Д. П. Горского государственное издательство политической литературы москва • 1957 аннотация настоящая книга

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 29

Понятие как значение слова

Средневековый номинализм содержал в себе прогрессивную, материалистическую тенденцию, поскольку он противопоставлял тезису «реалистов» о том, что понятия предшествуют вещам (universalia ante rem), свое положение, что вещи предшествуют понятиям (universalia post rem). Но вместе с тем, выдвигая положение о том, что общие понятия — это лишь слова, лишь пустой звук, лишь этикетка, ярлык, навешиваемый людьми по их произволу на любые группы вещей (universalia sunt nomina et flatus vocis), номиналистическое направление схоластики тем самым выдвигало субъективно-идеалистическое отрицание объективной связи вещей, отрицание отражения этой связи в нашем мышлении. Именно это субъективно-идеалистическое истолкование номиналистического взгляда на слово дал Беркли, а вслед за ним представители современных направлений позитивизма, именующие себя неономиналистами. Отбрасывая материалистическую тенденцию старого номинализма и доводя до

230

нелепости его субъективно-идеалистическую тенденцию, • они объявляют явления природы и общества сочетаниями наших ощущений, а слова — ярлыками, произвольно навешиваемыми человеком на эти комплексы ощущений. Неономиналисты отрицают объективное содержание понятия, абстракции.

К-арнап сам указывает на Юма и позитивистов, как на своих предшественников, отстаивавших те же «антиметафизические» позиции, что и он '. Сведение действительности к моим переживаниям (Карнап) ничем не отли-. чается от юмовского: наши восприятия суть наши единственные объекты. Если позитивист XIX века Д. С. Милль объявлял материю «постоянной возможностью ощущений», то неопозитивист Айер считает, что «существование материальной вещи определяется как действительный и возможный случай чувственных содержаний, создающих его как логическое построение»¹². Поэтому, по словам Айера, «говорить о материальных вещах — это для каждого из нас способ говорить о чувственных содержаниях... Каждый из нас «строит» материальные вещи на основе чувственных содержаний»³. Понятия всех наук «сводятся к непосредственным содержаниям «данного» в сознании» ⁴,— говорит Карнап. «Теория «конституции» показывает,— продолжает он,— что... любое предложение науки может быть переведено в предложение о данном («методический позитивизм»)»⁵.

При таком взгляде все предметы природы и общества в качестве «чувственных содержаний», т. е. комплексов ощущений, оказываются для идеалиста не вне сознания, а в сознании. Язык с его словами и предложениями при этом рассматривается как «система знаков», «ярлыков», которыми обозначаются различные «чувственные содержания», различные комплексы ощущений. Кроме этих комплексов ощущений и произвольно избираемых для их обозначения знаков, субъективный идеалист ничего при-.знавать не желает.

«... Множество заблуждений возникает из-за того,— говорит М. Шлик,— что отношение между понятием и

1 См. R. Carnap, Logische Syntax der Sprache, Wien 1934, S. 206.

² Цит. по книге М. Корнфорта «В защиту философии», стр. 38.

³ Там же.

⁴ R. Carnap,\ L'ancienne et la nouvelle logique, Paris 1933, p. 31.

⁵ Ibid., p. 32.

231

подпадающими под него предметами рассматривается не как простое обозначение, а иначе и прежде всего как внутренняя связь (vor allem inniger)»¹. Шлик решительно ополчается против признания нашей способности к абстрактному мышлению. «Точно так же,— говорит он,— как невозможно образование реальных вещей и представлений из одних лишь понятий,— не могут и понятия воз-никнуть из вещей и представлений посредством удаления определенных свойств» ².

Софизм, к которому здесь прибегает Шлик, несложен:

так как из отражения (понятия) нельзя получить отражаемое (вещь), то отражаемое не может вызвать отражение (вещь-де нельзя считать причиной понятия). Разумеется, что из фотографии луны нельзя получить самой луны. Но только софист может отсюда вывести, будто нельзя, направив на луну фотоаппарат, получить ее фотографию. Утверждая, что понятие не может возникнуть благодаря вещам, Шлик тут же подставляет вместо вещей представления, заявляя, что понятие не может возникнуть и из представлений. Это необходимо Шлику, чтобы стереть различие между вещами вне нас и их отражением в нашем сознании, чтобы До такой степени раздуть одну из ступеней познания — живое созерцание, что реально существующими у него оказываются только продукты этой ступени — восприятия и представления, а объективный источник этих образов, вещи реального мира, и вторая ступень познания — абстрактное мышление — объявляются вовсе не существующими.

