич Гладырев, — зачем тебе увольняться? Поезжай, навести мать, родных и возвращайся. Тем более, квартиру тебе здесь обещают выделить.

— Ты, Петрович, — вмешался в разговор Валентин Воронов, — напоминаешь мне того охотника, который, увидев дыру, засунул туда голову. Подошли его приятели, а головы-то уже нет. Стали судить-рядить между собой, была ли вообще-то у него голова. Одни говорят, что была, другие, наоборот, отрицали, поскольку, если бы она была на плечах, он не стал бы совать ее в дыру. Пришли с таким вопросом к жене, а она и сказала: точно не помню, была или нет, но вот шапку он носил регулярно.

— Да ладно вам, мужики, — сказал подошедший к ним Леонид Тихонович Травников. — Раз человек решил, значит, так надо. Чего зря слова тратить?

Незадолго до отъезда дядя, тетя и я собрались на семейный совет.

— Ну что, Витька, — начал разговор дядя, — мы вот тут посоветовались и решили, что ты пойдешь жить в общежитие. Хотели тебя в своей комнате прописать, но не стали. Останешься тут один, соблазны всякие пойдут, неизвестно, чем это обернется. Ты вон какой прыткий стал, уже по девкам начал бегать, захомутает какая-нибудь краля, женить на себе задумает, а тебе еще в армию идти надо.

— Ты уж, Витя, не обижайся на нас, — сказала тетя Стеня. — Правильно говорит Егорка. Привыкай к самостоятельности.

Распрощавшись со мной, дядя с тетей уехали, а я перебрался в общежитие, которое находилось на окраине города с поэтическим названием Зеленый городок. Эта городская окраина была заселена в основном рабочим людом, трудившемся на различных предприятиях. Помимо современных зданий здесь стояли оставшиеся еще с военных времен бараки, между ними находилась танцплощадка, которая представляла собой деревянный помост с ограждением вокруг. Сюда вечерами стекалась молодежь со всех близлежащих общежитий.

Привыкший не думать о хлебе насущном под опекой тети Стени, я сначала испытывал определенный дискомфорт. Но постепенно освоился со своим новым положением, благо рядом находилась столовая. А стирку белья взяла на себя за определенную плату старшая по общежитию тетя Фрося.

Меня как комсомольца привлекли к общественной работе, куда я вовлек троих своих соседей по комнате — Геннадия Горшкова, Вальку Рогова и Витьку Лосева. Рядом с нашим двухэтажным общежитием, где проживали работавшие в УНР-234 строители, стояло такое же здание, в котором жили девушки из треста «Стройдеталь-70».

Наше мужское общежитие считалось «трудным», в нем отмечались случаи и пьянства, и хулиганства, и картежной игры. За исключением нескольких человек — учащихся школы рабочей молодежи, жильцы в свободное время ничем полезным не занимались. Пришедшая к нам новый воспитатель Мария Михайловна Вахлова предложила мне возглавить культбытсовет. С помощью привлеченных ребят мы создали кружки художественной самодеятельности, куда пригласили девушек из соседнего общежития. Затем совместно с ними провели старинный русский праздник — проводы зимы, который закончился традиционными блинами.

Моя работа была оценена по достоинству. На доске почета «Лучшие люди общежития» появилась моя фотография.

Как-то летним вечером на танцплощадке я встретил работавшего в нашем мехцехе Александра Балакина, который пришел сюда со своей девушкой Соней. Видя, каким завистливым взглядом я провожаю танцующих пар, Соня сказала:

— Хочешь, Виктор, научу тебя танцевать?

— Конечно, — ответил я. — Только не знаю, получится ли?

— Получится, — заверила она.

Через несколько дней я, хотя и не совсем уверенно, уже двигался по деревянному настилу танцплощадки.

Все шло хорошо. С детства не любивший драк, я старался не вмешиваться во вспыхивающие споры, которые заканчивались иногда потасовками, а то и поножовщиной. Я всегда помнил слова бабушки и матери, говорившие мне, что если ты не будешь никого трогать, то и тебя никто не заденет. Но однажды у танцплощадки ко мне подскочил тщедушный, невысокого роста паренек и протянул руку.

— Дай закурить?

— Не курю, — ответил я.

Не говоря больше ни слова, он ударил меня в лицо и юркнул в группу стоявших ребят.

