Geum.ru

Mail. Ru

Вид материалаДокументы

Содержание


Как славно шагать в январе человеку
Глава третья. триллер.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12

Как славно шагать в январе человеку


В сибирской глуши босиком по воде...

По льду, по стеклу, по спортивному треку,

Углям и огню, и по свежему снегу.

У нас человеку дорога везде!

Не грусти. Я думаю, что мы увидимся. А что я должен был подумать? Про секс? Пусть это нескромно, но я думаю, и для этого тоже. Андрей.


ОНА. Андрей, ну как же ты не понимаешь, что вот это вот самое и есть – благоуханный «черный юмор». Его изысканная гармония. Шекспир! Я же никогда не... продумаю этого до конца! Я же не эпигон какой-нибудь, не плагиатор. Апофеоз прострации! (Нате-ка выкусите... как вкусно звучит!!!) Когда меня спрашивают, как дела, я всегда отвечаю: «Спасибо, хреново...» Всегда. Народ привык. Это фон всей моей деятельности. Чрезвычайно позитивной – по существу и в деталях. Что еще сказать? Ты-гений. Тебя (с тобой?) невозможно продолжить, если ты закончил. У меня есть одна теория (гипотеза?), что мужское сознание в идеале для женщины – это потолок, на котором нарисован космос. Символически это выражается в платке-покрове на голове замужней женщины. Это значит, что ЭТОТ мужчина берет на себя ПОКРОВ (защиту) ЭТОЙ женщины перед силами беспредельными и непостижимыми, перед Богом. Женщина нуждается в потолке. Она живет в доме. Мужчина тоже нуждается в доме, но это для него только «штаб» перед вылазкой в хаос. Мир (онтос) есть вот что: мужчина выходит из Дома (гнезда) в актуальный хаос, чтобы превратить его в космос и передать женщине – и она вновь обустроит ДОМ. Это и есть гармония, цикл, круг... Когда эта связность нарушена – хаос поглощает сначала дом, потом-космос. Моя беда в том,что я стою одна, на самой горе, на ветру, под палящим солнцем – без платка. Око Господне к таким беспощадно. Безумие каждую секунду смотрит мне в глаза из всех разломов и прорех расщепленного мира. Но разве я виновата? У меня – дети. Я должна стоять – сама себе и дом, и космос. Я в одиночку встречаю хаос – без всякого покрова и защиты. Чего же ждать от меня в результате? Ведь я всего лишь маленькая слабая женщина... (без тени кокетства это говорю – это чистая правда!) Другое дело... впрочем, об этом – в следующий раз, если ты захочешь продолжить тему. Ульяна.


ОН. Ульяна, я просто слишком всерьез, наверное, принял твои настроения. Просто, видимо, испугался. Я рад, что ты так «шутишь». А с буриме я правда переборщил, потянул на себя одеяло, просто так вдруг тема пошла. А насчет космоса, хаоса и гнезда я согласен. На Востоке есть традиция. Когда первый раз купают ребенка, то этой водой, если младенец девочка – поливают домашние цветы (ей будет принадлежать дом), а если мальчик – воду выплескивают на улицу. Пиши, я пока на связи. Андрей.


ОН. Ульяна, у нас сегодня много снегу, красивый вечер, пишу тебе, слушаю Рихтера, сонаты Бетховена. Читал сегодня «Голый завтрак» Берроуза. До чего неверно представлена эта книга, в том числе в киноверсии. Это же практически юмористика. Цирк абсурда и жестокости, но именно цирк! До свидания. Жду письма. Андрей.


ОНА. Здравствуй, Андрей. Надо общаться только с теми, кто нас любит. Избегать заведомых недоброжелателей и вообще... посторонних. Когда меня царапает твое письмо – я включаю (в разной последовательности) музыку, которую ты мне прислал... пытаюсь поймать интонацию, чтобы утешила и согрела. Иногда – получается. До свидания. Ульяна.


ОН. Ульяна! Нельзя быть такой капризулей. А впрочем, может быть, и можно. В этом есть свое, очень женственное, очарование. Я отдаю себе отчет в том, что достаточно дурно воспитан. Но, Вы же знаете, что в душе я горяч, как татарин, привязывающий Вашу косу к своему седлу. Андрей.


