Geum.ru

1848), происходил из помещичьей, когда-то богатой семьи. От имений предков (в Нижегородской губернии) до него дошло немного

Вид материалаДокументы

Содержание


Конец двадцатых годов
Подобный материал:
1   2   3   4   5
Михайловское (1824—1826)

В Михайловском в это время находилась семья Пушкина. Отец его принял на себя полицейские обязанности по наблюдению за сыном. Это привело к тяжелым семейным столкновениям, в результате которых отец уехал. Уехал также и младший брат Пушкина Лев, взяв на себя ряд поручений. Среди этих поручений была подготовка бегства Пушкина за границу. Для этого предполагалось собрать средства путем изданий Лев Пушкин и становится на некоторое время ходатаем и поверенным лицом в издательских делах Пушкина. Среди прочих издательских проектов было издание первой главы «Онегина» и подготовка первого собрания стихотворений, для чего необходимо было раздобыть рукопись, переданную в 1820 г Всеволожскому. Однако поручения брата Лев Пушкин выполнял небрежно, занимался тем, что читал присылаемые стихи по всем салонам Петербурга и давал их переписывать, тем подрывая материальный успех подготовлявшихся изданий. Деньгами брата он распоряжался, как своими. Все это заставило Пушкина отказаться от посредничества брата и передать издательские дела Плетневу, который с этого времени и становится постоянным поверенным Пушкина по изданиям. Под наблюдением Плетнева и вышло большинство изданий Пушкина. Попытка к бегству расстроилась, так как друзья поэта Жуковский и Плетнев всячески старались воспрепятствовать этому.

Жизнь Пушкина в глухой деревне протекала после отъезда семьи спокойно, без особых событий. Все развлечения Пушкина состояли в прогулках, в посещении соседнего имения Тригорского, где жила помещица Прасковья Осипова и ее дети, уже взрослые девушки (от первого брака, носившие фамилию Вульф). Событиями в жизни Пушкина были приезды гостей, например, сына Осиповой Алексея Вульфа, его товарища по Дерптскому университету — поэта Языкова, наконец товарищей Пушкина по лицею — Пущина, и особенно Дельвига, гостившего у него в апреле 1825 г.

И в Михайловском Пушкин находил материал для новых сердечных увлечений. К тому были поводы и во встречах с молодыми крестьянками (к этому времени относится его увлечение Ольгой Калашниковой, дочерью крепостного приказчика), и барышнями Тригорского. В июле 1825 г. Произошла встреча с племянницей Осиповой А.П.Керн, отразившаяся в стихотворении «Я помню чудное мгновенье...»

Естественно, что уединение в Михайловском было временем усиленного творчества и усиленных изучений. Если Пушкин еще в Кишиневе увидел необходимость «в просвещении стать с веком наравне», то все же вряд ли был неправ Воронцов, заявляя: «Надо бы ему долго почитать и поучиться». В Михайловском наконец Пушкин нашел досуг. Между тем его собственная литературная судьба вела к необходимости точного осмысления своего поэтического творчества, что невозможно было без теоретических занятий. Пушкин уезжал на юг, еще ничем значительным себя не заявив. Но уже появление «Руслана и Людмилы» вызвало ожесточенную журнальную полемику между критиками «Вестника Европы», жестоко напавшими на автора за легкомыслие, грубость, непочтительное отношение к классической древности, и молодежью, горячо приветствовавшей поэму. «Кавказский пленник» уже встретил только положительные отзывы и вызвал огромное число подражаний. Романтизм Пушкина утверждался критикой как передовое явление в русской литературе. Наконец, появление «Бахчисарайского фонтана» с предисловием Вяземского, в котором в форме разговора классика с издателем излагалась сущность спора новой поэтической школы с представителями старого направления, послужило поводом к длительной полемике, в которой вопросы романтического искусства подвергались всестороннему обсуждению. В стороне от этой полемики автору нельзя было долго оставаться. В это время вопросы романтизма усиленно обсуждались на Западе, а в России замечалось особенное оживление в обсуждении литературных проблем на страницах сборников и альманахов: в ежегодных выпусках «Полярной Звезды» Рылеева и Бестужева и в «Мнемозине», где Кюхельбекер выступил против элегического направления в защиту высокого лирического стиля оды. Пушкин невольно втянулся в эту полемику, сперва в форме переписки с Вяземским, Бестужевым, Рылеевым, и др., а затем и в печати. Но, чтобы иметь свой голос в литературных спорах, необходимо было много читать, и Пушкин выписывал себе в Михайловское из Петербурга нужную ему литературу. В области чисто литературных вопросов его особенно занимали в те дни вопросы драматургии. Именно тогда он начал изучать Шекспира и интересоваться спорами вокруг классической и романтической трагедии.

Но литературно-критическая полемика была лишь внешним отражением споров гораздо более глубоких. Для разрешения более общих вопросов необходимо было знание истории. На изучение истории толкали Пушкина не только советы декабристов. Если около 1820 г. наукой, определявшей общественно-политическое миросозерцание, была политическая экономия в союзе с учением о праве, то в начале двадцатых годов на первое место в системе общественных наук выдвинулась история. Именно в эти годы создавалась новая историческая школа во Франции, представители которой являлись одновременно и активными политическими деятелями, боровшимися под знаменем либерализма за идею буржуазной революции, близкую русским тайным обществам. Хотя главные произведения молодой исторической школы Франции Пушкин прочитал несколько позднее, но следя в Одессе за французскими журналами и газетами, он должен был испытать на себе косвенное влияние этого направления.

