Ирпенская буквица
| Вид материала | Книга |
| Серые будни Досадное обстоятельство или происшествие |
- Ирпенская буквица, 117.9kb.
- Ирпенская буквица, 1004.26kb.
- С. Е. Хрыкин Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: авторская редакция составителя. Книга, 9693.63kb.
- В. Х. Лобас «Культура Сходу» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: В. Х. Лобас «Українська, 815.26kb.
- Н. Д. Колбун «Заключение и литература» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: Н. И. Околитенко,, 284.53kb.
- Диверсифицированные корпорации в современной экономике россии, 2694.29kb.
- Управление инвестиционными процессами в регионе чуб борис Андреевич Монография Москва, 2307.38kb.
Серые будни
Мы описали здесь всего лишь несколько вечеров из заседаний клуба «Два стула» для того, чтобы читателю было более понятно, что он из себя представлял. Теперь нет никакого смысла описывать любые другие заседания, поскольку это ничего нового не принесёт. Все они являлись так называемыми «серыми буднями», которые после упомянутого выше вечера длились ещё несколько лет. Поэтому автор этих строк просит читателя поверить ему на слово. И, чтобы не утруждать читателя описанием этих серых будней, автор предлагает ему самое краткое их изложение.
Ну, что можно сказать об этих будничных заседаниях клуба? Происходили они, как и всегда, в известной камерной обстановке, с чаепитиями и неизменным вкушением вкусных пирогов, изготовленных хлебосольной Ингибирой Эвольвентовной. Были, конечно, и более светлые заседания, когда клуб посещала очередная столичная знаменитость. Но в целом ничего экстраординарного в клубе не происходило. Каждый занимался своим личным творчеством, вынося его образцы на суд сотоварищей. Выслушивал критику и пожелания их и, таким образом, рос над собой. У каждого постепенно складывалось о себе самом довольно определённого толка мнение. Тем более это сказалось после того, как многим из членов клуба удалось издать отдельной книгой свои нетленные труды.
Заседания после этого стали происходить и реже, и на них уже не часто можно было услыхать критику и пожелания в адрес того или иного члена клуба. В основном чаще всего они стали состоять из сплошных фуршетов, по поводу то ли выхода в свет очередной книги одного из авторов, то ли по поводу их юбилеев.
Эти заседания, несомненно, отражали неудержимый творческий рост одноклубников. Они поднимались всё выше и выше как в собственных глазах, так и в глазах окружающей их серой массы слушателей и читателей их произведений. На каждом подобном заседании неизменно славословили организатора и «хозяина» клуба Энгельгардова за его неустанную работу, за отеческую заботу и внимание, которое он неизменно, оказывается, оказывал каждому из участников. Каждое новое заседание несло с собой полное самоудовлетворение, как руководителю клуба, так и его участникам.
И все эти так называемые «серые будни», казалось бы, должны были длиться неизмеримо долго, погрязая всё больше и больше в однообразии своего существования. Но этому помешало одно обстоятельство, а, вернее сказать, происшествие, которое, в конце концов, положило конец не только этим будням, но и вообще, как это не больно говорить, существованию самого клуба. И в этом определённую роль могла сыграть показная скромность Вениамина Эсмеральдовича, не упоминавшего ни в одном из выпущенных им сборников, о своём участии в них. Увы, читатель, но следует сказать о том, что широкой публике его подвижническая деятельность была неизвестна.
Досадное обстоятельство или происшествие
Случилось это в том году, когда в городе N состоялись выборы «городского головы». Выборы как выборы. В них не было ничего особенного, что бы могло задеть обычный строй будней членов клуба «Два стула». Однако случилось так, что именно эти выборы не только задели, а неизменно и глубоко втянули в себя всех упомянутых выше персонажей, внеся в их жизнь существенное, ощутимое каждым глубокое изменение.
Дело в том, что на этих выборах баллотироваться на пост «городского головы» вздумалось почему-то самому Вениамину Эсмеральдовичу Энгельгардову. Чёрт знает, почему ему это взбрело в голову, но он оформил заявку на это столь манящее его место, и стал, как говорится, баллотироваться на пост главы города. Само собой понятно, что об этом своём решении он объявил на одном из заседаний клуба, где убедительно просил своих подопечных поддержать его кандидатуру на предстоящих выборах.
