Амурского государственного университета политика и право

Вид материала

Ученые записки

Содержание Нормотворчество высших судебных органов РФ

Подобный материал:

• Амурского государственного университета политика и право, 3540.07kb.
• Юридический факультет амурского государственного университета, 4030.27kb.
• Государственного призрения нищих в XIX начале XX века, 461.77kb.
• Исторические трансформации и современное состояние религиозных традиций маньчжуров, 902.43kb.
• Программа российской научно-практической конференции, посвященной 10-летию научно-теоретического, 113.17kb.
• Юриспруденция Вадим Полянский. Он принял участие в работе подсекции «Интеллектуальная, 65.75kb.
• Субъекты аудиторской деятельности 12. 00. 03 гражданское право; предпринимательское, 407.02kb.
• Субъекты аудиторской деятельности 12. 00. 03 гражданское право; предпринимательское, 394.25kb.
• Экзаменационные вопросы по курсу «политология», 36.79kb.
• Открытй конкурс на право заключения государственного контракта Предмет государственного, 1024.57kb.

^ Нормотворчество высших судебных органов РФ

в системе разделения властей


Возможность признания за актами высших судебных органов РФ значения формально-юридических источников права в течение длительного времени является предметом споров отечественных исследователей права. Одним из центральных аргументов противников такого признания является утверждение, которое можно сформулировать следующим образом. Признание судебных актов в качестве источников права фактически означает закрепление за судебной властью нормотворческих полномочий, что противоречит существующему в РФ принципу разделения властей. Другими словами, судебная практика «представляет собой, согласно действующей Конституции РФ 1993 г., не правотворческую, а лишь правоприменительную (и соответствующую правотолковательную) деятельность. Это однозначно следует из конституционной концепции российской правовой государственности и конституционной регламентации принципа разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную».²³⁹ Итак, противоречит ли судебное нормотворчество принципу разделения властей в РФ? Рассмотрим этот вопрос, допустив в качестве исходной посылки, что существование судебного нормотворчества в РФ теоретически возможно.

Разделение властей как способ организации государственной власти был впервые обозначен еще в античные времена (Аристотель) и в трудах Ш.Л. Монтескье, Дж. Локка оформился в особое учение, в теорию разделения властей. "Все погибло, - писал Ш.Л. Монтескье, - если бы в одном и том же лице или учреждении, составленном из сановников, из дворян или простых людей, были соединены эти три власти: власть создавать законы, власть претворять в исполнение постановления общегосударственного характера и власть судить преступления или тяжбы частных лиц".²⁴⁰ В рамках данной теории был сформулирован и обоснован юридический принцип «разделение властей», который впервые получил законодательное закрепление в качестве одной из основ конституционного строя в Конституции США 1787 г. и был воплощен на практике.

Каждый государственный орган, осуществляющий одну из трех функций государственной власти, взаимодействует с другими государственными органами. В этом взаимодействии они ограничивают друг друга. Такая схема взаимоотношений часто называется системой сдержек и противовесов.

Можно сказать, что «в юридической литературе утвердилось следующее представление о существе этого принципа. Единство и целостность государства не позволяет ставить вопрос о том, какая власть важнее и в силу этого должна обладать большими властными полномочиями. Ни одна из них не может существовать без двух других».²⁴¹ В настоящее время организация государственной власти на основе данного принципа в силу ряда причин признается в качестве обязательного признака демократического государства «Она представляет единственно возможную схему организации государственной власти в демократическом государстве».²⁴²

Конституция РФ 1993 года установила, что "государственная власть в Российской Федерации осуществляется на основе разделения на законодательную, исполнительную и судебную. Органы законодательной, исполнительной и судебной власти самостоятельны" (ст. 10)²⁴³.

Федеральное Собрание в качестве законодательного органа принимает законы, тем самым определяет нормативную базу деятельности всех органов государственной власти. Кроме того, влияет парламентскими способами на деятельность исполнительной власти, в той либо иной форме участвует в формировании Правительства, судебных органов Российской Федерации.

Правительство Российской Федерации осуществляет исполнительную власть: организует исполнение законов, различными способами влияет на законодательный процесс.

Согласно Конституции Российской Федерации суд является единственным государственным органом, уполномоченным осуществлять правосудие как особую функцию государственной власти. «Правосудие как специфическое направление реализации государственной власти отличается от иных функций правоохранительных органов рядом признаков: оно представляет собой ведущую форму реализации судебной власти и осуществляется посредством соблюдения строго регламентированного законом порядка и норм судопроизводства».²⁴⁴ Главная функция органов правосудия - судебная защита прав и свобод человека и гражданина путем осуществления гражданского, уголовного и конституционного судопроизводства.