Необходимо отметить одну характерную черту этого раннего «историзма» Пушкина. Это было обращение к истории за историческими параллелями и аналогиями. Подобное отношение диктовалось, конечно, не знакомством с трудами французских историков, а литературным обращением к истории в эпических поэмах и в театре, установившимся еще в XVIII в. Исторический сюжет обычно являлся оболочкой иносказания для изображения настоящего времени. Система так называемых «применений» господствовала и в поэме, и в драме, и даже в романе, пока исторический роман не приобрел новой формы под влиянием романов В.Скотта.

Крупным событием тогда было появление в 1824 г. X и XI томов «Истории государства Российского» Карамзина, охватывавших период царствований Федора Иоанновича, Бориса Годунова и Димитрия Самозванца. Здесь Пушкин нашел наконец исторический сюжет, обработке которого посвятил конец 1824-го и почти весь 1825 г. Это были образы двух узурпаторов (по толкованию Карамзина), достигших престола один — через преступление, убийство законного наследника, другой — через восстание. Легко себе представить, в какой степени этот сюжет показался Пушкину животрепещущим. Тема узурпации власти издавна считалась достоянием трагедий (у Шекспира, Расина и Вольтера, не говоря о более мелких драматургах), следовательно, литературная обработка была естественно подсказана. С другой стороны, это был русский исторический сюжет — то, на что указывали писатели-декабристы. Наконец, политическая проблема узурпации стояла особенно остро в эти годы, когда ход истории связывали с деятельностью двух лиц, — Александра и Наполеона, пришедших к власти путем узурпации: Наполеон, соединив захват власти путем контрреволюционного переворота с устранением одного из Бурбонов (герцога Ангьенского, казнь которого в свое время усиленно обсуждалась), Александр, санкционировав насильственное устранение своего отца, сопровождавшееся его убийством. Такая историческая тема, независимо от каких бы то ни было реальных намеков, приобретала исключительный интерес богатством возможных параллелей, тем более что давала возможность обрисовки политической борьбы на фронте народного движения. Свою политическую позицию Пушкин определил выведением в лагере мятежного Самозванца одного из своих предков. Этот Пушкин произносит в трагедии политическую речь о силе общественного мнения, решающего в конечном счете политическую борьбу. Эта формула «мнение народное» ведет нас к политическим системам «просветителей» XVIII в. Одновременно с актуальностью избранная тема давала возможность литературного опыта обновления трагедии в духе романтизма.

Необходимо учесть, что общественно-политические убеждения Пушкина в Михайловском претерпели глубокую перестройку. Революционные взгляды сложились под непосредственным влиянием окружавших его членов Южного тайного общества и под впечатлением все разраставшегося революционного движения на Западе. Но уже в Одессе влияние тайного общества прекратилось. В Европе восторжествовала реакция, и революционные движения были подавлены. Одним из первых политических событий после приезда Пушкина в Михайловское была казнь Риего, завершившая победу короля в Испании. Личная судьба Пушкина тоже содействовала разочарованию и скептицизму. Еще в Одессе Пушкин проявлял признаки политического разочарования (см. стихотворение «Свободы сеятель пустынный»). В Михайловском он чувствовал себя еще более обезоруженным и еще меньше верил в удачу революционной борьбы.

В Михайловское Пушкин привез две главы «Евгения Онегина». За время пребывания в Михайловском он написал еще четыре. Таким образом, «Евгений Онегин» наряду с «Борисом Годуновым» является главной творческой работой Пушкина в Михайловском. За эти годы план романа сильно изменился. Вместо задуманной Пушкиным сатирической картины русского общества, отчасти данной в первой главе, роман перешел в бытовые реалистические картины помещичьей жизни. Именно в Михайловском эта бытоописательная сторона настолько определилась, что впредь движение сюжета стало определяться странствиями самого Пушкина Главы, написанные в Михайловском, рисуют помещичью деревню, после посещения Москвы пишется глава о Москве и после возвращения в Петербург — о Петербурге

В Михайловском же закончена последняя «южная поэма», начатая в Одессе, — «Цыганы»; в ней Пушкин резюмировал свои настроения первой половины двадцатых голов и тем самым расстался с ними «Евгений Онегин» развивался в совершенно новом плане Вообще пребывание в Михайловском — время итогов: здесь начал Пушкин писать свои записки, уничтоженные им после событий 1825 г. Здесь он приготовил свой первый сборник стихотворений и тем подвел итог своей лирике за десять лет.

Последним большим произведением, написанным в Михайловском, была шутливая поэма «Граф Нулин». Она помечена 13 декабря 1825 г. На следующий день в Петербурге произошло восстание, подавленное войсками Николая I.

Последовавший за этим разгром тайных обществ тяжело переживался Пушкиным. Среди арестованных находилось много друзей Пушкина: его товарищи по лицею Пущин и Кюхельбекер, оба Раевские (оба, впрочем, скоро освобожденные), Бестужев, Рылеев и многие другие.

