Geum.ru

Ирпенская буквица

Вид материалаКнига
День совершеннолетия
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6

День совершеннолетия



Итак, наступил вечер, вечер славного юбилея совершеннолетия клуба. Заседания обычно происходили в малом краеведческом зале библиотеки в день, когда она была закрыта для широкого круга своих абонентов. У сотрудников библиотеки этот день был выходным, но Вениамин Эсмеральдович, как личность, пользующаяся особым доверием у заведующей библиотекой, получил право открывать этот зал в дни заседаний клуба. Это, конечно, было нарушением режима, но такая уж сложилась традиция, и, как видим, за многие годы, доверие заведующей Энгельгардову, не было ничем поколеблено: никаких неприятностей пока не случалось. Да и высшее начальство об этом ничего не знало.

Поскольку сегодня ключи от входной библиотечной двери были у Вениамина Эсмеральдовича, он, в честь славного юбилея, позволил гореть лампочкам вывески клуба весь световой день. А теперь, вечером, они, казалось, ещё ярче сияли, привлекая внимание всех прохожих случившихся в это время на улице. День был будним, и потому заседание было перенесено на вечер для того, чтобы его могли посетить кроме членов клуба и более широкий круг его завсегдатаев, которые работали, и не были свободными пенсионерами.

На юбилейное заседание собралось невиданно ранее количество народа. В краеведческом зале для пришедших не хватило стульев, потому первое время многим пришлось стоять. Кое-кто из них даже шутил, мол, клуб-то «Два стула», значит, третий будет лишним. Но такой аншлаг был только в самом начале, когда происходила торжественная часть. Здесь было всё, как положено: президиум с почётными гостями, и напротив них публика, состоящая из членов клуба и пришедших посетителей.

Я полагаю, что читателю было бы скучно читать о том, как происходила официальная часть вечера, поэтому не буду на ней останавливаться. Скажу лишь кратко, что её, как и полагается, торжественно открыл Вениамин Эсмеральдович, произнесший в своём вступительном слове речь, ставшую одним из наиболее значительных литературных упражнений за всю его сознательную жизнь. Затем поочерёдно было предоставлено слово членам президиума, каковыми являлись заведующий отделом культуры исполнительного комитета городского совета, представитель местного депутатского корпуса, глава одной из одиозных литературных студий соседнего большого города, а также бизнесмен-спонсор, который с перепугу профинансировал сборник нетленных трудов членов клуба, вышедший в аккурат к сегодняшнему торжеству.

Все эти лица говорили совершенно банальные вещи, которые нет никакого смысла здесь повторять. А слушатели также совершенно обычно слушали их, пропуская большую часть, мимо своих ушей.

Как только торжественная часть закончилась, в зале сразу же освободились стулья. Поскольку, представители вышестоящих организаций и почётные гости, приглашённые Энгельгардовым, были весьма занятыми людьми, они спешно покинули зал, уводя вслед за собою толпу зевак, прибывших вместе с ними и тех, кто пришёл на них посмотреть.

В зале остался более узкий круг людей, многие из которых хорошо знали друг друга. Теперь можно было чувствовать себя раскованно и непринуждённо, тем более что все предвкушали к концу вечера небольшой банкет, обещанный клубникам Вениамином Эсмеральдовичем, который ещё загодя собрал с них некоторую дань в виде измятых, заработанных тяжким трудом купюр.

Однако Энгельгардов удивил всех, поскольку не стал откладывать банкет на конец вечера, а сразу же взял быка за рога, распорядившись немедленно накрывать стол. С быстротой молнии члены клуба бросились исполнять столь приятное приказание своего начальника. И вот уже все уселись за столом, и начались произноситься тосты в честь славного юбилея и его главного виновника - основателя клуба. Кое-кто даже блеснул новым своим творением, приуроченным к данному торжеству. Но, поскольку сегодня был особенный день, и внимание присутствующих было занято не оценкой творчества своих одноклубников, а поглощением напитков и яств, то вскоре многих выступающих с очередным тостом было даже трудно расслышать, так как они не могли перекричать голоса сидевших за столом, беспрерывно что-то говоривших друг другу. Словом, застолье было совершенно обычным нашим застольем, в котором после выпитых горячительных напитков никто уже не слушает другого, а только намеревается сказать своё, абсолютно не обращая внимания на то, слышит ли его кто-нибудь из присутствующих.

