Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 49

наверное, от гор через зрение передается.

Я. Но - к лесу, еще не доисследовали.

Кроме звучания ствола и листьев, на ветвях - пти-

цы. У каждого дерева - своя птичка: кленовик... и

птицы по деревьям именуются. Птицы на дереве - это

как глаза и рот на кроне головы нашей, что на стволе

туловища и ветвях рук. Это уже звук Жизни, от себя

испускающей звук в Космос. Птицы и их голоса -

это лучики, пламешки (язык пламени ведь тоже -

вверх к свету стремится). И каждая птичка - особый

инструмент: и мясо в ней, туловище разное, и форма

тела и головы: отсюда и звук разный: щебет, клекот,

воркованье, перелив, токованье, рулады, пенье и т.д. -

и все звуки разного тембра, высоты и частоты. И всем

этим звучит лес.

А. Бучис. Про соловья у нас: <Такой телом невзрач-

ный, а как поет!> И еще говорится: <Будь как соловей,

чтб ест (то есть неприхотлив) - а как поет!>

Я. Соловей - вот! Хоть везде с ним пение людское

сравнивают, однако на разное обращается внимание. На-

пример, литовец, сам грязный, в земле, обращает внима-

ние на родной себе серенький сюртучок, невзрачность

соловья. И не звучит здесь столь излюбленная Востоком

комбинация: соловей и роза в саду. Соловей в Литве -

не садовая птичка, а в естественной роще над рекой.

Но продолжим рассматривать растительность и звук

летучий (издаваемый птицами, насекомыми). Ну да:

ведь животное земное само - тело, само держит себя,

само и звучит. Такое целое лишь вместе создают рас-

тения и жители воздуха: растения-деревья суть ноги

для насекомых, птиц - тех, воздушных, что несут,

заключают в себе голос. Ведь травы - се малый лес:

луга в жару звучат, стрекочут - насекомыми, этими

птицами трав. Все это жужжание, высокие тонкие зву-

ки - как и тонки, неслышны звуки от струнок воло-

синок трав; и как от них лишь общий звук от многих

трав под ветром (шелест) слышен, а иначе остается за

порогом слухового восприятия, - так и от взмаха крыл

шмеля: лишь от многих, частых ударов звук слышен

становится.

А плюс к тому у земледельцев ведь и домашние

животные: тоже целый космос при себе, уже внизу,

ниже уровня роста человека как продолжение его жи-

вота (жизни) - к ним не надо идти и вверх голову

задирать, как в храм леса.

А. Бучис. А у нас звуки домашних животных счи-

таются грубыми и не уважаются: хрюканье, гнусавые

гуси, лай собак.

Костя (абхаз). У нас ни один рассказ не обходится

без лая собак.

Я. Но все-таки <Петушок> у литовцев - и танец, и

ценится. Но, конечно, у живущего среди трав и лесов -

целая иерархия звучаний. Есть высокое и подлое, добро

и зло, душа и тело в звучании - от изобилия звуков.

А еще ведь и воды как журчат: большие реки -

беззвучны, но чем меньше: ручеек, струйка, капель ве-

сенняя - своими тонами звучит, и размеренно.

И ведь космос земледельца непрерывно и многооб-

разнейше звучит - а он работает в тиши, пашет, сеет

где-нибудь на опушке леса, или косит - среди жуж-

жанья - всю жизнь вслушивается. Ясно, что и слухо-

вой аппарат развивается до тонкости, и так музыкально

и многоголосо хоровое пение у северных народов. И

отсюда такой вывод: закономерно, что именно у сред-

неевропейских народов, среди лесов и трав, родиться

могла симфония - этот космос, музыкальная вселен-

ная. В степи кочевника для нее нет природной подо-

сновы, прообраза звучаний. А здесь - в лесу - разом

звучит и голосит такое и столько! И человеку требу-

ется овладеть этим, возделать и сад природных звуча-

ний, возделать окружающее воздушное пространство,

и дом звучаний, что от земли до крон деревьев, что

от асфальта до небоскреба, - самому построить.