Вместе с тем и мировой опыт, и опыт государственного строительства в РФ показывает, что «принцип разделения властей не является жестким и абсолютным принципом. Он весьма гибок, условен и относителен».²⁴⁵ Так, даже в США, которые являются «родиной» данного принципа, Конгрессу, осуществляющему законодательные полномочия, принадлежат в исключительных случаях судебные функции (осуществление суда в порядке импичмента в отношении высших должностных лиц). Судебная власть в лице Верховного суда США одновременно выполняет и правотворческие функции (путем создания прецедентов). "Как это ни парадоксально, но полное разделение властей абсурдно, ибо вступает в противоречие с перспективой выживания государства и сохранения политической системы. Но это говорит не против разделения властей, а в пользу осторожного и мудрого осуществления этого принципа без всяких нажимов и крайностей"²⁴⁶.

В соответствии с Конституцией РФ высшие судебные органы по ряду вопросов вправе выступать с законодательной инициативой. Появление института конституционного контроля фактически стало средством влияния судебной власти на законодательную, поскольку юридическая сила постановления Конституционного Суда РФ о признании акта неконституционным не может быть преодолена повторным принятием этого же акта (ст. 79 федерального конституционного закона от 21 июля 1994 г. N 1-ФКЗ "О Конституционном Суде Российской Федерации".²⁴⁷ Кроме того, закрепление права на обжалование в суд подзаконных актов, в том числе самого высокого уровня, объективно укрепили позиции судебной власти в отношении исполнительной. В свою очередь, законодательно закреплена возможность административного порядка разрешения ряда дела. При этом подобная ситуация не только не рассматривается в качестве недопустимого вторжения одной власти в сферу компетенции другой, но и представляется разумной и необходимой.

С этой позиции вполне естественно, что исполнительная власть осуществляет подзаконное нормотворчество. При этом такое нормотворчество имеет подчиненный по отношению к законодательству характер и не нарушает исключительные полномочия представительной власти по принятию законов. Наоборот, противоречащий закону подзаконный нормативно-правовой акт не подлежит применению, в то же время реализация закона не мыслима без соответствующих подзаконных актов.

Таким образом, разделение властей нельзя признать абсолютным, что является логичным и целесообразным в системе сдержек и противовесов. «Следовательно, и все выводы, базирующиеся на нем, должны быть гибкими, условными и относительными».²⁴⁸ Следовательно, теоретически возможность судебного нормотворчества принципом разделения властей не отвергается.

Рассмотрим же поставленный вопрос с позиции существования судебного нормотворчества, не вдаваясь в спор о его признании. Для начала следует определить, что «судебное правотворчество - это особая разновидность правотворчества, деятельность высших органов судебной власти с целью создания необходимых условий для осуществления правосудия, не противоречащая Конституции РФ и общепризнанным принципам и нормам международного права, направленная на внесение вторичных (вспомогательных, дополнительных) изменений в действующую систему права, обусловленная необходимостью устранения неопределенности права, результатом которой выступают правовые нормы, закрепленные в судебных актах».²⁴⁹ Как и любое другое правовое явление, судебное нормотворчество обладает рядом существенных признаков, через которые возможно раскрыть его природу и значение. Проанализируем проблему с точки зрения признаков, признаваемых большинством сторонников судебного нормотворчества:

1. Осуществляется специальными субъектами - органами судебной власти, судами. При этом сторонники признания судебного нормотворчества практически единогласны в том, что его осуществляют лишь высшие судебные органы, к которым относятся Конституционный Суд РФ, Верховный Суд РФ, Высший Арбитражный Суд РФ.²⁵⁰