«...Понятия,—говорит Шлик,—не суть нечто действительное. Они не являются ни образами в сознании мыслящего, ни чем-то действительным в реальных объектах, которые ими обозначаются (каково было воззрение «реализма» в средние века). Строго говоря, вообще не существует понятий...» ³. «Понятие, следовательно, играет роль знака...» ⁴

Таков взгляд, к которому приходит этот субъективный идеалист. Все, что сверх «моих переживаний» и знаков,— для него бессмыслица, пустые иллюзии и т. д.

¹ М. Schlick, 1925, S. 24.

² Ibidem.

³ Ibid., S. 21.

⁴ Ibid., S. 19.

Allgemeine Erkenntnislehre, 2 Auflage, Berlin

233

О предшественниках неопозитивизма — ползучих эмпириках, позитивистах XIX века — Энгельс писал, что это направление, «... чванясь тем, что оно пользуется только опытом, относится к мышлению с глубочайшим презрением и, действительно, дальше всего ушло по части оскудения мысли»'.

Энгельс показывал, как это презрение к абстрактному мышлению приводило позитивистов к духовидению и духо-выстукиванию. Уже у Милля мы находим отрицание качественного отличия психики человека от психики животных, ибо, действительно, если устранить специфику человеческого абстрактного мышления, то это отличие сведется к нулю ².

Неопозитивисты, логические эмпирики и т. п. довели до самых нелепых и реакционных выводов те идеалистические положения, которые им оставил в наследство позитивизм XIX века.

Эти современные буржуазные течения сводят весь мир к «моим переживаниям» (Карнап), а эти «переживания» — к ощущениям и знакам, причем тщательно разрабатываемая ими «наука» о знаках — «семиотика» — объединяет под категорией «знак» звонки, при помощи которых созывают собак к корму, и слова, которыми пользуются люди в повседневной жизни и в науке, поскольку и у собак, и у людей, по мнению семиотиков, за знаком кроется лишь некоторое сочетание ощущений и ничего более.

Идеалисты требуют «проверки» каждого слова и предложения. Под этой проверкой они понимают «отыскание референта», т. е. отыскание единичного восприятия, обозначаемого данным словом или предложением. Поскольку же слова выражают понятия, т. е. общее, присущее бесконечному множеству явлений, а это общее вне единичного непосредственно воспринять нельзя, семантические идеалисты объявляют эти слова бессмысленными, «лишенными референта», «пустыми ярлыками» и т. д. Приводя примеры предложений «Каро — собака, Каро — животное, Каро — вещь», Карнап заявляет: «Последнее предложение коренным образом отличается от предшествующих,

¹ Ф. Энгельс, Диалектика природы, Госполитиздат, 1955, стр. 28.

² Умозаключающая деятельность, по Миллю, присуща и животным, совершающим умозаключения так же, как и люди. «Таким же образом (как и дети. — В. Б.) умозаключают и животные» (Дж. Cm. Милль, Система логики, М. '1914, стр. 168).

233

оно... пусто, лишено какого бы ТО йй было содержания (gehaltleer), аналитично» ¹.

Пустота и бессмысленность этого предложения, по Карнапу, вызвана тем, что в нем употреблено слово «вещь». Слова: вещь, предмет, свойство, качество, отношение, состояние, положение, процесс, событие, действие, пространство, время, тело и т. д.— это, по Карнапу, «общие» слова, «лишенные референта», а потому бессмысленные, пустые, сеющие иллюзии. «Необходимость применения этих слов, однако, покоится лишь на неудовлетворительности словесных языков, на их нецелесообразном синтаксическом строении. Любой язык без ущерба для его выразительности и краткости выражения может быть так преобразован, чтобы обойтись без общих слов» ².