Пушкин, оставшийся в стороне от заговора и расправы, надеялся на изменение своей участи. Но при этом он хотел сохранить за собой свободу действий и свободу убеждений. «Вам решительно говорю не отвечать и не ручаться за меня», — писал он Жуковскому по поводу начавшегося следствия над декабристами. Видя, что в положении его изменений нет, он писал Плетневу 3 марта.

1826 г.: «Пускай позволят мне бросить проклятое Михайловское. Вопрос: невинен я или нет? но в обоих случаях давно бы надлежало мне быть в Петербурге. Вот каково быть верноподданным! забудут и квит». Через несколько дней он пишет официальное письмо Жуковскому с тем, чтобы тот показал его кому следует: «Может быть его величеству угодно будет переменить мою судьбу. Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости» В таких выражениях Пушкин договаривался с правительством Николая I. Он признавал его победу и брал на себя обязательство сложить оружие, но не отказывался от прежнего образа мыслей. Между тем, события развивались совершенно не так, как это представлял себе Пушкин. Жуковский писал ему «Ты ни в чем не замешан — это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством» И правительство Николая, зная, что Пушкин был в числе врагов, не сразу решило, каким путем его обезоружить, — путем наказания или путем прощения. Но для наказания требовались дополнительные данные. До правительства дошли сведения, что во время майской ярмарки в селе Святые Горы (в трех верстах от Михайловского) Пушкин, гуляя в красной рубашке, распевал с крестьянами какие-то песни и имел столкновение по этому поводу с представителем местной полиции (это произошло еще в 1825 г.). В июле 1826 г тайный политический агент Бошняк был командирован в Псковскую губернию на расследование и для выяснения вопросов: что говорит Пушкин о правительстве и не призывает ли он крестьян к возмущению. Бошняку даны были полномочия арестовать Пушкина, для чего с ним вместе выехал фельдъегерь (для сопровождения арестованного). Бошняк тщательно собирал сведения, но отовсюду получал только «неудовлетворительные известия». Вот в записи Бошняка показания соседнего помещика П. С. Пущина, знавшего Пушкина еще по Кишиневу и встречавшегося с ним в масонской ложе: «Полагали, что Пушкин ведет себя несравненно осторожнее противу прежнего; что он говорун, часто возводящий на себя небылицу; что нельзя предполагать, чтобы он имел действительные противу правительства намерения, в доказательство чего к заговору, которого некоторые члены состояли с ним в тесной связи; что он столь болтлив, что никакая злонамеренная шайка не решится его себе присвоить; наконец, что он человек, желающий отличить себя странностями, но вовсе не способный к основанному на расчете ходу действий». Вследствие донесения Бошняка было решено поступить с Пушкиным иначе. В сентябре Пушкин с фельдъегерем был отправлен в Москву на свидание с Николаем I.

^ Конец двадцатых годов

Приговор над декабристами был приведен в исполнение 13 июля 1826 г. Пять человек были повешены, остальные сосланы или разжалованы в солдаты. Пушкин писал Вяземскому: «Повешенные повешены, но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна». Пушкин был сдержан в своих письмах, твердо помня, что предлогом к его ссылке было вскрытое полицией неосторожное письмо. Вяземский был не так сдержан и писал жене: «Для меня Россия теперь опоганена, окровавлена: мне в ней душно, нестерпимо». Мысль о совершившейся казни, о ссылке друзей, братьев, товарищей не оставляла Пушкина. Чувствуя свою связь с декабристами, он ставил своим долгом не отрекаться от них и всячески содействовать их освобождению. В таком настроении он покинул Михайловское. В это время в Москве происходили торжества по поводу коронации, состоявшейся 22 августа. Изданный по поводу коронации манифест с «милостями» не коснулся осужденных декабристов. Пушкин прибыл в Москву 8 сентября и в тот же день был представлен Николаю I. Подробностей об этом свидании не осталось никаких. Результаты его были следующие: Пушкин получал свободу передвижения; произведения его впредь поступали на разрешение самому Николаю I, а посредником назначался шеф жандармов Бенкендорф.

Первое впечатление Пушкина от приезда в Москву была радость ощущения свободы. Встреча с друзьями, всеобщее сочувственное внимание, литературные собрания, на которых Пушкин читал «Бориса Годунова», литературные предприятия, среди которых была организация «Московского Вестника» силами литературной московской молодежи с привлечением Пушкина на особо почетных условиях, — все это создавало вокруг Пушкина особенную восторженную атмосферу, и этим восторженным настроением заразился и он сам. Несомненно, что его освобождение обусловлено было какими-то обязательствами, и в эти обязательства входила безусловная политическая капитуляция, безусловный отказ от гражданской проповеди. Но Пушкину открывалось, как ему казалось, широкое поле литературной деятельности в области «чистого искусства». Поэтому-то он и заключил союз с московской молодежью, среди которой преобладали идеи немецкой идеалистической философии, к которой сам Пушкин относился скептически. В области «чистого искусства» такой союз ему казался возможен. Пушкин принимал как факт, что период политической самодеятельности русского общества закончился, что единственной политической силой было самодержавное правительство Николая I, Мероприятия правительства, если не считать расправы над декабристами, не определили для Пушкина окончательно программы Николая I, он надеялся, что новый царь сумеет осуществить реформационные чаяния русского либерализма. Обвинительный акт против декабристов был построен так, что собственно политическая сторона деятельности тайных обществ оставлена была в тени. Декабристам не инкриминировались их политические убеждения. Все обвинение падало на попытки цареубийства и на подготовку восстания. Таким образом, оставалась надежда, что, подавив восстание, правительство пойдет на политические уступки в целях примирения с обширными кругами, сочувствовавшими декабристам, являвшимся выразителями значительных социальных слоев. Такие уступки Пушкин и усматривал в некоторых мероприятиях Николая I и, мысля историческими аналогиями, сопоставлял деятельность Николая с реформационной деятельностью Петра. Отсюда возникает в творчестве Пушкина тема Петра, проходящая красной нитью через его литературные замыслы. Тема Петра осмыслялась как проблема возможного сотрудничества с самодержавием. В пределах этого сотрудничества позиция Пушкина не была твердой. Не была для него ясна и политика Николая I, и понадобилось много лет, прежде чем он пришел к убеждению, что в Николае прапорщик возобладал над Петром.

