Geum.ru

Сверхновый литературный журнал «Млечный Путь» Выпуск 11 Содержание

Вид материалаДокументы

Содержание


Константин  ЖольВиртуальная хроника чертовщины и плутовства
Глава двадцать шестая
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   14

Константин  Жоль

Виртуальная хроника чертовщины и плутовства


    ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ о том, как Шаловливая Баронесса оказывается в концлагере, но хитроумно выбирается на свободу, обведя вокруг носа одного гадкого и шкурного до невозможности предателя.
    
    
     Как мы знаем, а знаем мы – гм... – уже довольно много...
     Да, так вот, на воле, можно сказать на свободе от тюремной баланды и совершенно невыносимого дисциплинарного устава, Грумгильда оказалась или очутилась только благодаря мятежникам, с которыми она ненадолго связала свою яркую жизнь и удивительную судьбу, свою творческую биографию.
     Когда люциферовское воинство ценой неимоверных императорских усилий выбили вон из города, вытряхнули на не совсем и не во всех своих компонентах свежий воздух пригородного пространства, находящегося под угрозой экологической катастрофы, бывшая пиратка добровольно последовала за дерзкими бунтовщиками в район Гнилых Озер.
     Эти, глубоко извиняюсь, озера представляли собой длинную цепочку взаимосвязанных грязненьких водоемов и водоемистых луж безобразно неправильной формы, беспорядочно расположенных на обширной болотистой равнине с неимоверно вязкой и топкой почвой, кое-где отчасти утоптанной, а кое-где совершенно неутоптанной слонотоптанами с маленькими хвостиками, но с очень большими топтанами.
     Скользкие берега озер, густо заросшие камышистым стеблом и приозерным бамбукером, служат удобным пристанищем для многочисленных летающих и нелетающих птиц с дурными повадками хищников. Здесь же обитают очень шерстистые водяные крысогубы и мелкопластинчатые губогрызы, не считая разнообразных рептилий и двоякодышащих безногих земноводных из семейства замасоленых чирякоедов.
     На равнине, покрытой сравнительно редким, но исключительно колючим и почти непроходимым репейниковым кустарником, огромными кучами навоза слонотоптанов и скоплениями водососов присосных с короткими дуплистыми стволами, только кое-где ютятся хорошо укрепленные фермы по разведению запрещенных в аристократических кругах деликатесов из семнадцатого подотряда рукоперых жаборепов.
     Этими тайными деликатесами любят лакомиться бомжи с высшим образованием, люмпены без оного, пролетарии с инженерным складом ума и совершенно отбившиеся от аристократического стада патриции, а также научно-техническая интеллигенция разных ученых степеней и званий, вечно страдающая от бюджетных передряг.
     Все перечисленные и неперечисленные, но подразумеваемые категории альдебаран тем самым с демонстративным чавканьем и презрительным молчанием бросают дерзкий вызов мещанским филистерам от общепита, которые брезгуют вкушать жаборепов всыромятку, а именно так они и должны вкушаться, дабы усладить вкус мужественного гурмана своим изысканным смрадом и натуральной рукоперой сочностью.
     Фермеры из числа разорившихся колхозников трудятся, не покладая своих мозолистых рук, но и не возлагая особых надежд на бесполезную, а в чем-то и вредную мелиорацию. Ничего хорошего не ждут они и от много раз обещанной правительством приватизации болот, трясин и топей, ибо то и другое решительно противопоказано их религиозным представлениям о роли рукоперых жаборепов в геологической эволюции Гнилых Озер и обустройстве болотных гатей.
     Эти воодушевленно и упорно браконьерствующие на болотной ниве трудяги, преисполненные унылых взглядов на гастрономические возможности прочих съедобных и несъедобных тварей данного географического района, склонны к спонтанным вспышкам зверской агрессивности при одном упоминании о чем-нибудь более вкусненьком, чем жаборепья подчерёвина. Если весь пыл их иррациональной приватизаторской агрессивности направить в ненужное империализму русло, то может получиться настоящий фермерский бунт со всеми непредвиденными для бартерных сделок последствиями.
     После окончания сезона дождей, когда фермеры берутся за свою морально осуждаемую филистерами работу по консервированию сока жаборепьих рукоперов, неприкаянная равнина извергает из себя мясистые стебли липучей щекотухи. Одновременно влажный, знойный воздух насыщается мириадами крохотных комаров и большущих перламутровых мух, хотя и очень питательных для щекотухи, но особенно вредных для нервно-психической конституции жаборепов и всего крупного живого, летающего, ходящего пешком, прыгающего, ползающего и даже плавающего на брюхе.
     В это непляжное время наиболее лютуют круглоротые истребители трупов и мухастые саркофаги, а также долгоносики рахитные, превосходно описанные выдающимся энтомологом Жульеном Антуановичем Мусорнюком, безвременно погибшем на ответственном научном посту от яда долгоносиков рахитных и вчистую обглоданным циклопными истребителями трупов.
     Спастись от этой невыносимой мерзости можно только мысленно, только закрыв глаза темными очками и ментально воспарив вместе со своей аурой куда-нибудь в заоблачную высь, или на немногочисленных озерных островках с высокими утесами, обдуваемыми редкими порывами ветра, несущего удушливую влагу в преогромном количестве. Правда, здесь неопытный в смертельно опасных странствиях путешественник, прячущийся от пикирующих и барражирующих насекомых, рискует нарваться на очередную крупную неприятность. Все дело в том, что островные утесы облюбовали бесчерепные скуферии, очень крупные хищники из двадцать третьего отряда безъязычных лягушатников, которые питаются сосками клоповника любезного, но не брезгуют побаловаться и мясушком четырехушастых разумников, ютящихся в расщелинах утесов, а также и прочим свежим мясушком.
     Эти ужасно неприветливые и совершенно неласковые острова стали последним оплотом мятежников. Отсюда их должны были забрать сверхстратосферные грузовики с махолетными усилителями взлета и перелета на дальние расстояния, чтобы доставить на пятую орбиту, где рейдеры космических флибустьеров уже несколько суток яростно огрызались от непрестанно атакующих и смертельно кусающих имперских перехватчиков. Однако в последний момент неразговорчивые водители этих самых грузовиков вдруг не с того не с сего разобиделись, разговорились и, выговорившись, объявили бессрочную забастовку в знак товарищеской солидарности с безработными штрейкбрехерами и вынуждены были отказаться от заключения выгодного контракта с мятежниками. Пришлось срочно, второпях искать замену, теряя драгоценное время и огромное количество самых отборных бойцов, дезертирующих в геометрической прогрессии.
