Mail. Ru

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12

ОН. Ульяна! Как «не так» я ответил в том письме, где говорил о смирении и доброте? В чем здесь пинок? Я ничего не понимаю ? Неужели я настолько идиот?

Я говорю, что мне близко смирение – ну, как чувство, состояние. Ты пишешь мне в ответ, что смирение – удел ничтожеств. Я проглатываю. Далее ты пишешь, что доброта – это хуже жестокости. У меня по мере чтения возникает впечатление, что если я скажу тебе: земля круглая, ты мне ответишь, что это пошлость и удел ничтожеств так считать.

Поэтому я, в крайнем уже смирении, ЖАЛОБНО, недоуменно говорю «ну вот, опять, слова нельзя сказать». Но ты на том конце провода отчего-то слышишь агрессивную интонацию вместо недоуменной.

Ульяночка – агрессия в тебе, плод твоей фантазии или еще чего, не знаю...

Успокойся, пожалуйста.

Вспомни меня, настоящего, в реальном общении, я не склонен даже голос повышать.

И опять же, в любом случае, прости. Андрей.

ОНА. Мне сегодня попал в руки некий текст – Вадим Руднев (ты наверняка знаешь его работы) «Поэтика деперсонализации». Автор считает, что «остранение», в том числе и художественное, есть род психической анестезии. И культура, тяготеющая к рефлексии «остранения», – культура измученных страданиями людей, избирающих «скорбное бесчувствие» для понимания самих себя. Ладно. Давай «остранимся», поведем себя как профессионалы. Как два врача, зараженных неким вирусом, и обсуждающих собственный диагноз...

Ты не пробовал играть с раненой собакой, которую сам вылечил и которая тебе доверяет? Она тебя обожает, пока ты не заденешь – конечно, случайно! – ее подживший шрам... Может быть, она тебя и не цапнет, но зубами точно щелкнет, а потом забьется в самый дальний угол – и ты не выманишь ее оттуда даже самым вкусным куском...

Последний раз я видела тебя без малого год назад. Я УЖЕ НЕ ПОМНЮ, каков ты в реальном общении. У меня есть только то, что... есть. Хочешь – интимное? В моем дневнике от 20 января написано (синим по белому): «В каждом мужчине – убийца женщины. Особенно же в нежных, тонких, склонных к мифологии и творчеству... не успокоится, пока не добьет. Не заставит прыгнуть с 12-го этажа, не втолкнет в петлю, не подбросит яду. Чем она ярче, сильнее, духовно притягательнее, тем неодолимее в нем желание ее уничтожить, размозжить, по земле размазать. Помню, Серегин удивлялся: «Топчешь тебя, топчешь, давишь, давишь... кажется, совсем уж задавил, а нет – гляди, снова поднялась! Удивительно живуча!»

Он говорил мне это – в лицо, прямо глядя мне в глаза и снисходительно улыбаясь. Таков мой опыт, Андрей. Теперь – твой вариант «диагноза». Ульяна.

ОН. Христос воскресе, Ульяна! (Во всяком случае, по нашему времени).

Счастье, что ты ответила, и я смогу спокойно (относительно) уснуть.

Руднев, да, я читал немного. У него все в таком ключе, анализ с точки зрения психопатий и проч. Некая патофилология.

Мой вариант: Я здоров. Но в какой-то степени от тебя заражаюсь твоими фобиями. Твой взгляд на мужчин – травматический. Мне не свойственно желание уничтожить женщину. Я склонен превозносить ее трепетно. Я не твой демонический гений Серегин. Я проще. Я не пишу и не говорю с десятью подтекстами разных степеней. И интонация у меня прямая. Ты, кажется, делаешь из моих слов айсберги и населяешь их подводную часть чудовищами из своего прошлого опыта. В каждом слове к тебе я светел, я все говорю с НЕЖНОСТЬЮ. Изобрети для нее нотный знак и ставь мысленно перед каждым моим письмом.

Андрей.

