Geum.ru

I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материалаДокументы

Содержание


С.к.маковский - н.н.пунину
ДНЕВНИК. 1912 год
4 мая. Павловск
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   107
^

С.К.МАКОВСКИЙ - Н.Н.ПУНИНУ


марта 1913 года. <С. -Петербург>

Многоуважаемый Николай Николаевич, очень прошу Вас вернуть как можно скорее статью Вашу о Вру­беле* и воспроизведения к ней с подписями (?!). Окончательно решено, что статья пойдет в № 5, то есть должна быть отпеча­тана не позже, чем через две недели (номер выйдет 1 мая).

А рецензия на книгу А.Иванова*? Написана?

Жму Вашу руку и поздравляю с весной!

Ваш Сергей Маковский.


А.В.КОРСАКОВА - Н.Н.ПУНИНУ

марта 1913 года. Шлейсхейм

Милый друг. Вы укоряете меня и спрашиваете о причинах моих закутанных в вуаль писем, моего молчания и т.д. Мне бы­ло больно читать эти строки. Не думайте только, что причиной Вы или тысячеверстное расстояние — Вы ко мне добры и внима­тельны, а версты не играют никакой роли. Едва ли я могла быть ближе к Вам, если бы мы сидели в одной комнате. Но Вы тре­буете объяснения и с полным правом, хотя это едва ли сможет что-либо изменить. Я чувствую Вас моим другом и так часто мысленно беседую с Вами, что если бы Вы могли это знать, Вы бы не имели повода жаловаться на мое невнимание. — Постараюсь, однако, объяснить Вам, хотя это мне трудно. Причины две, но ни Вы, ни я не виноваты,- разве только события. Когда я была маленькой или, лучше сказать, молоденькой, совсем молодень­кой девушкой, мне пришлось пережить болезнь, а затем смерть одной знакомой. Папа ее лечил. Я помню, какое сильное впечат­ление произвела на меня его серьезность и его слова, что случай труден, и он не сможет спасти. Когда я через несколько дней после того увидела мертвое лицо — меня поразило его выраже­ние. Это была наша знакомая и в то же время совсем другая. Какая-то разгаданная тайна и важность лежали в этих чертах. Некоторое время спустя, не помню, месяцы или недели, другая знакомая должна была стать матерью. Папа же был позван помогать. И как в первом случае, он был очень серьезен и сказал, уходя: случай труден. Однако все обошлось благополучно, и я вскоре навестила мою знакомую. Она еще была слаба и лежала в постели среди белых подушек. И в ее лице меня поразило то же выражение: знающее и важное. С тех пор меня особенно за­интересовали женские лица и я внимательно ко всему присматривалась. Но время изгладило эти события из моей памяти, про­шло несколько лет. Я была уже вполне взрослой и до некоторой степени разумной. У меня была подруга, молоденькая, веселень­кая англичанка. В один прекрасный день она собралась замуж. Тотчас после свадьбы она уехала, и мы несколько месяцев не виделись. Когда мы снова встретились, она показалась мне очень переменившейся, хотя как будто все было по-старому. Но между нами стало «нечто», чему я не могла дать имени. Точно река, через которую нет моста. И в то же время в ее лице было что-то новое, напомнившее мне тех двух женщин. Что-то пережитое, узнанное, внутренний опыт.

Вот, Юксинька, одна причина: я вышла замуж. И мне кажется, что я умерла снова родилась. Что я не та. Мне думает­ся, что женщина умирает три раза.

Как объяснить Вам еще? Я с Жоржем счастлива, мы — друзья и любим друг друга. Он добрый и хороший, и я его ценю с каждым днем все больше. Это пишу я, чтобы Вы не думали: Юкси несчастна замужем. Но даже такое прекрасное замужество — переворот, болезнь и смерть. Только тогда возрождение. «Не оживет, аще не умрет». Почти два года длится эта тяжкая борьба, это возрождение. Мне кажется теперь все иным - и небо, и люди. Как будто я в другом мире. И я должна найти в нем снова саму себя. Это требует все мои силы, это самое главное. Вот Вам причина моего молчания. Другая же нечто вроде смерти Рудольфа, тяжелый удар, который мне пришлось перестрадать. Но это уже в прошлом. Теперь с каждым днем прибавляются мои силы, и я опять делаюсь если не «старой» Юкси, то все же, надеюсь, достойной Вашей дружбы. А теперь простите меня за это долгое молчание... – обессмертившая эпоху. Но присутствие ее в этом театре несомненно, она слышит, чувствует и улыбается там, пока мы как вельможи счастливы, многие бессознательно счастливы ее высочайшим присутствием.

^

ДНЕВНИК. 1912 год


января

Помни же, что нет Истины!

января

Никакое доказательство никогда и нигде не приложимо ни к какому истинному бытию (вещам в себе).

