[Текст]: научно-аналити-ческий журнал (издаётся с 2007 г.)

• 9) [Текст]: научно-аналитический журнал (издаётся с 2007 г.), 9826.34kb.
• [Текст]: научно-аналитический журнал (издаётся с 2007 г.), 3560.33kb.
• 10) [Текст]: научно-аналитический журнал (издаётся с 2007 г.), 5535.4kb.
• 11) [Текст]: научно-аналитический журнал (издаётся с 2007 г.), 3594.13kb.
• 8) [Текст]: научно-аналитический журнал серия «Право» (издаётся с 2007 г.), 15457.76kb.
• Мировой экономики, управления и права, 9699.86kb.
• Мировой экономики, управления и права, 4708.15kb.
• Анкета участника международной научно-практической конференции «актуальные проблемы, 62.51kb.
• Журнал издается с 1991, 2949.78kb.
• Социальный конфликт научно-практический журнал, 1318.28kb.

В. Н. Шапалов ОСОБЕННОСТИ ИМПЕРСКОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ РОССИИ В XVIII ВЕКЕ Аннотация: в статье рассматривается сущность и основные черты петровских реформ как особого модельного образца имперской модернизации, В статье обосновано положение о том, что без создания эффективного самонастраивающегося общественного механизма осуществление модернизации в современной России уже невозможно Annotation: This article deals with the essence and main features of the reforms by Peter I as a special model sample of imperial modernization, in the article the statement that without an effective public self-adjusting mechanism the implementation of modernization in Russia today is no longer possible is justified. Ключевые слова: петровские реформы, модернизация, имперская модернизация, авторитарная модернизация. Key words: reforms by Peter I, modernization, imperial modernization, authoritarian modernization. Проблема модернизации является одной из наиболее болезненных для отечественного сознания, как научного, так и общественного, поскольку связана она с выработкой как среднесрочной, так и долгосрочной стратегии развития страны. При этом само понятие «модернизация», выйдя за пределы строго понимаемого научного термина, стало употребляться чрезвычайно широко и размыто, зачастую включая в себя трудносовместимые значения. В частности, в идеологических текстах нынешней российской власти это модное слово употребляется по большей части в советско-техническом смысле. Вспомним, что при развитом социализме модернизацией именовалось любое обновление заводского станочного парка. Характерно, что Большая советская энциклопедия только это значение и признавала [21]. Заместитель главы администрации российского президента Владислав Сурков, обращаясь на форуме «Futurussia» к подающей надежды молодежи, говорит о трех аспектах замышляемой модернизации, выстраивая при этом довольно противоречивую конструкцию, в которой общественно ориентированная риторика прикрывает государственно-экономическую прагматику: «Благосостояние нашей нации прямо зависит от уровня нашего технологического уклада. […] Я вижу три основных… измерения… политики модернизации […] и третье социальное измерение, наиболее фундаментальное, [состоит в том, что] экономическая модернизация, техническое перевооружение и создание элементов инновационной экономики… являются главными инструментами укрепления демократических институтов» [20]. Иными словами, «социальное измерение» модернизации, связанное с «укреплением демократических институтов», с одной стороны, определяется как «фундаментальное», но с другой – оказывается эффектом, возникающим в результате «технического перевооружения» и «инновационной экономики», подчеркивает: «Есть у нас школа, которая учит, что политическая модернизация, под которой подразумевается политическая распущенность, “можно все”, – это ключ к модернизации экономической, первая предшествует второй. Есть другая концепция, которой я придерживаюсь. Она считает консолидированное государство инструментом переходного периода, инструментом модернизации. Некоторые называют это авторитарной модернизацией» [7]. Исходя из данного посыла, задача власти, по мнению Суркова, состоит в «конструировании социально мотивированных групп», долженствующих сыграть роль «социального авангарда» модернизации. Примечательно, что и оппозиционные мыслители порой готовы