Все члены клуба восторженно восприняли услышанное сообщение, и, конечно, обещали свою безусловную поддержку. Никто не осмелился выступить против объявленного желания руководителя клуба. Лишь только Лысенко, как бы про себя, проворчал: «Зачем это ему нужно? Мало двух стульев, так он хочет ещё и на третий сесть?» Произнёс он это очень тихо, не предполагая того, что его кто-то может услышать.
Когда началась предвыборная гонка, члены клуба «Два стула» были задействованы Энгельгардовым в качестве агитаторов его персоны. Они расклеивали на столбах города агитационные листовки, задёшево напечатанные, Вениамином Эсмеральдовичем в одной из местных типографий, ходили в качестве доверенных лиц на его встречи с избирателями, где рассыпались во всевозможных комплиментах своему шефу. Словом, жизнь членов клуба в эти дни бурлила, и, конечно же, тогда им было вовсе не до заседаний клуба и чтения своих бессмертных произведений. Все находились в состоянии предвыборной эйфории, и даже кое-кто из членов клуба, уверовал в возможность Энгельгардову занять кресло главы города. Казалось, в это не верил лишь один Лысенко.
- Нашему шефу ничего не светит, - часто повторял он, - и чего это он вздумал туда соваться?
На что неизменно получал гневные замечания своих одноклубников. Особенно преуспела в этом Магда Христофоровна.
- Как вам не стыдно! – осекала она Лысенко, - Вениамин Эсмеральдович более других достоин этой должности. Если не ему быть главой города, то кому?! – вопрошала она, почти с ненавистью глядя на Лысенко.
- Я вовсе не утверждаю, что он не достоин, - парировал её слова Лысенко. – Но, по-моему, это не его дело. Командовать городом, это вовсе не то, что командовать нашим клубом.
- А я считаю, почему бы, ему не попробовать, - высказывала своё мнение Лионела Виссарионовна. Да и нам от этого, наверное, будет лучше.
- Ну, уж, дудки! Если, не дай бог, его изберут, то нашему клубу наступит конец! – делал вывод Лысенко.
- Это почему же?! – возмущённо спрашивала Магда Христофоровна.
- Да ему тогда вовсе не будет хватать времени, чтобы нами заниматься. Его затянет в себя текучка городских проблем.
- Ну, это вы зря! Вениамин Эсмеральдович очень организованный человек. Поэтому я не сомневаюсь, что для нас он всегда сможет выкроить достаточное количество времени. Более того, я даже надеюсь, что тогда мы будем собираться чаще.
- С чего вы это взяли? – парировал её слова Лысенко.
- А известно ли вам, что у него тогда будет несколько заместителей? Зная Вениамина Эсмеральдовича не первый год, я берусь утверждать, что он сможет так организовать своих заместителей и своих помощников, что для своих личных дел оставит достаточно свободного времени.
- То есть, вы хотите сказать, что он поручит вести заседания нашего клуба, одному из своих заместителей, или, как вы выразились, своему помощнику? – с известной долей иронии спросил Лысенко.
- Зачем же? Наоборот, он им поручит заниматься проблемами города, а сам будет заниматься с нами, - заключила Магда Хористофоровна.
На подобной ноте, как правило, и завершались, разговоры между членами клуба по поводу будущего их шефа. Нужно сказать, что большинство членов клуба, всё-таки, если и не верили в возможность его победы, то всё же надеялись на неё.
И вот наступил долгожданный час! Выборы в том году отличались наибольшей активностью избирателей. Активно проголосовали и все члены клуба. А затем наступило долгое и томительное ожидание объявления результатов голосования. И когда в местной газете они были опубликованы, разочарованию членов клуба не было предела. За Энгельгардова подали голоса всего лишь семь человек!
- Господи! Почему же так мало?! – возмущалась Магда Христофоровна. – Да нас только постоянных членов клуба вместе с Вениамином Энгельгардовичем восемь!
- Действительно, восемь, - подтвердила, подсчитывая в уме, Лионела Виссарионовна, - Но если нас восемь человек, а проголосовало лишь семь, значит, кто-то из нас не отдал свой голос за него, - сделала вывод она.
После этого зловещего заключения, все многозначительно посмотрели на Лысенко. «Конечно же, только он мог сделать такую пакость, кому же ещё?» - думал каждый из них. А Лысенко, как ни в чём не бывало, сидел и невозмутимо поглаживал свою лысую голову то правой, то левой рукой.