ОНА. Попытаюсь закончить мысль, вызванную твоим «диагнозом»... вчера у меня не хватило сил на это. Думаешь, Серегин согласился бы с тем, что ему «свойственно желание уничтожить женщину»? Да «ни в жисть»! Он, как и ты, искренне считал, что «склонен превозносить ее трепетно». Но «превозносил» весьма своеобразно. Опять же, своеобразно – именно с моей, женской, точки зрения. С его, мужской, все было как раз в полном порядке!

Видишь ли, дело не в том, какой образ самих себя нам рисуется – этот образ, конечно же, скорее, из области желаемого, чем действительного. Хотя меня удивило, каким розовощеким кубиком (все – прямое! без лишних смыслов!) ты себя рисуешь! Это ты погорячился, конечно, Андрей... Разумеется, это не так. Подтекст не «впрыскивается» автором в слова по какой-то дурной или доброй воле: многоярусный смысл живет в наших словах, хотим мы этого или нет. И я реагирую не на то, что ты хотел сказать, а на то,что сказал – помимо своего желания, бессознательно. Это-то и делает наши письма чем-то глубоко познавательным друг для друга– и поэтому влекущим. Можно считать, что я знаю тебя (теперь-то уж точно!) серьезней и глубже, чем знаешь себя ты сам. Знаю – провиденциально, так сказать... Не я заражаю тебя «фобиями» – я просто невольно провоцирую твои, застарелые, присохшие, но тоже не зажившие... нечаянно, но – безошибочно попадая на «то самое». Наверное, ты хотел бы быть нежным (зачем-то... зачем? вот мой вопрос вопросов!), но нет в тебе нежности («настоящую нежность – прости! – не спутаешь // ни с чем...») – в тебе есть какая-то цель, которую мы оба подсознательно давно сформулировали, но она – разрушительна для твоей самохарактеристики, и – унизительна для меня, поэтому выразить ее в словах ли, в образах ли нам обоим слишком страшно... вот мы и ходим все время именно вокруг этой «фобии», беспрерывно наступаем на нее, она все время «вылезает» из всех углов и нагло бросается в глаза... и вот ты уже сам кричишь мне – боюсь, боюсь, боюсь... Итак, я вынуждена оспорить Вашу точку зрения, коллега: дело не во мне, как в источнике заразы, а, скорее (или, может быть, не меньше, чем во мне), в Вас – с Вашим страхом точного диагноза. Так некто, подозревая у себя неизлечимый недуг, тянет с визитом к врачу, опасаясь услышать правду. Или я не права? Ульяна.

ОН. Добрый вечер, Ульяна! Сегодня гулял, спал и много ел – холил свою «розовощекость», на деле внешне, увы, отсутствующую.

Мне кажется, коллега, что Вам просто нравится блуждать в лабиринтах подсознательного и подтекстуального. Старайтесь интерпретировать меня проще. И этот Ваш вопрос вопросов –зачем. Тут ключ, возможно. Вы говорите, что этот тайный смысл (зачем) Вам унизителен, но ведь именно Вы (!) ставите вопрос о смысле. Вы САМИ себя унижаете. Для меня «зачем» изначально вне игры. НизачЕм! Просто. От того, что так дышу.

Вы очевидно знаете, коллега, что на раннних стадиях заболеваний, связанных с проблемой дыхания у детей, родителям категорически запрещают акцентировать внимание ребенка на том, как он дышит. Сосредоточенность такого рода, как всякая сосредоточенность на болезни, приведет только к ее фиксации и, как следствие, ухудшению состояния.

Забудьте про «зачем».

Надеюсь, у тебя хорошее настроение, Ульяна. Как отметили Пасху? Читай каждую мою строку начиная с того «скрипичного» знака, что я указал в прошлом письме.

Андрей.