— За что? — сказал я, направляясь к ребятам, но они стеной загородили паренька.

На помощь мне подоспели ребята из нашего общежития. Назревала драка, и тогда я предложил своему обидчику выйти со мной «один на один». Тот, видя мой решительный боевой настрой, стушевался и, смешавшись с толпой танцующих, исчез. Для меня это стало хорошим уроком, я понял, что никогда нельзя давать себя в обиду.

Живя в общежитие, я не забывал о неудачном романе с Таней Саитовой, и потому старался не завязывать постоянных длительных знакомств с девушками. «Зачем обременять себя такой обузой? — думал я. — Не лучше ли обходиться легким флиртом, погулял, проводил и никаких обязательств».

Как-то в столовой я познакомился со стоявшей на раздаче девушкой по имени Фира. Был сильный мороз, и вечером я вызвался проводить ее до дома. Опускать шапку на уши мне показалось зазорным, и, как истинный джентльмен, геройски шагал рядом с ней. А когда зашел в подъезд, то мои уши превратились в деревянные стойки. После этого я целую неделю ходил с распухшими, похожими на кисель ушами. Сейчас, они даже в легкий мороз постоянно напоминают мне о том случае.

Легко знакомясь с девушками, так же легко, не испытывая особых угрызений и страданий, разрывал с ними отношения.

Тогда мне почему-то запали в душу стихи, которые я прочел на одной из открыток:

Будь свободна, как ветер, как птица,

И останься свободной всегда.

Будь себе и раба, и царица,

Но другим быть рабой — никогда.

И хотя эти слова относились к девушкам, я почему-то старался примерить их к себе.

В один из воскресных дней живший рядом с нашей комнатой Аркашка Либенецкий пригласил меня с собой в соседнее общежитие, где жила его девушка Маша. В ее альбоме, который она показала, меня заинтересовала одна фотография. На ней была изображена девушка с круглым, симпатичным лицом, высокой грудью и оригинальной прической.

— Это моя подруга, — заметив мой любопытный взгляд, сказала Маша. — Хочешь познакомлю? Правда, живет она в Пермской области, но я дам тебе адрес, будешь с ней переписываться, глядишь, понравитесь друг другу, встретитесь.

Я согласился. В одном из писем послал ей свою фотографию. Недели две спустя ко мне в комнату зашел взволнованный Аркашка.

— Пойдем, Витька, твоя заочница приехала, у Машки сидит.

Войдя в комнату, я обомлел. Навстречу мне поднялась дородная, с длинным тонким носом и большими, торчащими из-под волос ушами девица. Плоскогрудая, она, как удав на кролика, смотрела на меня, а я, словно выброшенная на берег рыба, долго хватал ртом воздух. Наконец, справившись с оцепенением, взял её протянутую веснушчатую руку.

— Тая, — сказала она, растянув в улыбке свои тонкие губы, обнажив при этом редкие зубы.

Немного посидев и успокоившись, я сказал дрожащим голосом:

— Вы тут посидите, а я в магазин за вином сбегаю. Надо же отметить нашу встречу.

Выйдя на улицу, я рысью побежал к жившему неподалеку моему наставнику Павлу Троицкому.

— Что стряслось? — с порога спросил тот. — На тебе лица нет.

Я рассказал эту историю, и он вместе с женой Надей, схватившись за живот, хохотал до слез.

Целый день я просидел в их квартире, боясь, что меня будут разыс­кивать.

Встретивший меня позднее Аркашка сказал с обидой в голосе.

— Ну, ты что же подвел, мы тебя так ждали.

— Знаешь, Аркашка, я свое мужское достоинство не на помойке нашел.

Как выяснилось потом, Маша дала адрес не той девушки, что на фотографии, а совершенно другой, надеясь, что она сумеет завоевать мое пока еще никем не занятое сердце.

Тогда-то я и оценил по-настоящему мудрую прозорливость дяди, решившего не оставлять меня одного в барачной комнате. Случись эта история, я, как бык на привязи, был бы прижат к стенке и вряд ли сумел бы вырваться из цепких рук этой засидевшейся, видимо, в невестах девицы.

Унаследовав, по всей вероятности, романтический характер своего дяди, я нередко попадал впросак. Так, познакомившись с девушкой приятной наружности, стал с ней дружить. Но однажды, на свою или на ее беду рассмешил каким-то анекдотом и с удивлением заметил, что при смехе у нее обнажаются крупные, шишкообразные десны. Я оторопел и думал только о том, как бы быстрей проводить ее до дома.