Впрочем, с самых первых шагов Пушкину пришлось испытать несколько разочарований. В сентябре возникло дело о распространении в списках стихов из «Андрея Шенье», истолкованных как стихи о событиях 14 декабря. Пушкина допрашивали и требовали объяснений. Дело это продолжалось в 1827 г. и, пройдя все инстанции до сената и государственного совета, закончилось только в июле 1828 г. учреждением секретного полицейского надзора за Пушкиным и отобранием от него подписки, что до рассмотрения цензурой он своих произведений в рукописи сообщать никому не будет.

В ноябре 1826 г. Пушкин вернулся из Москвы в Михайловское, получив задание от Николая написать записку о народном воспитании. Записка была потребована от Пушкина, вероятно, под впечатлением доноса Булгарина о «(лицейском духе», в котором лицейское образование выставлялось чуть ли не главной причиной революционного движения в России.

Исполнение требования должно было носить характер политического экзамена Пушкина. Он написал записку уклончиво, стараясь удовлетворить требованиям Николая и в то же время не противоречить себе. На записку эту наложена резолюция, сообщенная Пушкину Бенкендорфом: «Принятое вами правило, будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для общего спокойствия, завлекшее вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей. Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонаправленное воспитание». Этой резолюцией Пушкин был признан не выдержавшим испытания. От него требовали не политического нейтралитета, а верноподданического усердия. Незадолго до того Бенкендорф поставил ему на вид публичные чтения «Бориса Годунова». От Пушкина затребовали рукопись. Результат получился совершенно неожиданный. Николай потребовал (дав предварительно рукопись на отзыв Булгарину), чтобы Пушкин переделал трагедию в роман «наподобие Вальтера Скотта». Пушкин от этого отказался, и трагедия тем самым оказалась высочайше запрещенной. Роман наподобие В. Скотта взялся писать на эту тему сам Булгарин.

В то же время Пушкину был разъяснен смысл решения о царской цензуре. Ему было указано, что он лишается права печатать что-либо на общих основаниях, и все его произведения в обязательном порядке изымаются из ведения общей цензуры и представляются на рассмотрение Николая через Бенкендорфа. Таким образом, в дальнейшем Пушкину удавалось обойти цензуру Николая, только печатая свои произведения анонимно или под псевдонимом.

По возвращении в Москву в декабре 1826 г. Пушкин написал стансы «В надежде славы и добра». В этом стихотворении Пушкина целая политическая программа. Николаю I указывается исторический идеал — Петр, с точным перечислением (поскольку это допускала стихотворная форма) основных элементов петровских реформ. Но все стихотворение имело значительную концовку призывом быть «незлобным памятью», то есть вернуть декабристов. Почти одновременно с этим написано было и другое стихотворение — в Сибирь, заключавшее привет декабристам и убеждение в конечной их победе. Стансы царю были напечатаны в январском номере «Московского Вестника» в 1828 г.; они были многими поняты как лесть Николаю I; смысл иносказания не был понят. Пушкин на эти толкования ответил вторыми стансами — «Нет, я не льстец», в которых пытался с большей точностью формулировать свое отношение к Николаю I. Положительными моментами в политике Николая он считал «войну, надежды, труды». «Надежды» связывались с деятельностью «секретного комитета 6 декабря 1826 г.», которому приписывался план широких реформ в государственном управлении и в крестьянском деле; разочарование в этих надеждах наступило для Пушкина только в 1830 г. Война — это была персидская война на Кавказе, необходимость которой признавалась декабристскими кругами. Стансы 1828 г. все еще стоят на точке зрения либерального истолкования мероприятий Николая I.

Политика правительства по отношению к Пушкину диктовалась стремлением привлечь его на свою сторону и употребить в качестве глашатая казенных идей. Бенкендорф писал Николаю I 12 июля 1827 г.: «Пушкин — порядочный шалопай, однако, если удастся направлять его перо и его разговоры, в этом будет прямая выгода». Бенкендорф готовил Пушкину роль Булгарина.

Первую половину 1827 г. Пушкин провел в Москве, а в мае получил разрешение поехать в Петербург. Здесь он прожил до октября 1828 г., после чего на два месяца вернулся в Москву.