ОНА. Ваши рассуждения, коллега, кажутся мне... наивными. «Низачем» – не бывает. В любые отношения с необходимостью надо чем-то «вкладываться», чем-то жертвовать, выбирать, напрягаться, топать в гору. Иначе все – исчезнет. «Как сон, как утренний туман...» Я уже говорила Вам об основном симптоме: Вас вполне устраивает нынешнее положение вещей; Вам ничего не нужно, кроме того, что есть. Что ж такого привлекательного в том, что есть, если дальше этого – ничего нет? И – знаешь – даже детские неврозы лечат все-таки устранением причин; если ребенок кашляет, определяют патоген – и устраняют его. Прочее – паллиатив. Вы-таки склонны выдавать желаемое за действительное, коллега. Давайте будем лечить не болезнь, а больного. Правда, лично мне кажется, что он – безнадежен... и никакой «скрипичный ключ» тут не поможет. Вы спасать его не хотите. Я не сомневаюсь в Вашей компетентности, но насколько Вы искренни? Сдается мне, Вам нравится само это «состояние». Ваше тайное желание – длить его до бесконечности, несмотря на всю его ущербность. А вовсе не лечить... Я так не могу – о чем и ставила Вас в известность неоднократно. Все лимиты на этом пути Вами уже исчерпаны. Я Вам не верю. Ульяна.

ОН. Дерзновенная Ульяна! твое письмо напомнило мне о героине фильма Михаэля Ханеке «Пианистка» (Гран-при. Канн 2001. За лучшую женскую роль в исполнении Изабель Юппер).

Я замечаю, что об унижении Вы говорите почти со сладострастием. (Возможно, неосознанным). Как героини Достоевского. В самом деле, чем бы они были без него. Это, на мой взгляд, позволяет говорить о русском синдроме, а именно, о признании жизни лишь sub specie cruciatus под знаком страдания. Но Вы, коллега, не героиня Достоевского. У Вас достаточный «капитал» помимо страданий. И здесь второй пункт. Мы оба, хорошо, пусть – я, знаю, страдание, унижение, обида – лучшее топливо для творчества. Тот самый обогащенный уран. И даже, если я сам «месторождение» этого урана, то обогащается он, несомненно, на Ваших фабриках.

Так может быть, Вы просите меня об унижении?

Удачного дня, Ульяночка. Андрей :)

ОНА. Я не признаю страдания, как стимула и «наполнителя» жизни. Ненавижу боль – и всегда борюсь с ней. И почти всегда побеждаю, нужно только время. Если уж говорить о смысле, то для меня смысл жизни – радость, движение, многозвучие, полнота ощущений... Я очень понимаю, что значит «Бог есть любовь!» Во мне бушует избыток жизни и любви, которой нет применения (даже при том, что я занята ежедневно десятками человеческих «психик» – самым близким, предметным образом). Я хочу живой жизни в отношениях с Вами, а Вы как бы уверяете меня, что виртуальный суррогат, которым мы пробавляемся уже почти два года, и есть живая жизнь, что другой не будет, потому что не может быть! Унижение (и страдание) в том, что самое лучшее, что есть во мне, тот роскошный дар богов, который Вам предназначен, – Вы отбрасываете, как нечто... ненужное и досаждающее. И вынуждаете меня еще и объясняться по этому поводу! И потом... я ни о чем не прошу! Это не мой стиль – клянчить... Ульяна.

ОН. Добрый вечер, Ульяна!

Сегодня коротал недлинный досуг, протирая и вычищая старую машинку «Ундервуд». Она принадлежала моему дедушке. Хорошее занятие, чтобы сосредоточиться... Значит, ответ на вопрос вопросов в возможности нашей встречи?

Андрей.

ОНА. На текущий момент, видимо, да. А для тебя это не вопрос? Ульяна.

ОН. Ульяночка, доброе утро, именно вопрос вопросов, в плане того, как его реализовать, т.е. ее – встречу. Сыро, пасмурно, похоже на наше лето. Взял с утра и не пошел на работу – в смысле, на английский урок. Андрей.

ОНА. Добрый день, Андрей. Ничего себе – дела... Может быть, мне тоже «кинуть» сегодня своих филологов? Оказывается, наибольше всех филологических дисциплин меня раздражает версификация. Я об этом и не догадывалась прежде! К «вопросу вопросов»: я могу приехать – хоть сейчас, дня на три. Если бы ты «выкроил» эти три дня из своей обычной «сетки» – я плюнула бы на все и приехала. Хотя, по-моему, тебе надо во что бы то ни стало переменить обстановку. Поэтому идеально было бы, если бы ты приехал, и я бы чувствовала себя «в своей тарелке». Для меня это очень много значит. До вечера? Ульяна.

