I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание А.а.ахматова - н.н.пунину ДНЕВНИК. 1923 год И.пуни - н.н.пунину

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

А.А.АХМАТОВА - Н.Н.ПУНИНУ

<1923. Петроград>

Николай Николаевич, вчера я просила Вас спрятать мой ключик и забыла взять его обратно. Можете себе представить мою беспомощность и тоску невинно пострадавшего Мифки*, который заперт в secretaire. Очень жаль, что Вас не застала и приходится просить, чтобы Вы принесли мне сегодня ключик. Знаю, как Вы заняты, и мне до­садно, что это вышло так нелепо.

Ан. Ахматова.
^

ДНЕВНИК. 1923 год

1 октября

Получил только что вышедшую книжку стихов Хлебникова. По отношению к нашему времени классический пушкин­ский пафос (высокий душевный строй) звучит почти неделикат-

.но (как «дурной вкус»). Жизнь так раскрыта, так обнажена -что пафос едва ли не бестактен. У Хлебникова высокий такт и никакого пафоса.

Если классических поэтов спасал этот высокий строй — он был почти самой поэзией — Хлебникова спасала удивительная, незнакомая нам чистота.

Утренний... — про него можно сказать. Древний — тоже.. октября

В этом году теплая нежная осень — как мех лисицы; третье­го дня был такой закат, что на другой день о нем говорили во всем городе.

Только что была и пила с нами чай Ан. Как я помню -раньше, когда она приходила, я так волновался. Помню, долго не мог к ней привыкнуть. А сейчас она сидела такой хохотушкой, как будто нет ничего проще ее на свете.

Ан. принесла мне яблоко..

ноября

«Если бы, - сказала, — больше меня любил или был менее порядочным человеком, давно был бы со мною».

С.А.АБРАМОВ - Н.Н.ЛУНИНУ.

декабря 1923 года. <Москва>

Дорогой Николай Николаевич, год на исходе, а от Вас ни духу ни слуху. А мне Вам многое надо сообщить. Начну по по­рядку, но с чего начать.

1. Выставка. Решил я устроить здесь от имени редакции журнала «Русское искусство» выставку картин художников, представленных Вами в статье «Новейшие течения»*. Худож­ники: Митурич, Бруни, Вера Хлебникова, Львов, Нагубников, Филонов, Купреянов, Ле Дантю, Татлин, Малевич, Лапшин, Бо­рисов, Нина Коган, Тырса и Лебедев. Почему именно эта груп­па и в таком составе,— надеюсь, Вам известно и понятно. Груп­па, может быть, более значительная, чем многие другие, но менее представленная, а Москве — и неведомая. Но в осущест­влении есть тормозы. Первый: все художники — неимущие, у многих не только нет средств прислать картины и принять уча­стие в расходах, но не во что «обуть» произведения, нет монти­ровки. А отсюда и все остальное.
   

Я 15 января уезжаю за границу. В связи с этой поезд­кой Вам столько предстоит сделать, что, если Вы спали дни и ночи всю осень и часть зимы, то эти 15 дней Вам придется не смыкать очей. Во-первых, я готов с собою взять образцы Фарфорового завода, чтоб, побывав в Берлине, Вене и Париже, при­везти Вам и заказы и деньги. И вот Вам надо мобилизовать художников приготовить образцовые экземпляры. Кстати, мож­но отправить часть готового товара, чтоб там его реализовать. Но для всего этого необходимо, чтобы Вы, как мы говорили, если это не сделано, приготовили фотографические снимки всех новинок и всех имеющихся негативов, так как я намерен там же отпечатать два выпуска о Фарфоровом заводе: елизаветин­ский и современный. А к этим двум книжечкам нужны статьи. Одну из них, первую, Вы, вероятно, напишете сами, другую за­кажите кому-либо... Должны еще сократить для перевода на иностранные языки Вашу статью «Новейшие течения», приме­нив ее к иностранному читателю.

Надо Вам еще срочно мне сдать: «Пикассо», которого я ве­зу с собой, статью о выходе из кубизма*, которую я должен сдать в набор, и еще что хотите. Вот, кажется, все.

Ну, всего — Вам, семье Вашей, Н.Ф.Лапшину и всем уча­стникам будущей выставки.

Ваш С.Абрамов.

ЗАЯВЛЕНИЕ

В Правление Академии художеств

Ввиду заявления отдельных профессоров Акаде­мии, сделанных мне в присутствии слушателей, о том, что моя лекция разрушает работу всей Академии, об­ращаюсь в Правление Академии с просьбой: разрешить мне сделать официальный доклад на тему, явившуюся содержанием моих двух первых лекций, а именно «О границах между искусством и науками». Считал бы при этом необходимым, чтобы Правление поставило этот доклад официально с обязательным присутствием ака­демической профессуры.

В случае, если Правление не найдет возможным мою просьбу удовлетворить, буду считать, что Правле­ние bona fide¹ [Здесь: вполне, подлинно (латин.)] одобряет курс моих лекций, заявления же отдельных профессоров буду считать личными.

Проф. Н. Нулин 1924. 26. II


^ И.ПУНИ - Н.Н.ПУНИНУ.