Если бы кто-то посмотрел на данное застолье со стороны! Он смог бы увидеть беспечные головы членов клуба, поминутно поворачивающиеся то влево, то вправо к своим соседям по столу, протягиваемые над столом руки, держащие вилки или рюмки, жующие и шевелящие губами рты, и неизбежно пустеющие тарелки с закусками. И ко всему этому, он услышал бы беспорядочный шум, в котором можно было различить лишь отдельные бессвязные слова и звон посуды. В общем, за столом царила полная анархия и хаос. Вениамин Эсмеральдович, вначале пытавшийся взять руководство застольем в свои надёжные руки, но не справившийся с этим, махнул на всё рукой, и предоставил всему дальнейшему действу проистекать естественным путём.

Весь этот шум и гам создавал лишь внешнее впечатление беспорядочности данного застолья. Но, если проникнуть вглубь его и отбросить посторонние шумы, то можно было из него кое-что извлечь и разобрать, что говорили друг другу некоторые члены клуба.

- Каков сегодня наш Вениамин! – восторженно говорила Ингибира Эвольвентовна Лионеле Виссарионовне, - прямо блестящий человек и, как изысканно одет!

Энгельгардов, и, правда, сегодня был одет довольно изысканно. Никто раньше не замечал у него такого подобострастия к своему туалету. Он был одет в чёрный костюм-тройку, что называется, с иголочки, который сидел на нём, как влитой. Издалека могло даже показаться, что это был если и не фрак, то, по крайней мере, смокинг. Завершала его убор чёрная бабочка, чётко выделяющаяся на фоне ослепительно белой рубашки.

- Знаете, я даже не предполагала, что он, оказывается, такой великолепный оратор! – в тон Осетровой отвечала Лионела Науменко, - Я привыкла к его косной речи. А тут такие блистательные словосочетания! Помните, как он сказал: «Присно вдохновляющийся…» Какое великолепное и неожиданное словосочетание! Особенно, это «присно». От него сразу же повеяло старославянским духом.

- Да, да, - утвердительно закивала головой Осетрова, - я тоже не ожидала такого сладкоречия от него, тем более, старославянского. Я бы сказала, что сегодня наш Вениамин не более и не менее сладкоречивый. Его даже было приятно слушать. Гораздо приятнее, чем этого заведующего отделом культуры. Тоже мне заведующий, двух слов связать не может! Чиновник, да и только.

- Ну, ему же не обязательно быть оратором, - пыталась как-то защитить заведующего отделом культуры Лионела, - Главное, что бы он обладал хорошими организаторскими способностями.

- Нет, милочка! – почти возмутилась Ингибира Эвольвентовна, - если он представитель культуры, то должен быть разносторонне развит. В том числе и речь его должна быть соответственно поставлена. А то: «культурное мероприятие», «славный юбилей», «мы, как представители» - что за бюрократический язык! А где красота слова, изысканность эпитетов, метафоры, наконец! Одна сухость и косность. Да учили ли его когда-нибудь риторике?

- Но, Ингибира Эвольвентовна, вам ли не знать, что в риторике существует три стиля: высокий, средний и низкий. Он, по всей видимости, использует низкий стиль. Не всем же дано достигнуть высокого стиля! – опять попыталась защитить чиновника Лионела Виссарионовна.

- Нет, дорогая моя, - словно отрезала Осетрова, - если ты командуешь культурой, то будь добр, достигни хотя бы среднего уровня. Ведь мог же сегодня Вениамин Эсмеральдович, не смотря на свою повседневную косность, заговорить вдруг высоким стилем.