согласиться с кремлевским политиком в главном: «В России принято считать мощнейшими модернизационными рывками петровские преобразования и сталинскую индустриализацию. Однако в обоих случаях речь шла не столько о модернизации, сколько о строительстве сверхдержавы. Модернизация выступала побочным продуктом» [6, с. 39]. Иначе говоря, по всему выходит, что модернизация – побочный результат великодержавия. В то же время объективный анализ показывает, что «авторитарная модернизация», выступающая также под псевдонимами «русской», «мобилизационной» или «догоняющей», не является модернизацией вовсе. И легче всего это показать на примере петровских реформ, миф о модернизаторской сути которых достаточно прочно закрепился в сознании наших соотечественников, что мешает им сдвинуться с мертвой этатистской точки. В этом контексте мы полагаем, что задача осмысления характера и итогов петровских реформ требует более внимательного и комплексного осмысления. Говорить о том, что Петр Великий заботился об «общем благе» подданных, конечно же, не приходится. Но он самыми беспощадными и варварскими методами обеспечивал «государственный интерес». При уменьшении на 7-15% окончательного закрепощенного податного населения (данные историков здесь расходятся) происходит троекратное увеличение податей и доходов государства (примерно с 3 млн. рублей в 1710 г. до 10 млн. рублей в 1725 г.) [15, с. 588]. Исследователи отмечают, что промышленное строительство при Петре привело к двум основным результатам – созданию мощной экономической базы, столь необходимой развивающейся нации, и одновременно к существенному приостановлению тенденций капиталистического развития страны, движения по тому пути, по которому уже давно шли другие европейские народы» [1, с. 299]. Петр начисто отбросил моральные и психологические основания, легшие в основу промышленной революции на Западе – дух свободного предпринимательства, охрану прав индивида, неприкосновенность частной собственности. Таким образом, можно с полным основанием согласиться с мнением исследователя о том, что "самодержавие и крепостное право оказались при Петре инструментами модернизации"» [12, с. 349]. Заметим, что технологический рывок, совершенный в эпоху Петровских реформ, не был подкреплен соответствующими изменениями в политическом устройстве и социальной жизни общества, это было строительство на непрочном фундаменте. Свободы людей, причем представляющих все слои, были резко уменьшены. На мануфактурах трудились крепостные рабочие, положение которых было еще хуже, чем положение крепостных крестьян. Предприниматели отбирались не свободной конкуренцией, а назначались царем. Мануфактуры работали не на рынок и нужды людей, а по преимуществу на государственный военный заказ. Таким образом, ни рынка труда, ни рынка капиталов, ни товарного рынка – основы основ органической модернизации – создано не было. Торгово-промышленные люди – «единственный класс русского общества, в котором еще светился политический смысл, пробивались гражданское чувство, понимание общего блага» [14, с. 84] – угнетались непомерными налогами, страдали от недобросовестной конкуренции со стороны дворянства и монастырей, связывались по рукам и ногам чрезмерной правительственной опекой и регламентацией В результате, как подчеркивал известный английский исследователь экономики нашей страны Александр Гершенкрон, «...когда промышленная революция в Англии возвестила, наконец, новую эру в индустриальной истории, тогда именно институт крепостничества, столь сильно упроченный Петром и служивший одной из несущих опор его здания экономического развития, стал главным затором на пути приобщения России к новому промышленному прогрессу» [8, с. 84]. Изменения, произведенные по почину петровского государства в обществе и жизни российских подданных, никак нельзя считать принципиальными. Идеология власти и общества действительно сделалась в большей степени светской. Весьма значительная часть культурного обихода была освобождена от обязательной привязки и оглядки на церковные установления. Однако по существу рациональный опыт не пришел на смену вере. Добавились только новые догматы. Православные ритуалы