Николай Фёдорович Фёдоров письма н. Ф. Федорова печатается по

Вид материала

Документы

Содержание Н. ф. федоров — е. с. некрасовой 2 декабря 1903. Москва 4 декабря 1903. Москва Н. ф. федоров — с. п. бартеневу Н. ф. федоров — н. п. петерсону Письма н. ф. федорова В. С. Борисов. Адреса Н. Ф. Федорова).

Подобный материал:

• Николай Фёдорович Фёдоров статьи о разоружении и умиротворении печатается, 1908.43kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров самодержавие печатается, 1286.35kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров (1828 или 1829—1903), 43.95kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров статьи религиозного содержания печатается, 1471.59kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров статьи философского содержания печатается, 3314.73kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров статьи о литературе и искусстве печатается, 2686.61kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров, 222.28kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров библиотеки и музейно-библиотечное образование печатается, 30.42kb.
• В «Приложении» к Т. Iv наст изд помещен целый ряд материалов лиц из окружения Н. Ф. Федорова, 3417.57kb.
• Николай Федорович Федоров: спасение как философия "общего дела" По материалам доклад, 367.54kb.

Н. Ф. ФЕДОРОВ — Е. С. НЕКРАСОВОЙ ¹

1.

6 апреля 1880. Москва

Написал к Вам, глубоко и искренно уважаемая Екатерина Степановна, до десятка писем — Вы можете видеть их, если пожелаете, — но послать не решился. Теперь же скажу то же самое в двух, трех словах, только примите их буквально, во всей силе их значения. Скажу прямо, что питаю к Вашей личности беспредельную, исключительную привязанность. Предан Вам всем сердцем, всею мыслею, всею душею. Во всем этом, надеюсь, Вы убедитесь, как только перемените гнев Ваш на милость, о чем я и умоляю Вас. Невыносимо больно мне видеть Вас недовольною, а еще больнее вовсе не видеть Вас.

Искренно преданный Вам

Николай Федоров.

Буду надеяться, что Вы не оставите письма моего без ответа².

6 апреля 1880.

2.

5 февраля 1903. Москва³

Глубокоуважаемая

Екатерина Степановна

Из письма г. Станкевича видно, что издание, требуемое Вами, можно видеть в Библиотеке Исторического Музея⁴. В Архиве М<инистерства> И<ностранных> Д<ел> его нет. Очень сожалею, что никак не мог достать самой книги.

Свидетельствую мое глубочайшее почтение Анне Степановне⁵. Желаю всяких благ.

Готовый к услугам и глубо<ко> уважающий

Н. Федоров.

5 февраля 1903 года.

3.

2 декабря 1903. Москва⁶

Глубокоуважаемая

Екатерина Степановна,

Сколько я помню, в письмах из Avenue Marigny, помещенных в «Современнике» [в] 1847 году, говорится о выезде Герцена из Москвы. «Мы расстались в Черных Грязях на белом снегу» — было сказано в первом письме⁷. Селенье «Черные Грязи» находится в 30 верстах от Москвы на Московско-Петербургском шоссе. Железная Московско-Петербургская [дорога] тогда еще не была окончена, а Варшавская еще и не начиналась.

Из Москвы в Петербург на почтовых можно было проехать в три дня. В письмах из Avenue Marigny, перепечатанных за границею под названием Писем из Франции и Италии (1855), кажется, говорится о тех трудностях, с которыми было сопряжено в то время получение заграничного паспорта⁸. Правила о заграничных паспортах находятся в 14 м томе Свода законов изд<ания> 1842, как ближайшего к 1846 году⁹. В уставе о беглых под статьями 406 и 409 делаются ссылки на особые узаконения о выдаче паспортов людям, состоящим под надзором полиции. Касаются ли эти узаконения Герцена, я не знаю.

В Архиве М<инистерства> Иност<ранных>Дел в Москве сведений о выдаче Герцену заграничного паспорта нет и дела, сданные в Московский Архив, кончаются 1830 годом. Если Вам будут нужны справки в Своде законов изд<ания> 1842 г. и Полное собрание законов¹⁰, то эти издания имеются в нашем Архиве.

Свидетельствую мое глубочайшее почтение Анне Степановне.

Готовый к услугам

Н. Федоров

2 декабря 1903 г.

Достаточно ли будет Вам этих сведений?

4.