     Подступы к мутной, зеленоватой озерной глади охраняли такие естественные для врага препоны, как трясины бездонные, трясины гиблые, трясины зловонные. Охраной занимались и фанатичные отряды духовных смертников, закаленных созерцанием собственных и чужих волосатых пупков с помощью сильных увеличительных стекол от снайперских прицелов. Однако их врожденная духовность таяла с такой угрожающей скоростью, что возникала реальная опасность наступления катастрофического состояния полной бездуховности. А сие, по мнению политработников и психоаналитиков, пахло ослаблением воли к сопротивлению различным болячкам и прорывом имперских экзекуторов на острова.
     Озабоченный таким отвратительным состоянием дел, Люциферов решил пожертвовать частью своих здоровых телом и духом охранников, послав их на подмогу смертникам, изнуренным духовным катаклизмом и какофонией бабахерской пальбы.
     Да, вражеские бабахеры просто неистовствовали. От них никому не было покоя.
     В вышестоящие мятежные инстанции градом сыпались слезные жалобы на бабахеры, частичное отсутствие свежей почты, дрянное питание и ухудшение морально-политического климата в боевых коллективах.
     От всего этого у Януса Адольфовича голова шла кругом и хотелось выть в унисон с лютующими комарами или блевать в унитаз на императорские портреты.
     Но Вождь есть Вождь. Закусив удила, он должен нести тяжкое бремя мятежного духа всем врагам назло.
     Лучше всего такое зло причиняется воинственными злоумышленниками, вооруженных до зубов передовым мятежным учением и навыками стрельбы от живота веером.
     Их-то и послал Вождь в самое пекло боя.
     Перебросить люциферовских молодцов-злоумышленников должен был вместительный санитарный плотик буксирного типа с двумя подвесными моторчиками, едва ли не последний из уцелевших резиновых плотиков этого класса вместительности.
     Когда плотик плотоядно заурчал и резво ушел в брызгах грязной воды туда, где гремела канонада и клубился черно-коричневый дым болотных пожарищ, Люциферов с любовью вспомнил о Грумгильде, которая в данный момент выполняла важные обязанности санитарки на этом плотике.
     Вспоров зеленоватое брюхо воды, плотик с размаху ткнулся в берег.
     Десант тут же ринулся в бой.
     – Ура!
     – Бей гадов!
     Пах!
     Бах!
     Та-ра-рах!
     – Ах!
     – Ох!
     Ба-бах!
     Резкий толчок распахнул полог хирургической палатки, установленной на плотике, и туда проник дымный смрад жаркого боя.
     Грумгильда поперхнулась, закашлялась и поспешила натянуть на голову противосмрадную каску со встроенными в нее кислородными баллончиками, но ударная волна от близкого разрыва фаустбабахера подхватила ее как перышко и швырнула в дикой злобе на берег.
     Санитарка мятежников очнулась от болезненного ощущения. Горела, потрескивая, трава и язычки пламени начали жадно лизать ее руку. Попытавшись встать, она почувствовала всем сердцем острую боль за тяжко раненых бойцов. У нее страшно засвербело в носу и заслезились глаза. Охнув, Грумгильда медленно поползла к воде, чтобы спасти кого-нибудь от чрезмерной потери крови или боевого духа.
     Оставалось совсем немного, но тут раздались новые громоподобные взрывы, поглотившие плотик и оглушившие до полного беспамятства несчастную любовницу Януса Адольфовича.
     Раненную мятежницу случайно подобрали сердобольные имперские экзекуторы и отправили в концентрационный лагерь имени Феникса Держимерского, находившийся на самой окраине болота Трясиловка Бездонная.
     Когда-то на месте концлагеря располагалась небольшая частная фабрика по производству надувных пляжных циновок, пластмассовых ароматизированных веников и банных шаек с тремя ручками из нержавеющей стали.
     Теперь по верху высокой кирпичной ограды тянулись ржавые нитки колючей проволоки, через которую был пропущен электроток, и торчали вращающиеся вышки до зубов вооруженных охранников. Фабричные цейхгаузы были приспособлены для заключенных, число которых резко возросло после подавления мятежа.
     Грумгильда очень плохо помнила первые дни своего пребывания в концлагере. У нее отчаянно болела голова и все разбитое тело. К тому же обнаружилось, что надломлена вера в успех мятежного дела и дали трещину взгляды на роль широких народных масс в крупных социальных заварухах.
     Неделю или более того ее не вызывали на допросы с пристрастием, о которых заключенные говорили с содроганием голоса, поминутно озираясь и бледнея. Но вот настал и ее черед испытать на себе изощренную технику допросов с применением садистко-мазохистских пыток.
     В тот день администрация лагеря ждала прибытия большого чина из Наркомата внутрилагерных дел.
     Еще с рассвета узники, натянув резиновые перчатки, протерли наждаком колючую проволоку.
     Теперь ее нити казались серебряными.
     В лагерном клубе без передышки репетировал оркестр.
     На плацу под фонограмму занимались музыкальной пантомимой приговоренные к черной деструкции. В конце композиции они должны были хором исполнить «Вселенский Разум, храни Монарха!»
     Миновал полдень.
     Ожидание затягивалось.
     Высокий гость прибыл только после обеда на гусеничном бронеавтомобиле с двумя газово-пулеметными установками под колпаками мшистого цвета.
     Начался переполох.
     Забегало начальство.
     Засуетились лагерные капо.
     Хор заключенных принялся изображать песнопение, но забарахлила фонограмма, поскольку пулеметный салют зондеркоманды пришелся по радиорубке.
     Не обращая никакого внимания на обычную в таких случаях праздничную неразбериху и громко топая кованными сапожищами по деревянной мостовой, плюгавенький чиновник в ранге капитана полуодиннадцатого ранга промаршировал к зданию лагерной администрации.
     Лязгнула железная заслонка парадного входа.
     Начальственные каблуки ритмично отбарабанили по коридору.