были дополнены поклонением и жертвоприношениями «регулярному государству», которое приобретало характер церкви. Оно провозглашалось единственным блюстителем «общего блага», служение которому становилось главной обязанностью подданных. Более того, утвержденный в 1721 г. Духовный регламент сделал церковь одним из государственных ведомств, исполнявшим, помимо духовного окормления, и чисто полицейские функции [3, с. 153-160]. Православные российские подданные под страхом крупных штрафов были обязаны посещать церковь и каяться на исповеди в своих грехах. Священник, так же согласно закону, был обязан доносить властям обо всем противозаконном, ставшем известным на исповеди. Петровские реформы не облегчили, а существенно ограничили возможности российских граждан перемещаться в пространстве; между тем, этот фактор признается социологами важнейшим элементом новой культуры. Прежде внутри государства свободные российские подданные перемещались совершенно свободно и без каких-либо ограничений (благословение начальства требовалось исключительно для лиц духовного звания) – только для поездок за рубеж с XV столетия им требовались «проезжие грамоты». Да, Соборное уложение 1649 г. обязывало отправляющихся за границу такими грамотами обзаводиться и даже угрожало строгими карами нарушителям, отлучавшимся «без проезжие грамоты самовольством». Вместе с тем, уложение обязывало местных воевод выдавать проезжие «без всякого задержания». Оно также предусматривало меры по защите интересов путешественников, постановляя: «Которые воеводы проезжих грамот кому вскоре давати не учнут, и тем учинят кому простой и убытки, и сыщется про то допряма, и воеводам за то быти от Государя в великой опале. A что они кому учинят убытка, и то на них доправити вдвое, и отдати челобитчиком»[4, с. 112]. Пограничным же обывателям дозволялось ездить «без проезжих – для того, что они с Литовскими и с Немецкими порубежными людьми живут смежно»[18, с. 92]. При Петре Великом это право свободного передвижения подверглось значительным ограничениям: в основном из-за растущего числа беглых, уходивших от рекрутчины и тягостей нововведенной подушной подати. Для контроля над путешествующими были установлены строгие паспортные правила. Царским указом, данным в военной коллегии 30 октября 1719 г., велено было следующее: «…чтобы никто никуда без проезжих или прохожих писем из города в город и из села в село не ездил и не ходил; но каждый бы имел от начальников своих пашпорт или пропускное письмо» [3, с. 73]. В 1724 г. новые узаконения были в сводном виде изложены в особом указе под названием «Плакат», которым для лиц податных сословий устанавливались два вида паспортов: покормежные (в границах уезда) и пропускные письма [9, с. 74]. Пресловутое петровское «окно в Европу» имеет наиболее точный аналог в арсенале современных биохимиков, изучающих разнообразные мембраны – сущности, пропускающие строго определенное вещество только в одну сторону. В московском государстве до Петра власти стремились ограничивать приток иностранцев. Петр облегчил въезд в Россию иноземцев, но российские подданные так и не получили права вольно ездить за рубеж, которого они безуспешно добивались с 1610 г. (Впервые земские люди включили это требование в договор о призвании на московский престол польского королевича Владислава.) Принципиально не изменились и возможности для вертикального продвижения граждан. Превозносимая энтузиастами петровских реформ «Табель о рангах» предоставляла ход очень ограниченный, поскольку выслугой достигалось только личное дворянство, а пожалование в чины, дающие дворянство потомственное, зависело только от монаршей воли. Произвол государя в этом отношении не имел пределов, что привело к становлению системы фаворитизма, из которой максимальную пользу извлекла тесно связанная родством старая аристократия, только укрепившая свои позиции. С введением подушной подати последовал решительный запрет принимать духовный сан людям податных сословий. В результате оказался закупорен важнейший прежде канал социального восхождения для простолюдина, а русское духовенство сделалось замкнутой наследственной кастой [4, с. 322]. Но особенно туго