4 декабря 1903. Москва

4 декабря 1903

Глубокоуважаемая

Екатерина Степановна

В прилагаемом при сем «Указателе Материалов по Истории почт в России»¹¹, м<ожет> б<ыть>, найдутся нужные для Вас сведения. Лучше же всего посмотрите недавно изданное к столетию Учреждения Министерства сочинение под названием «Министерство Внутренних Дел» 1802—1902 год. В 3 ей части есть особый отдел Почта и телеграф. Отдел 1 й Почта (123 страницы в большой лист). Тут и формы подорожных, рисунки почтовых экипажей того времени, почтовых станций...¹² Свидетельствую мое глубочайшее почтение Анне Степановне.

Готовый к услугам

Н. Федоров.

Н. Ф. ФЕДОРОВ — С. П. БАРТЕНЕВУ¹³

Между 10 и 24 декабря 1895. Москва

В вашем, по внешности прозаическом, а внутренно глубоко поэтическом произведении я вычитал призыв и к людям светским, явно (открыто) отвергающим будущее «Царство мира и жизни», и к духовным, лицемерно признающим его, к военным, как будто явно немирным, и к гражданским, притворно лишь мирным. И наконец оно, ваше слово, по-светскому поэтическое, а по-духовному пророческое, могло быть обращено и к той власти, которая поставлена выше этих враждебных сословий для их, конечно, примирения, поставлена Богом Триединым, как образом единодушия и согласия, Божеством, жизнь творящим и смерти не создавшим, поставлена в умерших отцов место над сынами блудными, забывшими и близких и дальних своих предков (в этом и заключается смысл таинства венчания на царство мира сего).

Не без основания я сознал, что в вашей прозе заключается не только поэзия, но и пророчество. Вы не читали сочинения, которое занимается и вопросом, во-первых, о причинах неродственных и небратских отношений между людьми и о средствах восстановления братства, во-вторых — о причинах неродственных отношений природы к нам и о средствах обратить природу, эту силу слепую, в орудие братства сынов¹⁴, почувствовавших, наконец, во всей силе ту утрату, которую они понесли в смерти отцов. (Конечно, трудно представить, чтобы нынешнее поколение могло почувствовать такую скорбь.) Не читав этого сочинения, вы, однако, обращаетесь, во-первых, к миру взаимной вражды (небратских отношений), вычисляя его преступления из-за людской косности и невежества, и предсказываете ему конец. Во-вторых, обращаетесь к силе слепой, еще не управляемой разумом, и предсказываете (видите), что этот гнет не будет вечен. Пророчество есть даже ваш недостаток. Настанет (грядет) час, говорите вы, когда люди выполнят волю Бога (выполнят все вместе, в совокупности и многоединстве, в братстве по образцу, в Триедином Боге заключающемуся), Бога миротворящего, смерти не создавшего, ибо чем можно угодить и уподобиться Богу, не терпящему смерти, как не возвращением жизни тому, что погибло благодаря нашему невежеству, нашему бездействию или при нашем содействии. Но час не настанет, время не приблизится, если мы останемся неподвижны. Ничего не сделается, если мы останемся в бездействии. Предсказывать можно злое, конец мира, как следствие нашей розни. Доброе можно лишь делать, направлять. Потому-то нет и в Евангелии предсказания о том, что будет, если воля Божья будет исполнена.

Вы сами, конечно, понимаете невозможность предсказывать добро, и потому заменяете пророчество горячим призывом. Пора! Пора! — восклицаете вы. Пора, потому что средства земли истощаются, а населением она близка к переполнению, благодаря чему ценность жизни падает больше и больше^, вражда усиливается, а любовь иссякает. Не нужно верить тем, которые говорят, что война между цивилизованными [народами] невозможна (Соловьев)¹⁵. Нужно особенно бояться тех, которые, проклиная войну внешнюю, употребляют все усилия возбудить войну внутреннюю (Толстой)¹⁶.

Тихий и мирный призыв Владимира Александровича¹⁷ у вас заменяется бурным и шумным. Конечно, то и другое необходимо.

Созерцание дня желанного, дня светлого действует успокоительно и призыв производит тихий и мирный. Представление тех ужасов, которые обрушатся на человеческий род в том случае, если объединение не состоится, вызывает пышный и шумный призыв. Не [только] будущее, но и настоящее не может не вызвать бурного призыва: с одной стороны — мир закоренелого коснения, грубейшего невежества, взаимной злобы, а с другой стороны — тот же мир как громадная, опьяненная играми и забавами толпа, в постоянной бессмысленной борьбе за мануфактурные игрушки ослабляющая и истребляющая друг друга, отдает себя тупо, слепо в жертву бесчувственной, умерщвляющей силе природы.