     Меткий удар ноги распахнул пуленепробиваемую дверь в кабинет коменданта концлагеря.
     Вслед за прибывшим ревизором туда быстренько юркнул встречавший его хозяин кабинета, мешковатый унтер-майор, и застыл с подобострастным выражением своей отвратительно прыщавой рожи, ожидая неотложных распоряжений и начальственных команд.
     – Шнапеса из морозилки, холодной воды с бульбочками и малосольных макраступов! – визгливо пролаял чиновник. – И парочку вертихвосток из числа заключенных, да посмазливее. Я буду лично наблюдать за методой вашей работы с ними.
     – Слушаюсь и беспрекословно повинуюсь! – задорно хрюкнул унтер-майор и передал по эстафете услышанный приказ.
     По зданию эхом полетело: «Шнапес, бульбочки, малосольные...»
     Спустя короткое время низкорослый надзиратель с массивной челюстью крокодайла появился в дверях кабинета, держа в руках большую шайку, откуда из-под беленькой салфетки выглядывали горлышки бутылок и аппетитно пахло потными макраступами. Разложив салфетку в центре стола, он ловко начал извлекать из шайки пузатые сосуды и тут же их откупоривать с помощью обручального кольца, изъятого у врага народа. Потом аккуратной горочкой насыпал в глиняную миску макраступов, брызнул на них соусом из флакона с фирменной этикеткой и попятился к двери, поедая глазами начальство.
     – Курц, запускай сюда баб и кликни Фритцаца с его парикмахерскими машинками, – бросил унтер-майор, любовно косясь на ревизора.
     – Слушаюсь, вашесвысокбродие!
     Поворот на 180 градусов.
     Топ, топ...
     Гав, гав!..
     Приказ выполнен.
     Первой зашла лагерная проститутка в желтой арестантской робе, слегка приталенной на бедрах.
     Ее групповой допрос длился около часа.
     Все это время из кабинета доносились страстные крики, неприлично сладострастные вопли и грубая солдатская перебранка.
     После страшного допроса усталая проститутка вышла враскаряку и побрела, пьяно шатаясь, по коридору.
     Второй была Грумгильда.
     Санитар-гинеколог, обслуживающий допрашиваемых, грубо впихнул ее в кабинет и захлопнул дверь.
     Постоял.
     Огляделся.
     Одернул свой черный санитарный халатик.
     Подмигнул приятелю и прилип ухом к замочной скважине.
     Что там?
     А там...
     Каково же было неподдельное удивление Грумгильды, когда в одном из присутствующих мучителей и злопыхателей она узнала бывшего главаря пиратской шайки Бугра. Только теперь он был не в смехотворном опереточном костюмчике с абордажной сабелькой на тощей ляжке, а в строгом коричневом мундире военного чиновника Наркомата внутрилагерных дел.
     Ну-у и тухлый фрукт!
     Предатель тоже с удивлением узнал Грумгильду, хотя она выглядела не лучшим образом, но, между прочим, и не худшим.
     – Кого я вижу! – расцвел в глумливой улыбке сексуального маньяка отщепенец. – Но почему Шаловливая Баронесса находится в лагере для мятежников, а не в тюрьме, куда ее упекли с моей помощью за пиратство?
     Грумгильда – тоже фрукт, да еще какой!
     Она мгновенно сориентировалась в сложной ситуации и, стеснительно потупя взор, чистосердечно призналась во всем, чего никогда не было.
     – Ах, право же, – прощебетала плутовка, – что не мятежник, то кобель! Ведь вот как все получается неприлично: захватили тюрягу, шмон большой навели, наобещали с три короба и два сундука, а потом запихнули нескольких молодок в свой шарабан, чтобы поразвлечься на досуге. Да тут имперская армия так их прищучила, что они забыли о девицах и бросились наутек в разные противоправные стороны. Взрывом меня так контузило, что все вылетело из головы, и я пришла в себя уже здесь, в этом прелестном лагере.
     – Похоже на правду, – произнес Бугор, сверля похотливым взглядом Грумгильду. – А что ты можешь нам рассказать о мятежниках?
     – Ровным счетом ничего вразумительного, так как нас держали все время взаперти в шарабанистом вездехода. Только один раз под вечер к нам наведался какой-то невменяемый бунтовщик-пьянчужка. Он был настолько в стельку пьян, что не мог даже снять штаны, которые, судя по всему, намеревался погладить, или расстегнуть ширинку, чтобы починить заедающий зипер. И в конце концов, обмочившись, выпал из фургона и тут же заснул в придорожной канаве.
     – Допустим, я тебе поверю, – недоверчиво сказал Бугор, морща нос и задумчиво моргая. – Тогда мне придется вернуть тебя в тюрьму. Но ты бабенка умная и смазливая. Не лучше ли пойти к нам на службу? Будешь ловить на свои половые прелести врагов империи. Ну так что?
     Грумгильда мгновенно оценила возможность вырваться из лагеря. «А дальше, – подумала она, – все будет зависеть от моей смекалки и везения».
     – У меня нет выбора, Бугор, – вздохнула она, строя глазки бывшему пирату. – Я согласна на все.
     – Запомни раз и навсегда, что я не Бугор, а господин капитан полуодиннадцатого ранга по имени Васисяй Арлекинович Блюфотин, – напыщенно произнес тот. – Ты поняла меня?
     – Да, Васисяй Арлекинович.
     – Ты правильно поняла, – удовлетворенно констатировал Блюфотин.
     – Теперь мы будем тебя долго и с пристрастием насиловать. Ты не возражаешь? – хохотнул Блюфотин.
     – Разумеется, не возражаю, – господин капитан полуодиннадцатого ранга. – Но сейчас у меня самый разгар, извиняюсь, менструации. Впрочем, как вам будет угодно.
     – Не терплю крови, – поморщился Блюфотин. – Ладно, позабавлюсь с тобой следующий раз. Вечером я тебя заберу из лагеря. А сейчас пошла вон!
     Когда Грумгильда вышла в коридор, санитар-гинеколог удивленно выпучился на нее, словно не веря своим моргалам.
     Нежно и многозначительно улыбнувшись ему, девица легкой походкой направилась к выходу из здания.
     Вслед ей неслись крики очередной истязаемой жертвы.