ОН. Добрый вечер, Ульяна! Это еще что! на прошлой неделе я «откосил» от двух лекционных пар. Позвонил и сказался больным. Между нами говоря, я на самом деле себя чувствовал скверно, во время английского урока у меня так закружилась голова, что я был, видимо, в двух шагах от банального обморока.

Ульяночка я, конечно, смогу выбрать, освободить время, если ты приедешь. Что-то отменю, что-то перенесу. В свете последних финансовых неблагополучий моя поездка к тебе, как и все прочие поездки, стала, скорей всего, невозможной.

Извини, что поздно отвечаю. Совсем замотался с курсовыми, дипломами, лекциями и проч.

Пиши. Нужно бы выбрать время. Андрей.

ОНА. А я сегодня даже недурно прочла, что последнее время не столь часто случается...

Вы разбиваете мне сердце, милорд! Я начинаю (продолжаю!) считать, что

а) ты ничего не ешь

б) не бываешь на воздухе

в) переутомляешься, как нельзя (!!!)

г) впадаешь в уныние (что грешно!)

Андрей! Мне специально приехать, чтобы украсть тебя? хотя бы для откорма и лечения?

Я сама (с моей точки зрения) еле теплюсь, но все же «не до так»!

Я ухожу в отпуск 23 июня. Апрель-май забиты до отказа. Июнь относительно пустой, но смысл – ехать в июне на неделю? Может быть, действительно, в июле? Дней на двадцать? Что ты думаешь по этому поводу? Может быть, я, правда, преувеличиваю неудобства такого варианта? Пожалуйста, займись своим здоровьем! До завтра! Ульяна.

ОН. Доброе утро! Спасибо, Ульяночка, за ласковое письмо.

Ты, конечно, преувеличиваешь. Я ем. И уже не так юношески строен, и на воздухе бываю, я же все время по городу хожу и езжу. Просто весна, авитаминоз. Ну, возможно то, что называется «психозатраты». Ерунда, словом.

Конечно же, Ульяночка, выбирай удобный для тебя вариант. Лето – так лето. Только тут нужно согласовать по времени, потому что летом я на неделю или чуть больше собирался ехать на курорт. Мне это надо уточнить.

Пиши. Я вчера тоже отчитал своим худшим и вреднейшим группам почти с блеском тему средних веков. Там есть моменты, интересные этой аудитории.

Ты, кстати, тоже не мори голодом свой стан. Андрей.

ОНА. Добрый вечер, Андрей. Если я не буду морить голодом свой стан, то он уж точно меня уморит – вопия о собственном несовершенстве при каждом взгляде в зеркало. Стараюсь держать форму хотя бы на том уровне, на котором она – пока еще – удерживается. До связи. Ульяна.

ОН. Привет, Ульяна! У нас сегодня шел снег, что вообще не свойственно. А у меня не было карточки, что тоже не свойственно. Мне отдал свою Ваня, не знаю, сколько на ней. А у меня учеников почти не было на этой неделе, не мог купить.

Лежал на кровати, читал, прочитал длинный роман Стивена Фрая, начал Кизи «Песня рыбака», тоже длиннющий.

А ты что делаешь на своем аванпосту?

Пиши о чем-нибудь. В смысле, мне.

Андрей.

ОНА. Привет. Я сижу под диваном (подальше от всех!!!). Люди так меня хотят, что я уже прячусь. Не стану перечислять неотложные дела миновавшей недели – они сокрушили бы какой угодно административный гений! Если ты скажешь, что это – жизнь, и что тебе интересно об этом читать, я тебе все равно не поверю. А другой жизни у меня нет... я о ней только мечтаю. Да и то все более и более вяло. Я поняла, что летом мы не увидимся. Значит, не увидимся вовсе. Забавно... я и прежде чувствовала себя «не вполне человеком»... А тут – мистика и классика, «звезда с звездою говорит...» Вот видишь, и у меня – от безысходности – просыпается некий хулиганский «пофигизм». А гори оно все, родимое, ясным огнем! Буду сидеть под диваном и выть, а кто полезет – цапну!Ульяна.