- Ну, это же такая редкость! У него сегодня особенный день. А для заведующего отделом культуры, обычное, рядовое мероприятие, от которых он, возможно, уже устал.

- А, что это вы, милочка, так его защищаете? – возмутилась Ингибира Эвольвентовна, - Он, что вам кум или сват? Подумаешь, устал! Так нечего сидеть на этом месте, если ты от культуры устаёшь.

- Не от культуры, - парировала Лионела Виссарионовна, - а от этого скучного официоза. Ведь все эти мероприятия часто на одно лицо. И, кто знает, может быть, сегодня ему пришлось присутствовать уже не на одном таком действе.

- Так пусть делает что-нибудь для того, чтобы подобные, как вы сказали, мероприятия не были скучными. Это же его прямая обязанность, - не унималась Осетрова. – В конце концов, он же за это зарплату получает.

Лионела Виссарионовна ничего не нашлась возразить на последнее замечание Осетровой, поэтому промолчала. Но чтобы продолжить разговор, решила переключить внимание на другое лицо из состава сегодняшнего президиума.

- А как вы находите главу столичной литературной студии? – спросила она у Осетровой, ожидая приблизительно такого же бурного возмущения, поскольку, считала, что его выступление было ничуть не лучше, выступления заведующего отделом культуры. Но неожиданно Осетрова отнеслась к этому весьма снисходительно.

- А, что с него возьмёшь, - как-то неопределённо начала она, - такой же, как и наш. Но сегодня же был не его праздник! Может быть, на своём юбилее его тоже бы прорвало, и он тоже заговорил бы высоким стилем.

- А я вот считаю, что стиль здесь не причём. Он в своём выступлении был предельно краток, и это уже хорошо.

- Вы хотите сказать, что краткость – сестра таланта? – язвительно переспросила Осетрова.

- И это тоже. Но главное, я имею сейчас в виду, что он своим кратким выступлением сэкономил наше время. Ведь, сами понимаете, многим из присутствующих эта официальная часть в тягость. Они воспринимают её, как нечто навязанное им, то есть должное, которое нужно стерпеть. А потому сидели и ждали, когда же это всё закончится и начнётся часть неофициальная, та, которая проходит вот сейчас. Вы ведь тоже, наверное, не очень любите весь этот официоз?

- Ну, нет! – как-то неестественно воскликнула Ингибира Эвольвентовна, - Я как раз считаю, что этот, как вы выразились «официоз» - чрезвычайно необходимая вещь. Его не нужно любить или не любить. Он просто необходим. Без него просто невозможно провести никакой юбилей. Всё превратится в хаос. А «официоз», который, полагаю, правильнее называть торжественной частью, всё упорядочивает. Без этого, милочка, никак нельзя.

На это замечание Ингибиры Эвольвентовны Лионелла Виссарионовна ничего не ответила, лишь только изумлённо взглянула на неё, поскольку никак не ожидала такой рьяной защиты нудной части юбилея. Некоторое время они помолчали, как-то рассеяно рассматривая сидящих за столом одноклубников, и нисколько не улавливая смысла их разговоров, поскольку за столом стоял шум и гам. Все говорили, перебивая друг друга, и было трудно разобрать то, о чём они говорили. Некоторые, так же как и Осетрова с Науменко, попарно беседовали. Вот мы и оставим в покое наших именитых женщин, которые уже снова, о чём-то заговорили, и приблизимся к другой паре беседующих.

К примеру, Мышьяк-Дубинский и Христюк. Их хмурые лица как-то не вязались с весёлыми, возбуждёнными лицами собравшихся за столом. Они не симпатизировали друг другу, но как-то уж так получилось, что за столом оказались рядом. Поскольку оба не употребляли спиртного, то слушать выкрики охмелевших своих соратников им было неприятно, поневоле пришлось перейти на взаимную беседу.

- Этот Квач меня всё больше раздражает, - зашептала Магда Христофоровна почти на ухо Иннокентию Павловичу, - Разве можно так много пить? Смотрите, он почти не выпускает бутылку из рук, всё время подливает себе и соседям.