     Через пару месяцев, пройдя краткосрочные курсы сиксотской работы, откормленная и накрашенная Грумгильда играла бедрами на бульваре Цветущего Набоба и раздумывала над тем, как избавиться от бдительной полицейской опеки.
     Это была задачка довольно трудная и со многими неизвестными. Но тут ей помог сам Блюфотин.
     Однажды на конспиративной квартире, так и не утолив свои порочные наклонности в силу очередных случайных обстоятельств, ренегат начал прощупывать память прелестницы на предмет ее осведомленности о тайниках пиратов, в которых те прятали награбленные сокровища.
     Поскольку капитан фрегата и боцман Бонифатий не доверяли Бугру, они предпочитали не ставить в известность этого типа о своих кладах и вкладах в сберегательные банки империи. Бугор же знал, что у Грумгильды были дружеские отношения с боцманом, и он решил выудить из нее все, касающееся в той или иной мере пиратских кладов, вкладов и... еще кое-чего.
     Между нами говоря, Бугра прежде всего интересовала зловещая тайна острова Краковяк.
     Об этой тайне речь пойдет в следующей главе.
    
     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ, в которой дамочка-авантюристка вызволяет из заточения своих друзей, чтобы вместе с ними одурачить хорошо им знакомого мерзопакостника, мечтающего завладеть пиратскими сокровищами и выведать секреты супермощного гиперболоида.
    
    
     Кто такой пират? А?
     Воспетый в городских балладах и деревенских частушках пират – это неизлечимый мечтатель и фантазер. Он все время мечтает о чем-нибудь звонком и беспробудно фантазирует на этот счет, то есть непрерывно считает в уме, сколько и чего ему причитается.
     Пират – романтик. За это его любят сочинители гусарских романсов и поклонницы толстых романов. Сам же пират терпеть не может гусаров, казарменной дисциплины и толстых романов, требующих от читателя усидчивости, сентиментальности и много свободного времени.
     Но все это не самое главное, а главное – сокровища.
     Пират без сокровищ – совершенно нелепая выдумка больного воображения.
     Где лучше всего прятать сокровища?
     Конечно же, на необитаемом острове.
     Нет острова, нет и сокровищ.
     Вам нужны факты?
     Возьмем простой факт, но слегка обжаренный на вулканических угольках. Этот факт – остров Краковяк.
     Изумительный во всех отношениях и во всех отношениях таинственный остров Краковяк вулканического происхождения был давно облюбован пиратским Адмиралом, который вознамерился затеять на этом клочке суши одну грандиозную авантюру в духе альдебаранского кинобоевиков периода немого синематографа.
     История, которую я намерен поведать, завязалась в городе Старый-Престарый Меринос.
     Это был один из заурядных городов западноальдебаранского графства Прелая Каролина, находящегося в западном полушарии между пятидесятой и сороковой параллелями.
     Старый-Престарый Меринос, основанный ландскнехтами командора Хуана Фернандеса Портянкина, располагался в самом низовьях реки Лимпапука, впадающей в залив Пампедор, обширную морскую лагуну, защищенную как бы естественным молом – грядой безжизненных островов и мрачных своей кажущейся пустынностью островков, до отказа нашпигованных батареями дальнобойных пищалей и крупноракетными аркебузными установками залпового огня.
     В этом городе с благодатным морским климатом, ювелирными лавками для продажи лечебных камней, диетическими гастрономами, магазинами культовых товаров и других товаров религиозно-мистического ширпотреба находилась совершенно секретная лаборатория военно-морского министерства. О ее существовании знали только горожане, фермеры, туристы и чиновники указанного в телефонном справочнике министерства.
     Как-то чудным летним днем, когда во всю брызгало своими испепеляюще жгучими лучами ослепительно яркое альдебаранское светило и задиристо чирикали воробьистые прыгуны, птицы неприхотливые, в чем-то даже неказистые и весьма известные своей скандальностью в пернатом мире, город посетил как бы ненароком, как бы невзначай и как бы между прочим сам Адмирал. Его страшно интересовал один знаменитый в секретных кругах лаборант и создатель потрясающего все научные основы гиперболоида, коим был Никифор Чердачный-Подземельный, значущийся в досье отдела кадров лаборатории под кодовым шифром ГКЧП (гиперболоид конструкции Чердачного-Подземельного) и кое-кому известный под благозвучной кличкой Гиперболизатор.
     В обыденной жизни Никифор вел себя как совершеннейшая посредственность, но вновь становился научным гением, усаживаясь в свое лаборантское кресло и погружаясь в чтение учебников по химии, физике и сопромату.
     Последним его изобретением был военный гиперболоид. Это мощное оружие настолько превосходило все созданное прежде талантливой милитаристской мыслью, что любой обладатель его стал бы всем на зависть непобедимым рыцарем армии Его Императорского Величества или, на худой конец, всемогущим террористом-одиночкой.
     Об этом проведал Адмирал, который втемяшил себе в голову, что сможет славно подзаработать на гиперболоиде, сплавив его воинственному в коммерческих делах Шиве.
     Директор сверхсекретной лаборатории, в которой, не покладая рук, трудился гениальный изобретатель, был весьма встревожен неожиданным визитом графа Дона Артефакта, под именем которого, как всем было доподлинно известно, скрывался неуловимый пират Феня Джонс Кряк. Поэтому, приняв все чрезвычайные меры предосторожности и приторно сладкую пилюлю от головной боли, административный начальник крайне нелюбезно соврал опасному посетителю, что научный прогресс давно выдохся и в ближайшее столетие ничего интересного не предвидится.
     Так и не осмотрев как следует лабораторию и ее сейфы, граф Дон Артефакт обиделся, надулся и вернулся ни с чем на борт своей скоростной шхуны на воздушной подушке, где немедленно встретился с боцманом Бонифатием, чтобы всесторонне обсудить с ним некоторые важные вопросы предстоящего пиратского налета на секретный объект.
     На этой конфиденциальной встрече присутствовала и Грумгильда в роли компьютерной стенографистки, уже загодя извещенная о том, что в лаборатории случайно подвизался на должности штатного демагога ее бывший учитель господин Лялякин, он же Ляпкинглас.
     Беседа при закрытых дверях и зашторенных иллюминаторах прошла в конструктивном духе, укрепив присутствующие лица во мнении о неизбежной победе коварного пиратского дела над бездельниками из военного министерства.