Для пробуждения коснеющей толпы недостаточно церковного пения, камерной музыки. Автор бурного призыва находит, очевидно, недостаточным хоровое пение и камерную музыку. Он хочет соединить вместе храмовую музыку и полевую, военную, для пробуждения толпы и отвлечения ее от ребяческих забав, чтобы привести эту толпу к зрелому возрасту. Такая вот громоносная музыка должна разлиться по всему лицу земному, чтобы возвестить миру благую весть спасения, всемирного родственного объединения всех живущих для воскрешения всех умерших на всей земле как одном великом кладбище. Пасхальная полночь в московском Кремле есть лишь слабый намек на эту всемирную утреню светлого дня воскресения. Далее наш автор увлекается бурным стремлением и желает искру благовеста воскресения раздуть в такое пламя, которое охватит пожаром всю вселенную. Правда, автор думает сжечь мир косности, невежества, но эти грехи, как отрицательные величины и как ничто¹⁸, гореть не могут, к горючим веществам не принадлежат. Слепая сила сама себя уничтожает, а разумное существо призвано спасти мир, обращая разрушение в воссоздание.

Строки о пожаре, так же как и о Царстве Божием, омываемом потоками воли, представляют собой выражения неточные.

Н. Ф. ФЕДОРОВ — Н. П. ПЕТЕРСОНУ¹⁹

Октябрь 1901. Москва Черновое

Статьи старого семинариста (П. Ц.), сопровождаемые Вашим молчанием, получил и пришел от них в самое крайнее раздражение, и особенно от второй. Молчание же Ваше, как знак согласия с П. Ц., меня нимало не возмутило и совсем не удивило. Вам, конечно, непонятно, как тяжело слышать насмешки над воскрешением и поругания Св. Троицы и не иметь ни малейшей возможности дать ответ на них этому ослу. Семинарист издевается над могуществом детской чистоты и кротости, возвращающей жизнь отцам, издевается над воскрешением как произведением детской чистоты. Не трудно отвечать, что для воскрешения всеоб<щего> нужно кротость голубиную соединить с мудростью змеиною, т. е. нынешнею зловредною наукою, конечно прикладною^, удовлетворяющею скорее похоти и зверству, индустриализму и милитаризму. Под влиянием же детского чувства, любви к родителям похоть рождения и зверства разрушения превращается в чистую радость воссозидания и оживления.

А каково слышать, когда нашему образцу объединения разумных существ для воскрешения семинарист дает такое подобие, которое ему противоположно. Кислород и азот — два безжизненные тела, хотя и рядом лежащие, но взаимно чуждые друг другу, составляя смесь, должны изображать сына и отца, их личности, а слияние этих тел, при коем они теряют свою особность (личность), изображает единство. Искра же, производящая это уничтожение личностей, есть подобие не злого, а святого духа!²⁰ Истинное подобие Триединому может быть дано не соединением мужа и жены для рождения, а в соединении сынов и дочерей для воскрешения.

Только не имеющий ни малейшего понятия о символизме может называть символическим изображение действительности, которую мы открываем в любящей душе Сына Божия, живущей представлением Бога-Отца, находим это самое [представление] в самих себе. Вскрывая душу, мы показываем, что в ней есть, — это иконопись чисто историческая, иконопись внутренней Истории души, усвояющей христианство. Образ Софии — Премудрости Божией Киевского извода представляет такой же способ или прием изображения: Христос в лоне Богоматери. Предмет мысли Богоматери и есть Христос. Такое именно изображение и служило печатью Московских патриархов, как можно видеть в Титулярнике²¹ (Успенский²² обещал мне снимок). Такое же изображение Софии премудрости Божией на печатях Великого Новгорода. Это единственный способ изображения, которым Христианство выразило себя как Премудрость. Все храмы Софии, начиная от Константиновского, были лишь киотами этой иконы. В Константиновской «Софии» было 427 статуй. Грегоровиус²³ называет этот храм Музеем, а вернее — Пантеон. Парфенон из храма земной Мудрости, Афи<ны>, был, как полагают, превращен [в храм] Божественной Премудрости, Софии. Аввакум, впрочем, справедливо осуждал изображение на иконе Благовещения Богоматери с Сыном Божиим в недре, называя [Ее] чреватою. Изображение же в лоне Сына Божия, как и у всех сынов человеческих в сердце, Бога отцов есть изображение величайшей нравственной Мудрости (Супраморализма). В иконе-картине Первосвященнической Молитвы и изображен Супраморализм. Потому-то прежде следовало издать Супраморализм (его формулу) и два имморализма, а потом уже и Икону Пер<восвященнической> Молитвы²⁴.