ОНА. Я вовсе не «капризуля»... просто в таком состоянии, как я последние полгода, люди дышать перестают, не то что работать. Я «забегаю» к Вам, как в последнее безопасное место, где можно закрыть глаза на минутку и дух перевести. Однако всеми нами управляют законы американского триллера. Поэтому – страшно. Вот сейчас ты забудешь улыбаться – и я увижу, что ты – вовсе не ты, а кто-то, кто тобой искусно притворялся с какой-то, мне неведомой, но очевидно враждебной целью. У нас тоже много снегу, ласковый морозец... тихо.

До вечера. Я всегда жду тебя с нетерпением. Ульяна.


ОН. Так это ж – романтика! Триллер ведь оттуда, от Мэри Шелли, готических романов и т.д.

У нас так все замело, что я на работу не пошел, дочка в сад, сидим дома, ходили гулять во двор. Ведь это счастье, гармония, сидел и думал я, не чувствуя никакого счастья и никакой гармонии. И думал – почему? Но это был совсем не сложный вопрос. Я для себя на него легко ответил. Простой ответ. Дело не в этом. Вопрос в том, что смог бы я при самых идеальных условиях чувствовать эту гармонию в семье? Или – нет – в принципе. Для моего типа сознания. До вечера. Андрей.


ОНА. А что такое – «семья»? Когда я любила Серегина, счастье было – сидеть кругом (человек пятнадцать – наши ученики и родные дети (его – Нинка и Ольга, и мои – Анюта и Володька – в одной разношерстной радостной куче!) за столом – и бадья картошки с мясом, луком и укропом, и над всем этим, как некая Церера, я – с огромной поварешкой... за столом ведутся хитрые, мудреные речи (Выготский, Бахтин и Библер... Якобсон и Лотман... Розеншток-Хюсси и Хайдеггер) и детки, как волчатки, вкушают одновременно «хлеб насущный» и «харч богов». Серегин во всем этом, конечно, был – Зевс, Юпитер, Саваоф! Во мне тогда было весу 45кг; дети карикатуру нарисовали – напольные весы и некий дымок с ниспадающими очками – Ульяна Владимировна! И тут же (можешь себе представить?) мрачно ходил мой супруг, относя, видимо, все происходящее к особенностям моей «музы». Моя «муза» – для него святое!

Теперь идеальные отношения «семейного типа» рисуются мне так:у меня – свой дом, где я живу одна (взрослые дети, разумеется, – отдельно) и где все устроено по моему хотению, и любимый мужчина приходит ко мне в пятницу вечером и удаляется в понедельник утром. Идеально! Но... скорее всего, вранье. Ты не поверишь, конечно, но самое полное переживание счастья и гармонии со мной приключилось – тогда, в августе 200...-го. Потрясающее тождество физической страсти и духовной тяги – причем иррациональное абсолютно, поскольку мгновенное и летучее... невоспроизводимое, как оказалось. До свидания. Пиши. Ульяна.


ОН. Ульяна, я чувствовал то же самое утром первого сентября того года. Такие мгновения действительно – даже нельзя сказать «редкость» – просто уникальны. И, конечно, они отравляют жизнь простую, обыкновенную, как сильный наркотик, вызывающий привыкание с одного укола. Реальность не выдерживает конкуренции с такими мгновениями. Можно долго рассуждать, благо это или зло. Но главное, что они есть... И поэтому жизнь, в принципе, это непустое, раз она чревата ими.

Сижу пишу. Закончил старый, начал новый. Как говорил чеховский Тригорин, как на перекладных. Пиши. Андрей.