пришлось торгово-промышленным классам русского общества. «Пересаживая» на российскую почву передовые технологии производства, великий реформатор заставлял их функционировать по правилам крепостнической системы. Представление о свободном предпринимательстве глубоко чуждо петровскому законодательству. Характерен указ 1712 г., которым повелевалось завести казенные суконные фабрики и передать их «торговым людям, собрав компанию, буде волею не похотят, хотя в неволю» [14, с. 118]. Частный «бизнес» на поверку оказывался казенной повинностью. Несладко приходилось и работникам. Петровское законодательство и практика по существу не отличали мануфактуры как особого типа собственности от дворянского поместья, поэтому работник воспринимался как крепостной крестьянин владельца мануфактуры. На работных людей, вне зависимости от их исторического статуса, распространялись нормы феодального права. В результате за несколько лет совершенно исчез и прежде немногочисленный разряд «вольных гулящих людей» – свободных мастеровых, работавших по вольному найму. Все они оказались в одном из многочисленных разрядов работников, «закрепощенных» при мануфактурах. Нельзя не отметить, что при великом реформаторе в русских пределах впервые появляется государственная цензура. Справедливости ради надо признать, что до конца XVII столетия в Московском государстве существовала единственная типография, и та была казенной, так что в цензуре не было особой нужды. Но в ином положении находилась печать в Малороссии, в Киеве и Чернигове, где действовали частные «вольные типографии». В 1721 г. появился указ, подчинявший эти вольные типографии предварительной цензуре духовной коллегии. Петровское государство обнаруживало не слишком много признаков толерантности, но объектом особенно тяжелых притеснений с его стороны стали старообрядцы. Хотя в 1716 году «раскольникам» и разрешили легально жить в селениях и городах, их обязали выплачивать двойной оклад податей. Старообрядцы были лишены права занимать общественные должности и свидетельствовать на суде против православных. Проповедь «старой веры» даже среди собственных детей почиталась «совращением в раскол» и каралась смертной казнью или, по меньшей мере, каторгой” [15, с. 489]. Никто из исследователей не подвергает сомнению положение о том, что одним из результатов модернизация общества является расширение свобод автономной личности. В противоположность этому все социально значимые акции Петра имели целью ограничить эту свободу, подчинив личность государственному диктату, чего он сам совершенно не скрывал: «[Например] беседуя в токарной с Брюсом и Остерманом, с жаром говорил им: «Говорят чужестранцы, что я повелеваю рабами, как невольниками. Я повелеваю подданными, повинующимися моим указам. Сии указы содержат в себе добро, а не вред государству. Англинская вольность здесь не у места, как к стене горох» [1, с. 315]. В свое время не без оснований считалось, что границы Европы очерчены границами распространения Магдебургского права. В средневековой Европе правовые традиции сочетались с развитой городской культурой, в отличие от России, где были города, но не было полноценного городского общества и, тем более, Магдебургского права, которое получило распространение на неподвластных Москве русских землях, прежде всего в пределах Великого Княжества Литовского. В России не сложилась развитая инфраструктура городского общества. Исследователи отмечают, что начиная с освободительной крестьянской реформы 1861 г. и чуть ли не до конца прошлого века "не отдельные люди, группы и социальные слои, а весь город и значительная часть села оказались в маргинальном, активно-переходном состоянии" [11, с. 290]. Даже в чисто статистическом отношении Россия стала преимущественно городской страной лишь к 60-м гг. XX в. В результате имперской модернизации Петра I увеличился существовавший к тому времени разрыв между властью и обществом, поскольку общество не претерпело столь же радикальных трансформаций. Но и власть изменилась преимущественно на внешнем уровне. Известный историк А.