2.Судебное нормотворчество носит вспомогательный характер, подчинено задачам правосудия. Иными словами, "судебное правотворчество всегда есть побочный продукт акта правосудия"²⁵¹. Оно возникает лишь в связи с конкретными делами или в результате обобщении принятых по ним решений. Поэтому суды не могут по своей инициативе творить нормы права. Тем самым возможности судебного нормотворчества весьма ограничены, что создает гарантии от необоснованного вмешательства в полномочия законодательной и исполнительной власти по правовому регулированию. В то же время существование судебного нормотворчества, равно как и нормотворчества исполнительной власти, есть насущная необходимость, вызванная рядом объективных причин. Так, по мнению Обыдённова А.Н. «в процессе применения абстрактных законодательных норм в реальных жизненных ситуациях суды вынуждены толковать и конкретизировать их. В итоге формируются более конкретные правила».²⁵² При этом следует заметить, что такие правила фактически имеют новое нормативное содержание, не выводимое логически из уже имеющихся правовых норм. В числе иных факторов указывается преодоление судами пробелов и коллизий, применение «оценочных» понятий законодательства, разрешение споров на основе принципа справедливости и т. д.²⁵³ Суд обязан разрешить спор и реализовать свою конституционную функцию независимо от того, имеется ли по спорному вопросу исчерпывающее правовое (прежде всего законодательное) регулирование. Отсутствие закона, его неполнота, неясность, не соответствие объективной действительности не могут быть основанием для отказа в разрешении обращенного к суду требования. Потому суд зачастую вынужден прибегать к правотворчеству, коль скоро законодатель не смог или не посчитал необходимым урегулировать спорное отношение. Если же суд воздержится от этого, то его деятельность по осуществлению правосудия будет парализована. В результате будет подорван сам механизм разделения властей. Таким образом, «суд не просто является правоприменителем, теперь этого оказывается явно недостаточно».²⁵⁴ Коль скоро для исполнительной власти нормально и жизненно необходимо осуществление подзаконного регулирования, то это столь же необходимо для функционирования власти судебной.

3. Судебное нормотворчество носит подзаконный, восполняющий характер. «Суть вторичности можно выразить формулой: "Пусть сначала выскажется законодатель, а потом – суд"²⁵⁵ Как было указано выше, судебное нормотворчество осуществляется там, где закона нет или он не может быть применен в силу перечисленных ранее объективных причин. В свою очередь, законодатель имеет возможность в любой момент изменить или отменить созданные высшими судебными органами нормы, что в силу ст. 120 Конституции РФ²⁵⁶ будет обязательным для суда. Норма закона по своей юридической силе должна бесспорно доминировать над нормой, выработанной практикой (хотя есть примеры обратного, однако это нельзя назвать типичным и правильным). Таким образом, судебное нормотворчество не может и не должно вмешиваться в законотворчество и соответствующее ему делегированное нормотворчество, носит подчиненный характер. Следовательно, в этом случае исключительная компетенция законодательных органов власти, а равно и существо принципа разделения властей, не нарушаются.

Подводя итог сказанному, можно сделать следующие выводы. Принцип разделения властей по своей природе не является абсолютным. И в теории, и на практике он предполагает определенную долю участия одной ветви власти в компетенций другой в целях более эффективного функционирования государственной власти. Поэтому существо принципа разделения властей потенциально не исключает, что судебные органы могут осуществлять (при определенных условиях) отдельные функции иных ветвей государственной власти. Как справедливо указывает Окуньков Л.А., «правосудие не исчерпывает всего объема судебной деятельности».²⁵⁷ Для возникновения судебного нормотворчества имеются объективные причины, прежде всего отсутствие необходимого и достаточного законодательного регулирования. При таких условиях для осуществления правосудия как исключительной конституционной функции судебной власти необходимо ей самой создавать правовую норму. С другой стороны, создание судом правовой нормы в отсутствие надлежащего законодательного и соответствующего ему подзаконного регулирования не может рассматриваться как вмешательство в компетенцию иных ветвей власти. Поэтому необоснованно утверждение о том, что судебная власть подменяет законодателя. В свою очередь, судебное нормотворчество носит подчиненный закону характер. Это означает, что нормы судебной практики по общему правилу не могут противоречить закону и в любом случае могут быть заменены или отменены им. Следовательно, исключительные полномочия законодательной власти по принятию законов признанием правомерности судебного нормотворчества не ущемляются. Таким образом, «из того, что суд – единственный государственный орган, отправляющий правосудие, вовсе не следует, что его деятельность ограничивается исключительно правоприменением».²⁵⁸ Признание за судом права на нормотворчество при определенных ограничениях не только не противоречит принципу разделения властей, но и является необходимым для его эффективного воплощения.


Еременко М.В.


Решение вопросов о необходимости ограничения

прав человека в практике Европейского Суда

по правам человека


Конвенция о защите прав и основных свобод человека²⁵⁹ (далее – Конвенция) объединяет более 40 государств. Для обеспечения соблюдения обязательств, принятых на себя ее участниками, создан Европейский Суд по правам человека (далее – ЕСПЧ), деятельность которого сводится к рассмотрению жалоб об ограничении прав и свобод.