Карнап здесь совершенно произвольно объявил одни слова «общими», а другие «необщими», уверяя, будто между ними имеется «коренное» различие: «общие» слова-де не сводимы к «данному», т. е. к восприятию, и потому бессмысленны, а «необщие» сводимы к восприятию и потому осмысленны. Но нелепость такого разделения бросается в глаза: ведь «собаку вообще», «животное вообще» тоже никто не видел и не может себе представить, хотя каждый имеет понятие о собаке и о животном. Ясно, что и слова собака, животное также являются общими³, как и все вообще слова, ибо ни одно слово нельзя свести к отдельному восприятию или отдельному представлению.

1 R. Carnap, Logische Syntax der Sprache, S. 220.

² Ibidem.

³ В 1928 г. Карнап сам признавал (см. «Der logische Aufbau der Welt», S. 36), что общими являются все слова, кроме собственных имен, что приводило его к выводу о бессмысленности всех этих слов. Тогда «настоящим», правильным способом употребления языка Карнап считал использование в качестве подлежащих предложений только собственных имен. Пользование «общими» словами, которые нельзя соотнести с единичным восприятием или представлением, Карнап оценивал как. неправильное пользование языком. Эти «недозволенные знаки,— писал Карнап,— хотя они сами по себе ничего не обозначают, употребляются так, будто они обозначают предмет...» Поэтому, заявлял Карнап, «мы будем говорить о недозволенном знаке, что он обозначает не «предмет», а «мнимый предмет». (При этом, согласно нашему строгому воззрению, даже так называемые «общие предметы», например «собака» или «собаки»,— уже мнимые предметы)». Смысл этой концепции, объявляющей пустыми и бессмысленными все понятия науки, хорошо виден из заявления, которым Карнап заключает все эти рассуждения: ««Предметы» науки почти все являются мнимыми, предметами» (Ibid., S. 37),

Упорно отрицая абстрактное мышление, отрицая существование понятий, логический позитивизм ведет к признанию бессмысленности всех слов, чего не могут завуалировать никакие софизмы, вроде произвольного выделения особой категории «общих» слов. В действительности слова: вещь, время, число и т. п. отличаются от слов животное, растение лишь степенью общности выраженных ими понятий. Но как бы мала ни была степень абстракции, степень обобщения («мальчик», «автомобиль»), понятие все же остается понятием, своеобразным отражением действительности, .существенно отличным от восприятии' и представлений, на основе которых понятие возникает, но с которыми его нельзя механически отождествлять.

Когда Чейз обрушивается на отдельные понятия, объявляя их фикциями на том основании, что он видел лишь Адама i, Адама а и т. д., но не человека вообще, то он объявляет фикциями все наши понятия, ибо и «хлеба вообще» никто не пробовал и в «доме вообще» никто еще не жил. На том основании, что всякое понятие приближенно, неполно отражает явления (хотя оно его отражает неизмеримо глубже, чем отдельное восприятие), семантик объявляет его фикцией.

«По той причине, что понятие обладает основной природой понятия,— писал Энгельс К. Шмидту,— что оно, . следовательно, не совпадает прямо и непосредственно с действительностью, от которой его сначала надо абстрагировать, по этой причине оно всегда все же больше, чем фикция; разве что Вы объявите все результаты мышления фикциями, потому что действительность соответствует им лишь весьма косвенным окольным путем, да и то лишь в асимптотическом приближении» '.

По справедливому замечанию М. Корнфорта, семантический идеализм, объявляющий иллюзиями общие понятия, отрицающий познаваемость мира, представляет собой философию, направленную против мышления.

Ложность этой идеалистической «теории», объявляющей общие понятия «пустыми иллюзиями», фикцией, сразу же обнаруживается при рассмотрении ее аргументации. Эта аргументация сводится к тому, что, раз ни одно из

' i К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные письма. Госполитиздат, 1953, стр. 482.

наших понятий не дает исчерпывающего отражения каждого данного единичного явления и в то же время выходит далеко за пределы данного единичного явления, значит, оно вообще фикция. Здесь нет и намека на научное понимание диалектики действительности и диалектики человеческого познания.