Снова началась беспорядочная городская жизнь. Светские развлечения, карточная игра, новые увлечения отвлекали Пушкина от регулярной работы. В эти годы Пушкин уже задумывается над устройством семейной жизни. К 1828 г. относится его попытка вступить в брак с Анной Олениной, дочерью президента Академии художеств и литературного мецената. Попытка эта расстроилась по вине самого Пушкина.

В эти годы из печати вышли «Цыганы», «Братья разбойники», шесть первых глав «Евгения Онегина», выходившего отдельными выпусками с 1825 г., «Граф Нулин». Литературная журнальная критика сочувственно встречала новые произведения Пушкина. Только отдельные голоса, например, придирчивый разбор IV и V глав «Евгения Онегина» в «Атенее» в 1828 г., резко выделялись в общем хоре похвал. В 1828 г. особое место в журнальных отзывах занимает статья И.Киреевского в «Московском Вестнике», в которой автор дает синтетическую оценку творчества Пушкина, разбивая его на три периода: «итальяно-французский» («Руслан и Людмила»), байроновский (южные поэмы) и «русско-пушкинский» («Цыганы», «Онегин» и «Борис Годунов»). Построенная на принципе «поэзия есть отражение своего времени», статья Киреевского подчеркивает свойство поэзии Пушкина «отражать в себе жизнь своего народа». Статья Киреевского знаменует вершину славы Пушкина.

В эти годы Пушкин продолжал писать «Евгения Онегина», из крупных же произведений, написанных в это время, надо назвать «Арапа Петра Великого», неоконченный роман в стиле Вальтера Скотта, и «Полтаву», поэму, написанную в короткое время в октябре 1828 г. В обоих произведениях выдвигается тема Петра. В романе Пушкин хотел обрисовать реформаторскую деятельность Петра и в качестве героя избрал своего предка Ганнибала. В «Полтаве» он касается военной истории Петра. И в том и в другом произведении, уступая литературной традиции, Пушкин развивал сюжет путем введения любовной истории: женитьба Ганнибала и любовь Марии (Матрены) Кочубей к Мазепе. Любовная история в обоих случаях не основана на исторических фактах: история Ганнибала вообще выдумана с начала до конца, а отношения Мазепы к Марии представлены совершенно не так, как это было в действительности. Но любовный элемент был уступкой традиции. И в том и в другом случае главной темой являются исторические события времени Петра.

Ганнибал — негр или, верней, абиссинец, вывезенный из Константинополя в Россию и сделавший крупную военную карьеру, был предком Пушкина по матери. Внука его, своего деда по матери, Пушкин видел в Михайловском в первый свой приезд туда, и об этой встрече остались отрывки воспоминаний Пушкина. Ганнибал был вторым предком Пушкина, выведенным в его произведениях. В «Борисе Годунове» он вывел одного из Пушкиных, деятеля эпохи Бориса Годунова и Самозванца. Интерес Пушкина к его предкам особенно заметен, начиная с 1825 г. Сперва этот интерес возник едва ли не в порядке самозащиты от пренебрежительного к нему отношения Воронцова — «милорда», гордившегося своим родовитым происхождением и свысока относившегося к разночинцам, к которым он причислял и ссыльного чиновника Пушкина. Аристократической гордости придворной бюрократии, видевшей в своей иногда сомнительной родовитости право на уважение и почет, Пушкин противоставлял равные права на древность рода. Повторяя слова Сталь о том, что у нас литературой занимаются дворяне, Пушкин рассматривал это дворянство как ограждение прав писателя на уважение. «У нас писатели взяты из высшего класса общества — аристократическая гордость сливается у них с авторским самолюбием. Мы не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одою, а тот является с требованием на уважение как шестисотлетний дворянин — дьявольская разница» (письмо Пушкина Бестужеву в июне 1825 г.). В этом он встретил решительный отпор со стороны своих друзей: в частности Рылеев в своих письмах к Пушкину 1825 г. дал ему резкую отповедь. И, действительно, в эти годы дворянская гордость Пушкина своими предками никак не согласовывалась с его общественным мировоззрением. Параллельно с тем, в процессе изучения истории он интересовался судьбами своего рода. «Арап Петра Великого» отражает эти взгляды Пушкина. О своем происхождении от Ганнибала Пушкин сообщал в обширном примечании к первой главе «Онегина», вышедшей в 1825 г.

Написание «Полтавы» совпало с поездкой Николая I на театр военных действий. Историческая аналогия между Петром и Николаем, намеченная еще в первых стансах, как бы получала дальнейшее развитие в поэме. Но и в стансах и в поэме эта аналогия выдвигалась не как факт, а как желание и надежда. Военная обстановка поэмы гармонировала с военными обстоятельствами времени: только что окончилась персидская война, и началась турецкая. Пушкин писал «Полтаву» тогда, когда поражение декабристов воспринималось как факт исторической необходимости, и главным вопросом для Пушкина был вопрос о возможном сотрудничестве с правительством. Выдвигаемый Пушкиным образ Петра, истолкование которого не расходилось у Пушкина с аналогичной оценкой у Рылеева, ставил перед правительством как бы условия, на которых возможно было сотрудничество и признание войны. Кстати сказать, несмотря на благоприятный исход персидской кампании, персидская война рассматривалась как несчастная. «Война с персиянами самая несчастная, медленная и безотвязная», — писал в декабре 1826 г. Грибоедов. Неблагоприятно подействовало на общественное мнение, в частности, удаление Ермолова, популярного в декабристских кругах, и замещение его Паскевичем. Таким образом, при общем сочувственном отношении к восточным войнам обстоятельства данного похода вызывали недовольство и упреки. Учитывая все это, ошибочно расценивать «Полтаву» как официально-патриотическую поэму, как ошибочно было видеть в «стансах» расчетливую лесть Николаю. Контраст между событиями петровского времени и военными обстоятельствами турецкой войны выдвигался как надежды и ожидания ясности от правительства.