ОН. Доброе утро, Ульяна! А я собираюсь на работу и вижу – кончился кофе. Ерунда. Мне очень жаль, что у тебя такое настроение, и я, как ни глупо, чувствую себя виноватым. И от этого очень неловким в словах. Боюсь писать письма.

Пройдет, наверное. Андрей.

ОНА. Добрый вечер, Андрей. Да у меня замечательное настроение! Веселая злость – куда лучше, чем расковыривание болячек... следующая стадия реактивно-депрессивного синдрома. Значит, выздоравливаю. И тебе не в чем себя винить. «Ты виноват – лишь – в том, что хочется мне кушать...» Ну, не сложилось. В первый раз, что ли?

А кто-то тут учил меня, что «все страхи – в нас»... Нет во мне страха, во мне – какое-то дальнее «знание». Неутешительное. А жаль... жаль, что ты не хочешь бороться. Одной мне не вытянуть. Я и так уже, как последняя кариатида, – все, что еще держится – в досягаемых вокруг меня пределах, – держится на мне. Утешаю себя мыслью, что сделала все, что могла. Остальное – вне моих возможностей. Всего доброго. Ульяна.

ОН. Добрый вечер, Ульяна!

А я вот напротив, сегодня пришел, дал им (студентам) задание, а когда они написали самостоятельную, не желая насиловать ни свою, ни их природу, отпустил по домам. А пачку листков с самостоятельными выбросил, не читая, в ведро для бумаг.

Потом пошел в магазин и купил роман английского прозаика Йена Бэнкса. Теперь читаю.

Ну разве я «учил» чему-нибудь, Ульяна? Это так, мнение... про страхи.

Пиши. Андрей.

ОНА. Доброе утро, Андрей. О таком сибаритстве, как Ваше, я не смею и мечтать. А... ты вообще читаешь что-нибудь «по-русски»? Ульяна.

ОН. Доброе утро, Ульяна!

Да, да, именно так... Или, перефразируя Толстого, «сибаритство – последнее прибежище негодяев». То есть одного из тех имиджей, которые я трепетно пестую, покупая в ближайшем магазине сандал, лаванду, туласи – ароматические палочки.

А книжка переводная. Иэн Бэнкс один популярнейших в Британии авторов. Я просто хотел посмотреть, как это делается. От русскоязычных, вроде Марининой или Улицкой, мне делается тоскливо, не могу себя заставить читать.

Уверен, что в вашем городе сегодня очень яркое, свежее утро. Желаю тебе такого же настроения, Ульяна.Пиши. Андрей.

ОНА. Добрый день, Андрей. Палочки – да... я тоже люблю ароматические курения. Вообще много чего люблю такого, в чем можно бы себе отказать, но – однажды изведав – не отказываю (даже если это крепко бьет по бюджету...). «Русскоязычных», как ты сказал, я тоже не читаю, хотя «англоязычные» нисколько мне не милее (впрочем, я почти не знаю современной западной литературы, в чем признавалась тебе неоднократно. Все, что начинала читать, – скучно). Есть подозрение, что нынешняя «наша» – лишь скверная калька с «ихней», столь же убогой. Хотя... мне трудно судить, по-английски я не читаю, а перевод – он и есть перевод. (А вообще, английский язык – это язык? это – способно к речевому художеству? так, как русский, например, способен?). Успешного far niente! Ульяна.

ОН. Добрый вечер, Ульяна! Я не настолько хорошо знаю язык. Но известно, что в последние годы Набоков отдавал предпочтение английскому еще и потому, что находил его возможности, если не шире, то ближе к собственным задачам. Для Бродского английский стал главным увлечением последних лет. Да, пригодный к художеству, но несколько по-другому.

А Бэнкс довел меня 3-й главой до отвращения. Какое-то фэнтэзи началось... Если смогу – дочитаю, книжка небольшая и, как обещано в предисловии, там должны сойтись три линии повествования – романтическая, параноидальная и абстрактно-фантастическая. Посмотреть из принципа, как делается эта гадость. Может, я стану вторым после него... в Англии...