марта 1924 года. <Париж>

Милый и дорогой Николай Николаевич, Бог знает, сколько лет не писал Вам писем. Надеюсь, что Вы все-таки на меня не сердитесь. Но, должно быть, Витька Шкловский Вам обо мне и моих делах расскажет. Я его очень люблю и очень ему обязан и благодарен — другом мне был в Берлине, помогал. <...>

Сижу я теперь в Париже, живу в мастерской, маленькая мастерская в первом этаже, это скульптурная мастерская. Вы­красил ее в розовый цвет, как и берлинскую. Я в Берлине этот розовый цвет на картинах в моду пустил (киноварь, охра и бе­лила), все мальчишки драли в свои натюрморты. Что делается с русской берлинской выставкой, не знаю, а были у меня на ней два хороших натюрморта (один с розовой стенкой), и где они теперь, уж и не знаю я, прямо былина. Мы с Ксаной имеем ма­ленький контракт до осени, театральный, должны за 1500 фран­ков 20 говенных рисунков делать. Пробовали сначала делать хо­рошие рисунки, но сие нигде не подходит, везде гонят в шею, стали делать г... пока берут, имели глупость в Париже вначале спустить прикопленные деньги, понадеялись на французские лю­безности, на все манифики, эпатанты, мервейи [Magnifique, epatant, merveilleux - великолепно, потрясающе, чудесно] и т. под. и все это было очень неблагоразумно, потому что если б не спустили, не имели бы необходимости халтурить на сторону, и я бы мог бы весь год писать. Милый Николай Николаевич, как это ужасно, за все эти годы я все не мог всласть пописать. Ей-богу, дали бы мне возможность лет 5 комфортабельно пописать, а потом бы взорвали бомбой, очень бы хорошо было. Насчет моей живопи­си, пришлю Вам фото. Занимаюсь я ей больше для самоутеше­ния и саморасстраивания, вроде зубной боли нечто, иногда да­же приятно. Не знаю, что со мной произошло, потрясен я очень, и чувствую себя старой девой. Вещи пишу более или менее нату­ралистические, надобно сказать, что кубизм меня все-таки по­стоянно привлекал и привлекает, хотя и здесь хорошо его дела­ет только Пикассо и то не всегда, зато в хороших, удавшихся вещах — весело выходит, без «гимназической зубрежки». Иногда ничего делает Глез. В парижском искусстве важно то, что оно очень органично. Пишут, как говорят, не напрягаясь, это дей­ствительно человеческое искусство, язык, а не склады склады­вают. Надобно, однако, сказать, что кубизм больше никто не делает, все ушли в разные стороны. Только пуристы остались в «Esprit Nouveau», но и они люди с нюхом, наверное, тоже скоро бросят. В Германии, наоборот, здорово «левят» и русские квад­раты* считают верстами, но, наверное, и там скоро пройдет, есть уже кой-кто, кто в другую сторону тянет и не без успеха. Я же считаю, что просто надобно учиться, так как, во-первых, все мы поразительно мало знаем, а во-вторых, надо ж чем-ни­будь утешаться. Знаете, мы, должно быть, слишком много фраз наговорили, и вот теперь нам тридцать лет, самая бы пора «на­стоящей любви», а слов-то больше нету. Я в России жил как деревянный, никаких романов, ничего, работал и семейный уют устраивал, и несбыточные мечтания имел, а за границу прие­хал и вдруг немного спустя как проснулся, всякая дрянь в го­лову полезла, как в двадцать лет вдруг, и вдруг пустота очути­лась какая-то. Вот в дырку роман заткнул. С Витькой ведь в этом же роде история случилась*. Романтиками мы оказались, а жизнь оказывается таким говном и не случайным даже, вот, мол, просто запачкалось, а по существу, в корешке. Вот и за­нимайтесь чем-нибудь; тем паче живописью. Счастье еще хоть, что можно теперь «задач себе не ставить», что опять можно вер­нуться к тому, чтоб живопись дюймами мерить; в придачу, ко­нечно, и трудно живется. Кто-то здесь мне про Вас говорил, что Вам нелегко. Жалко очень. Худо то, что не можешь ни на ка­ком свинстве успокоиться или на ерунде какой-нибудь, ничего не выходит, оказался вдруг так взбудораженным, как курица после дождя. Волосы дыбом и ничего не сделаешь. Пишу я очень красиво теперь, живопись делаю мягкую, как раз посредине ме­жду сухостью и несдержанностью. В этом отношении успехи сде­лал. В цвете стал гораздо лучше, чем был, Боже избави, при­сяжным колористом не стал. Пишу просто очень.<...>

Завтра у меня будет Озанфан, редактор «Esprit Nouveau», я с ним буду об разных вещах разговаривать. Может быть, мож­но будет как-нибудь с Вами и с ним наладить кой-какой обмен хроникой искусства. Может быть, можно бы и статьи как-ни­будь поустраивать. Давайте как-нибудь все это устроим — здесь я теперь не временно, как в Германии, а надолго, по крайней мере года па три, так что есть смысл связь организовать. Жму крепко Вашу руку. Ксана кланяется. Поцелуйте от нас вашу де­вочку. Кланяйтесь супруге. Напишите мне письмо, пожалуйста.

Ваня Пуни.