«Полтава» вышла в свет в марте 1829 г. Была она встречена критикой далеко не с таким восторгом, как прежние поэмы Пушкина. Правда, на страницах «Московского Телеграфа» Н.Полевого она разбиралась как совершеннейшее создание Пушкина, но в «Сыне Отечества» отзыв был очень сдержанный, а в «Вестнике Европы» Надеждин выступил со статьей, полной глумления. Еще менее благоприятны были отзывы о «Графе Нулине», вышедшем отдельным изданием. Повесть была объявлена пустой и безнравственной.

Когда Пушкин писал «Полтаву», началось новое дело, причинившее Пушкину много неприятностей. До правительства дошла «Гавриилиада», и началось разыскание автора этой «безбожной поэмы». Началось следствие, и Пушкина в августе и в октябре допрашивали. В письменных объяснениях по этому делу Пушкин отрекался от авторства и в конце концов написал какое-то письмо, оставшееся неизвестным, прямо Николаю I. Можно предполагать, что это письмо содержало признание Пушкина. После него дело было прекращено. Надо думать, что прекращение дела сопровождалось новыми обязательствами Пушкина перед царем.

В следующем, 1829 г. Пушкин поехал в Москву. К этому посещению Москвы относится его сватовство к 17-летней Наталье Николаевне Гончаровой, одной из первых московских красавиц, внучке известного бумажного фабриканта, к тому времени почти разоренного. Это сватовство было встречено неблагоприятно ее родными. Вскоре после того Пушкин уехал на Кавказ. Поездка была неожиданной, и совершил ее Пушкин вопреки прямому отказу Николая I на его просьбу об определении его в действующую армию, с которой он обращался в марте 1828 г. Поездку свою Пушкин описал в «Путешествии в Арзрум». Характерно, что, отправляясь на Кавказ, он сделал большой крюк, чтобы предварительно посетить Ермолова, жившего в Орле.

Пушкина привлекало не только желание участвовать в турецкой войне. Кавказская армия была местом ссылки декабристов и «замешанных» по делу о тайных обществах. Там служили друзья Пушкина. Там находился Н. Раевский, лицейский товарищ Пушкина Вальховский, знакомый Пушкина И. Г. Бурцев и др.; там же служил и брат Пушкина Лев. Посещение кавказской армии и было вызвано в значительной степени желанием увидеть своих товарищей. Пушкин проехал Владикавказ, Тифлис и оттуда направился в армию, которую нагнал уже за Карсом, на перевале в горах Соганлу. Отсюда он сопровождал армию до самого Арзрума. Совершил он эту кампанию, по его собственному выражению, наполовину как путешественник, наполовину как солдат. В первый же день прибытия в русский лагерь Пушкин пытался принять непосредственное участие в военных действиях. Это было 14 июня в долине Инжа-Су. На передовые посты напали турки; Пушкин, выскочив из ставки, сел на лошадь и поскакал на аванпосты. «Схватив пику одного из убитых казаков, он устремился против неприятельских всадников. Можно поверить, что донцы наши были чрезвычайно изумлены, увидев перед собою незнакомого героя в круглой шляпе и в бурке. Это был первый и последний военный дебют любимца муз на Кавказе» (Ушаков, История военных действий в Азиатской Турции в 1828 и 1829 гг.). Русские войска вступили в Эрзерум (Арзрум) 27 июня.

Здесь Пушкин находился на правах гостя при штабе. По-видимому, отношения Пушкина и Паскевича были натянутые. Пушкин к Паскевичу относился отрицательно, а Паскевич считал Пушкина человеком политически подозрительным. Они вскоре расстались, и 21 июля Пушкин направился обратно, задержавшись по дороге на Минеральных Водах, а затем под Москвой, в имении Вульф в Тверской губ. (Малинники), где он ранее бывал.

Возвращение его было встречено Бенкендорфом с величайшим раздражением. Николай потребовал от Пушкина объяснений и, видимо, остался неудовлетворен ими. Когда Пушкин вскоре после того просил разрешить ему поездку за границу, ему в том было резко и решительно отказано.

Новый, 1830 год, ознаменован изданием «Литературной Газеты» при ближайшем участии Пушкина. Это была попытка создания своего органа, вокруг которого объединились близкие Пушкину писатели. Надежда Пушкина на то, что «Московский Вестник» может быть органом его литературной группы, не оправдалась. Ему не удалось привлечь в журнал ближайших своих литературных друзей, и сам он с руководителями журнала мало-помалу разошелся, и хотя явного разрыва не было, но участие Пушкина в этом журнале становилось все менее регулярным, а после январского номера 1829 г. и совсем прекратилось.