А у вас ведь нет хорового пения?

М. Ауэзов. Очень мало - на свадьбах; а так один

обычно поет, рассказывает.

Я. И когда хором, то ведь не на разные голоса, а

все один мотив?

М. Ауэзов. Да.

Я. И в Китае (Образцова <Театр китайского народа>

я читал) нет многоголосого пения, тогда как русское

пение немыслимо без подголосков и вторы. То есть

даже если хор в Китае, то это просто много, громкость

однородного, а не собор разнородного, индивидуально-

го, особых жизней и <я>.

Теперь рассмотрим звучание музыки в быту.

Когда поют и как? Во-первых, в открытом космосе,

как излияние души, в простор?

М. Ауэзов. У нас не поют в степи. Звук далеко

разносится, и это вызовет тревогу. Даже когда скачет

кто, за пятьдесят шагов от юрты должен остановиться,

так как дрожит земля, и если подскачет сразу к юрте -

значит, со страшной, исключительной вестью. А вооб-

ще, при тишине степи поют люди и говорят много.

Я. Ну да: при тишине наше звучанье - единствен-

ное подтверждение жизненности людской. Перефрази-

руя Декарта: <Звучу - значит, существую>. А говорят

тихо или громко?

М. Ауэзов. Тихо. Поют же у нас вечером, за ужи-

ном - долго рассказывают песней. Целая прослойка

людей, перехожих от аула к аулу, - вот они за ужи-

ном рассказывают.

Я. Значит, музыка у вас не столько эмоциональна,

сколько информационна.

А. Бучис. А у нас - на очень скупые слова: вон

песня <Ты ехал по лесу. Было ли страшно?> - вот и

все, а сколько поется!..

Я. И в русской песне - как протяжно, много зву-

ков на слог-распев: и отсюда в Европе хоры, реквиемы,

мессы - грандиозные часовые построения на инфор-

мационный текст в полстраницы.

М. Ауэзов. Есть и стойкие мотивы, но это уже на

плачах-похоронах, свадьбах: а так, в сказе - импро-

визационно.

Ну, и состязаются акыны, разные комбинации,

долго...

Я. Так что: или один, или двое - рассказ или бе-

седа.

Ораз (туркмен). У нас бахши-ашут - знаменитость:

когда умрет - национальный траур. Он, как шаман:

все, что угодно, может с тобой сделать.

А. Бучис. У нас нет такого: считается, что один луч-

ше, другой хуже - но каждый может петь. Были,

правда, в древности вайделы - как шаманы.

Я. Значит, в Литве в хоровом пении - как юридиче-

ское равноправие граждан в правовом обществе, и так

же это среди бюргеров, где цехи; а у кочевников ашуг -

как хан, как священный племенной производитель.

А. Бучис. У нас когда поют? Говорят: днем птицы

поют - люди молчат. Вечером люди поют - птицы

молчат. После работы на поле встанут, один затянет,

другой, отпоются - и уйдут.

Я. Значит, пение как потребность существа отды-

шаться после работы: но ведь и птицы щебечут, поют

не специально - это они просто дышат так: просто

так свойственно звуку сквозь их туловища, пазы и ды-

рочки проходить.

Костя (абхаз). Ну, теперь, наверное, моя очередь.

Я. Да - горный космос продумаем, его звучание.

Костя. У нас вообще шумы с гор: камнепады и

рокот рек.

Я. Значит, в отличие от тишины степи кочевника и

расчлененной органической музыкальности космоса

земледельца, здесь неорганическая природа особо вла-

стно жива, грозна и возвышенна - и всё время дает

о себе знать звуком. Потом, в горах звук не протяж-

ный, а резкий, отрывистый должен быть. В лесу:
ay>, а в горах <эп! эп!> - окликают Друг друга. И в

горах в ответ - эхо, ибо определенный здесь космос

замкнут, не бесконечен, заключен как меж стен. В

России же - бесконечный простор и даль, и поэту

нет отзыва (ср. <Эхо> Пушкина).