- Но, соседи же не против, - парировал Иннокентий Павлович, - Что вы хотите, славяне. А славяне без выпивки не признают праздника.

- Но, извините, мы ведь с вами тоже славяне, однако воздерживаемся, хотя и рады празднику, - глубокомысленно заметила Христюк.

- Значит, мы не характерные славяне, а исключение, - предположил Мышьяк-Дубинский, а сам подумал о том действительно ли рядом с ним сидит славянка? «Ба! Да и славянин ли я сам?» - пронеслась неожиданно в мозгу Мышьяк-Дубинского еретическая мысль. И он тут же стал мысленно переворачивать страницы своей родословной. Получалось, что его предки были выходцами из Польши. «Значит, всё-таки славянин» - успокоил себя Иннокентий Павлович.

- Послушайте, а вы по национальности украинка? – вдруг обратился с вопросом он к своей соседке, - Фамилия у вас украинская.

- Мой отец был хохол, - с какой-то нескрываемой гордостью произнесла Магда Христфоровна, - а вот мама… - она несколько замялась, но через мгновение закончила начатую фразу, - мама, хотя и числилась русской, но знала, что её предки были выходцами откуда-то с запада.

- Вот-вот, - возбуждённо потирая ладонью о ладонь, заёрзал на своём стуле Мышьяк-Дубинский, - Мы с вами веселимся по-другому, потому что наши предки жили на западе. То есть, я хочу сказать, что мы из западных славян. А вот так веселиться, как эти, - он небрежно кивнул в сторону шумевшей толпы своим острым подбородком, - это присуще славянам восточным.

- Западные, восточные, - как-то протяжно начала Магда Христофоровна, - не в этом дело. Главное христиане ли мы все или нет, живём ли сообразно заповедям, или игнорируем их. Вот те, кто так буйно веселятся, явно не христиане. Они не знают Закона Божьего и не блюдут его.

- Но все они люди, - попытался несколько защитить толпу Мышьяк-Дубинский, - а это значит, что ничто человеческое им не чуждо.

- Вы неправильно поставили ударение, - поправила его Магда Христофоровна, - они люди и нечто человеческое им не чуждо. Я подчёркиваю – не «ничто», а «нечто»! – вынесла она свой заключительный вердикт и удовлетворённо посмотрела на Иннокентия Павловича.

- Возможно, вы и правы, - пролепетал он и замолчал.

А мы тем временем перенесёмся к другой паре. Лысый Лысенко о чём-то оживлённо беседовал с сидящей от него справа довольно крупной женщиной, которая не была членом клуба, и появилась на данном празднике впервые и совершенно случайно. Её привёл кто-то из завсегдатаев клуба. Она чувствовала себя несколько неловко, и Лысенко счёл себя обязанным несколько развлечь её.

- Женщины – это существа непонятые мной, - сказал ей Лысенко.

- Почему? – искренне удивилась соседка.

- Потому что, у вас, у женщин, своя логика.

- Какая же наша логика? - с интересом спросила соседка.

- Ну, типа: иди сюда, стой там. Вот ваша логика, - многозначительно заключил Лысенко, - Или по-другому: ты мне нужен, уходи прочь! То есть, можно сказать, отсутствие всякой логики.

- Это неправда, - возразила ущемлённая сказанным Лысенко соседка, - Просто нам в жизни меньше нужно, чем вам, - она как бы запнулась о высказанную мысль, но тут же продолжила, - Но и больше.

- Вот-вот, - радостно подхватил Лысенко, - опять ваша женская логика: меньше, но больше. Ну, как это понимать?

- Вот так и понимайте. А не поймёте, тем хуже для вас.

- Нет, ну вы объясните мне, пожалуйста, как это может быть: «меньше», но «больше»?! Вот мне, например, нужно в жизни столько, сколько мне нужно. Это мужская логика, - возбуждённо продолжал убеждать свою соседку Лысенко.

- Вы женаты? – неожиданно спросила Лысенко соседка.