ОНА. Но как это страшно, Андрей... КАК я этим больна! Мы оба знаем, что ни той женщины, ни того мужчины НЕ СУЩЕСТВОВАЛО до этого момента, и они ПЕРЕСТАЛИ СУЩЕСТВОВАТЬ утром следующего же дня. И как же С ЭТИМ жить, если забыть – выше моих сил? а я бы и хотела, да не могу. Никакого оправдания этому нет, и втиснуть ЭТО в житейские рамки, любые, заведомо не получится... Что вообще с ЭТИМ делают люди? А может, ЭТОГО вообще никогда и ни с кем не бывало? Мы – первые? Как, помнишь, у Данте – «я надеюсь сказать о ней то, что никогда еще не было сказано ни об одной женщине»... но я писать об этом не могу. Ульяна.


ОН. Да, это действительно ужасно! Об этом если не в каждой книжке, то через одну. Но что толку, не великое утешение. Очевидно, некий закон природы, полагаю, связанный с видовым самосохранением. Ведь – что станет, если все предадутся «свободным искусствам», «тогда б и мир не мог существовать». Возможно, просто счастье и гармония – состояния непродуктивные. Или мало, кратко – продуктивные... Ну да Бог с ним, эти рассуждения, пусть даже объясняют, но объясняя, как-то унижают сам предмет... В самом деле, давай лучше... У нас сегодня очень красивая зима, классическая – с ярким снегом и солнцем. Андрей.


ОНА. Но ни в одной книге не написано обо мне. А собственную жизнь надо мне прожить, а не героям Голсуорси или Хемингуэя. Никто этого не сделает за меня. И я не хочу (не должна!) трепетать в ее потоке бессознательной личинкой – что есть во мне бесспорного и прочного, так это неутолимая гордость разума, посягающего видеть божество ничем не защищенными глазами.

Ты не прав – продуктивность мгновения в его вечности! И если оно, мгновение, сгорело бесплодно, не затеплив даже слабой искры даже в нас (претендующих на умение сохранять прекрасное, делая его бессмертным), значит – это был г р е х, и грех непростительный. Или мы вообще живем НЕ СВОЮ жизнь, а кем-то за нас придуманную, литературную, «конвенциональную», а когда случайно сталкиваемся с жизнью настоящей, с Божьим подарком – то пугаемся, шарахаемся: «Забери свой дар и удались, Господи! мы этого не достойны...»?!

Ах, Андрей... про снег я могу говорить,с кем угодно. Ульяна.


ОН. Хорошо, Ульяна, давай не про снег, я просто думал, что тебе будет мучительно лишний раз бередить эту... тему, если так можно выразиться. Ты своим настроем растравляешь себя. Страстно желая, мы спугиваем судьбу, которая не станет давать нам желаемого. Притворившись за дарвинистскими рассуждениями равнодушными, мы скорее добъемся блакосклонности судьбы. Элементарная метафизическая хитрость. Судьба глуха к стенаниям. Она, как всякая дама, желает быть эффектной. Одарить нас внезапно! И тем покорить. А плачущий ей, ну просто как даме, не интересен. Не заводит он ее своими выклянчиваниями. И хотя она прекрасно осведомлена о твоей, его, моей – хитрости, она примет это как достойное награды вежество. Андрей.


ОНА. Как странно! я прошу Господа – в его отцовской ипостаси, повинуясь Ему заранее, каждую секунду говоря: пусть будет, как Ты хочешь, Господи, но не как я. (При всем том предубежденном отношении к современному Православию, о котором я, кажется, уже тебе писала.) Моля Его, я думаю о Нем. А ты – о судьбе, как о пугливом животном, слушающем наши неосторожные шаги... Да ты – язычник, Андрюшечка! Я знаю, что Бог меня любит, что, любя, не допустит рассыпаться в прах моему постижению (и опять же это – моя добыча, никто мне этого не внушил, поскольку я воспитана в духе классического рационализма). А что – еще? Любой дар есть пучок возможностей. Нам дали понять нечто... Как этим распорядиться, от нас зависит. Тем более – ЯВЛЕНИЕ сопровождалось множеством мучительных, крайне болезненных (то есть не заметить невозможно!) эпизодов – для нас обоих. («И завеса в храме рассеклась сверху донизу...») Вот теперь и докажи самому себе (тоже о нас обоих) – «тварь я дрожащая или право имею». И вот еще соображение (может быть, самое «еретическое») в этой истории ты же не один, ты – со мной! И ты это чувствуешь, знаешь – с самого начала знаешь точно! Я не могу то же самое сказать о себе, но я готова рисковать... Потому что... наверное, я просто авантюристка, Андрей. Запах приключения сводит меня с ума. Может быть, еще увидимся сегодня. Я отправила Соснору тебе. Заказным письмом. К понедельнику-вторнику – дойдет. Нежно – Ульяна.