Все явления в природе и в обществе связаны между собой бесконечным количеством связей. В каждом из этих явлений проявляются эти связи и закономерности, и поэтому каждое из явлений неисчерпаемо сложно. Наши понятия отражают собой общие существенные стороны и связи предметов. Понятие абстрактно, поскольку оно схватывает лишь общее, поскольку ино отнюдь не исчерпывающим образом, неполно отражает каждое отдельное конкретное явление. Но это общее «...только и есть ступень к познанию конкретного, ибо мы никогда не познаем конкретного полностью. Бесконечная сумма общих понятий, законов etc. дает конкретное в его полноте»'.

Абстрактность понятия вовсе не означает отхода от действительности. Наоборот, она означает более глубокое проникновение в действительность.

Заявлять, подобно семантикам, что абстрактное понятие бессмысленно, иллюзорно потому, что оно не совпадает непосредственно и целиком с каждым отдельным единичным явлением,— значит пытаться чувственно воспринимать абстракцию, в которой отражена лишь одна сторона явлений, не понимать, что одна из сторон явления без всех других его сторон в жизни никогда не встречается.

Возвращаясь к рассмотрению неопозитивистского тезиса, согласно которому слова не выражают понятий, а непосредственно соотнесены с «референтом», т. е. с восприятием или представлением, следует обратить внимание на то истолкование акта речевого общения между людьми, к которому этот тезис с необходимостью приводит.

Считая, что «любой предмет, который сам не является одним из моих переживаний, есть мнимый предмет», что все «предметы познания конституируются, создаются в мышлении» (Карнап), неопозитивисты тем самым помещают весь мир, все предметы в «мое сознание». Таким

1 В И Ленин, Философские тетради, стр. 261. 236

образом, с их точки зрения разговор между людьми — это такой процесс, в ходе которого сами «вещи», о которых люди разговаривают, будто бы находятся в сознании этих людей.

Субъективные идеалисты утверждают далее, что беседующие вовсе не должны прибегать к понятиям и связывать слова с определенными понятиями. «Вещи» (т. е. комплексы ощущений) находятся в сознании людей, и они вольны называть эти «вещи» любыми словами. Понятия идеалисты объявляют совершенно излишними абстракциями, сеющими иллюзии.

Можно ли сохранить позиции материализма, если признать слово только некоторым звучанием, непосредственно соотносимым с предметом, минуя отражение этой вещи в человеческом мозгу? Как только мы отдаем себе отчет в том, что вещи существуют вне нас, становится ясно, что когда двое разговаривают, например, о Волге, то ни говорящий, ни слушающий не имеет в своей голове самой Волги (которая существует вне их голов и, возможно, за тысячу километров от беседующих). В действительности тот, кто произносит слово «Волга», имеет в этот момент в своей голове отражение этой реки, этот человек связывает со словом «Волга» определенное значение, понятие об одной из великих рек нашей родины. У слушающего это слово вызывает в сознании отражение этого же явления. Благодаря этому и достигается взаимное понимание между этими собеседниками.

Если в голове говорящего в момент произнесения данных слов нет отражения определенных вещей, нет определенных представлений и понятий, если эти слова для говорящего не связаны ни с каким значением и, следовательно, для него бессмысленны; если они — как учат неопозитивисты — лишь пустой звук, этикетка, то такие слова не могут служи гь общению между людьми. Означать название вещи в этом случае слово не может, ибо данной вещи нет ни перед глазами говорящего, ни в его сознании. Иначе пришлось бы признать, что вещи находятся не вне нас, а в нас, в нашем сознании.

То же справедливо и для слушающего. Если тот, кто произносит данные слова, связывает с ними определенные значения, т. е. если в его мозгу имеется отражение определенных вещей, а у того, кто его слышит, не возникает в мозгу таких же отражений вещей природы, го

237

общение не может состояться. Общение при помощи языка имеет место лишь там, где люди, вступающие в это общение, связывают со словами определенный смысл, для них в общем одинаковый. Этот смысл слов не может быть ничем иным, как отражением в сознании говорящих и слушающих вещей, явлений, находящихся вне сознания.