А больше ничего не делал. Купал дочку, рисовали, танцевали, строили и т.д. Танцует под Бетховена, под сонаты. А к нам приезжает Зинчук. Интересно, почем билеты будут?

Пиши. Андрей.

ОНА. Добрый вечер. Набоков и Бродский не очень убедительны в качестве примера «речевого художества». С Набоковым, может быть, сложнее, но, по-моему, за годы жизни вне родной языковой среды он вот это «живое трепетанье слова» , русского слова, утратил. А Бродский так и вообще никогда не писал по-русски... в отличие от Мандельштама, например. Достоевскому же, по-моему, было глубоко «фиолетово», на каком языке он пишет (Тут Бахтин явно палку перегнул – насчет речевой «полифонии». Все романы Достоевского написаны на одном языке – петербургском мещанском диалекте, тоже не вполне русском, мне кажется). То же и Толстой. Есть ведь разница, когда ты пишешь, – ПОЛЬЗУЕШЬСЯ ты языком или его, язык, собственно, и ПИШЕШЬ; цель он для тебя – или только средство? Впрочем, это старая песня... тоже еще бахтинская (а может быть, и раньше... сейчас не помню). Но я часто думаю об этом, когда пытаюсь анализировать то, что делаю. Для меня язык, конечно же, еще и ЦЕЛЬ работы. Для тебя иногда, по моему ощущению, – тоже. Интересно, насколько ты сам «заряжаешься» от всего этого «англоязычия», в которое так плотно погружен?

Я вот читаю «Затеси» Астафьева – и плачу. Весь день сегодня проревела... Я пью эту речь, как воду пьют, намучившись по жаре... Вкусно! Вот что я имела в виду, говоря о пригодности языка к художеству.

Тебе не приходит в голову, что у меня, возможно, шесть глаз и по двенадцати присосков на каждом из восьми змеевидных щупальцев? А? Ульяна.

ОН. Доброе утро, Ульяна!

Ты замечательно круто берешь. Даже не знаю, в какой степени мне удастся спонтанно ответить.

Во-первых, думаю, что тут отчасти некий славянофильский максимализм – считать, что Бродский писал не по-русски. А почему меньшего внимания должен заслуживать язык петербургского мещанства, чем язык деревни? И там, и тут с точки зрения пуризма масса антинормализаций. И в них именно, пожалуй, и дело. Одни антинормализации мы воспринимаем как естественные для языка, другие как чужеродные. Из тех, над которыми издевался Лесков «приятного вам бонжура», «дозвольте ручку померсикать». Хотя тоже классно, согласись! И есть речь, литературные (в строгом и скучном смысле) огрехи которой дороги и сладки, и объемны, как у Виктора Петровича, потому что отсылают к первоприроде языка, национальным его пракорням. Словно вспоминаешь себя настоящего, не замороченного, именно приникаешь к источнику.

Но не все можно на таком языке описать. То есть, можно описать решительно все, но вопрос – как. Природа города и всякий урбанизм будут описаны на таком языке с позиции отталкивания, отчуждения; без того, что называется у Терца «благоволением» к описываемому предмету, а без благоволения нельзя проникнуть внутрь природы описываемого явления, места, человека.

Спешу отправить, Ульяна, на вопрос отвечу позже.

Пиши. Приятного Вам бонжура!

Андрей.

ОН. Привет, Ульяна! Даже не знаю ,что я черпаю в англоязычной прозе. Иэн Бэнкс – откровенно плохой писатель. Ремесленнник очень среднего класса. Чего стоят все эти «рот, обрамленный припухшими губами» и пр. Может, переводчик идиот? Тогда и автор комментариев тоже. В романе есть ссылка на «Замок» Кафки, например: «Герой произведения ведет уединенное, бесцельное существование в замке, расположенном в некой местности, где остановилось время». Привожу дословно. В общем полнейшая гармония – скверный автор, скверный переводчик, невежда комментатор. Словом, черпаю удовольствие от этой гармонии идиотов. Это забавно и бодрит.

Blog

Mail. Ru