В другой раз черноглазая, цыганского вида замужняя женщина, жившая на окраине Уралмаша, пригласила меня погулять в близлежащем лесочке. Сказав, что ее муж уехал в деревню на сенокос, она, забежав в дом, принесла мужнин пиджак и накинула его мне на плечи. Необъятные размеры этого пиджака, рукава которого спускались чуть ли не до земли, повергли меня в шок. В голове вертелась одна мысль: если этот гигант внезапно вернется, то он задавит меня как куренка. А после первого поцелуя я почувствовал, как в мои почти что девственные губы вонзились острые иглы. Судя по всему, эта дама брила усы, и мне почему-то сразу вспомнились слова из популярной в то время песни:

Под маской леди

Краснее меди

Торчали рыжие усы.

Распрощавшись со своей знакомой, я заторопился домой.

В общежитии я подружился со многими ребятами. Это были разные по характеру, манерам и стилю поведения люди. Каждый из них имел свое жизненное кредо, определявшее отношение к окружающей действительности. Лиричный, мягкотелый Сашка Лагозин. Эгоистичный, грубый по натуре Витька Матвеев. Добродушный, дотошный, работавший со мной в мехцехе Лева Байкович. Равнодушный ко всему, меланхоличный Ваня Холодов. Наивный Витька Лосев. Щеголеватый Женька Новиков, прозванный франтом. Дерзкий, решительный Мишка по кличке Хохол. Поведение этих и других проживающих со мной в общежитии парней накладывало отпечаток и на мой характер. Выросший в семье, где не было постоянного мужского влияния, я тянулся то к одному, то к другому своему сверстнику. Для меня был интересен каждый из них, со своим миром вкусов и взглядов.

Особенно близкие отношения у меня установились с Женькой Добровольским, которого подселили к нам в комнату. Круглолицый, невысокого роста, плотного телосложения, Женя был родом из Ленинграда. Пережил блокаду. Отец его погиб в годы войны, мать умерла от голода в блокадные дни. А он, отслужив армию, оказался в Свердловске. В Ленинграде у него осталась любимая девушка, о которой он часто вспоминал.

— Ты знаешь, Витька, какая это девушка? — мечтательно говорил он, хлопая длинными ресницами. — Богиня, неземной красоты. Только вот рассорился я с ней, да и махнул в Свердловск. А вернуться обратно гордость не позволяет. Может в чем-то и сам виноват, да только первого шага не могу сделать.

Женя работал электриком в жилищно-коммунальной конторе, где его опекала работница этой конторы Домна Ивановна. Находясь на содержании этой стареющей, но еще молодившейся дамы, Женя не очень часто появлялся в общежитии. Но когда приходил, мы часами вели с ним задушевные беседы. Мне случайно удалось приобрести томик стихов популярного тогда Сергея Есенина. На нас, привыкших жить в узде идеологических запретов, стихи скандального поэта произвели сильное впечатление.

Я обманывать себя не стану,

Залегла забота в сердце мглистом —

Отчего прослыл я хулиганом,

Отчего прослыл я скандалистом, —

читал нараспев Женя. Он явно старался подражать этому полюбившемуся ему поэту, и, приходя иногда навеселе, пытался с кем-нибудь повздорить.

В последнее время Женя все чаще стал появляться в общежитии в нетрезвом виде, устраивая шумные дебоши. Мои уговоры действовали на него не всегда, и, впадая в ярость, он мог порвать на себе рубаху, или, подняв над головой стул, разнести его вдребезги. Появлявшаяся словно из-под земли Домна Ивановна иногда уводила его с собой, но это не всегда ей удавалось. Тогда он просил меня сопроводить его на почту, чтобы позвонить своей любимой девушке.

В один из таких дней Женя устроил на почте шумный скандал, разбил телефонный аппарат, и, выйдя на улицу, отбросил далеко от себя телефонную трубку. С большим трудом успокоив, я проводил его в общежитие. Спустя полчаса появился участковый уполномоченный и отвел нас в отделение милиции. Там настолько раздули происшествие, что даже пытались завести на нас уголовное дело, обвинив чуть ли не в попытке ограбления почты. Разобраться во всем помог начальник отделения, майор милиции, фамилию которого я не помню. На Женю наложили штраф, а майор долго беседовал со мной.