ОН.Да, это верно. У меня отношения с Богом далеки от ортодоксальных. Мне кажется, «чувствуется», что есть и Бог, и судьба. Некий самостоятельный от Бога Божий промысел, которому Он вполне доверяет и передоверяет дела не первой важности. Вроде как хорошо обученной собаке, прости меня Господи. И положа руку на сердце, я ведь всегда прошу именно того, чего я прошу. Иными словами, я говорю – дай мне то, что я хочу, и я согласен расплатиться за это перед тобой на Страшном суде, но дай! Такая позиция, понятное дело, заставляет меня быть осторожным и просить очень немного, как правило, не для себя. В осознанной молитве. Но неосознанно, невербально, я закидываю просьбами, самыми эгоистичными, его «низшую» инстанцию – судьбу.

Противопоставление «тварь дрожащая или право имею» мне всегда казалось надуманным, головным. Если задал себе этот вопрос – уже значит тварь. Но все равно, бывает, лезешь, притворяясь, что имеешь право – вот тогда грех. А если без раздумий, вопросов и естественно, на одном дыхании – тогда оно не грех, потому что чистосердечно. Как в латинской поговорке «чистому все чисто». Спасибо за Соснору, Ульяночка, пиши еще. Закружи меня окончательно в этой сердечной теологии. Андрей.


ОН. Ульяна, я пишу сразу, горячо и необдуманно, а потом спохватываюсь – не задел ли чем? Андрей.


ОНА. Ну, да... конечно, я знаю, чего Он хочет от меня. Он хочет – Жертвы. Высшие силы любят... дымящееся мясо (моя болтовня про костер из меня на ступенях госучреждения...). Вот как «развести» Его и Ipse (Сатану)?! ведь они – о д н о и т о ж е... Когда о д н о к р а т н о мы превозмогли (Господи, случайно! то есть волею Твоей!) эту мрачную диалектику, мы УЖЕ победили ту другую, ТЕМНУЮ СТОРОНУ СИЛЫ (двадцатый век!). Но ведь мы только нащупали самое начало... отправную точку. Андрей! Еще ничего не было! Шпенглер прав! Мы приняли закат Европы – и упились (до чертиков!) его миазмами. Ну и довольно, довольно... Теперь – первые шаги по пустыне. Наши. Здесь не ступала нога человека. Мы – первые! Понимаешь? Не бойся ничего! (Достаточно того, что я боюсь! крошечное, затравленное, израненное существо...) Ты даже отдаленно не представляешь, ЧТО ты значишь для меня. Пусть именно это наполняет всегда атмосферу, в которой мы разговариваем. Ульяна.


ОН. Да, Ульяна, ты всегда берешь выше, в той тональности, на которую у меня уже «голоса» не хватает. Недаром женские партии всегда выше.

Или я иначе смотрю, спокойнее, но не по холодности и равнодушию, а в силу, вполне... ну, не знаю как сказать, пусть объективных причин. Я ведь потом, вернувшись, совершенно не мог выносить прежнюю жизнь, ну просто не мог и все. И тогда партия складыватся так, что организм уходит в болезнь. Сбегает туда. И после этого, достаточно тяжелого отрезка, покатавшись немножечко в лодочке Харона, он уже другой. Он уже помнит цену счастью и его прямые связи с несчастьем. Знает, что за счастье ему будет devil to pay – трудно расплатиться, английская идиома, дословно переводящаяся как «дьявол платит».

Поэтому я и не дотягиваюсь до этих высоких нот. Но ты ведь не сердишься?

Андрей.