     Мало-помалу начало смеркаться.
     В отрогах Кайотского хребта тоскливо завыли шакалы и бездомные бомжи.
     Один за другим гасли городские огни по причине тер-акта, осуществленного пиратами на электроподстанции.
     Очертания Старого-Престарого Мериноса становились все более зыбкими и неясными.
     В восемь часов вечера Адмирал появился на палубе шхуны и, обратившись к боцману, спросил:
     – Все ли готово к молниеносному налету на вожделенный объект, Бонифатий?
     – Да, мой Адмирал. Наша пятая колонна уже громит полицейские околотки и банк соцстрахования, распыляя силы и внимание супротивника.
     – Постарайся, чтобы от лаборатории не осталось и следа мимолетных воспоминаний. Тогда никто не возьмет в свою безмозглую голову, что Никифор Чердачный-Подземельный похищен и доставлен на борт нашей посудины.
     – Не беспокойся, Адмирал, все будет сделано наилучшим образом, – успокоил главного пирата боцман и, самодовольно хихикнув, завязал одну из своих мозговых извилин крепким морским узелком на память.
     Через несколько минут, и не минутой больше, боцман, женщина в мужской одежде профессионального налетчика и четверо угрюмых верзил с брезентовыми вещмешками за спиной быстро спустились в шлюпку...
     Скрипнули весла в уключинах.
     Плеснула вода.
     Лязгнул затвор бластера.
     Берег был безлюден. Пустынна была и затемненная огромными фиктусами сторожевая дорога, огибавшая справа и слева здание лаборатории, в котором безмятежно пребывал изобретатель супергиперболоида, любовно штудируя в очередной раз потрепанный учебник сопромата.
     Пиратский десант бесшумно высадился на берег и мгновенно растаял в зловещих вечерних сумерках.
     Набежавшая волна жадно слизнула недокуренный бычок.
     Успешно преодолев многочисленные минные поля, замаскированные под поля капустные, миновав проволочные заграждения, замаскированные под старые бельевые веревки, и сняв на чувствительную видеопленку спящих часовых, замаскированных под огородные пугала, налетчики проникли в свинарник, примыкающий к спальному комплексу лаборатории.
     В свинарнике пахло несвежей солдатской мочой и стоял такой свинский мрак, какой возможен только в черно-белом документальном кино и в философских трактатах о жизни в потустороннем мире. Если бы не одинокая свечка в окне уединенного флигеля, специально отведенного Никифору Чердачному-Подземельному для ночных медитаций и просмотра снов с элементами гениальных научно-технических озарений, боцман безнадежно заблудился бы в своих пиратских мыслях и никогда бы не нашел из них выхода.
     Профессор Лялякин, стремглав вылетевший во двор по малой нужде, не успел опомниться и вспомнить незабываемые младенческие дни в своей родной хате, как на него набросилась с расспросами женщина, чей голос ему показался удивительно знакомым. Он встрепенулся и, забыв о неотложной нужде, начал нести что-то невообразимо высокопарное и пространное о нужде в кооперативном движении на селе, о несомненной пользе раскулачивания колхозников и важности объединения фермеров-единоличников в мобильные продотряды, способные быстро реагировать на изменения в рыночной конъюнктуре, но почему-то четверо здоровяков, сопровождавших даму, не удовлетворились его философско-поэтическим рассуждениями на тему о реанимации феодального строя, в знак чего грубо повалили свою жертву на сырую землю и вульгарно заткнули фонтан красноречия кляпом из гнилой соломы.
     Никифор Чердачный-Подземельный после очередного припадка научного вдохновения находился в таком приподнятом состоянии своего вундеркинистого духа, что сразу напористо вступил в жаркий диспут с налетчиками, не дав им опомниться и аргументировано атаковать. Не будь рядом многоопытного в словесных баталиях боцмана Бонифатия, налет рисковал оказаться пролетом. Боцман вовремя перехватил инициативу и своими ехидными ребусами загнал Никифора в тупик, где его и настигли пираты.
     Эта часть операции заняла несколько минут.
     Перекур.
     Отдышавшись и выкурив припасенные бычки, пираты занялись минированием лаборатории той самой «капустой», которую не поленились и захватили на минных полях.
     «Капусты» не жалели.
     Работали дружно, ударно, скоро.
     Ну и грохнуло же потом!
     Псевдокапуста, а точнее говоря, особый вид биотехногенной капустной мины, выращенной в парниках военно-промышленного комплекса, так прокисла от длительного ее неразминирования, что рванула похлеще бочки кислых щей, оставленной без присмотра в закрытом помещении.
     Налетчики восхищенно любовались этим салютом уже с борта пиратской шхуны.
     Пока младшие по чину восхищались результатами своей потной и опасной для здоровья работы, боцман Бонифатий занимался делом.
     Подойдя вместе с пленниками к капитанской каюте, он деликатно постучал.
     Тихо.
     Тогда боцман чертыхнулся и решительно двинул в дверь сапогом. Взвизгнув собачонкой, дверь распахнулась.
     Кэп углубленно изучал древнюю морскую карту, в которую была завернута полупустая бутылка урагановки.
     На столе перед Адмиралом выстроилась в полной боевой готовности преотменная батарея аналогичных сосудов, а также стояли изящные модели различных пиратских сундуков с двойным дном и лежала открывашка консервов в форме секстанта.
     Когда входная дверь с треском распахнулась, капитан недовольно дернул головой, заложил чековую книжку абордажным кортиком, медленно поднялся и, слегка покачиваясь, шагнул навстречу вошедшим.
     – Рад видеть долгожданных гостей в своем скромном пиратском логове! – невнятно промычал он.
     Боцман представил изобретателя и профессора.
     – А профессора на кой ляд притащил? – вылупился Адмирал. – Мы так не договаривались.
     – Но так уж получилось, – замялся боцман.
     – Уважаемый капитан, – вмешался в разговор профессор Лялякин, – я с детских пор мечтал стать флибустьером. И тут столь редкостный случай подвернулся. Очень жажду быть рядом с вами в самые драматические штормовые минуты и в минуты морских баталий. Сплю и вижу себя на палубе пиратской шхуны. Если вы откажете мне плыть под вашим роджером, вся моя жизнь пойдет прахом!