КОММЕНТАРИИ

——————————————————————

ПИСЬМА Н. Ф. ФЕДОРОВА

В данный раздел включены все разысканные к настоящему времени письма Н. Ф. Федорова.

Основной массив этих писем составляют письма к Н. П. Петерсону и В. А. Кожевникову. Они хранятся в ОР РГБ в личном фонде Петерсона (ф. 657). Там же находятся отдельные письма Федорова к другим лицам из его окружения — Ю. П. Бартеневу, И. А. Борисову, Г. А. Джаншиеву, И. А. Линниченко, В. С. Соловьеву, Н. И. Стороженко, С. С. Слуцкому и др. (преимущественно черновики), а также копии писем мыслителя к митр. Антонию (Храповицкому), Н. Я. Пясковскому, В. Я. Симонову. Несколько писем Федорова найдено в ОР РГБ в личных фондах Н. Н. Черногубова (ф. 328), А. Е. Викторова (ф. 51), а также в РГАЛИ — в фондах А. Л. Волынского (ф. 95) и Срезневских (ф. 436). Одно письмо обнаружено А. Н. Акиньшиным в фондах Воронежского художественного музея им. И. Н. Крамского. Кроме того, в наст. томе «Собрания сочинений» печатаются несколько писем Н. Ф. Федорова Е. С. Некрасовой, обнаруженных уже после выхода в свет Т. IV, и одно письмо С. П. Бартеневу.

Крайние даты известной нам переписки Федорова — 1873—1903 гг. Пока не разыскано ни одного письма мыслителя за 1851—1872 гг. — этот период вместил в себя уход из Ришельевского лицея в Одессе, работу учителем истории и географии в уездных училищах Липецка, Богородска, Углича, Одоева, Богородицка, Боровска, Подольска; службу помощником библиотекаря Чертковской библиотеки в Москве. Большие лакуны существуют в переписке Н. Ф. Федорова с Н. П. Петерсоном за 1880 е годы. Обнаружено только одно письмо к Ю. П. Бартеневу и только одно письмо к М. А. Веневитинову, между тем как в письмах Федорова и Петерсона упоминаются несколько писем к этим лицам. Не разысканы письма Н. Ф. Федорова Я. Ф. Браве, В. Я. Дену, Д. П. и М. С. Лебедевым, упоминания о которых содержатся в материалах Т. IV наст. изд.

Значение писем Н. Ф. Федорова в его наследии огромно. Фактически они были той творческой лабораторией, в которой зарождались и выкристаллизовывались идеи и проекты философа всеобщего дела. Многие письма к Н. П. Петерсону и В. А. Кожевникову являются черновиками статей, представляют собой дополнения к тем сочинениям, над которыми он работал в момент написания письма.

Письма Н. Ф. Федорова позволяют датировать целый ряд его сочинений: как крупные, большие работы, так и отдельные статьи и заметки. К примеру, из переписки Н. Ф. Федорова с Н. П. Петерсоном и В. А. Кожевниковым 1878—1902 гг. выясняются этапы работы над «Запиской», брошюрой «В защиту дела и знания...», статьями «Самодержавие», «О значении обыденных церквей», «Супраморализм» и т. д. Благодаря письмам можно установить авторство анонимных статей Федорова, появлявшихся в московской и областной периодике, указать время зарождения тех общественных инициатив, с которыми философ выступил в 1890 х годах.

Письма Федорова и к Федорову (см. раздел «Приложения» к Т. IV) служат важнейшим источником его биографии. Поскольку материалы к жизнеописанию мыслителя малочисленны (и в основном относятся к последним тринадцати годам жизни: 1890 е — 1903 гг.), то очень многое в предыдущих этапах его судьбы проясняет именно переписка: круг общения, чтения, интересов, реакции на современные политические и культурные события и т. д.

В свое время биограф Н. Ф. Федорова В. С. Борисов выявил 49 его адресов в разных городах России (см.: В. С. Борисов. Адреса Н. Ф. Федорова). Печатаемые письма позволяют существенно расширить этот список.

Эпистолярное наследие Федорова углубляет наше представление о личности мыслителя, взаимоотношениях с учениками, с целым рядом лиц из его окружения. Многое из того, о чем писали современники, характеризуя Федорова, находит подтверждение в его письмах: цельность мысли и жизни, подчиненных главной идее; чрезвычайная требовательность к себе и к тем, кто оказывался причастен его учению. И в то же самое время — внимание к людям, забота о них, умение вникнуть в повседневные проблемы и беды ближних (как в случае с тем же Петерсоном, дом которого грозили продать за долги), а по возможности и помочь.