Между тем в декабре 1829 г. в Петербурге было задумано издание нового литературного органа. Редактором был избран Дельвиг, издававший с 1825 г. альманах «Северные Цветы», который после прекращения «Полярной Звезды» Рылеева и Бестужева занял первое место среди русских альманахов-ежегодников. Вокруг «Северных Цветов» создалась прочная литературная группа, чему содействовали регулярные литературные дружеские вечера в доме Дельвига. «Литературную Газету» было решено издавать теми же литературными силами, что и «Северные Цветы». К сотрудничеству привлечен был Вяземский, который к этому времени оставил «Московский Телеграф» Полевого, где он раньше сотрудничал.

На долю Пушкина выпало налаживать газету (выходившую раз в пять дней) с первых ее номеров, так как Дельвиг в начале января уехал в Москву. Редактировать газету остался Пушкин с помощью Сомова, главного сотрудника газеты, разделявшего с Дельвигом редактирование «Северных Цветов».

Период «Литературной Газеты» является временем наиболее ожесточенной полемики и яростных нападений других журналов на Пушкина и его литературных союзников. Полемика началась в первую очередь с «Северной Пчелой». Это была единственная частная газета. Издатель ее, Булгарин, человек с темным прошлым, когда-то был близок к декабристам, к Рылееву и Грибоедову, но после декабрьских событий 1825 г. он резко порвал со всяким либерализмом и перешел на официальную точку зрения. Он был опытным журналистом, совершенно беспринципным и преследовавшим только коммерческие цели. Он завязал близкие отношения с Бенкендорфом, обслуживал III отделение (тайную политическую полицию) осведомительными донесениями; зато его газета была сделана официозной, и за ним фактически утверждена монополия издания политической газеты. Вскоре Булгарин заключил союз с Гречем и стал совладельцем журнала «Сын Отечества». Объединение в одних руках крупного журнала и газеты привело к огромному литературному влиянию Булгарина. От него зависела судьба многих книг и многих авторов: рецензии в «Северной Пчеле» и в «Сыне Отечества» определяли коммерческий успех изданий. Булгарин пользовался этим влиянием беспринципно, в личных интересах. Долгое время Пушкин сохранял с Булгариным нормальные отношения, хотя и относился с пренебрежением и брезгливостью к его литературным и политическим проделкам. Но появление новой газеты в Петербурге, хотя бы и чисто литературной, создавало Булгарину конкурента. «Литературная Газета» скоро навлекла на себя неудовольствие «Северной Пчелы», и Булгарин начал систематическую травлю Пушкина. Вот, например, в каких выражениях писали в «Северной Пчеле» о седьмой главе «Онегина», вышедшей в свет в марте 1830 г.: «Ни одной мысли в этой водянистой VII главе, ни одного чувствования, ни одной картины, достойной воззрения! Совершенное падение! Итак, наши надежды исчезли! Мы думали, что автор «Руслана и Людмилы» устремился на Кавказ, чтоб напитаться высокими чувствами поэзии, обогатиться новыми впечатлениями и в сладких песнях передать потомству великие подвиги русских современных героев. Мы думали, что великие события на востоке, удивившие мир и стяжавшие России уважение всех просвещенных народов, возбудят гений наших поэтов — и мы ошиблись! Лиры знаменитые остались безмолвными, и в пустыне нашей поэзии появился опять Онегин, бледный, слабый... Сердцу больно, когда взглянешь на эту бесцветную картину!» Из столкновения Пушкина и Булгарина в 1830 г. особенное значение имеют два эпизода. В № 20 «Литературной Газеты», сразу за заметкой Дельвига об отзыве «Северной Пчелы» на VII главу «Онегина», была помещена без подписи заметка Пушкина о записках парижского сыщика Видока. Под видом отзыва о Видоке Пушкин дал уничтожающую характеристику Булгарина. Характеристика эта была настолько удачна, что все узнали в неприглядном портрете Видока лицо Булгарина, и с тех пор прозвище Видок (обычно в соединении с кличкой «Фиглярин») прочно было прикреплено к Булгарину. Чтобы не было никаких сомнений о смысле заметки, в № 45 было напечатано пояснение редакции: «Издателю «Северной Пчелы» «Литературная Газета» кажется печальною: сознаемся, что он прав, и самою печальною статьею находим мнение А. С. Пушкина о сочинениях Видока». Эти нападения не остались без ответа.