     – Говорите, баталии, – задумчиво произнес Адмирал, облизывая палец, смоченный в вине. – Понимаю, понимаю... Сам в отрочестве океаном бредил. Сейчас мне есть что вспомнить. А кем вы себя видите на шхуне?
     – Юнгой! – взволнованно вскричал профессор Лялякин.
     – Нет, так не пойдет. Вы личность уже достаточно взрослая. Могу предложить вам службу старшим юнгой. Как вы на это смотрите?
     – О большем и не мечтаю! – зардевшись и засмущавшись, взволнованно выпалил профессор и судорожно вытянул руки по швам. – А вы не расскажите нам обстоятельно о своих героических мореплаваниях?
     – Обязательно. Люблю вспоминать яркие страницы своей незаурядной биографии. Да вы присядьте...
     С этими словами Адмирал одним ударом вышиб пробку из бутылки урагановки.
     Пробка угодила в профессорский глаз, отчего он моментально принял немного осоловевший вид.
     Между тем кэп начал наливать, разливать и заливать про то и про это.
     Наступил день отплытия, то есть следующий день.
     Все население Старого-Престарого Мериноса от мала до велика собралось в порту.
     Оркестры играют, мороженое продают, речи произносят, мальчишки бегают... Все, как полагается.
     Адмирал гордо стоит на палубе в полной парадной форме, с золотыми капитанскими нашивками на рукавах и величественно созерцает толпу. Весь его вид выражает решимость и отвагу.
     Произнеся перед собравшимися на пирсе короткую, но исключительно яркую речь, он приказал поднять якорь.
     Команда принялась вращать брашпиль, выбирая якорную цепь через бортовой клюз.
     Поплыли.
     А залив уже контролировался таможенной галерой на подводных веслах под многозначительным названием «Медуза Кусачая», которая тщательно осматривала торговые суда и рыбачьи баркасы, лавировавшие у выхода из лагуны.
     Когда шхуна поравнялась с «Медузой Кусачей», пришлось лечь в дрейф, ибо с галеры просемафорили соответствующую команду.
     В ту же минуту от таможенника отвалил моторный ботик с десятью вооруженными до зубов фото- и кинокамерами журналистами и двумя заспанными офицерами, намедни хорошенько погулявшими в портовой таверне.
     Со своего кресла на корме Адмирал спокойно наблюдал за приближением ботика, попыхивая сигарой, попивая рассол и поглаживая урчащего кота Ваську.
     Поднявшись на палубу шхуны, офицеры взяли под козырек, представились и сдержанно объяснили цель своего визита, а также его причины.
     Целью являлось интервьюирование господина Дона Артефакта на предмет заполнения таможенной декларации.
     Причиной тому было недавнее посещение владельцем шхуны сверхсекретной лаборатории, безобразно взорванной лютыми врагами империи и всего военно-промышленного комплекса.
     Затем офицеры отправились в камбуз кушать арбуз и пить грог, а журналисты приступили к интервьюированию. Но все журналистские труды были напрасны. Дотошные расспросы Дона Артефакта, длившиеся около двух часов, не дал никаких сенсационных результатов.
     Когда незваные гости покинула борт шхуны, она быстрым ходом направилась в открытое море.
     Вышли в открытое море.
     Хорошо там!
     Боже, как там дивно!
     Рыбки летают, акулы резвятся...
     Ветерок поддувает.
     Плывет шхуна под всеми парусами на воздушной подушке. Вдоль бортов волны шелестят, мачты поскрипывают, а берег уходит, тает за кормой.
     Пиратская посудина идет с попутным ветром, глотая милю за милей.
     Не успели джентльмены удачи оглянуться, как очутились в нужном им районе океана.
     Вскоре стали ясно видны три закопченные горы, над вершиной одной из которых мирно клубился вулканический дымок.
     Все матросы выстроились на палубе в ожидании команды отдать якорь.
     Хор грянул любимую флибустьерскую песню «Мы возвращаемся в наш домик в гробовом молчании».
     Неожиданно за левым фальшбортом прозрачная вода забурлила, потемнела...
     Из океанской глубины поднялась какая-то блестящая черная масса. Это была глубоководная подводная лодка класса Рыба-Кит.
     Люк субмарины с грохотом открылся, и в верхней части рубки появился очкастый капитан в беретике с помпончиком, который помахал шхуне рукой в белой перчатке и немедленно засунул под язык горсть леденцов.
     По приказу Адмирала похищенные, которые во время перехода к острову находились на шхуне в обществе обаятельной Грумгильды, были переправлены на борт подводной лодки. Вместе с ними на лодку неторопливо перебрались Адмирал, Грумгильда и боцман Бонифатий.
     Пять минут спустя шхуна исчезла за грядой угрюмых прибрежных скал.
     У подошвы горы, которую шумно лизали океанские волны, люк субмарины был задраен, и она в считанные секунды скрылась под водой, чтобы всплыть в самом центре острова Краковяк, где находилось замаскированное под действующий вулкан долговременное пиратское убежище.
     По прибытии на место пленников переправили в грот, оборудованный по последнему слову техники.
     Рядом с этим гротом находилась пещера с тяжелой бронированной дверью, на которой было начертано: «Сокровища. Вход посторонним строго запрещен!».
     Судя по всему, пираты весьма основательно потрудились над кратером потухшего вулкана, превратив его в уютное гнездышко. Сюда вел лишь подводный туннель, заканчивавшийся небольшим, но глубоководным озером, прекрасно подходившим для стоянки субмарины.
     Никифору Чердачному-Подземельному отвели трехкомнатную квартиру в гроте, а также пещерку для научно-исследовательских и опытно-конструкторских разработок наиновейшего супероружия. Вскоре он принялся за дело, и работа закипела.
     Профессор Лялякин, маясь от безделия, начал допекать своим философствованием Грумгильду. Это философствование, определенно, способствовало усыханию ее мозгов, не испорченных законченным высшим образованием.
     Как всегда, в самый критический момент на помощь пришел боцман Бонифатий, который снисходительно сообщил профессору, что представители вульгарного материализма недавно посадили в лужу имперских богословов, доказав всю несостоятельность явно надуманного догмата о бесспорной и безусловной первичности Великого Космического Яйца, из которого якобы проклюнулся Нечто, оплодотворившее Всё.