ОНА. Вот, оказывается, как ты это видишь... я-то как раз тот «кусок» жизни, ту «пиесу» – чувствовала не как расплату, а как – испытание. Инициацию, своего рода, посвящение во «взрослые». Я ведь знаю – достаточно близко! – про то, как катаются «в лодочке Харона». Мне только что исполнился 21 год тогда. И когда я – заново – привыкала дышать, ходить, смотреть людям в глаза, я что-то этим самым понимала... (правда, «комплекс русалочки» так и не превозмогла – каждый шаг стоит невыносимой боли – ну и что?! Он просто столько стоит). Нас с тобой забросило на некий высокий этаж... («ведь вы этого достойны?») Помнишь, как мы смотрели на город чуть ли не с крыши небоскреба? Клянусь – мы даже не пригубили напитка, лишь прикоснулись губами к краешку стакана... Послушай, ведь нас с тобой – чуть ли не насильно – развернули лицом друг к другу, именно тогда, когда мы готовы были (оба!) – плюнуть и уйти...

Я не знаю, что со всем этим делать. Мы связаны (оба!) по рукам и ногам. Иногда мне кажется, что кто-то действительно наблюдает за нами сверху: решат ли детки задачку при заданных параметрах эксперимента? Когда наваливается быт, я думаю – вот это, и это, и это... «Меньше чем у нищего копеек – у меня – изумрудов безумий...» Но вспоминаю тебя – и все становится в с е р а в н о... Ульяна.


ОНА. ...я как сумасшедшая ищу сегодня старые тетради... 1977-й год... сколько тебе было? А я записала в дневнике – Мэтью Арнольд «Прощание» (перевод Ирины Комаровой).


И я бросал когда-то без оглядки

От бремени сердечных мук своих;

Мечтал, чтоб пламень этой лихорадки

Во мне угас, смирился и затих.

Я славил тех, кому хватает воли

И резкой беспощадности меча,

Кто может, глух к чужой беде и боли,

Не сомневаться и рубить сплеча;

И только позже понял: свойства эти –

Решимость, сила , как ни назови, –

Не часто нам встречаются на свете,

Но все же чаще истинной любви.


Я что-то уже скучаю по Вашей милости... Пишите. Ульяна.


ОН. Привет, Ульяна! У меня подозрительно быстро кончилась 20-часовая карточка, на которую я извел две с лишним сотни. Поэтому не мог ответить вчера. Только утром сегодня купил карточку. В 77 году мне было 13 лет. Трудно сейчас вспомнить, что я делал и думал в этом году. Но стихов уж точно не писал. Видимо, был еще относительно нормальным мальчишкой. Кажется, ходил в радиокружок. Возможно, томился подростковой эротоманией, но тоже не уверен. У нас было две собаки, и я их очень любил и очень переживал за них, это помню. А еще напротив нашего дома была замечательная гора. Орлиная сопка. С чудесным видом. Туда я часто ходил гулять с друзьями и один. Мне не было скучно смотреть сверху на город и море. Может быть, вот оно, начало... Увлекался рассказами Эдгара По. Сейчас вряд ли решусь перечитать. А тогда просто до медитации. Сосредоточенно, под лампой, за столом с кружкой чая и в обязательном одиночестве. Вкушал, так сказать, слово.

Да, все верно в этом стихотворении. Все верно, но... я ведь даже не жесток. Пиши. Андрей.


ОНА. А мне тогда – в 77-м – было уже двадцать, я училась на третьем курсе... много писала и, на мой теперешний вкус, в общем не так уж и беспомощно. Она – та романтическая девочка – в любом случае лучше меня: у нее еще все было впереди... что же я сделала с ее «верой, надеждой, любовью»? и вот хотя я знаю, что не виновата (ибо как бы ни выбирал человек, он все равно выбирает неправильно, и только случай играет нами по своему усмотрению), я все равно угрызаюсь... ах если бы тогда я сделала так, а не этак – и все в моей жизни сложилось бы иначе... так что не ворчи на меня за грустные письма – у меня... как это? ах, да: трагическое мироощущение. А Мэтью Арнольд... я вот могу рубить сплеча (помню и буду помнить тех, кого любила, но уходя, ухожу навсегда со всей беспощадностью спасающегося зверька... отгрызая себе лапу, чтобы вырваться из зависимости). Я ненавижу в себе то, что способно любить и мучиться. Может быть, лучшее в себе я и ненавижу... потому что мне надо жить, держаться на плаву, а организм (как ты абсолютно точно подметил) просто перестает справляться. И норовит «сбежать», а мне – нельзя. Я еще не довела до конца несколько важных дел. И даже не нашла, кому их передать, случись что... Ульяна.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ТРИЛЛЕР.