А. И. Смирницкий справедливо указывает, что хотя «звучание слова... необходимо для осуществления общения, но оно недостаточно для того, чтобы применение слова действительно осуществилось. Необходимо, чтобы через посредство звучания то, что имелось в сознании одного человека, вошло в сознание другого человека, чтобы мысль одного стала известной другому. Для этого необходимо, чтобы звучание сопровождалось значением, причем оно должно сопровождаться значением и в сознании говорящего, и в сознании слушающего...» '

Связывать слова непосредственно с вещами, а не с отражениями вещей в мозгу человека, утверждать, будто слова могут непосредственно называть вещи (минуя их отражение в голове человека),—значит допускать «смешение значения слова и обозначаемого предмета или явления — смешение, к которому... имеется некоторое стихийное тяготение» ². Так как звучание становится словом и служит общению лишь при условии, что оно сопровождается значением и в сознании слушающего и в сознании говорящего, то отождествление значения слова с предметом равносильно признанию того, что этот предмет находится в сознании беседующих.

Никакое звучание, лишенное значения, нельзя признать словом. Вопреки утверждению неопозитивистов не существует бессмысленных слов, слов, лишенных какого бы то ни было значения. Вопрос, таким образом, сводится к выяснению того, что собой представляет значение слова. На этот вопрос могут быть даны два взаимоисключающих друг друга ответа: либо значение слова есть нечто независящее от объективной действительности, свободное творение нашего сознания; либо значение слова есть отражение действительности в голове человека. Только солипсист может согласиться с первым из этих ответов, грубо противоречащим всем данным науки и практики. Связь

между звучанием слова и обозначаемым предметом или явлением, конечно, имеется, но она не прямая и непосредственная, и- ее -нет помимо отображения предмета или явления в сознании. Следовательно, слово нельзя рассматривать как «чистый знак», хотя бы и материальный, как чистое звучание, как нечто внешнее значению, как нечто внешнее тому отражению действительности в мозгу человека, с которым это слово органически связано. Значение слова — это то отражение объективной реальности, которое закреплено в слове, органически связано с ним, неотделимо от него.

Научное понимание языка как средства общения требует признания, что звукосочетание становится словом лишь в том случае, если оно связано с определенным отражением в голове человека явлений действительности. Значение слова «это — известное отражение в сознании того предмета или явления, о котором идет речь, его более или менее верная или неверная копия, некоторый слепок с него. Будет ли это представление или понятие — пока не существенно» '.

Каким же должно быть отражение вещей объективного мира, чтобы мог происходить на этой основе успешный и плодотворный обмен результатами познавательной деятельности, без которого невозможны совместные действия людей, невозможно общественное производство?

На известной ступени познания, а именно: на ступени живого созерцания, предметы объективного мира отражаются в голове человека в реальном, конкретном, индивидуальном своеобразии и богатстве присущих им особенностей. Но даже в представлении (которое ближе всего к понятию) существенное, необходимое, общее не отделено от несущественного, случайного, индивидуального.

«Представление ближе к реальности, чем мышление? — ставил вопрос В. И. Ленин и отвечал: — И да и нет. Представление не может схватить движения в ц е-лом,, например, не схватывает движения с быстротой 300.000 км. в 1 секунду, а мышление схватывает и должно схватить. Мышление, взятое из представления, тоже отражает реальность...» ², но глубже, полнее, шире, ибо оно

1 «Вопросы языкознания» № 2, 1955 г., стр. 85.

² Там жр. стр. 80.

238

^<^o^ocп^ы "сознания» № 2, 1955 г., стр 83 я. И. Ленин, Философские тетради, стр. 199.

239

вскрывает общее. Вот почему слова (которые Не обязательно возникают с возникновением представлений, их нет, например, у высших животных) всегда находятся в тесной, необходимой, неразрывной связи с понятиями, суждениями, умозаключениями, вообще с абстрактным мышлением, которое мы встречаем только у человека^!.

В своей сгагье 0 значении слова» Л. С. Ковтун убедительно возражает против взгляда, связывающего слово не с абстрактной мыслью, не с понятием, а с представлением. При эгом он резонно указывает на то, «что слово может вызвать и вызывает у говорящего представление о предмете, однако для существования представлений слова вовсе не необходимы» ².

В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что «всякое слово (речь) уже обобщает...», что «в языке есть только общее»³.