     Эта новость очень обрадовала профессора Лялякина, который давно мечтал крепко насолить официальным имперским идеологам. В его памяти еще свежи были события недавнего прошлого, когда, направляясь с родительским посланием в Нью-Ландухаленд к баронессе Грумгильде, он едва избежал черной деструкции за свои философские взгляды на окружающий мир.
     В портовом кабачке, смакуя дешевое вино, профессор затеял нудный спор с местным пьянчужкой по поводу знаменитого политтрясения местного масштаба.
     – Если политические встряски всячески досаждают вашему городу, – мудрствовал доктор философских наук, – то они не могут быть в его окрестностях, отведенных под сады, огороды и мусорные свалки. Невозможно, чтобы что-то было не там, где должно быть.
     Тут в разговор вмешался один субъект, оказавшийся литературным критиком, который вовремя переквалифицировался в платные политосведомители власть имущих горожан. Он елейным голоском сказал:
     – По-видимому, вы, товарищ, не верите в созидательную мощь партийного авангарда, который способен поднять на дыбы даже непросвещенных дачников, садовников, огородников и мусорщиков. Тем самым мы имеем факт злостного покушения на наши святые идеологические догмы.
     – Прошу прощения, – ответил заплетающимся языком профессор Лялякин, – но ваши догмы не стоят выеденного Космического Первояйца.
     – Вы, следовательно, не чтите демократическую свободу верноподданного волеизъявления, предоставляемую трудящимся дворянским массам абсолютной монархией и лично Папой Душецелительным? – злобно спросил литературный критик.
     – Приятель, непорочная и целомудренная в своей первозданности свобода может существовать как вполне осознанная абсолютная необходимость, ибо совершенно необходимо, чтобы мы были свободны в своем мышлении и глубинном интроспективном самоанализе, так как...
     Не успел профессор договорить, как литературный критик уже сделал знак своим коллегам политологам из жандармского отряда быстрого цензурного реагирования на разные идеологические непорядки.
     Те сразу хвать профессора за шкирку и потащили его в трибунал для оппозиционеров.
     Трибунал без всякой бумажной канители приговорил господина Лялякина к черной деструкции.
     Тут же профессора переодели во фрак из желтого сукна и увенчали голову фиолетовым бумажным котелком. В таком экстравагантном одеянии он прошествовал к месту деструкции, где его уже поджидала группа профосов, обслуживающих деструктор.
     Деструктор выглядел весьма впечатляюще. Он состоял из транспортера-податчика, огромного черного ящика и выбрасывателя отходов производства.
     Когда осужденный робко приблизился к месту экзекуции, один из профосов, очень благочинного вида старичок в пенсне, вооружился указкой и прочитал небольшую лекцию.
     – С помощью деструктора последней модели, – проворковал лектор, – мозг осужденного очищается от вредных мыслей, которые он имел наглость высказывать вслух, а затем с помощью электронных гвоздей в его башку вколачиваются правильные мысли, догмы и заповеди. В данном конкретном случае в вашем, сударь, нервно-мозговом веществе должна появиться запись: «До смерти люблю единственно верное учение Папы Душецелительного!» После нескольких минут деструкции оболваненный индивидуум сбрасывался в яму для черной ассенизаторской работы.
     Лектор настолько увлекся своим пространным объяснением, что решил продемонстрировать на собственном примере работу деструктора.
     Однако вследствие поломки машина перестала записывать в мозг профоса высокопатриотическую информацию и начала вколачивать в его черепушку мысли совершенно противоположного характера.
     Присутствующие судейские крючкотворы попытались вмешаться, но было поздно.
     Секунду спустя черный ящик выплюнул из своего чрева старичка, который еще в полете начал кричать:
     – Да здравствуют раскрепощенные мозги! Долой диктатуру абсолютизма!
     Приземлившись, он стремительно выхватил бластер и в мгновение ока расстрелял всю свою братию, после чего отпустил на свободу осужденного на черную деструкцию, снабдив его липовыми документами, фальшивыми деньгами и адресами ненадежных, но все же тайных явок в заморском городе Старый-Престарый Меринос.
     Переплыв океан, профессор Лялякин устроился философствующим психотерапевтом в секретную военную лабораторию, откуда и был похищен пиратами.
     Тем временем работа по изготовлению гиперболоида шла полным ходом.
     Небольшой заводик внутри кратера напряженно коптил лазурное небо, сутки напролет завывая и хрипя всеми своими старенькими механизмами. Вскоре на нем началось производство основных компонентов гиперболоида.
     И наконец наступил тот великий и ужасный день испытания гиперболоида в реальных боевых условиях.
     Пиратские радары засекли появление на северо-западе от острова военного корабля империи, который полным ходом шел к флибустьерскому логову, чтобы раз и навсегда утихомирить прыть джентльменов удачи, чье местонахождение определили космические разведспутники и дирижабли.
     Флибустьеры немедленно провели экстренные полевые учения с боевыми стрельбами и нецензурными ругательствами, окапыванием и закапыванием трупов, потом плотно пообедали, дербалызнули крепчайшего ромусу и только после всего этого заняли оборонительные позиции на побережье.
     Вплоть до самого вечера шли спешные работы по размещению гиперболоида на площадке для игры в жмурки.
     Утром следующего дня остров Краковяк, давно обжитый пиратами, мог показаться со стороны моря совершенно скучным, пустынным и безжизненным, но – ха-ха! – на самом деле это было не все не так, а совершенно иначе.
     Замаскировавшись под надгробные памятники, пираты внимательно наблюдали за тем, как к острову неспеша приближался стреколетонесущий крейсер «Окрыленный Мечтатель», водоизмещением в шесть с половиной тысяч тонн и максимальной скоростью хода сорок три узла с четвертью или около этого. Его главным вооружением были пятьдесят боевых стреколетов огневой поддержки, двенадцать стопятидесятимиллиметровых орудий и четыре ракетных установки. Экипаж состоял из тысячи рядовых штрафников и проштрафившихся офицеров.
     Науськиваемый Адмиралом, Никифор Чердачный-Подземельный резво подбежал к гиперболоиду.
     Главарь пиратов тросточкой указал Гиперболизатору на крейсер. Тот в знак согласия радостно закивал головой.
     Изобретатель, что-то весело мурлыкая себе под нос, почесывая за ухом и пританцовывая, начал колдовать над гиперболоидной пушкой.