А. Кизиветтер верно подметил, что «из-под внешней оболочки нового канцелярского жаргона на вас глядит старая московская Русь, благополучно переступившая за порог XVIII столетия и удобно разместившаяся в новых рамках петербургской империи» [16, с. 145]. Нельзя не отметить, что российское общество не было внутренне единым и до Петра I, но после имперского этапа петровской модернизации цивилизационный раскол внутри российского общества резко усилился, проявляясь затем в контексте актуальных исторических реалий и вызовов новых исторических эпох [2, с. 390]. Царь стремился регламентировать все стороны жизни людей. Историк Михаил Богословский, в целом сочувственно относившийся к петровским реформам, обрисовал царский идеал «регулярности» в следующих выражениях: «[Подданный] должен был жить не иначе, как в жилище, построенном по указному чертежу, носить указное платье и обувь, предаваться указным увеселениям, указным порядком и в указном месте лечиться, в указных гробах хорониться и указным образом лежать на кладбище, предварительно очистив душу покаянием в указные сроки» [5, с. 212]. Основным же инструментом для устройства «регулярной» жизни подданных, панацеей от всех бед и несчастий, подстерегающих подданных на пути к лучезарному будущему, Петр видел в создании еще одного государственного механизма, мыслимого как нечто всеохватывающее и всепроникающее. Роль такой системы, пронизывающей все гигантское здание российской государственности, должна была, по мысли Петра, сыграть полиция. «Глава «О полицейских делах» в регламенте Главного магистрата 1724 г. – «это «песнь песней» полиции как культуре: «…полиция особливое свое состояние имеет, а именно: оная споспешествует в правах и правосудии, раждает добрые порядки и нравоучения, всем безопасность подает от разбойников, воров, насильников и обманщиков и сим подобных, непорядочное и непотребное житие отгоняет и принуждает каждого к трудам и к честному промыслу, чинит добрых досмотрителей, тщательных и добрых служителей, препятствует дороговизне и приносит довольство во всем потребном к жизни человеческой, предостерегает все приключившиеся болезни, производит чистоту по улицам и в домах, запрещает излишества в домовых расходах и все явные погрешения, призирает нищих, бедных, больных, увечных и прочих неимущих, защищает вдовиц, сирых и чужестранных по заповедям божиим, воспитывает юных в целомудренной чистоте и в честных науках» [3, с. 145-146]. Принципиально важно то, что «полиция понималась не только как учреждение, но и как система отношений, образ универсального мышления, в котором культ государственной власти был доведен до предела» [13, с. 175]. По мысли Петра, «полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности удобности» [3, с. 146]. Законодательная деятельность Петра никак не сопрягается с уже сложившимся тогда в Европе пониманием права как конструкции, призванной очертить, с одной стороны, охраняемые притязания, а с другой – взаимные обязательства и ограничения поведения различных субъектов, в том числе и органов государства. Петр никогда не сомневался, что закон должен действовать только в одном направлении – сверху вниз, что он служит лишь для регламентации поведения нижестоящих и, следовательно, никак не связывает власть, в любой момент может быть отменен и изменен по государеву произволу. К тому же Петр полностью пренебрегал уже давным-давно разработанными на Западе правилами законодательной техники, и поэтому его указы – это нагромождение разномасштабных и разноплановых установлений, одни из которых зачастую противоречат другим, а вместе составляют хаотическую массу, не обладающую никакой внутренней системой и логикой, кроме логики неограниченного деспотизма. Иными словами, «при чересчур обильном законодательстве полное отсутствие закона [14, с. 302]. Таким образом, проведенный анализ объективно показывает, что при Петре главной целью модернизации являлось величие империи, а общество лишь средством для ее осуществления. В этой системе координат государство – самая значимая, доминантная ценность, властитель воплощает в своей персоне Власть и идею общественного блага, подданный, стоящий на более низких ступенях социальной лестницы, особой ценности для власти не представляет. Формула имперского мобилизационного прорыва, при которой закреплялось именно такое отношение между человеком и властью, незначимость человеческой жизни, подспудно вызревавшая в Московской модели государственности, при Петре I воплотилась в наиболее явных формах. Так, Г.