- Нет, - как-то неуверенно ответил тот. В клубе все знали его, как закоренелого холостяка, однако он уже на протяжении нескольких лет сожительствовал с одной женщиной, о чём, кстати, никто из членов клуба не знал и даже не догадывался.

- Оно и видно, - заключила дородная соседка, - потому вы так и рассуждаете.

Лысенко не нашёл что ответить на это утверждение своей соседки, и замолчал. А мы, воспользовавшись этой минутной паузой, переключимся на другую застольную публику, от которой исходил хаотичный шум. Это одноклубники и их гости, войдя в раж, пытались высказать всё, что к данному моменту у них наболело на душе, выкрикивали что-то, перебивая друг друга. Громче и чаще всех был слышен голос Ивана Квача. Он практически не выпускал бутылку из рук, и всё время подливал соседям в одноразовые пластиковые стаканы, пытаясь после каждой новой порции сказать тост. Но его перебивали, поскольку другим тоже этого страстно хотелось, и он никак не мог закончить уже начатую фразу.

- Товариші! – громким голосом восклицал он, - Дозвольте слово сказати!

- Не позволим! - дружным многоголосием отвечала толпа.

- Та дайте ж сказати. Я ж не просто так, я скажу як права рука керівника!

- Никаких рук! – снова выла толпа, и продолжала свой шумный гам, в котором было очень трудно что-либо разобрать.

Наконец безуспешные старания Квача сказать слово заметил сам Энгельгардов, который после своего короткого вступительного слова в самом начале вечера, в дальнейшем безучастно сидел за столом, позволив процессу празднования идти своим чередом без всякого управления. Но теперь он понял, что всё-таки нужно внести некоторые коррективы в течение праздника. Встав со своего стула и возвысившись над праздничным столом, он не характерным для него низким голосом обратился к публике.

- Товарищи! – почти прокричал он, чтобы заглушить установившийся шум. И за столом таки воцарилась относительная тишина. Кто-то ещё о чём-то перешёптывался друг с другом, но их уже не было слышно, и потому Вениамин Эсмеральдович мог спокойно продолжать дальше.

- Товарищи! Мы же здесь собрались на культурное мероприятие. Давайте действовать в определённых рамках, я бы сказал, приличия. Человек хочет сказать слово. Ну, почему вы не позволяете ему это сделать? Тем более что Иван Иванович действительно является моей правой рукой в клубе. Я это говорю без зазрения совести, да вы все это и знаете. Давайте уважим человека и дадим ему слово.

- Да он уже и так говорил много! - раздались голоса.

- Ну, так и что же? – невозмутимо продолжил Энегельгардов, - Если человеку есть что ещё сказать, пусть скажет. А мы все послушаем.

Все присутствующие молча согласились, и Иван Квач, наконец, приступил к своей, как оказалось, давно подготовленной речи.

- Товариші! – снова начал он, - Чи уявляєте ви собі, що сьогодні день нашого повноліття?! Ми ж тепер маємо право голосу.

- О-о-о! А-а-а! Вау-у-! – взревела толпа. А Квач продолжал.

- Повноліття – це славна дата. Ми тепер стали дорослими і повинні розуміти, що це не так просто. Разом з правом голосу до нас приходить і велика відповідальність.

- У-у-у-у! – взвыли на эти слова сидящие за столом одноклубники. Причём громче всех выли молодые его участники.

- Так, так, - продолжил Квач, - саме відповідальність. І я, як права рука керівника нашого клубу, відповідально заявляю: ми всі сьогодні подорослішали, і тепер для нас відкриті двері до будь яких омріяних висот. І я хочу усіх привітати наступним.

Сказав это, Иван Иванович достал из правого бокового кармана своего пиджака измятый лист бумаги, на котором были записаны его стихи, сочинённые специально к сегодняшнему юбилею, и, приняв величественную позу, выпятив вперёд свою квадратную грудь, принялся читать с листа:

Сьогодні свято ювілею.

Ми всі радіємо й п’ємо,

бо на Парнасову алею

ми самотужки всі йдемо.