Наконец, он обратил внимание на эти сверлящие его взгляды, и тоже многозначительно посмотрел на окружающих. Ни один из членов клуба не смог выдержать на себе взгляд этих невинных очей, и потому каждый отвёл свой взгляд в сторону. Никто из собравшихся не решился вслух произнести обвинение Лысенко в предательстве своего шефа. И хотя, кроме имевшихся подозрений, никаких других доказательств этому не было (голосование же было тайным!), всё же в глазах каждого члена клуба Лысенко оставался самым вероятным нарушителем всеобщей любви к Вениамину Эсмеральдовичу.
Уныние по поводу неудачного старта Энгельгардова в политическом шоу у членов его клуба вскоре рассеялось. «Ну, не удалось, что же поделать?» - думали они, и продолжали по-прежнему посещать клуб, в котором, к их великому сожалению, что-то расстроилось. Не было уже той душевной, доброжелательной ауры, что витала в клубе прежде. И виной этому всё же были те злополучные выборы.
Хотя члены клуба вскоре перестали обсуждать их результаты, но всё-таки каждый про себя час от часу, да и вспоминал о них, и мучительно ломал себе голову, пытаясь выяснить: кто же всё-таки предал Вениамина Эсмеральдовича.
Всеобщее подозрение на Лысенко, конечно, оставалось, но со временем оно притупилось и каждый раз, как только, кто-либо в пылу свербящей его критики начальства, бросал одну-две нелицеприятные фразы в адрес их руководителя, его тотчас же другие зачисляли в число подозреваемых нарушителей конвенции. Но всё же, больше всех подозрений ложились на Лысенко и молодого Птичкина
Члены клуба теперь исподволь стали следить друг за другом, отмечая каждый подозрительный шаг, каждое неосторожное слово. Атмосфера всеобщего недоверия повисла в стенах клуба, и поскольку ей оттуда некуда было выйти, она, всё более сгущаясь, оседала в душах и сердцах провинциальных литераторов.
Эту атмосферу мог бы рассеять Энгельгардов, если бы показал всем, что происшедшее его крушение вовсе не задевает его, и он этому эпизоду своей жизни не придаёт особенного значения. Но Вениамин Эсмеральдович не только не показал своим подопечным подобного отношения к перипетиям жизни, более того, он неузнаваемо изменился. Стал более сухим и придирчивым, в разговоре часто вставлял резкие фразы. Бывало, и отчитывал недосужих членов клуба за действия, которые прежде превращал в шутку. В общем, Вениамин Эсмеральдович стал почти невозможным, только и того, что он ещё не снизошёл до употребления ненормированной лексики по отношению к своим подопечным.
Это резкое изменение поведения Энгельгардова заметили и даже ощутили на себе почти все члены клуба. Вначале они списывали это плохое настроение своего шефа на то, что его обуревала досада от произошедшей неудачи на выборах. Но прошло уже достаточное количество времени, казалось бы, уже пора было Вениамину Эсмеральдовичу остыть и махнуть рукой на прошедшее. Ан, нет, он всё больше и больше досаждал членам клуба своим поведением. И та гнетущая атмосфера в клубе, о которой мы упомянули выше, всё более и более сгущалась. Постепенно каждый из членов клуба стал приходить к выводу, что причиной испорченной атмосферы в клубе, был сам его руководитель. Наконец, они поняли, что Вениамин Эсмеральдович каждого из них подозревает в произошедшем предательстве. Он не щадил даже таких многоуважаемых и преданных ему членов клуба как Науменко и Квача, поскольку стал позволять себе резкие, и иногда даже очень, замечания в их сторону. Это было совершенно несправедливо поскольку эти двое никогда ни у кого из членов клуба не вызывали подобных подозрений. А вот Вениамин Эсмеральдович, оказывается, и их подозревал.