6 марта *

Последние недели были для него, может быть, и пламен­ны, но мучительны и бесплодны, оставив на душе неисцеляющуюся язву, смутное и тяжелое отвращение и горечь опыта. Он не мог бы сказать, с чего это началось и чем питалось зерно его отвратительной скуки, но с каждым днем мысли все более раз­жигающие и ощущения, разложившиеся еще до возникновения на свои составные элементы, терзали его, как случайный вид падали, обнажившейся из-под снега. День сменяла ночь с каж­дым днем все более и более безнадежной пустотою; лип к ок­нам посеревший, тяжелый, мокрый день весенней оттепели. Он просыпался часов в десять с хорошо знакомой ему горькой улыбкой в сознании нового дня глупостей, — глупостей, которых еще никогда не слышал, и все более и более густевшего осадка скуки — получалось столь отвратительное и столь глубокое ощу­щение ненужности, что он закрывал глаза и повертывался к стене, зарываясь в теплые и пролежанные подушки. Он вставал, лишь бы избавиться от сбитой теплоты скомканных простынь и съехавшей набок перины — ни холодная вода, ни чай не осве­жали его. В окно смотрело нависшее небо, мокрая земля; кля­чи в ледяных санях изнемогали по дорогам. Французы казались ему утешителями; он перечитывал Бодлера, Верлена, Виллье де Лиль-Адана, наконец остановился на «A rebours» [наоборот, фр.] Гюисманса, книге, которая еще в прошлом году показалась ему гениальной и оставила глубокий след на его воображении; однако он боялся, чтобы вторичное чтение не испортило его воспоминаний и не обнаружило бы пустоты этой на первый взгляд эфемерной и взбалмошной книги - этого не случилось; и может быть, толь­ко наоборот: то, что уплывало тогда под парусами изысканно­сти и манерности мысли, то встало теперь во всей своей нетлен ной красоте. Впечатление было громадно, ново и величествен­но. Уже не причуды изысканного вкуса импонировали его столь меланхолически настроенному уму, а отвращение - непреодо­лимое, как полеты Икара в небо — тоска израненного сердца, отчаяния, потерявшего всякую веру и всякую надежду, беско­нечное разочарование. Последние слова Дез Эссента, обращен­ные к Богу*, были как бы его словами, вырвавшимися из глу­бины его души с той дрожью, какую испытывают только великие души. Однако чтение этой книги было подобно приему гашиша или опиума: уже через час или два началась реакция столь жес­токая и невыносимая, что казалось, душа покрывалась язвами и сочилась сукровицей, изнемогая в лихорадке ощущений и от болезненных приступов хронических и острых мыслей. Началась страшная разрушительная работа мозга... (Из каких-то харак­теристик.)

марта

Люблю эти болезненные несвоевременности жизни: когда весна напоминает в некоторые свои часы осень, и наоборот; есть несколько периодов в каждом времени года; первый сон — Пред­течи, едва уловимые и настолько отдаленные от своего Христа, что редко кто их замечает и относит к будущему, и наоборот, тя­желая и полная зрелость зимы, весны, лета и осени, она обык­новенно удушлива и пряна и томит тяжестью того, кто рано чув­ствует Предтечи. Но нигде в природе нет оценки.

марта

Устал от всего, что во мне есть «нового», но уже изданного другими. Кажется, самый обостренный и самый утонченный тип уже в достаточной мере шаблонен. Может быть, правда, на утон­ченности, как на фундаменте, можно строить самые разнооб­разные здания, но все же это ужасно, что мое воображение не может создать «нового» типа, свежестью (в смысле новизны) ко­торого я мог бы хоть немного вольно дышать.

2 апреля

Слишком эгоистичный, чтобы, действительно, думать об ис­кусстве, об его преемственных началах, о народе и России, он так и остался навсегда насыщенный эмульсией французских кро­вей, — нервный, непонятый, упорный и только говорящий салон. В иные часы он бывал бесподобен, его язык вырастал, речь ли­лась, извиваясь и дрожа всеми нервами, обнаженными, с кото­рых содран пластик кожи, пламенела и разлагалась, издавая чудовищные и дикие запахи гниющих цветов... (Из каких-то ха­рактеристик.)

^ 4 мая. Павловск*

Всякий раз, как, войдя двойною походкою (какое бремя несет Ваше тело в этом мире?), Вы кинете кивок Ваших прекрасных волос — под белым полотном Вашего лба вспыхивают два глаза и любят смотреть в мои глаза, Точно ли Вы чувствуете, какое чудовищное впечатление на мой мозг это производит, или это милое кокетство доставляет Вам шаблонное удовольствие — я не знаю, я не узнаю никогда, совершенно так же, вероятно, как Вы не узнаете никогда, что Вашим глазам я обязан за ту высокую думу, которую я выносил в течение зимы. Правда, мне не приходило на ум «люблю», но что это значит, когда всякая Ваша мысль, Ваше присутствие, Ваше тело заставляют меня благоговеть; что это значит, если я предпочитаю Ваше минутное присутствие многим часам, если я смущаюсь Вашим вне­запным приходом, если я выхожу из себя, когда Вы молчите и не обращаете на меня ровно никакого внимания? О, не сомне­вайтесь, ни моя гордость, ни мой характер не выдаст меня при условиях нашего знакомства; Вы будете далеко в малиновом кресле, как и я, отделенный от Вас малиновым столом, и мои губы никогда с детской и наивной дрожью не произнесут ни перед Вами, ни перед кем-либо другим Вашего имени — но, если холод нашего существования сгущается в теплоту, если Св. При­частие согревает кровь — и не только кровь — если я по-детски пренебрегаю выгодами и соблазнами мира, Вы, Вы — высокая монахиня, бледнеющая в черном и мучительная в красном, Вы — женщина — делаете это — и вся моя мольба: вынеси, сердце, и эту муку, и это смирение, не упади надломленное и не рассыпь зерен, дарованных тебе Господом. июля

Желание не быть, как все — значит, еще плохо знать жизнь, и это желание всегда плохой и неглубокий ход.

октября

Пафос Франции чужд нам, но неужели у нас нет сил разо­драть свое косноязычие — венец Чехова.

октября

Истинно аристократический дух чувствует известную ответ­ственность перед людьми черта феодально-крепостническая.