В. Плеханов, характеризуя петровский период реформ, справедливо заметил: "Европеизуя Россию, Петр и здесь довел до крайности ту черту ее строя, которая сближала ее с восточными деспотиями... Строй, характеризуемый преобладанием этой черты, прямо противоположен демократическому: в нем все порабощены, кроме одного, между тем как в демократии все свободны, по крайней мере, de jure" [17, с. 352]. Лишенное сильной либеральной составляющей, остающееся во многом традиционалистским российское общество почти безропотно принимает предложенный статус власти и модель цивилизационного раскола. А.Н. Толстой в 1918 г. писал о результатах петровских реформ: "Но все же случилось не то, чего хотел гордый Петр; Россия не вошла, нарядная и сильная, на пир великих держав. А подтянутая им за волосы, окровавленная и обезумевшая от ужаса и отчаяния, предстала новым родственникам в жалком и неравном виде – рабою. И сколько бы ни гремели грозно русские пушки, повелось, что рабской и униженной была перед всем миром великая страна, раскинувшаяся от Вислы до Китайской стены" [18, с. 390]. Стремлением к осуществлению очередного идеократического проекта оправдывается и индифферентность Власти по отношению к таким социальным измерениям, как законность, морализм и даже простой здравый смысл. Таким образом, с точки зрения создания основ для органической модернизации по евро- пейскому образцу, Россия в результате петровских реформ отстояла от Европы еще дальше, чем прежде. Василий Ключевский еще в 1880-е годы блестяще сформулировал главную причину невозможности «авторитарной модернизации»: «Реформа Петра была борьбой деспотизма с народом, с его косностью. Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и через рабовладельческое дворянство водворить в России европейскую науку, народное просвещение как необходимое условие общественной самодеятельности, хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства – это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра два века и доселе не разрешенная» [14, с. 221]. Все сказанное отнюдь не новость и в отечественной исторической литературе описано давно. По крайней мере, с того времени, как вышла не утратившая и поныне своего научного значения магистерская диссертация Павла Милюкова «Государственное хозяйство России первой четверти XVIII века и реформы Петра Великого» (1892), в которой автор впервые поставил вопрос о «цене реформ» и показал ее губительные следствия для общества. Выводы Милюкова были приняты академической наукой и даже начали проникать в учебную литературу, в частности, в учебник русской истории Платонова С.Ф., опубликованного в 1917 г., но тут грянула революция. Большевики сначала вовсе отменили преподавание истории, но с середины 1930-х решили взять на вооружение этот мощнейший инструмент патриотического воспитания. И тут петровская «модернизация», неразрывно сопряженная с бесперебойным употреблением в дело наставляющей дубинки, оказалась как нельзя кстати. Приписав ей успех, можно было воспользоваться этим историческим аргументом для доказательства продуктивности тотального государственного насилия. И Петр был произведен в прогрессисты. Иосиф Сталин лично редактирует первый советский учебник по истории и собственноручно дополняет текст пунктом о стрелецком бунте как «реакционном движении», направленном против попытки Петра цивилизовать современную ему Россию. Интересно отметить, что и в дальнейшем это положение не подвергалось сомнению и до самого конца советской власти стрелецкие мятежи оставались единственным «реакционным» народным движением, в то время как за всеми остальными движениями, сколь угодно дикими, признавалась относительная прогрессивность [10, с. 286, 302]. Но для представления петровских преобразований вполне успешными приходилось идти на подтасовку, наблюдающуюся в нашей популярной исторической литературе и сегодня. Катастрофические следствия «авторитарных