При чтении писем к В. А. Кожевникову, Н. П. Петерсону, И. А. Борисову, Ю. П. Бартеневу и др. несколько условный контур идеальной, «житийной» фигуры, в большинстве случаев проступающий в воспоминаниях о Федорове, наполняется живым, противоречивым, часто трагическим содержанием. Раскрывается человек сильный, страстный, убежденный в своих идеях, но вместе с тем чрезвычайно ранимый, порой даже мнительный, находящийся в постоянной борьбе с живущими в нем, как и в каждом из людей, слепыми природными силами.

Всецелая преданность учению о воскрешении, вера в то, что оно выражает чаяния веков и поколений, одушевляла всю жизнь Федорова, сквозила в каждой строчке его сочинений и писем. Но подчас она оборачивалась нетерпимостью (впрочем, терпимость как своего рода право на бесконечное блуждание, как потерю «всякой надежды на истину и на такое благо, которое могло бы объединить всех», Федоров ценил невысоко) и — что хуже — строгим и даже гневным судом в отношении других, и прежде всего самых близких ему людей, его последователей (а судить кого бы то ни было — уже противоречило духу его убеждений). Федоров мог быть горяч и резок в полемике, но затем всегда мучительно раскаивался в своей излишней запальчивости, тем более, что она противоречила его собственным призывам к устранению всеобщей вражды, представляя пример того медленного и незаметного «убийства» друг друга не только делом, но и словом, которое царит между людьми. «Чем борьба сильнее, живей, тем она убийственнее, тем большее число жертв после себя оставляет, так что живость в настоящее время — синоним убийственности... Разговор оживляется, когда он обращается в спор, спор становится живее, когда начинает задевать "за живое", и если бы дошел до высшей степени живости, то оставил бы после себя труп...» (Т. 111 наст. изд., с. 231), — с горькой иронией замечал мыслитель. Характерно, что большинство тех писем, которые вырывались из-под его пера в минуты гнева и раздражения (на В. А. Кожевникова, Н. П. Петерсона, Ю. П. Бартенева и др.), так и оставались в черновиках, не доходя до адресатов. После того как негативная вспышка проходила, Федоров опамятовался и не посылал письма.

В письмах В. А. Кожевникову и Н. П. Петерсону вырисовывается сложная эмоциональная траектория: на ней и периоды подъема, духовного и душевного озарения, и моменты волнения, беспокойства за судьбу учения, а порой и глубины отчаяния (особенно в последние годы жизни мыслителя, когда старость брала свое, а делателей было так мало!), из которых тем не менее Федоров всегда находил силы подняться.

Вопрос о необходимости включения в издание сочинений Н. Ф. Федорова не только его философских работ, но и писем начал обсуждаться учениками мыслителя уже в период подготовки II тома «Философии общего дела». Первоначально предполагалось, что письма Н. Ф. Федорова ученикам составят часть II тома. В письме к Н. П. Петерсону от 23 августа 1910 г. В. А. Кожевников так характеризовал возможные принципы их подготовки к печати: «Наконец — о письмах! Я рассчитывал, что у Вас есть немало таких писем, в которых найдется требующее опубликования. Но, к сожалению, Вы писали, что таких у Вас едва ли много найдется.

Из адресованных мне и имеющихся у меня же нескольких писем другим лицам, я убежден можно почерпнуть немало интересного, заслуживающего печати, тем более, что здесь мы будем иметь речи Ник<олая> Ф<едорови>ча, так сказать, без малейшей ретушевки и в полной непосредственности. Огромную важность далее представляют письма как отражение чувства, характера, темперамента; всему этому здесь более простора, чем в статьях. Но, с другой стороны, ясно — не все в письмах подлежит оглашению. Нельзя же предавать печати такие тирады, как напр<имер>, попавшуюся мне сейчас: "Этот осел Новгородцев" (профессор московский) или "свинья Ивакин"!.. не говоря уже о том, что на долю меня грешного, да и Вашу также, не раз перепадало.

Такое, понятно, придется исключать, а допустимое в этом роде важное для характеристики человека или в биографическом отношении можно, пожалуй, печатать "прикровенно", как говорит Петр Иванович Бартенев, напр<имер>, опуская имена и фамилии. Это вопрос важный, о котором стоит подумать: именно с точки зрения Н<иколая> Ф<едорови>ча, для сохранения памяти не о писателе лишь, но и о человеке такие черты (я не о теневых лишь говорю, но и прежде всего о световых, проглядывающих часто в таких "нецензурных тирадах") важно сберечь их для будущего.