Поскольку в демократическом обществе права и свободы человека являются высшей ценностью, то их ограничение допускается только в интересах демократии. Причем права, закрепленные в статьях 2 – 4 Конвенции носят абсолютный характер и не подлежат ограничению.

Так как текст Конвенции не дает точного определения терминам, первоочередной задачей Суда становится их нормоустанавливающее толкование. В процессе толкования он определяет пределы действия той или иной статьи Конвенции. Подобное положение позволяет ЕСПЧ регулировать границы допустимого вмешательства государства в осуществление человеком своих прав и свобод в демократическом обществе. Прецедентная практика ЕСПЧ корректирует развитие демократического общества, позволяя проследить тенденции в решении вопросов об ограничении прав человека.

Одним из самых показательных прецедентов в истории ЕСПЧ стало изменение подхода в делах, связанных со статьей 3 Конвенции («Никто не должен подвергаться ни пыткам, ни бесчеловечному или унижающему достоинство обращению или наказанию»).

В деле Томази против Франции²⁶⁰, заявитель был арестован полицией в Бастии (Верхняя Корсика) по подозрению в соучастии в убийстве и покушении на убийство. В течение заключения Томази подал жалобу на жестокое обращение с ним во время его содержания в полицейском участке. Обследование несколькими медицинскими экспертами показало множественные телесные повреждения. В ходе следствия был сменен следователь, судебные разбирательства завершились оправданием Томази судом ассизов Жиронды.

Суд установил нарушение статьи 3 Конвенции на основе медицинских заключений, независимо составленных практикующими врачами, которые сделали вывод об интенсивности и множественности повреждений, нанесенных заявителю. Доводы Правительства об отсутствии причинной связи между поведением тех, кто вел допросы, и телесными повреждениями г-на Томази не были приняты во внимание. Впервые бремя доказывания непричастности к повреждению здоровья заявителя было возложено на государство.

В дальнейшем этот подход получил развитие в деле Сельмуни против Франции²⁶¹. Сельмуни был задержан по подозрению в торговле наркотиками. Заявитель подал жалобу на действия французских полицейских во время его допроса: избиение его кулаками и ногами, нанесение ударов бейсбольной битой и др. Причиненные заявителю повреждения были сочтены Судом "пыткой". В своем постановлении ЕСПЧ указал, что критерии определения "степени тяжести инкриминируемых деяний" могут со временем изменяться, а практически одни и те же деяния, в одном деле квалифицированные как "бесчеловечное обращение", с течением времени могут быть им в другом деле расценены как "пытка" и, соответственно, на государство - нарушителя Конвенции может быть возложена значительно большая ответственность.

Как одну из тенденций можно отметить расширение границ действия статьи 3 и ее распространение на ситуации, в которых государство – ответчик прямой ответственности не несет.

В деле «Бенсаид против Соединенного Королевства»²⁶² Суд рассмотрел высылку из Великобритании гражданина Алжира применительно к статье 3 Конвенции. В нем заявитель утверждал, что его высылка в Алжир, где ему не будет обеспечена та степень поддержки и доступа к медицинским услугам, которой он располагает в Соединенном Королевстве, подвергнет его реальной опасности рецидива заболевания, которому сопутствуют галлюцинации и мысли о причинении вреда себе и окружающим. При этом он исходил из информации о вооруженных столкновениях между государством и оппозиционной группой GIA в районе его деревни, что делало опасными поездки из деревни в больницу и добавляло напряжения в его и без того нестабильное психическое состояние. Заявитель оспорил тот факт, что ему будет обеспечено лекарство оланзапин, необходимое для контролирования симптомов заболевания, а применение любого другого препарата было бы рискованным. Бенсаид не располагал социальными льготами для оплаты лекарств, и ему не был доступен оланзапин, учитывая, что он не является пациентом ближайшей больницы - Франц Фанон. Он подчеркнул, что даже если оланзапин имеется в больнице Франц Фанон, то это в 75-80 километрах от его деревни. Поскольку его семья не имеет машины, а ее члены будут настаивать на том, чтобы он полагался на веру, а не на медицину, он будет испытывать значительные практические и мотивационные трудности для лечения в больнице.

Суд, учитывая важность статьи 3, сослался на достаточную гибкость в ее применении к ситуациям, которые могут возникнуть. Для того чтобы выяснить, нарушает ли высылка заявителя стандарты статьи 3, Судом исследовались следующие обстоятельства: является ли риск рецидива следствием высылки; насколько убедительны доводы, касающиеся трудностей во взаимоотношениях заявителя с семьей и поездками в больницу; как влияют эти факторы на его здоровье.