И это действительно было так. Энгельгардов после той сокрушительной неудачи стал подозревать всех своих подопечных в злом умысле против него. Мучительно долгими вечерами он неоднократно подсчитывал в уме всевозможные варианты, пытаясь установить для себя истину о том, кто же его предал. Эта мысль, как навязчивая идея, не давала ему спокойно жить. С ней он ложился спать и с нею же просыпался по утру. Но, поскольку он так и не мог доподлинно установить личность содеявшего это зло, то становился нервным, жёлчным и подозрительным. Постепенно он стал терять сон, и оттого каждое утро для него становилось хмурым даже и тогда, когда ярко сияло солнце. Всё более хмурым становился и он сам. И заседания клуба, этого созданного им самим литературного заведения с могучей кучкой провинциальных литераторов, становились для него всё менее радостными. Он уже не мог спокойно созерцать членов своего клуба. Коварная подозрительность разъедала его изнутри, и вскоре это превратилось в своеобразную, душевную болезнь. Он всё чаще под различными предлогами стал отменять очередные заседания клуба. Они стали происходить всё реже и реже. И однажды, это случилось глубокой осенью, даже сам не явился на подобное заседание, не предупредив об этом никого из своих подопечных.
Члены клуба, придя к закрытым дверям библиотеки и потоптавшись около получаса возле них на промозглом ноябрьском холоде, так и не дождались своего руководителя. На телефонные звонки в квартире Энегельгардова никто не отвечал.
- Может быть, что-то случилось с ним? – высказал предположение Иннокентий Павлович.
- Треба зателефонувати його сусідці, - предложил Иван Иванович.
- А что у вас есть её телефон? – удивился такой осведомлённости Квача Иннокентий Павлович.
Но никто из остальных собравшихся не обратил внимания на тот факт, что у Квача откуда-то взялся телефон соседки Эсмеральдова. Сейчас всех больше волновал вопрос, почему тот не пришёл на заседание. Ведь такого никогда не случалось. И до сих пор, даже тогда, когда он отменял очередное заседание, то предупреждал всех об этом. А тут, вдруг, не явился без предупреждения!
Иван Иванович между тем уже разговаривал по мобильнику, как все поняли, с соседкой Вениамина Эсмеральдовича.
- Нікуди не виходив? І зараз вдома? А чого ж він не бере слухалку? – только и услышали слова Квача члены клуба.
Когда Иван Иванович закончил разговор, все с нетерпением стали ждать его сообщения.
- Сидить вдома і сьогодні нікуди не виходив, - доложил Иван Иванович.
- Так, может быть, он заболел? – допытывался Иннокентий Павлович.
- Та ні, здоровий. Сусідка каже, що тільки що заходила до нього. Сидить, дивиться телевізор.
Все были немало озадачены услышанным сообщением Квача. Им было непонятно, почему это Вениамин Эсмеральдович позволил себе такое пренебрежительное отношение к ним. Но поскольку они ничего поделать не могли, то так в неведении и разошлись.
То же самое с почти исключительной точностью случилось и в следующее запланированное заседание клуба. На этот раз уже мела колкая позёмка, стоял лёгкий морозец, и члены клуба явились уже одетыми в зимние одежды. Но Энгельгардов вновь не явился на это очередное заседание. Немало огорчённые этим, и вновь не дозвонившись в квартиру своего руководителя, члены клуба так и разошлись.
Вскоре после этого злополучного вечера каждому из них дозвонился Иван Иванович с экстренным сообщением. Оказывается, он набрался смелости, и посетил квартиру Вениамина Эсмеральдовича, чтобы, наконец, выяснить причину его неявки на заседания клуба. Однако Энгельгардов даже не дал ему переступить порог своей квартиры. Открыв на звонок дверь, и увидев перед собой неловко переминавшего с ноги на ногу Квача, он, не ответив на приветствие, довольно грубо оборвал так и не успевшего закрыть рот Иван Ивановича.
- Что вам от меня нужно?! – как-то истерично почти вскричал Вениамин Эсмеральдович, - Оставьте меня в покое!
- Та ми хотіли тільки взнати, коли буде наступне засідання, бо ми приходимо, а двері зачинені... – с испугом промямлил Иван Иванович.
- Отныне и будут всегда «зачынени», - бросил ему, как вызов Энгельгардов.- Нет больше никакого клуба. Прощайте!
И не дав Квачу опомниться, Вениамин Эсмеральдович с шумом захлопнул перед ним дверь, оставив еще несколько минут стоять перед закрытой дверью. Иван Иванович настолько был ошарашен произошедшим, что немного пришёл в себя лишь, выйдя из подъезда на улицу, где морозный декабрьский ветерок остудил его горячее раскрасневшееся лицо и немного вспотевший от натуженной мысли лоб.
«Оце так номер!» - только и мог подумать Иван Иванович. – “ Виходить, що клубу нашому наступив гаплик?”