Помрем мы с Вами, исчезнут письма и, скудные и без того, биографические материалы канут в забвение! Жаль, горестно об этом подумать! Издатель писем Соловьева находит нужным тискать десятки самых пустых записок даже чуть не лавочных счетов...

Как нам поступить в данном случае, и какую провести границу; вовсе ли опускать все личное, ограничиваясь одним идейным, или с выбором — если 2 е, то до каких пределов? Об этом и обо всем затронутом в этом письме прошу Вас отозваться и вообще поделиться Вашими мыслями о содержании II тома и приемах его редактирования» (Философия бессмертия и воскрешения. Вып. 2, с. 270).

В процессе работы над II томом «Философии общего дела» издатели отказались от первоначального намерения включить в него письма Федорова: объем подготовленных материалов и так был велик. Публикация переписки была перенесена в III том.

В 1914—1916 гг. Н. П. Петерсон переписал большую часть писем к нему Н. Ф. Федорова, а также ряд писем Н. Ф. Федорова к В. А. Кожевникову. В. А. Кожевников же откладывал работу над письмами, как и над другими материалами к III тому, до момента окончания работы над своей книгой «Буддизм в сравнении с христианством». К своей части раздела «Писем» он приступил осенью 1916 года. 27 сентября Н. П. Петерсон писал В. А. Кожевникову: «Посылаю Вам, согласно Вашего желания, часть писем Н<иколая> Ф<едорови>ча к Вам, почти за все время пребывания его в Воронеже. Тут Вы найдете много удивительного, поразительного, поднимающего на поразительную высоту, и вместе с тем нисколько не надмевающего» (ОР РГБ, ф. 657, к. 10, ед. хр. 29, л. 43).

В. А. Кожевников, готовя письма к печати, переписывал автографы Н. Ф. Федорова целиком. Н. П. Петерсон подходил к переписке писем дифференцированно. В письмах, адресованных Федоровым лично ему, ученик копировал прежде всего те фрагменты, которые имели общее значение, содержали изложение тех или иных идей и проектов. Частные же подробности, штрихи обыденной жизни как самого Федорова, так и своей собственной, предпочитал убирать (в этих случаях в копии обычно стоял заголовок, типа: «из письма от 22 марта 1896 года» и т. п.). Ценя в эпистолярном наследии мыслителя прежде всего то, что относилось к учению всеобщего дела, он оставил непереписанными большинство писем Федорова 1870 х годов, поскольку они были краткими и содержали мало «идейных» вставок.

В письмах, адресованных ему самому, Петерсон большей частью опускал обращение («Глубокоуважаемый и дорогой друг, Николай Павлович!») и формулу прощания (финальные поклоны, уверения в преданности, уважении и любви). Отчасти это было связано с тем, что ученик болезненно переживал разрыв с ним Н. Ф. Федорова в последние годы жизни и, по-видимому, считал, что не имеет права публично демонстрировать доброе отношение к нему учителя в те десятилетия, когда они работали вместе (подробнее о разрыве Н. Ф. Федорова и Н. П. Петерсона и переживаниях последнего по этому поводу см. примеч. к письму 274 (преамбула) и примеч. 2 к письму 275). Переписывая же письма, адресованные В. А. Кожевникову, Петерсон стремился максимально сохранять их текст со всеми приветственными выражениями («Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Александрович!»), а также уверениями в почтении и любви.

Тем не менее и в письмах Федорова к Кожевникову Петерсон опускал некоторые фрагменты. Прежде всего это касалось писем, относящихся ко времени пребывания мыслителя в Воронеже (1894—1899 гг.). Копируя их, Н. П. Петерсон убирал ряд местных реалий, а в большинстве случаев, когда письмо писалось Н. Ф. Федоровым и Н. П. Петерсоном совместно, опускал свою часть письма, особенно если речь в ней шла о вещах конкретных (работа Федорова над рукописями, перипетии публикации статей мыслителя в газете «Дон», подробности жизни Федорова и Петерсона в Воронеже и т. д.).

Письма из Воронежа часто писались не самим Федоровым, а Н. П. Петерсоном под диктовку мыслителя, с его черновика или по его поручению, когда Федоров указывал ученику, чтó именно следует сообщить адресату. Во многих случаях при этом Николай Павлович обращался к Кожевникову как бы от себя одного; формула приветствия и прощания также составлялась им в единственном числе. И подписаны подобные письма зачастую бывали лишь Петерсоном, хотя их содержание целиком или частично принадлежало Федорову. Часть этих писем была помещена Петерсоном под рубрикой «Выписки из писем к В. А. Кожевникову, писанных рукою Н. П. Петерсона, но под диктовку Н. Ф. Федорова». Начало и конец, а также ряд фрагментов частного характера в копиях были опущены. Те же письма, в которых присутствовало обращение от лица обоих авторов, обычно давались практически полностью, за исключением финальных поклонов и подписи (иногда, впрочем, отсутствовало и обращение).