— Ты, Дворянов, — говорил он, — будь впредь более осторожным. В твоем возрасте залететь куда не следует можно дважды два. Жизнь, как тонкий лед, ступишь не туда и провалишься, а вылезти бывает, ой, как трудно.

Слова этого мудрого майора я запомнил надолго, но жизнь еще не раз бросала меня на «тонкий лед».

Женя все-таки уехал потом в Ленинград, и о дальнейшей его судьбе я ничего не знаю. А на моем пути встретился Толя Грехов, который работал электриком нашего строительного управления. Эрудированный, начитанный, Толя был со мной примерно одного возраста. Свердловчанин, живший в частном секторе со своими родителями, Толя отличался интеллигентными манерами. Познакомились мы с ним в мехцехе, куда он, работавший на другой стройплощадке, заглянул по какому-то делу. Быстро найдя с ним общий язык, мы время от времени стали встречаться.

К тому времени у меня уже сформировались черты самостоятельного юношеского максимализма. Окончательно освободившись от пут деревенского мышления, я почувствовал себя уже более уверенно, готовым постоять за себя и за других. Несколько раз принимал участие в случайно возникавших потасовках. Унаследованная, видимо, от прапрадеда цыганская кровь давала о себе знать.

Ходивший с нашей компанией Мишка Хохол, отличавшийся особой дерзостью, не раз говорил мне:

— Ты, Витька, парень надежный, с тобой можно хоть куда, не подведешь. А главное, у тебя есть хватка, если что задумал, не отступишься. Только запомни, не жди, когда тебя ударят, если видишь, что надвигается опасность — бей первым. Это уже девяносто процентов успеха.

Как-то мы в очередной раз встретились с Толькой Греховым. Разгоряченные винными парами, направились в женское общежитие, стоявшее на улице Краснофлотцев. Жажда романтических приключений привела нас в заполненный до отказа красный уголок, где было немало пришедших в гости к девушкам парней. Слово за слово, и несколько ребят, окружив нас в кольцо, попытались пустить в ход кулаки. Толя был страстным охотником и всегда имел при себе охотничий нож. С криком «порежу, гады» он выхватил его из кармана, и парней как ветром сдуло. Довольные собой, мы спокойно, как ни в чем не бывало, уселись смотреть телевизор. Но кто-то из девушек успел позвонить в милицию, и вошедшие в комнату два милиционера пригласили нас пройти в машину. По дороге Толя как-то сумел выбросить нож, и по прибытию в милицию никаких вещественных улик у нас не нашли. Тем не менее нас всю ночь продержали в милиции. Утром о происшествии сообщили по месту нашей работы, предписав обсудить поведение в трудовом коллективе. Пришедший за нами в милицию Толькин отец, Федор Михайлович, долго стыдил нас. Работал он в бухгалтерии стройуправления, и ему было вдвойне стыдно за своего единственного сына.

— Как же вы могли, ребята? — вздыхал он, то и дело затягиваясь папиросой. — Ведь это же, как пить дать, тюрьма, не иначе.

— Да мы не виноваты, — оправдывался Толька, — на нас напали, мы вынуждены были защищаться.

На следующий день в мехцехе состоялось собрание. Председательствующая на нем начальник отдела кадров Галина Филипповна Банных предоставляла слово собравшимся механизаторам, и они, осуждая нас, в то же время в один голос заявляли:

— Работники они хорошие, исправятся. Случайность это, с кем не бывает. Молодые еще, все впереди.

Подхватив последние слова, Валька Воронов, как всегда, шутливо заметил:

— У них не все впереди, а уже все спереди. Это, конечно, недостаток, но и он со временем проходит.

Собрание единогласно решило взять нас на поруки. А на следующий день в коридоре строительного управления появилась карикатура, изображавшая нас в виде хулиганов, размахивающих предметом, похожим на нож. Под ней были такие слова, сочиненные, как мы позднее узнали, главным механиком стройуправления Валерием Михайловичем Бурьковым:

Нож добыли, им махали,

В общем, все же их забрали.

Просидели только сутки,

Слез пролили — плавай утки.

Грехов Толя — хулиган.

И Дворянов — хулиган.

Как не стыдно только вам?