Латыш-биолог. В Тироле тоже горцы - гортанный

звук.

Я. Да, голосом делают резкий перепад - на октаву,

как водопад - спад уровней резкий, и такую волну

посылают - на короткое и резкое эхо, на отклик рас-

считанную.

Костя (абхаз). В лесах у нас птиц немного.

Я. Ну да - здесь ведь хвойные леса. Кстати: в

каких лесах, лиственных или хвойных, птиц больше?

- В лиственных.

Я. И это естественно: хвоя - вечнозеленая, значит:

ни жизнь, ни смерть, по ту сторону этого различения

стоит. А лист - как птица, живет сезон - умирает и

вновь рождается. Лист - жизнен, и именно в лист-

венных лесах - разнообразие звучаний.

Костя (абхаз). В горах не поют - нужен глаз да

глаз, чтоб идти, не свалиться, а не распевать. Вообще

глаз у нас важнее, чем слух.

М. Ауэзов. А у нас слух - к улавливанию шорохов

приспособлен, а глаз - на даль, узок.

Я. У горцев глаз - широк: на близь вглядываться,

близорук, а у тех - дальнозорок.

Ухо у кочевника, сравнительно с глазом, больше,

тогда как у горца - ушко маленькое сравнительно с

носом и глазом.

Костя (абхаз). Звук у нас скорее нужен, чтоб время

определить: вот петухи поют - пора.

Я. Ну да, а еще темно: солнце взошло, но горы его

заслоняют. Петухи же об этом ведают. Вообще - вот

тоже важно: с чем сопряжен звук - с пространством

или временем? В индийских Упанишадах был удивлен,

прочтя, что звук они связывают со сторонами света:

север-юг, запад-восток, то есть с пространством,

тогда как по европейской традиции: Лессинг, Кант, Ге-

гель, Толстой - звук музыки приспособлен для пере-

дачи внутренней жизни души во времени (ритм-пульс)

и, по Лессингу, музыка и поэзия - временные искус-

ства, в отличие от пространственных: скульптуры, жи-

вописи.

Теперь, исследовав, к какому типу музыки предрас-

полагает естественное звучание национального космо-

са, попробуем выявить уже собственно музыкальные

явления: рисунок мелодии, такт, ритм. Давайте вот вы,

двое казахов, напойте что-нибудь.

М. Ауэзов и другой казах поют. <Это песня - плач

еще с XVII в.>, - объясняют.

Я. Но что-то подозрительно квадратный ритм и гар-

мония - не огорожанена ли?

А. Бучис. Да, не совсем естественно...

Я. Спойте другое, веселое.

(Напевают - свадебное.)

Я. Ну что ж, уже кое-что можем извлечь. Во-пер-

вых, рисунок мелодии - без скачков, мелко-изгибча-

тый, переливается у суставов, как гибкое кошачье тело

кочевника - ср. с углами и выступами корявого зем-

ледельца. И там - вон мы слышали кантеле - какие

интервалы: скачки, а от них уже опадания или возвы-

шения. Здесь же, в казахском, скачков нет; а во-вто-

рых, и диапазон мелодии невысок: всего в районе квар-

ты-квинты вьется, но внутри - разнообразие опеваний

звука, изгибов демонстрирует: это - приземистая, как

тело и жизнь кочевника, музыка.

Оттого здесь нет и пищи для многоголосия. Ведь

многоголосье связано с многоформатностью окружаю-

щего космоса: вон - в горах - сколько разных ве-

личин, форм и тел: у каждого - свое звучание и ри-

сунок, и отсюда грузинская полифония с резко очер-

ченными интервалами, перепадами и ритмами. То же и

в космосе литовца-земледельца: разноголосо взывают

стволы и травы, разный тембр, диапазон и длительность

имея. А в этом уже и полифония: каждый разную вы-

соту и длительность тянет - как в колокольном звоне:

<блин-полблина-четверть блина> - так его воспро-

изводят.