В данном случае ЕСПЧ обосновал свое решение недостаточностью в деле исключительных обстоятельств для применения статьи 3, хотя критерии, по которым определялся спекулятивный характер жалобы, являются умозрительными. Например, нельзя утверждать, что отношение семьи Бенсаида к лечению, как правоверных мусульман, не ограничит возможность лечения, а местность в районе города Блида в дневное время суток неопасна. Главными критериями решения по данному делу явились отсутствие:

1) прямой ответственности государства – участника Конвенции;

2) убедительных доводов заявителя о бесчеловечном или унижающем достоинство обращении со стороны ответчика;

3) видимых интересов демократического общества в создании прецедента в противоположном решении.

Однако в деле «Джабари против Турции»²⁶³ ЕСПЧ запретил депортацию заявителя в Иран, поскольку в этой стране она могла подвергнуться риску бесчеловечного обращения за совершенные ранее преступления.

В нем заявительница сообщила, что совершила прелюбодеяние в Иране и покинула страну перед тем, как против нее должен был начаться уголовный процесс. Она полагала, что, вероятно, будет осуждена и приговорена к одной из форм бесчеловечного наказания. В поддержку своего утверждения она приложила к делу доклады, содержащие сведения о женщинах, которых в Иране закидывали камнями до смерти за совершение прелюбодеяния. Она подчеркивала, что Управлением Верховного Комиссара ООН по делам беженцев (УВКБ) ей был предоставлен статус беженца, поскольку она обоснованно опасалась преследования как принадлежащая к особой социальной группе (согласно инструкциям УВКБ относительно критериев оценки преследования по признакам пола), а именно, к женщинам, которые нарушили нормы морали, принятой в данном обществе.

Европейский Суд напомнил, что государства-участники Конвенции имеют право в соответствии с общепризнанными нормами международного права и собственными договорными международно-правовыми обязательствами, включая Европейскую конвенцию, осуществлять контроль за въездом иностранных граждан в свою страну, их постоянным проживанием в ней, а также осуществлять их депортацию. Более того, ЕСПЧ отметил, что ни в Конвенции, ни в Протоколах к ней не закреплено право на политическое убежище.

Однако в тех случаях, когда имеются веские основания полагать, что лицо, о котором идет речь, в случае его высылки столкнется в государстве, куда будет выслано, с реальным риском подвергнуться обращению, противоречащему статье 3, статья 3 подразумевает обязательство государства не высылать данное лицо в эту страну.

В силу вышеизложенных причин Суд счел обоснованным утверждение о том, что при возвращении в Иран для заявительницы существует реальный риск стать жертвой обращения, противоречащего статье 3 Конвенции, следовательно, исполнение решения Турции о ее высылке в Иран приведет к нарушению статьи 3.

Таким образом, позиция ЕСПЧ в подходе к жалобам о нарушении статьи 3 Конвенции активно ужесточается. Рамки ее применения в настоящее время включают и те ситуации, которые не были предусмотрены разработчиками Конвенции. С учетом таких негативных тенденций современного мира, как развитие преступности и нарастание угрозы терроризма, следует ожидать ужесточение требований Суда к действиям властей.

Часто дела о нарушениях статьи 3 связаны также со статьей 5 Конвенции о праве каждого на свободу и личную неприкосновенность.

Учитывая множественность ограничений права на свободу и личную неприкосновенность, предусмотренных статьей 5 Конвенции, имеет смысл привести ее содержание целиком:

1. Каждый имеет право на свободу и личную неприкосновенность. Никто не может быть лишен свободы иначе как в следующих случаях и в порядке, установленном законом:

a) законное содержание под стражей лица, осужденного компетентным судом;

b) законное задержание или заключение под стражу (арест) лица за неисполнение вынесенного в соответствии с законом решения суда или с целью обеспечения исполнения любого обязательства, предписанного законом;

c) законное задержание или заключение под стражу лица, произведенное с тем, чтобы оно предстало перед компетентным органом по обоснованному подозрению в совершении правонарушения или в случае, когда имеются достаточные основания полагать, что необходимо предотвратить совершение им правонарушения или помешать ему скрыться после его совершения;

d) заключение под стражу несовершеннолетнего лица на основании законного постановления для воспитательного надзора или его законное заключение под стражу, произведенное с тем, чтобы оно предстало перед компетентным органом;

e) законное заключение под стражу лиц с целью предотвращения распространения инфекционных заболеваний, а также законное заключение под стражу душевнобольных, алкоголиков, наркоманов или бродяг;

f) законное задержание или заключение под стражу лица с целью предотвращения его незаконного въезда в страну или лица, против которого предпринимаются меры по его высылке или выдаче.