Окончательно придя в себя, Иван Иванович, уже, будучи дома, стал обзванивать всех членов клуба, ошарашивая и их своим сообщением. Каждый из них с трудом верил в свершившееся, но, однако, это было голой правдой, от которой им некуда было деться.
Да, уважаемый читатель, как это не прискорбно говорить, но именно в том злополучном декабре и окончил свою деятельность клуб «Два стула». Энгельгардов просто не стал являться на его заседания. И даже с Лионелой Виссарионовной, тоже отважившейся навестить своего руководителя, разговор у него был короткий. С ней случилось почти то же, что и с Иван Ивановичем. Единственно, что Эсмеральдов не захлопнул перед ней дверь, а спокойно её прикрыл, пожелав перед этим Науменко счастливого пути.
Уже давно не горят лампочки над входом в местную городскую библиотеку. От той вывески не осталось и следа. Прохожие молча проходят мимо этого общественного заведения, и никто из них не обращает внимания на то, горит ли свет в той комнате, где когда-то проходили заседания клуба. Да оно и не светится. Заведующая библиотекой после того, как Энгельгардов неожиданно закрыл свой клуб, устроила в этой комнате хранилище для периодической прессы, которая всё ещё периодически поступала по разным каналам в библиотеку.
Члены клуба, лишившись такого места всеобщего сбора, рассеялись по разным уголкам города N. Большинство из них замкнулись в своих собственных квартирах, где ещё некоторое время продолжали творить свои литературные произведения, с каждым новым из них, всё больше лишаясь своего творческого пыла, пока, в конце концов, не перестали вообще что-либо писать.
А над городом, как и прежде, вставало утром и заходило за горизонт вечером небесное светило, называемое Солнцем. Всё так же спешили по утрам на работу жители города, и также вечером пробегали мимо бывшего клуба, возвращаясь с неё домой.
Всё также светилось и окно в квартире Вениамина Эсмеральдовича Энгельгардова, собственноручно лишившего жизни, как всем известный персонаж Гоголя, своего детища. Он коротал свои дни и тягостные вечера в своей неприбранной, холостяцкой квартире. Бог знает, чем он там занимался. Возможно, писал мемуары, а может быть, просто смотрел телевизор.
Читателя, конечно, интересует почему же Вениамин Эсмеральдович таким образом погубил свой клуб? Открою вам этот небольшой секрет. Дело в том, что после неудавшихся выборов жизнь Энгельгардова превратилась в сплошную муку. Уразумев, что кто-то из его любимых членов клуба не проголосовал за него на выборах, он стал мучительно высчитывать, кто же мог это сделать. Перебирая личности каждого, он постепенно стал подозревать всех. И это мучительное подозрение постепенно превратилось в навязчивую идею. Со временем ему стало мучительно больно видеть перед собой лица своих подопечных. В каждом из них он видел предателя. И тогда он, не в силах больше видеть эти ненавистные ему лица, перестал являться на заседания клуба. Он не нашёлся придумать какую-либо вескую причину своей неявки на заседания, и потому впадал в истерику, когда они пытались с ним заговорить.
«Да и как может быть иначе? - думал Вениамин Эсмеральдович, - Разве я могу так просто, как будто ничего не произошло, общаться с этими предателями? Ведь кто-то же из них не проголосовал за меня? Нас всех, кого я считал костяком клуба, восемь, а проголосовало только семь!»
Да, читатель, именно так думал Вениамин Эсмеральдович, в который раз пересчитывая по пальцам своих, как ему казалось ранее, самых преданных членов клуба. Одного только он не мог уразуметь: ведь в день голосования, занятый тем, чтобы все его члены клуба пришли на избирательный участок отдать свой голос, он совершенно упустил из виду, что, также как и они, должен был проголосовать за себя сам. Вы в этом можете убедиться, если поднимите списки избирателей, где против фамилии Вениамина Эсмеральдовича зияет совершенно пустая клетка. В ней нет его росписи. Он забыл проголосовать! Вот он-то и оказался главным предателем самого себя. Но Вениамин Эсмеральдович и сейчас ещё не догадывается, что сам явился главным виновником случившегося казуса, повлекшим за собой преждевременную кончину его клуба «Два стула». Очевидно, не нужно было ему вовсе претендовать на кресло головы города, хватило бы и одного стула. Но не говорите, пожалуйста, ему об этом. Не стоит так нещадно расстраивать его душу.
М. Ристалищев 16.12.2010