модернизаций» отрывались от самого повествования о реформах (Грозного, Петра, Николая I, Сталина) и перетекали в следующие главы. Дело представлялось так, будто на смену «титану» приходили «пигмеи», не способные совладать с его наследием. На самом же деле правительствам, приходящим на смену «великим модернизаторам», неизменно приходится выбираться из тупика, оказывавшегося прямым и неотвратимым следствием самой титанической «модернизации» - процесса, в котором самонастраивающиеся общественные институты не создаются, а личности, способные действовать автономно, маргинализуются или просто уничтожаются. Попытки ограничения абсолютизма в послепетровский период нельзя принимать за реальную активизацию либеральных тенденций, это скорее процесс упорядочения властных отношений внутри системы. Ближайшие преемники Петра I, традиционно представляемые незначительными государственными деятелями, едва различимыми в тени "великого реформатора", занимались устранением наиболее явственных перекосов в государстве, поскольку предшествующий период имперской модернизации, сопровождавшейся рядом успешных военных компаний, привел к милитаризации страны, истощившей ее ресурсы. Пережив опыт сталинской «модернизации», так же не создавшей эффективного самонастраивающегося общественного механизма, мы, кажется, с полной уверенностью можем утверждать: эта задача решения не имеет. Надо переходить к другой постановке задачи, предполагающей гораздо более скромные пределы государственно-насильственному конструированию и гораздо более свободы автономному человеку. Литература 1. Анисимов Е.В. Время петровских реформ. Ленинздат, 1989. – 496 с. 2. Ахиезер А.С. Раскол // Россия: критика исторического опыта. (Социокультурная динамика России.) Т. II. Теория и методология: Словарь. – Новосибирск: Сибирский хронограф, 1998. 600 с. 3. Белявский М.Т., Павленко Н.И. Хрестоматия по истории СССР ХVIII века. Учеб. пособ для ун-тов М., Соцэкгиз, 1963. 787 с. 4. Бушуев С.В. История государства Российского: Историко-библиогр. очерки. Кн. первая. ХVII-ХVIII вв. М.: Изд-во «Кн. Палата», 1994. – 544 с. 5. Бушуев С.В. История государства Российского: Историко-библиогр. очерки. Кн. вторая. ХVII-ХVIII вв. М.: Изд-во «Кн. Палата», 1994. – 416 с. 6. Вардуль Н. Магический многоугольник // The New Times. 2010. 1 марта. С. 39 (ссылка скрыта). 7. Владислав Сурков, первый замруководителя администрации президента, зампредседателя комиссии по модернизации. Чудо возможно / Ведомости. 2010. 15 февр. (ссылка скрыта). 8. Гершенкорн А. Экономическая отсталость в исторической перспективе // Истоки. Экономика в контексте истории и культуры. М., 2004. 368 с. 9. Дерюжинский В.Ф. Полицейское право: пособие для студентов. СПб.: Сенатская типография, 1903 – 412 с. 10. Дубровский А.М. Историк и власть: историческая наука в СССР и концепция истории феодальной России в контексте политики и идеологии (1930-1950-е гг.). Брянск: Брянский государственный университет, 2005. – 459 с. 11. Дьячков В.Л. О нашем месте под солнцем, или о том, что бывает за неправильное и несознательное демографическое поведение // Социальная история: Ежегодник, 2000. M.: РОССПЭН, 2000. – 351 с. 12. Кагарлицкий Б. Периферийная империя: Россия и миросистема // Борис Кагарлицкий. M.: Ультра. Культура, 2004. – 528 с. 13. Кантор В.К. Русская классика, или Бытие России.- М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2005. – 768 с. 14. Ключевский В.О. Курс русской истории // Ключевский В.О. Сочинения. М.: Издательство социально-экономической литературы, 1958. Т. 4. 512 с. 15. Павленко Н.И. Петр Великий. М.: Мысль , 1990. – 591 с. 16. Павлов-Сильванский H.П. Феодализм в России. M.: Наука, 1988. 696 с. 17. Плеханов Г.В. История русской общественной мысли: В 3 кн. М.-Л.: Госиздат, 1925. Кн. 1. 634 с. 18. Российское законодательство X-XX веков. В 9 т. Под общ. ред. О.И. Чистякова. М.: Юридическая литература, 1985. Т. 3. 512 с. 19. Стариков E. H. Общество-казарма: от фараонов до наших дней. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1996. – 419 с. 20. ссылка скрыта Официальный сайт президента России. 21. bse.sci-lib.com/article077401.html// Большая советская энциклопедия