2. Каждому арестованному незамедлительно сообщаются на понятном ему языке причины его ареста и любое предъявляемое ему обвинение.

3. Каждый задержанный или заключенный под стражу в соответствии с подпунктом "c" пункта 1 настоящей статьи незамедлительно доставляется к судье или к иному должностному лицу, наделенному, согласно закону, судебной властью, и имеет право на судебное разбирательство в течение разумного срока или на освобождение до суда. Освобождение может быть обусловлено предоставлением гарантий явки в суд.

4. Каждый, кто лишен свободы в результате ареста или заключения под стражу, имеет право на безотлагательное рассмотрение судом правомерности его заключения под стражу и на освобождение, если его заключение под стражу признано судом незаконным.

5. Каждый, кто стал жертвой ареста или заключения под стражу в нарушение положений настоящей статьи, имеет право на компенсацию.

Право на физическую свободу не является абсолютным, что и обусловило подробную проработку положений статьи 5. Ограничения в ней связаны, как правило, с поддержанием порядка, предупреждением преступлений или национальной безопасностью. Поэтому когда государства – участники Конвенции сталкиваются с определенными сложностями, вызванными невозможностью бороться с преступностью, опираясь на обычные нормы уголовного права, - они могут отступить от статьи 5, используя право принятия мер, необходимых в военное время или во время других чрезвычайных ситуаций, угрожающих жизни нации. Обычно в таких случаях происходит всплеск жалоб на нарушение статей 3 и 5. Подобная ситуация возникла в Соединенном Королевстве после решение правительства, принятого в августе 1971 года, об использовании долгосрочных чрезвычайных полномочий в Северной Ирландии.

Одним из многочисленных дел в этой связи в Европейском Суде стало дело Фокса, Кэмпбелла и Хартли против Великобритании²⁶⁴, которые подозревались в совершении террористического акта и были задержаны на период от 30 до 44 часов для допроса.

Суд, прежде всего, признал, что основную часть гарантии, изложенной в статье 5 против произвольных арестов и задержаний, составляет "обоснованность" подозрения. Наличие "обоснованного подозрения" подразумевает существование фактов или информации, которые могли бы удовлетворить объективного наблюдателя в отношении того, что данное лицо могло совершить преступление. Перед лицом ситуации с терроризмом в Северной Ирландии "обоснованность" подозрения такого ареста не может быть всегда оправдана теми стандартами, которые применяются в отношении обычной преступности.

Тем не менее, чтобы гарантия против произвольного ареста и задержания, содержащаяся в статье 5, была обеспечена, необходимо располагать некоторыми фактами или сведениями, которые могли бы убедить объективного наблюдателя в том, что арестованное лицо было обоснованно подозреваемо в совершении предполагаемого преступления.

Суд согласился с тем, что арест и содержание под стражей каждого из подозреваемых были основаны на добросовестном подозрении, что он или она являлся террористом. Однако ни предшествующие приговоры двух из заявителей за акты терроризма за семь лет до ареста, ни те факты, что все три заявителя были допрашиваемы в отношении конкретных террористических актов в ходе их содержания под стражей, не могут без дополнительных материалов убедить объективного наблюдателя в том, что подозрение было обоснованным.

Суд признал нарушение статьи 5, так как государство не доказало, что полиция действительно имела веские основания подозревать поименованных лиц в причастности к террористической деятельности. Сам факт допроса о причастности к определенным террористическим актам, как и предшествующая судимость за террористическую деятельность, не являются доказательством необходимости и правомочности задержания этих лиц.

В то же время, решая вопрос о предполагаемом нарушении права заявителей быть незамедлительно проинформированными о причинах своего ареста, то Суд подчеркнул, что хотя причины для ареста в данном случае не были достаточно конкретизированы в момент, когда заявители были взяты под стражу, они были представлены им в ходе последующего допроса. Интервалы в несколько часов, которые имели место между арестом и допросом, не могут рассматриваться как исключаемые из-под действия требований, налагаемых статьей 5 о "незамедлительности".

В настоящее время подобная ситуация сложилась в Турции, борющейся с курдскими сепаратистами и заявившей о своем праве отступить от статьи 5 Конвенции. В деле Аксой против Турции²⁶⁵ заявитель был арестован по подозрению в террористической деятельности и содержался под стражей в полиции 14 дней.

