I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание ДНЕВНИК. 1913 год Н.н.пунин - а.е.аренс Н.н.пунин - а.е.аренс

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

ДНЕВНИК. 1913 год

марта

Достаточно поверхностным кажется мне желание многих из нас, при этом глубоких и чистых, как весна среди монастырских лесов — желание любить мир и человечество прежде самих себя. Евангельская формула получает в отношениях к нам отрица­тельное значение, и мы готовы сказать: люби себя, как ближнего своего если такая редакция кажется преувеличением, то, не­сомненно, нет любви к миру, если мы не любим какую-либо значительную часть самих себя, причем часть настолько значи­тельную, что мы не можем без нее существовать, а в случае ее эволюции в ту или иную сторону меняем весь наш духовный облик.

Научитесь ценить в себе Бога, душу и организм (инстинкт), и вы не только поймете мир, но полюбите его не бесплодной лю­бовью, потому что как же не бесплодна та любовь, которая, не­навидя все в себе, скорбит о мире.

Большой соблазн содержит в себе мысль, определяющая ис­кусство как стыд человеческой души. Таится ли в ней аналогия Федору Павловичу Карамазову, шутовствующему перед старцем Зосимой, или просто блестящий парадокс делает ее столь обая­тельной? марта

Опровергая то, что он утверждал день тому назад, он увле­кал ум, выплевывал идею, часто жизненную и глубокую. Но как только мы захотим обвинить его в неустойчивости и легкомыс­лии, он уже предупреждал нас, утверждая, что и это все игра, что истины нет, что и сам он только принц, заигрывающий с жиз­нью, и что глупо было бы считать серьезной жизнь, для которой «ирония» только «лучший смысл» (из некоторой характеристики).

марта

Надо жить так, чтобы в каждую минуту быть в состоянии улыбнуться шутке.


3 апреля

В кабинете Маковского:

- Все уравнивающий, подлый социализм вот истинная опасность для нашей культуры и для нашего искусства. 45 000 художников Парижа, огромный процент нарастания населения, и только французы не плодятся, потому что слишком хорошо вос­питаны для этого — их раздавят. Сохранить давнюю и тонкую культуру и индивидуальность — во что бы то ни стало! - задача критики. Худосочие, с одной стороны, под рафаэлитов и под Ви­зантию, фабрикация и мельчание личностей — с другой стороны. Мы последние, мы иронизирующие, но с глубокой любовью к са­мим себе и гордостью аристократии духа — ни слова больше... вам, — века последнего человека — наше глубокое презрение и нашу жестокость сатириков*.

8 апреля <Великая Суббота>

Верю, Господи, слову Твоему и установлениям Твоей Церк­ви, верю помыслам Твоим, обращенным ко всякому благу, ве­рю грусти Твоей и цветку Твоему — миру; верю Духу Сына Человеческого и Его муке и Его познанию, верю православию и догме его, его величию и его мысли, верю в неисчерпаемую силу богослужений, в величие Твоего царства, в милосердие Твое ве­рю, Господи, и всему, что от Тебя отходит и в Тебе пребывает, Владыко, Боже мой, Триединый Господь...

^

Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС

апреля 1913 года. Москва

Дорогой друг и дорогая... Галя! [Галя — домашнее имя Анны Евгеньевны Аренс. (Примечания соста еителя, кроме особо отмеченных случаев.]

Москва — что-то «великое, что-то нелепое, темное и страш­ное», как я написал Юкси; но по площадям и по улицам веет ветер глубокого провинциализма. Впрочем, этот город может показаться Китаем или Таити, дотого он экзотичен и тревожно-духовен и дряхл. Что-то пламенеет в нем к Богу, да и нельзя, со­зерцая прекрасные фрески Успенского собора, не тянуться к ку­полу, стремящемуся выйти из мутного золота четырех столбов, которые, как какие-то голени, закованные в поножи, стоят, рас­пертые арками и парусами. Дивен дух этого дома, я вздрогнул -но глубокое истощение проклятого тела, для которого хорошо проведенная ночь дороже всех искусств мира, лишило меня возможности страдать, ибо что же такое восторг, как не страда­ние и не тоска? - так что все, что уготовлено мне пока в Москве память; и уже, конечно, не забыть столь совершен­ного искусства, перед лицом которого вся Европа (за исключе­нием, может быть, Ренессанса) — эстетические и часто дурные игрушки.

Подымите свою руку и сделайте жест в сторону, ступайте Ваша юбка завьется в византийскую складку. Завтра встанет солнце, завтра грустная золотистая пыль будет возбуждать мои ноздри... Но оно уже пришло — это утро и расцвело, как гигант­ский желтый тюльпан.

Посылаю Вам привет прохладного утра и голубого неба (солнце не покидает меня), а маленькое облачко над крышей Строгановского училища бежит к северу, может быть, оно вы­плачет каплю росы над Адмиралтейством*. Очевидно, я неиспра­вим, и красивые слова любят меня больше, чем я их — ну что ж, у каждого свой фатум. Привет моему дорогому «маленькому» Другу, и желаю Вам огромного счастья, которое преследует ме­ня. Как я безмерно счастлив, Галя, величаво счастлив, непопра­вимо.

^

Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС

апреля 1913 года. Москва

Выпал снежок, легкий и нежный, и улегся по краям крыш, на траве — от него так тепло и уютно стало.

Вчера уехал Маковский, а я еще остался дня на три докан­чивать свое «художественное образование» в отношении икон. Ес­ли бы только кто-нибудь из петербуржцев знал, что за сокрови­ща погребены в Москве и что такое вообще — икона. В одной Божьей Матери Новиковской церкви, которую я сегодня видел, сосредоточены такие души, что если бы взять души всех героинь Достоевского, Тургенева, Пушкина, души сестер Арене, души ты­сяч самых глубоких женщин — то и этот синтез не превзойдет си­лою и глубиною эту одну икону.

Впрочем, что же в конце концов - утро, серое небо и... сча­стье, кто знает? Но, позвольте пока рассказать Вам сказочку.

Был вечер, изъеденный пятнами электрических фонарей. В кафе под зеленоватой плесенью табачного дыма — шумные, пошлые, с заповедною гадостью в сердце сидели и пили люди; а он шатался между ними, как робкая козочка, белый, как свет фонарей, и сгорбленный, с большими, почти огромными глаза­ми, дотого горячими и дотого жадными, что стало страшно от его присутствия, сделалось тоскливо и бесконечно горько. Это нелепо, но его присутствие делало всех несчастными, и он, этот великолепный человек с манерами лорда, шел и сгибался, и

льстил, и не мог быть гордым и пошлым - так же легко пить и сидеть, как они... Пожалуй, он знал, в чем заключалось его из­бранничество, т.к. однажды на вопрос какого-то смельчака об этой странной манере себя держать, он отвечал: «Видите ли, я счастлив...»

Приветствую всех из своего терема. С сердечным располо­жением

Н.Пунин.