Текстологические приемы подготовки писем Федорова мало чем отличались от тех, которыми пользовались издатели при работе над статьями и заметками, предназначавшимися для II и III томов «Философии общего дела». Редакторская правка в основном была грамматической (согласование времен и членов предложения), пунктуационной, а также стилистической и поясняющей. В ряде случаев, когда письмо имелось в двух или нескольких вариантах либо сохранились и черновик, и беловик, Н. П. Петерсон использовал прием контаминации. При этом некоторые выражения беловика (окончательной редакции) заменялись соответствующими выражениями черновика (или варианта) и дополнялись фрагментами, отсутствовавшими в окончательной редакции. В других случаях копировались обе редакции, чтобы затем выбрать для печати одну из них.

Некоторые из писем Н. Ф. Федорова (обычно черновые) издатели обращали в статьи. Подобный прием не был своеволием. Сам Федоров, как уже говорилось выше, зачастую рассматривал свои письма как наброски статей (см., например, письмо Н. П. Петерсону от 27 апреля 1892). Обычно при переводе письма в статью убирались, по возможности, приметы жанра — обращение, подпись, форма второго лица и т. д., а самый текст из блока писем переносился в блок статей и заметок. Подобным же образом поступали Кожевников и Петерсон и при подготовке некоторых материалов II тома «Философии общего дела» (см., например: «Письмо к Н. П. Петерсону (В черновом списке озаглавлено "Кантизм")» —Т. II наст. изд., с. 103-104, заметку «Приговор и несколько слов в оправдание», являющуюся письмом к неизвестному лицу — там же, с. 71-73).

При необходимости письма снабжались подстрочными примечаниями Кожевникова и Петерсона. Комментировались упомянутые в письмах лица, события, факты. В. А. Кожевников подчас давал и оценочный комментарий: обычно это касалось тех случаев, когда письмо Н. Ф. Федорова содержало критику в его адрес.

При жизни В. А. Кожевникова и Н. П. Петерсона в печати появилось лишь одно письмо Н. Ф. Федорова, и то не целиком. Речь идет о тексте письма 16, озаглавленном «О больнице» и опубликованном в сборнике «Вселенское дело» (Вып. 1. Одесса, 1914, с. 97-98).

В первой половине 1920 х годов часть рукописных копий писем Н. Ф. Федорова вместе с рядом других материалов к III тому «Философии общего дела» была перепечатана по инициативе А. К. Горского и Н. А. Сетницкого. Спустя несколько лет отдельные письма были опубликованы Н. А. Сетницким по машинописным копиям. В № 18 журнала «Путь» (Париж, 1929) среди «посмертных рукописей» мыслителя появилось три письма, объединенных темами 500-летнего юбилея преп. Сергия Радонежского и обыденного храмостроительства. В № 3 альманаха «Версты» (Париж, 1928) под заглавием «Из переписки Н. Ф. Федорова с В. А. Кожевниковым о Туркестане» были помещены четыре письма Н. Ф. Федорова из Асхабада, посланные в сентябре и декабре 1899 г. «Печатаемые письма, — указывал в предисловии к публикации Н. А. Сетницкий, — представляют интерес не только как впечатления весьма вдумчивого наблюдателя, попавшего в новую для него страну. Они своим содержанием входят, как составная часть, в исторические концепции Федорова и с этой именно точки зрения должны оцениваться» (там же, с. 278). Наконец, 4 мая в пасхальном номере газеты «Евразия» появилась подборка из пяти писем Н. Ф. Федорова к В. А. Кожевникову за 1895, 1896 и 1900 гг. Несколько писем Н. Ф. Федорова было опубликовано во втором выпуске «Вселенского дела» (Рига, 1934, с. 149—155). Публикация также принадлежала Н. А. Сетницкому, который в то время намеревался выпустить «Материалы по переписке Н. Ф. Федорова, В. А. Кожевникова и Н. П. Петерсона» (см. Т. III наст. изд., с. 569).

Все перечисленные публикации были подготовлены по копиям Н. П. Петерсона и В. А. Кожевникова, воспроизводили подстрочные примечания составителей, а также содержали комментарии самого Н. А. Сетницкого.