Рассматривая обоснованность действий властей Турции, Суд сослался на свое решение по делу Броуган и другие против Соединенного Королевства, согласно которому срок содержания под стражей без судебного контроля в течение четырех дней и шести часов признан выходящим за строгие рамки допустимого. Поэтому срок в четырнадцать дней, в течение которых г-н Аксой содержался под стражей, не имея возможности предстать перед судьей или другим судебным должностным лицом, не соответствует требованию "незамедлительно".

Возражая против требований заявителя, Правительство Турции обращало внимание Суда на статью 15 Конвенции, согласно которой в период войны или иного чрезвычайного положения, угрожающего существованию нации, любая из стран – участниц Конвенции может принимать меры в отступление от своих обязательств по ней в той степени, в какой это обусловлено чрезвычайностью обстоятельств.

Анализируя данный довод, ЕСПЧ указал, что на каждом государстве лежит ответственность за "жизнь его нации", и, вводя "чрезвычайное положение", оно обязано определить, была ли угроза этой жизни, и если да, то как далеко нужно пойти, пытаясь преодолеть ее. Находясь в непосредственном и постоянном контакте с реалиями текущего момента, национальные власти в принципе находятся в лучшем положении, чем международный судья, чтобы решать вопрос, существует ли такая угроза и как далеко должны идти ограничения, необходимые, чтобы предотвратить ее. Соответственно, в этом вопросе национальным властям должны быть предоставлены широкие пределы усмотрения. Тем не менее, эти пределы не безграничны. Суд компетентен решать, не вышли ли за их рамки "чрезвычайные меры" и действительно ли кризисная ситуация требует таких мер. Внутренняя возможность усмотрения, таким образом, сопровождается европейским контролем. При осуществлении такого контроля Суд должен придавать определенный вес таким относящимся к проблеме факторам, как природа прав, затронутых отступлением от обязательств, продолжительность и обстоятельства, приведшие к установлению чрезвычайного положения.

В свете представленных материалов, ЕСПЧ посчитал, что особый размах террористической активности и влияние КРП на юго-востоке Турции несомненно создали в этом регионе "чрезвычайное положение, угрожающее существованию нации".

Вместе с тем, Суд подчеркнул важность статьи 5 в системе Конвенции: она закрепляет основное право человека, а именно защиту каждого от произвольного вмешательства государства в его право на свободу. Судебный контроль за вмешательством исполнительной власти в право каждого на свободу является существенной чертой гарантий, воплощенных в статье 5, которые предназначены свести к минимуму риск произвола и гарантировать верховенство права. Более того, незамедлительное судебное вмешательство может привести к выявлению и предотвращению плохого обращения, которое абсолютно запрещено Конвенцией (статья 3) и не предполагает никаких отступлений.

Признавая, что расследование террористических правонарушений, несомненно, представляет для властей особые трудности, Суд все же не согласился с необходимостью задержания подозреваемого на 14 дней без судебного вмешательства. Этот чрезвычайно долгий срок делал заявителя уязвимым не только в отношении произвольного вмешательства в его право на свободу, но также и в отношении пыток. Правительство Турции не смогло привести в Суде детальных оснований, почему борьба против терроризма в юго-восточной Турции делала судебное вмешательство неосуществимым.

С учетом изложенного, Суд принял во внимание серьезную проблему терроризма на юго-востоке Турции и трудности, стоящие перед государством по осуществлению эффективных мер против него. Однако он не согласился с тем, что чрезвычайность положения вынуждала власти задерживать заявителя по подозрению в участии в террористических правонарушениях в течение четырнадцати дней или более и тайно содержать под стражей без возможности обращения к судье или другому должностному лицу магистратуры.

Во многих делах, рассмотренных Европейским судом, право на свободу и личную неприкосновенность перекликается с закрепленным в статье 8 правом на уважение частной и семейной жизни, жилища и корреспонденции.

Право на уважение частной и семейной жизни, жилища и корреспонденции человека является одним из основополагающих гражданских и политических прав (см. ст.17 Международного пакта о гражданских и политических правах). Для того, чтобы вмешательство властей в осуществление человеком данного права было совместимым с Конвенцией, ЕСПЧ определяет его соответствие требованиям пункта 2 статьи 8. Критериями, определяющим правомерность такого вмешательства являются:

а) законность вмешательства.

К законности вмешательства Европейским Судом установлены два требования. Во-первых, право должно быть в адекватной мере доступным: граждане должны иметь соответствующую обстоятельствам возможность ориентироваться в том, какие правовые нормы применяются к данному случаю. Во-вторых, норма не может считаться "законом", если она не сформулирована с достаточной степенью точности, позволяющей гражданину сообразовывать с ней свое поведение: он должен иметь возможность - пользуясь при необходимости советами - предвидеть, в разумной применительно к обстоятельствам степени, последствия, которые может повлечь за собой данное действие (дело Санди Таймс против Соединенного Королевства²⁶⁶).