ОНА. Добрый вечер, Андрей. Как ты там? Перечитала сейчас твое утреннее письмо... прямо детектив какой-то... «я знаю, что вы сделали прошлым летом». Вот подумай сейчас, а что если у НЕЕ найдутся улики? И – что будет? Если мыслить далее в этом детективно-приключенческом ключе, то я, например, ко всему готова... у меня давным-давно припасен чемоданчик «на случай ядерной войны». И я знаю, где находится ближайшее убежище... а ты? Мне очень понравилось играть с тобой в буриме, только все очень быстро кончается – раньше, чем я успеваю... «возбудиться». Хочешь, попробуем написать вместе триллер... как в буриме играют – по одному предложению. Пиши. У тебя сегодня был трудный день? Ульяна.


ОН. Привет, Ульяна! Вчера не смог выйти. Трудный день у меня сегодня. Две лекции у механиков, каждая из которых по своему психологический триллер. Потом три часа надо где-то проболтаться, потому что все дома и не отдохнешь. Потом два часа английского дома. И вечером поеду на урок в другой конец города. Далеко, холодно, но все лучше, чем дома сидеть. В общем ни одной вещи, ради которой хотелось бы прожить этот день.

Улик быть не должно. И еще мои способности ко лжи, отголосок скромного художественного дарования. Насчет ядерной войны – у меня только чувство юмора.

Триллер – это хорошо, давай напишем. Один мой знакомый, человек со странностями, говорил я пишу триллер «Оправа для страха». Только какой писать – попсовый или, как у Д.Линча (режиссер), модерновый? Самое трудное – первое предложение. Там будет любовная интрига? Думаю, должна быть... Значит, пишем, продаем Голливуду и купаемся в деньгах...

Андрей.


ОНА. Привет, Андрей... а я вчера не поехала к своему научному руководителю, а сбежала с подружкой в кино (подло прогуляла «урок»!). Фильм был так себе – как раз мистико-психологический триллер. «Готика». А еще вчера с изумлением узнала, что мне со следующей недели снова предстоит читать версификацию на третьем курсе филфака. Я-то думала, они обо мне забыли. А нет – «слух обо мне прошел по всей Руси великой» – и кафедра решила (вместо музыки, культурологии и пр.) придушить детей моей версификацией. За копеечное жалованье почасовика... но я не могу отказать. Твои «способности ко лжи»... знаешь, у меня есть отвратительное свойство (для мужчин – особенно неприятное) – понимать все и сразу, детали потом как-то «проступают», но в целом я никогда не ошибаюсь. Поэтому – какие там «улики»... я смеюсь только. Ну вот тебе и мотив для триллера.

«– Улик быть не должно...

Она засмеялась, тихонько соскользнула с краешка софы и, сделав несколько шатких шагов к раскрытому окну, бросила вниз стакан... тут же послышался короткий звук, с каким разбиваются тяжелые хрустальные стаканы...»

До вечера. Ульяна.


ОН. Ну, вот. Прошел день. Сделал все. Точно и качественно. Но говорить: Y-es! не хочется. К вечеру даже развеселился от того, что день этот кончился. Как будто завтрашний чем-то лучше... Я никогда не играл в «прозаическое буриме», не знаю, как это возможно. Но приступаю с энтузиазмом:

«Гордишься своей интуицией, думаешь, я не смогу тебя обмануть» – молча смотрел ей в спину. Она повернулась от окна и спросила: «Хочешь, скажу о чем ты сейчас думаешь?»

Пиши.


ОНА. «– Нет... не хочу... какое мне дело! тебе же нет дела – что я знаю, о чем думаешь ты?

По ее телу, прокатилась легкая – еле заметная – волна нервической дрожи...