А здесь и форм нет разнообразных и четких, потому

аморфно-импровизационно орнамент мелодии вьется, и

уловить его, то есть оттенить, подчеркнуть контрастом,

втброй, параллельным голосоведением невозможно -

ведь было бы то же самое, и оттого нет смысла разнооб-

разить: была бы не музыка, а смешение, какофония. Но

тип мелодии связан и с национальными инструментами и

на них, их возможностях, еще виднее быть может.

М. Ауэзов. У нас главное - домбра. Длинная шейка

и маленькое утолщение с круглой прорезью.

Я. Голова и рот.

М. Ауэзов. На ней - две струны. Струны - из

кишок, лучше всего - кошачьих, считается. Их пере-

кручивают.

Я. Ну вот - две струны. Струны - из кишок. Для

интервалов широких не приспособлены. Вообще-то лю-

бой интервал в пределах октавы можно на любой стру-

не извлечь, а через два зажима и еще больше. Но ведь

как скакать рукой и пальцем нужно! Еще и не туда

попадешь! Для того пять струн на скрипке - чтоб

можно было, не сводя резко ладонь с места, пальцами

перебирая струны, звуки разной высоты извлекать.

М. Ауэзов. Про возникновение домбры и отверстия

на ней даже легенда есть.

Я. Не отвлечет нас? Ну, рассказывай.

М. Ауэзов. У хана погиб сын, а хан всем сказал: кто с

дурной вестью к нему придет, тому рот свинцом зальет.

Долго никто не решался сообщить. Тогда старик один на

домбре такую музыку ему сыграл, что тот все понял. Но

и слово свое сдержал: на домбру, что ему весть печаль-

ную рассказала, свинец вылил - он и прожег отверстие.

Я. Ну вот: значит точно рот это. Могу гордиться,

что предугадал.

(Смеемся. )

Итак, значит, инструментальная музыка причащена

к вокальной: рот в инструменте - отверстие в туло-

вище (животе = барабане) прорубая, открывая (а рот

есть - в мир Божий глаз от звука), тем самым инст-

румент из ударного в душевный превращают, голос у

него прорезывается.

А. Бучис. У нас древнейшее - рбги.

Костя (абхаз). А у нас из рогов пьют.

А. Бучис. Созывали, знак подавали - в лесу ведь

не видно - на звук.

Я. От этого Wald-hom - валторна в современном

оркестре.

А. Бучис. Потом дудочки разной длины и толщины

в дереве выдалбливали, складывали, связывали, отвер-

стия пробивали - и вставали четверо в ряд с дудоч-

ками разной длины.

Потом в один инструмент совместили несколько ря-

дов трубочек - как свистульки.

Я. В Греции это флейта Пана.

А. Бучис. Наконец, кантеле - ящик плоский.

Я. Прямоугольник - форма земледельца: стол, пол

в дому; у кочевника же все - кругло, пузато.

А. Бучис. На нем несколько струн, и их перебирают.

Костя (абхаз). И у нас есть подобный инструмент,

только у него в середине еще ряд струн вертикально,

как у арфы, поставлен.

Я. Тем гора и долина - два основных рельефа яв-

лены.

Твердый строй и звукоряд мог появиться не с по-

мощью ударных или струнных - то есть естественно-

природных (там скользить можно по струне по неоп-

ределенной линии, а не по лестнице звуков), но именно

на деревянных, трудовых, где дырочки натвердо про-

биваются в определенных местах, и там не подправишь

в унисон или в созвучие скольжением пальца. Так что

гамма, расчленение есть уже внесение от человечества

своих расчленений, форм, системы мер и величин -

в естественный космос природы. Так что лишь у тру-

довых народов (земледельцев и горожан) четкий зву-

коряд. У тех же, что живут на помочах и дотации у

природы, звук, тон не фиксированный, а плывет, как

в естественном космосе.

Отсюда роги, фанфары и приспособлены для пере-

падов - на октаву, квинту, терцию. Недаром и в ор-

кестре фанфары - для великолепия трезвучий, утвер-

ждая их столпы - как сваи и опоры в мироздании.

Теперь -время в музыке: такт, ритм, темп.