б) соответствие целей вмешательства пункту 2 статьи 8 Конвенции:

было ли вмешательство произведено в интересах национальной безопасности и общественного порядка, экономического благосостояния страны, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья или нравственности или защиты прав и свобод других лиц. Ссылаясь на такие цели, государство указывает Суду на обоснованность и правомерность своих действий, повлекших вмешательство. Как правило, Суд не оспаривает факт того, что государство действовало для достижения законной цели, предпочитая принимать доводы государства. Например, в деле «Бенсаид против Соединенного Королевства», Суд признал, что высылка незаконно находящегося на территории Соединенного Королевства заявителя была необходима в целях защиты экономического благосостояния страны и предотвращения беспорядков и преступлений.

в) является ли вмешательство "необходимым в демократическом обществе".

Такая необходимость определяется по принципу соразмерности вмешательства преследуемой законной цели, то есть по балансу между правами отдельного лица и интересами государства.

Одним из наглядных примеров подхода ЕСПЧ к рассмотрению жалоб по статье 8 Конвенции стало дело «Леандр против Швеции»²⁶⁷.

Заявитель г-н Леандер претендовал на вакансию в музее Военно-морских сил в Карлскроне, находящемся на территории, прилегающей к военно-морской базе. Для этого заявитель должен был пройти контроль безопасности - так называемый контроль над персоналом, который включает использование данных, содержащихся в секретной картотеке полиции безопасности. Проводимая процедура регулировалась главным образом Законом 1969 года о контроле над персоналом, опубликованном в официальном издании законодательства Швеции. В деле заявителя результатом контроля стал отказ от приема на работу - без того, чтобы он получил возможность ознакомиться с переданными из полицейской картотеки Военно-морским силам сведениями и возразить на них.

Заявитель требовал:

- аннулирования оценки, что он представляет собой риск для государственной безопасности,

- заявление, что он может подходить для должности, на которую он претендовал,

- предоставление доступа к сведениям, которые содержатся в картотеке на него, и

- возможность высказать возражения по поводу этих сведений.

Правительство отказало в удовлетворении всех пунктов жалобы.

ЕСПЧ установил, что информация в картотеке тайной полиции имела отношение к личной жизни заявителя. Суд счел, что как накопление, так и предоставление ее работодателю (Военно-морским силам) в совокупности с отказом предоставить заявителю возможность опровергнуть ее, представляет собой вмешательство в право на личную жизнь, гарантированное статьей 8 Конвенции.

В отношении законности вмешательства, Суд признал, что цель шведской системы личного контроля над персоналом была предусмотрена законом и заключалась в защите государственной безопасности.

Рассматривая вопрос о "необходимости вмешательства в демократическом обществе" "в интересах государственной безопасности", Суд исходил из того, что понятие необходимости подразумевает соответствие вмешательства насущной общественной необходимости, и, в частности, - установленной законом преследуемой цели. ЕСПЧ признал, что в данных обстоятельствах государство располагало широкими пределами усмотрения, делая свои оценки. Будучи предметом надзора как со стороны независимых учреждений, так и парламента, отказ сообщить передаваемую информацию заявителю не может, по мнению Суда, отрицать черту "необходимости" вмешательства. Таким образом, гарантии шведского законодательства являлись достаточными в отношении целей статьи 8 Конвенции.

Изучение практики ЕСПЧ по решению вопросов о необходимости ограничений прав человека в демократическом обществе позволяет отметить тенденцию на расширение границ прав и свобод человека в демократическом обществе. С одной стороны, это обстоятельство является стимулом для развития демократического общества, так как предполагает правовую защищенность личности перед государством и ведет к поискам последним более корректных мер для соблюдения национальных интересов. С другой стороны тотальный курс на расширение прав человека ведет к ослаблению государства перед угрозой терроризма и роста преступности.

В условиях демократии очень важно сохранить баланс между частными и публичными интересами, позволяющий гражданину в полной мере реализовать свои права и свободы, а государству осуществлять присущие ему функции.

Такие дела, как Леандр против Швеции свидетельствуют о том, что Европейский Суд по правам человека осознает и необходимость ограничения прав человека, вставая на сторону государства, если такие ограничения адекватны преследуемой общественно необходимой цели.


Король М.Н.