Булгарин в свою очередь напечатал в «Северной Пчеле» следующую пасквильную заметку: «Лордство Байрона и аристократические его выходки при образе мыслей Бог весть каком свели с ума множество поэтов и стихотворцев в разных странах, — и все они заговорили о 600-летнем дворянстве! В добрый час! Дай Бог, чтобы это вперило желание быть достойными знаменитых предков (если у кого они есть); однако это не делает глаже и умнее ни прозы, ни стихов. Рассказывают открыто, что какой-то поэт в испанской Америке, также подражатель Байрона, происходя от мулата или, не помню, от мулатки, стал доказывать, что один из предков его был негритянский принц. В ратуше города доискались, что в старину был процесс между шкипером и его помощником за этого негра, которого каждый хотел присвоить, и что шкипер доказывал, что он купил негра за бутылку рому. Думали ли тогда, что к этому негру признается стихотворец? Vanitas vanitatum (суета сует)». В этой статейке Булгарин намекал на частное письмо Пушкина Бестужеву 1825 г., на примечание Пушкина к первой главе «Онегина», где говорится о Ганнибале, и на журнальную критику, усиленно обсуждавшую именно в это время вопрос о соотношении поэзии Байрона и Пушкина. Пушкин очень болезненно воспринял эту заметку и вскоре ответил на нее стихотворением «Моя родословная», которое распространил в рукописи. Одновременно с нанесением этого удара Булгарин повел атаку против «аристократического» направления «Литературной Газеты», в которой работали барон Дельвиг и князь Вяземский. Так как восстание декабристов было дворянским движением, то правительство в эти годы особенно опасалось дворянских группировок и дворянской оппозиции, которые бы продолжали дело декабристов. Булгарин, представитель торговой журналистики, рассчитывал на социальные круги, враждебные дворянству, но еще не определившиеся политически и принимавшие идеологию казенного патриотизма. Нападение на дворянский характер «Литературной Газеты» сопровождалось критикой справа и имело вид политического доноса. Союзником Булгарина в этой журнальной схватке выступил Н. Полевой, издатель «Московского Телеграфа». Это был радикальный журнал, политические позиции его были более левыми, чем позиции Пушкина. Сын купца, Полевой стоял уже не на позициях русского дворянского либерализма. До 1830 г. его журналу Пушкин сочувствовал; в «Московском Телеграфе» сотрудничал Вяземский. Но в конце двадцатых годов Вяземский разошелся с Полевым, а в 1830 г. в «Литературной Газете» появилось несколько статей, направленных против Полевого-историка. Пушкин и его друзья сохраняли глубокое уважение к памяти Карамзина как историка. Попытка Полевого написать «Историю Русского народа» рассматривалась как покушение на авторитет Карамзина. Спор о Карамзине лишь прикрывал более глубокое расхождение по существу исторических взглядов, а частности по вопросу о русском феодализме. Однако в журнальной полемике против Полевого ни Вяземский, ни Пушкин своих позиций точно не формулировали. Эти статьи ускорили разрыв между Полевым и Пушкиным. Полевой еще в начале года критиковал VII главу «Онегина» с левых общественных позиций: «Будь Пушкин в такой литературе, в таком обществе, где все перечувствовано, все объяснено, все, что обстоятельства заставляют его вносить в свою поэзию, он стал бы на весьма высокой степени. Мы еще дети и в гражданском быту и в поэтических ощущениях. Пушкин же может освободиться от русских чувств при взгляде на жизнь общественную, и потому-то он кажется так слаб в сравнении с Байроном». Так Пушкин был поставлен на уровень отсталых форм русского общественного строя, и на него возводилось обвинение, что он не хочет стать выше этого строя, в противоположность Байрону, политическая деятельность которого была известна. Затронутый статьями Пушкина, Полевой выступил еще резче.

Он написал несколько пародий на Пушкина, а по поводу «Послания к вельможе» возвел на Пушкина обвинение в стремлении угодить сильным мира:


Он горделиво посмотрел

На вопль и крики черни дикой,

Не дорожа ее уликой,

Как юный, бодрственный орел,

Ударил в струны золотые,

С земли далеко улетел,

В передней у вельможи сел

И песни дивные, живые

В восторге радости запел.


Так два года шуста продолжал Полевой свои пародии, начатые еще в 1830 г. В вопросе об «аристократизме» «Литературной Газеты» Полевой заключил союз с Булгариным. Но если Булгарин в этом нападал на Пушкина справа, Полевой выступил против него слева.

В середине 1830 г. общественно-политическая обстановка резко изменилась. В июле произошла революция во Франции, ликвидировавшая феодально-клерикальный режим Бурбонов и передавшая власть в руки крупной буржуазии. Революция эта отозвалась в разных странах Европы.

Николай I отнесся с большим опасением к европейским событиям и собирался вмешаться в пользу рухнувшего режима Бурбонов. Этому помешало польское восстание, разразившееся в конце ноября 1830 г. и повлекшее за собой длительную войну, лишь 21 августа 1831 г. закончившуюся победой войск Николая.

Пушкин с особым вниманием следил за развитием революционного движения на Западе. Июльская революция завершала историческую эпоху, начавшуюся 40 лет назад падением старого режима во Франции. События, свидетелем которых был Пушкин в течение всей своей предшествовавшей жизни, казалось, пришли к естественному разрешению. Пушкин, в 1830 г. живший то в Москве, то в Петербурге, первые известия о революции получил в Петербурге.

В том же 1830 г. произошло крупное изменение в личной жизни Пушкина. В апреле Пушкин сделал новое предложение Наталье Николаевне Гончаровой, и оно было на этот раз принято. Правда, родные Гончаровой потребовали от Пушкина представления официального удостоверения от Бенкендорфа, что Пушкин не находится под полицейским надзором, а затем начались длинные переговоры о материальном обеспечении. С этой целью Пушкину была передана его отцом во владение часть его нижегородского имения — деревня Кистеневка, находившаяся недалеко от принадлежавшего Сергею Львовичу села Болдина. Для устройства материальных дел и для вступления во владение Пушкин выехал в Болдино из Москвы 1 сентября 1830 г. Перед отъездом у него произошло столкновение с матерью Гончаровой, и вопрос о браке снова остался открытым.