Вот у казахов я не учуял четкого расчленения сильной

доли от слабой. Это членение не периодами времени

здесь определяется, а эмоцией, выразительностью: ког-

да от души надо вскрикнуть - тогда и сильная доля.

Жесткий же такт, очевидно, не у верховых, а хо-

дячих, земледельческих народов - сопряжен он с

ходьбой, ступанием. И в кочевом танце женском -

малоподвижны ноги, а лишь верх: руки, шея, голова

(отсюда все искусство танца, что распределено у иных

народов на все части тела, здесь сгущено наверх - и

вот эти знаменитые виртуозные скольжения головой

на шее вправо-влево). Кочевник нетвердо стоит на зем-

ле, а склонен скорее именно по ней катиться, так что

жестких расчленений у него нет.

Именно ходьба, марш, танец ногами дает нам жес-

ткий такт, соединение сильной и слабой доль в группу:

недаром такт по-гречески - <стопа>, <ступание>.

22.Х.87 г. Ведущий. К этим беседам есте-

ственно примыкают мои собственные рассуждения о

других аспектах национальных культур, которые ниже

и предлагаются.

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИГРЫ

Глянув на обложку книги Элизе Реклю из серии

<Народы и страны Западной Европы> - <Испания и

Португалия>, где изображена коррида: матадор на коне

копье вонзает в шею быка, - подумал: да ведь игры

каждого народа - это его Космос, приведенный в дви-

жение, это космические действа. Сначала подумал: вон

в Испании - ведь тоже страна цивилизованная, двад-

цатого века, - а сохранили древнюю игру. А у нас,

в России, недавно, наверное, будь такая, отменили бы:

как <варварскую>, след нашей <некультурности>, и ос-

тались мы б опять без традиции, с еще одним проры-

вом... Да, так и не могу назвать национальную русскую

игру: не дошла до наших дней, а все из-за историче-

ского пунктира, перепадов, когда все заново и словно

начисто писалось на земле.

А еще - какой-то странный стыд перед иностран-

цами за свое, не гордость. Вон, испанцу смешно сты-

диться иностранца: какой ты ни есть расцивилизован-

ный, а я - пастух, все равно гордо голову ношу и

плевать хотел; самостен он. А русский врожденно за-

стенчив, ориентирован на бок, на другого, в сторону,

вдаль, так что, каков он есть здесь и теперь, - это,

ему кажется, совсем не то.

А испанец, кто горд, напротив - свое здесь и те-

перь утверждает, <я>, атом, даже выпячивает больше

цены (идальго и спесь): что я во какой! А русский, и

будучи хорош, каков он есть здесь и теперь, - все

равно умалит себя, ибо самочувствие его: <Эх! Не то

все это, а кабы...> У гордого атомного испанца - при-

сутствие = при сути своей пребывает, а у русского

ощущение от-сутствия = что от сути своей отделен и

еще дойти до нее надо дальнею дорогою... Испанец -

точка, русский - тире.

Но это вбок, а теперь - об играх.

Игра! Что такое, вообще, по идее? Да это же занятие

бессмертных и вечных, богов беззаботных. В игре мы -

как боги: забываем время, все цели: для чего, зачем, что

делать? Все причины: откуда? Все смыслы жизни, все

вопросы; все заботы, выгоду, цели, корысть, нужды, по-

требности - чем труд движим: <я> свое - его нет, за-

были: все вышли из себя - вместе с массой болельщи-

ков на стадионе, в едином миру. То есть преодолено са-

мочувствие смертного человека, который существует в

ощущении начала и конца, для кого время - деньги, и

течет, и уносит; но как дети мы, для которых ничего это-

го еще не началось, кто еще полуангелы, несут печаль

мира иного, где были, по мифам, души до воплощения,

отчего Гераклит образ вечности представлял так: <Веч-

ность - ребенок, забавляющийся игрой в шахматы: цар-

ство ребенка>.

Здесь все точно: что это детство - то есть безмятеж-

ность, юность (и в этом смысле человек выглядит в ис-

Blog

Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос

Содержание