     Через несколько секунд раздался оглушительный свист, сверкнула молния и...
     Взрыв!
     Чудовищной силы взрыв потряс все вокруг и все до полного морского основания.
     «Окрыленный Мечтатель» в мгновение ока исчез в гигантских фонтанах воды и клубах дыма, над которыми воспарило несколько десантных стреколетов, быстро давших стрекача в сторону военно-морской базы Ойканава за подмогой, а вслед за ними туда же дернули жалкие остатки «Окрыленного Мечтателя», представляющего собой груду водоплавающего металлолома.
     Дикие вопли радости огласили остров и прилегающую к нему акваторию океана.
     Однако радость была несколько преждевременной.
     Ровно через сутки и три часа остров Краковяк был обложен превосходящими силами противника.
     Корабли имперской военной эскадры застыли хмурой свинцовой цепью на почтительном расстоянии от чрезвычайно опасного объекта их предстоящей атаки.
     Прошли еще сутки.
     На третьи сутки империалисты стали обмениваться какими-то коварными сигналами, которые без особого труда расшифровал профессор Лялякин.
     – Эти рыбные консервы, – озабоченно сказал он, протягивая Адмиралу расшифровку, – замышляют коварно выманить вас с острова, а потом с помощью субмарины высадить на опустевший Краковяк десантную роту вулканологов и привести в действие потухший вулкан.
     – А дули с маслом они не хотят?! – рассердился главарь.
     – Их надо хорошенько проучить, – веско заметил боцман Бонифатий.
     – Проучим! – рубанул Адмирал.
     Сказано, сделано.
     Когда вражеская эскадра нехотя снялась с якоря и ленивыми галсами направилась к острову, раздался громоподобный барабанный бой и затрубили пиратские горны. Медные звуки джаз-оркестра джентльменов удачи донеслись до кораблей, приведя в страшную растерянность всех кэпов.
     По атакующим кораблям понеслась команда: «Стоп машины! Полный назад!»
     Этого Адмирал никак не ожидал.
     – Презренные трусы! – разбушевался он. – Они хотят спутать все мои карты! Не выйдет! В погоню!
     – Но ведь они только этого и ждут, – удивленно проронил профессор Лялякин.
     – Вот и дождутся неприятностей на свою голову, – спокойно изрек боцман Бонифатий.
     Незамедлительно последовал приказ грузить гиперболоид на борт пиратской субмарины, но этому воспротивился Гиперболизатор, вошедший в дикий раж и возжелавший пустить всю эскадру на дно, не покидая приглянувшейся ему площадки для игры в жмурки.
     Трое усатых и бородатых пиратов с непривычной для них лакейской угодливостью подбежали на цыпочках к изобретателю и попытались вежливо его урезонить. Однако из этого ничего не вышло. Никифор вдруг закапризничал, начал брыкаться, лягаться, плеваться и вообще вести себя непристойно.
     Адмирал и остальные пираты вначале просто обалдели от столь некорректного поведения Гиперболизатора, но, спохватившись, пришли в неописуемую ярость. С их стороны посыпались вполне справедливые упреки, нарекания, сетования, переходящие в нелицеприятные угрозы и намеки на невыплату крупного денежного вознаграждения за гениальное изобретение. Весь этот сыр-бор подкреплялся обычной пиратской бранью.
     В ответ на эти грубые нападки и явный шантаж Никифор страшно разобиделся, ужасно рассердился, громко разревелся, гневно затопал ножками...
     Тем временем корабли противника вышли из поражаемой зоны и начали быстро удаляться от острова.
     Вопя что-то нечленораздельное, Никифор бросился к гиперболоиду.
     Несколько минут спустя раздался оглушительный грохот, от которого все вокруг содрогнулось. Казалось, небесный свод обрушился в пучину океана.
     Это был выстрел гиперболоида, гибельный для него. Его создатель слишком переусердствовал, стремясь предельно повысить энергетическую мощь своего оружия. В результате полетели к черту все предохранители и произошел сильнейший взрыв.
     Словно предчувствуя что-то неладное и вредное для здоровья, вся пиратская шайка успела заблаговременно скрыться в чреве подводной лодки.
     Не повезло только бедняге изобретателю. Хотя взрывом ему не вышибло мозги и ничего не оторвало, а только грубо забросило в еще незакрытый люк пиратской субмарины, тем не менее он здорово пострадал, ибо оглох на одно ухо и окривел на один глаз.
     – Удачно сыграл в ящик! – спокойно констатировал боцман Бонифатий, захлопывая за Гиперболизатором люк и степенно раскуривая трубку.
     На месте острова осталась лишь груда дымящихся скал, на которые жадно ринулись огромные валы не на шутку разбушевавшегося океана.
     Когда волны улеглись, на еще дымящиеся скалы был высажен имперский десант вулканологов и парапсихологов, который, естественно, не нашел для себя ничего интересного и полезного. Взрывать-то было уже нечего и психовать тоже.
     На сей раз пиратам удалось спасти свои шкуры, но только на сей раз, ибо Бугор, все это время пребывавший вдали от острова, умудрился довести свое предательское дело до алогичного, с пиратской точки зрения, конца.
     Грумгильда легко раскусила хитрые уловки Блюфотина и, зная его чрезмерную жадность, догадалась, что он печется не о пополнении имперской казны, а о собственных меркантильных интересах. На этом она и решила сыграть. Но ей требовалась помощь таких надежных друзей, как Хитробой и Фигаро, в настоящее время томящихся в тюремных застенках. Надо было их оттуда как-то вытаскивать.
     Во время очередных встреч с Блюфотиным она все чаще стала намекать на то, что о некоторых пиратских тайниках и схронах знают Хитробой и Фигаро, которые, вполне вероятно, помогали боцману Бонифатию прятать сокровища и какую-то важную научно-техническую документацию. Полицейский быстро проглотил эту наживку и превратился в полудохлую рыбешку на крючке у ловкого рыбака.
     Поводив эту оглупевшую «кильку» за нос, Грумгильда добилась-таки своего: под предлогом очередной амнистии корыстолюбивый Блюфотин состряпал соответствующую бумагу, и тюремные ворота наконец-то распахнулись, выпуская на волю двух благородных жуликов.
     Около тюрьмы их уже поджидала Грумгильда.