В наше время подборки писем Н. Ф. Федорова вошли в издания его сочинений 1982 и 1994 гг., а также в публикации материалов к III тому «Философии общего дела» (см.: Контекст 1988; «Русское возрождение», 1992, №№ 57, 58—59; «Вопросы философии», 1993, № 1; «Начала», 1993, №№ 1, 3). Во всех этих публикациях письма печатались по рукописным копиям Н. П. Петерсона и В. А. Кожевникова. Для подборок журналов «Вопросы философии» и «Начала» письма были сверены по автографу, однако в качестве главного источника текста все же избиралась копия.

При подготовке раздела «Писем» для настоящего издания были произведены учет и сверка всех автографов и копий писем Федорова, хранящихся в личном фонде Н. П. Петерсона в ОР РГБ (описание материалов к III тому «Философии общего дела» см. в Т. III наст. изд., с. 569-570). Письма Н. Ф. Федорова, автографы и копии которых имеются, печатаются по этим автографам, иногда — с учетом копий, в единичных случаях (к примеру, письмо от 20 августа 1891 года) — по этим копиям, сверенным с автографом. Редакторская правка Н. П. Петерсона и В. А. Кожевникова сохранена лишь тогда, когда это необходимо для понимания смысла текста: вставка пропущенных или недостающих слов, согласование времен и членов предложения и т. п. Все вставки учеников Федорова заключены в угловые, а конъектуры составителей тома — в квадратные скобки.

В тех редких случаях, когда автограф Н. Ф. Федорова утрачен и единственным источником текста является копия, письмо печатается по этой копии. Письма, не имеющие копий, печатаются по автографам.

По автографам печатаются также письма Н. Ф. Федорова, обнаруженные в личных фондах Н. Н. Черногубова, А. Е. Викторова (ОР РГБ) и Срезневских (РГАЛИ). Два письма Н. Ф. Федорова в архиве А. Л. Волынского сохранились лишь в машинописных копиях и печатаются по этим копиям. Письмо Н. Ф. Федорова Л. Г. Соловьеву, найденное и опубликованное А. Н. Акиньшиным, печатается по тексту первой публикации.

При подготовке писем к печати был уточнен ряд датировок (письма без числа и даты, преимущественно черновые, В. А. Кожевников и Н. П. Петерсон обыкновенно датировали по году, изредка по году и месяцу и порой допускали ошибки). Уточнены и адресаты некоторых черновых писем.

В тех случаях, когда письмо писалось Н. П. Петерсоном под диктовку Федорова, по поручению мыслителя или с его черновика и содержало при этом обращение и подпись Николая Павловича, а также ряд фрагментов текста, принадлежащих именно ему, в качестве авторов письма ставились «Н. Ф. Федоров, Н. П. Петерсон» (или «Н. П. Петерсон, Н. Ф. Федоров») в зависимости от того, какой процент текста мог быть атрибутирован Федорову. То же самое относится к письмам Н. П. Петерсону зимы и весны 1902 г., написанным В. А. Кожевниковым в присутствии Федорова, под его диктовку или по поручению, но как бы от собственного лица (подробнее см. примеч. к письму 252 (преамбула)).

В комментарии к каждому письму дается перечень предыдущих публикаций. Поскольку все эти публикации, как было указано выше, опирались на копии Н. П. Петерсона и В. А. Кожевникова, письма в них зачастую печатались не полностью. В таких случаях в комментарии содержится формула: «Ранее частично опубликовано». Те случаи, когда в копиях были выпущены лишь обращения и формула прощания, не оговариваются.

При публикации сохранен ряд подстрочных примечаний В. А. Кожевникова и Н. П. Петерсона, преимущественно фактического характера. Остальные примечания издателей вынесены в текст комментария.

В своих письмах Н. П. Петерсону 1873—1875 гг. мыслитель неизменно передает поклон Фаине Ивановне, первой жене Н. П. Петерсона, а с 1878 по 1902 гг. — Юлии Владимировне, его второй жене; в письмах В. А. Кожевникову — свидетельствует свое почтение его мачехе М. Г. Кожевниковой, а также братьям С. М. и М. М. Северовым (иногда к ним присоединяются другие лица: И. М. Ивакин, супруги Ю. П. и Н. С. Бартеневы). В асхабадских письмах философа упоминаются Н. П. и Ю. В. Петерсоны. С 1901 г. в письмах Н. Ф. Федорова в формуле прощания упоминается А. В. Кожевникова, жена В. А. Кожевникова. Данные обо всех этих лицах в комментариях приводятся только однажды — в тех письмах, где они упоминаются впервые, и дополнительная идентификация дается лишь в некоторых случаях: обычно тогда, когда имя упоминается не в формуле прощания, а в ином контексте.