Йдемо туди, куди нам вкаже

перст нашого керівника,

і кожен з нас своє щось скаже,

бо з нами права є рука...


Иван Иванович ещё долго читал своё длинное посвящение, в котором часто упоминался Вениамин Эсмеральдович, как бессменный поводырь слепых овец – членов клуба, которым он правой рукой указывал путь к вершинам творческих свершений. Причём, в речи Квача настолько часто повторялось словосочетание «правая рука», что сидящие за столом одноклубники не могли понять, имелась ли в виду натуральная правая рука Энгельгардова, как руководящая направляющая, или правая рука, в переносном смысле, то есть сам Квач, как рьяный помощник Вениамина Эсмеральдовича.

Пока Квач читал своё посвящение, а все слушали с показным вниманием, Лысенко что-то спешно записывал ручкой на салфетке. Вениамин Эсмеральдович, гордый за свою правую руку, сидел, погружённый в бесконечное блаженство, и на его лице застыла тень самодовольной улыбки. Остальные же вели себя по-разному: кое-кто действительно с упоением слушал, это в основном были гости клуба, но большинство пропускали слова Ивана Ивановича мимо ушей. Для них это был очередной спич зарвавшегося поэта, к чему они давно уже привыкли и старались не обращать особого внимания. Некоторые из членов клуба, язвительно улыбаясь, перешёптывались между собой.

Наконец, Квач закончил свою торжественную оду, и под гром аплодисментов, которые раздались, скорее всего, в знак её окончания, высоко подняв свой одноразовый стаканчик, призвал всех выпить за здоровье Вениамина Эсмеральдовича, что и было тут же выполнено всеми присутствующими. Как только были уже в который раз осушены одноразовые стаканчики, за столом снова воцарился прежний шум и гам.

Теперь, неожиданно для всех, со своего места встал Лысенко, и, подняв высоко руку, попытался этим жестом угомонить вновь разбушевавшуюся толпу. Но никто на него не обратил внимания. Тогда он наклонился к своей дородной соседке и что-то ей сказал, после чего та, глубоко вздохнув и набрав в свою необъятную грудь достаточно воздуха, каким-то писклявым, не подходящим для её статной фигуры голосом провизжала:

- Ти-хо!!!

От неожиданности все моментально смолкли.

- Товарищ хочет вам что-то сказать, - уже совершенно спокойным и ровным голосом продолжила в наступившей тишине соседка, и тогда все обратили взор в сторону Лысенко, как будто только что его заметили.

- Господа! – начал высокопарным обращением Лысенко. – Я не задержу долго ваше внимание. Буду краток. Пока Иван Иванович читал, у меня тут родился маленький экспромт. Позвольте вам его зачитать.

И Лысенко, держа перед собой в левой руке только что исписанную им салфетку и размеренно помахивая правой рукой, с неестественным пафосом прочёл своё четверостишье:

Спит Росинант без седока.

Он спит, покуда есть возможность.

И описать всю эту сложность

смогла лишь правая рука.


Раздался многоголосый гул всеобщего одобрения. Тотчас же снова были наполнены пластиковые стаканчики, и все дружно выпили за правую руку. Причём, им было абсолютно всё равно, что под этим имелось в виду: сам ли их руководитель, его ближайший помощник Квач, или незаметный, но, довольно едкий Лысенко.

Вечер продолжался. Сегодня не было обычного чтения членами клуба своих бессмертных произведений, не было и их обсуждений и других окололитературных дискуссий. Все веселились и пили, пили и веселились. И чем дальше, тем за столом становилось всё более шумно и весело. Но, наконец, шум понемногу стал стихать – это означало, что все ёмкости, стоявшие на столе были опустошены. Больше за столом было делать нечего, потому, после того, как его стали бесшумно покидать старейшие члены клуба, пришло время расходиться по домам и остальным.

Славный юбилей закончился, повзрослевшие члены клуба разошлись с тем, чтобы вскоре встретиться уже на своих обычных заседаниях, о чём я и расскажу в последующих главах этого повествования.