Мы не особенно стыдились этой едкой карикатуры. Единственное, что нас обижало, это не совсем объективное отражение происшествия. Слез мы в милиции не проливали, а наоборот, вели себя геройски, не сознавая, конечно, в тот период, какой исход мог ожидать нас.

Секретарем комсомольской организации нашего стройуправления был Владимир Моисеевич Клецман, работавший инженером производственно-технического отдела. С ним у нас установились доброжелательные отношения. Умный, проницательный, он никогда не читал поучительных нотаций, но всегда умел затронуть нужную струну. Иногда Владимир Моисеевич давал мне какие-нибудь поручения, зная, что я его никогда не подведу, сделаю все как надо.

— Ты, Дворянов, не старайся выглядеть хуже, чем на самом деле, — говорил он. — В тебе много напускной бравады, мальчишества, но душа-то у тебя добрая, отзывчивая.

К тому времени я отпустил себе маленькие усики, покрасил их в черный цвет, из ворота распахнутой рубашки у меня всегда выглядывала неизменная тельняшка. Это придавало мне бесшабашный, самоуверенный вид. Накануне какого-то дня «красного календаря» в стройуправлении состоялся праздничный вечер. В красном уголке, как тогда было принято, накрыли стол, уставленный вином и различными яствами. Песни и танцы были в полном разгаре, когда вдруг неожиданно в углу зала возник какой-то шум. Подойдя туда, я увидел, как захмелевший огромный детина, кровельщик Федя по прозвищу Молдаванин держал за ворот Владимира Моисеевича Клецмана и наносил ему удары.

— Еврейский выкормыш, — кричал он. — Я тебя урою.

Я не знал, из-за чего возникла ссора, которая переросла в драку, только явственно видел бледное растерянное лицо Владимира Моисеевича. Оттащив в сторону разъяренного, размахивающего руками Федьку, я вызвал его в коридор. Вот тут-то и пригодились мне наставления Мишки Хохла, неоднократно советовавшего бить первым. Не дав Федьке опомниться, я резко ударил его в скулу. От неожиданности тот растерялся и, как мне показалось, чуточку протрезвел.

— Ты за что поднял руку на нашего комсорга? — наступал я на обидчика. — Хочешь иметь дело со мной?

Резко, с металлом в голосе, я напирал на него, но в подсознании меня не покидала мысль, что если этот здоровенный мужик начнет мутузить, мне несдобровать. Но его, видимо, напугал мой геройский блатной вид, и он только бессвязно бормотал:

— Да он, знаешь, с нарядами, зарплатой напутал.

— Здесь не место и не время разбираться, а сейчас тебе лучше уйти отсюда, — не теряя самообладания, сказал я.

Федька ретировался, и конфликт был исчерпан.

В конце вечера ко мне подошел Владимир Моисеевич.

— Ну, Дворянов, спасибо тебе, что выручил, век не забуду.

А я, еще раз вспомнив Мишку Хохла, понял, что дерзость и смелость, если они оправданы, иногда помогают выйти из, казалось бы, самых безнадежных ситуаций.

Вскоре меня из мехцеха перевели на строительство завода ячеистых бетонов. Эта стройка считалась комсомольской, здесь работало много молодежи. Как-то, обходя свое хозяйство, включавшего в себя несколько растворонасосов, электроподъемников да временно подвешенных кабелей и проводов, я обратил внимание на одну подсобную работницу. Синий, заляпанный краской и раствором комбинезон не портил ее узкой в талии фигуры. Широко раскрытые глаза и четко очерченные полные губы придавали ее лицу удивленное, любопытное выражение. Познакомившись с ней, я пригласил ее в кино. Звали ее Галя по фамилии Амент. Немка по национальности, она приехала на комсомольскую стройку с Волги. Как всегда в подобных случаях, напустив на себя солидный вид, я говорил, что уже отслужил в армии, осталось только начать семейную жизнь.

Добрая по натуре, Галя, жившая в общежитии на соседней улице, вечерами приносила мне ужин и, видимо, рассчитывала, что мы поженимся. Но шила в мешке не утаишь, и кто-то ей сказал, что мне еще предстоит служба в армии, и эта перспектива охладила ее пыл. Галя как-то внезапно пропала, и позднее я узнал, что она, уволившись, уехала в родные места искать свое женское счастье. В память о ней у меня остались лишь фотографии, на которых мы, молодые и чуточку наивные, сидим рядом.