В. И. Ленин показал, широко пользуясь примерами местоимений, что, какое бы слово мы ни взяли, оно обязательно относится к множеству явлений, оно говорит о том общем, что есть во множестве явлений (что вовсе не мешает использовать слова для выражения единичного понятия об отдельном явлении). Слово, следовательно, выражает понятие об этих явлениях, ибо именно понятие отражает своей всеобщностью объективно существующую связь вещей, явлений действительности, объективно существующую общность этих вещей, явлений.

Слова В. И. Ленина «в языке есть только общее» означают, что все в языке так или иначе участвует в выражении, фиксировании, закреплении мысли. При этом сле-

¹ Под абстрактным, человеческим мышлением имеется в виду образование суждений, умозаключений, понятий. Что касается образования представлений, то, как это видно из приведенного выше высказывания В. И. Ленина, его нельзя отнести к абстрактному мышлению, с которым неразрывно связан язык. Поэтому нельзя согласиться с проф. К. С. Бакрадзе, когда он пишет: «В повседневной жизни люди пользуются большей частью не понятиями, а представлениями. Люди говорят друг с другом, сообщают друг другу мысли, рассказывают о событиях и т. д , вовсе не мысля понятиями». (/С. Бакрадзе, Логика, Тбилиси 1951, стр. 104). Во первых, если люди мыслят, то как это возможно без понятий? То, что сам проф. Бакрадзе говорит о мышлении и о представлениях, показывает, что мыслить представлениями нельзя. Во-вторых, даже дети, пользуясь словами «дом», «стол», «мама», выражают ими понятия, ибо относят их к самым различным столам, домам, мамам («кошкина мама» и т. п.).

² «Вопросы языкознания» № 5, 1955 г., стр 68

³ В. И. Ленин, Философские тетради, стр. 256, 258.

240

дует иметь в виду, что мысль представляет собой единство общего и отдельного, что она отражает обе эти стороны действительности. В. И. Ленин специально отмечает ошибочность гегелевского замечания о том, будто «нельзя выразить в языке то, что думают», ибо язык якобы не позволяет называть отдельное. «Почему нельзя назвать отдельного? — ставит вопрос В. И. Ленин и отвечает:— Один из предметов данного рода (столов), именно отличается от остальных тем-то» '. Здесь В. И. Ленин показывает, что, пользуясь словами, выражающими общее, мы отлично можем выражать и общие, и единичные понятия, называть и общее, и oi дельное в действительности.

Слова, выражая понятия, относятся и к тому, что имеется во множестве явлений, и к тому, что присуще единичному явлению. Мы всегда имеем возможность показать, в каком именно смысле употреблено в данном конкретном случае слово.

— Например, слово «стол», фиксирующее и выражающее общее понятие, употребляется не только для обозначения «стола вообще». Словом «стол» я пользуюсь, когда говорю сыну «стол завален твоими книгами», т. е. когда речь идет о конкретном единичном столе. Было бы большой ошибкой из того, что всякое слово выражает общее, сделать вывод, что, пользуясь языком, мы можем говорить лишь о «человеке вообще», о «доме вообще», о «городе вообще» и т. д., что язык не дает нам возможности сообщить что-либо друг другу о единичном определенном человеке (например, о своем отце), о единичном доме (например, о доме, где родился Л. Н. Толстой), о том или ином единичном городе и т. д. Фиксируя и выражая понятия (каждое из которых отражает все вещи и явления известного рода), слово относится к каждому явлению, отраженному в этом понятии.

Контекст, в котором употребляется слово, обстановка, к которой оно приурочивается, позволяют нам с полной ясностью показать нашему собеседнику (или читателю), имеем ли мы в данном случае в виду «стол вообще» или какой-либо конкретный стол. В ряде случаев приходится употребить большую группу слов (каждое из которых несет в себе общее) для того, чтобы обозначить индивидуальное явление (например, «второй от окна стол в послед-

¹ В. И. Ленин, Философские тетради, стр. 258.

9 Мышление

241

нем ряду столов в аудитории № 15 такого-то института в таком-то городе»).

Поскольку понятие отвлечено от множества предметов известного рода и отражает существенные черты, общие всем этим предметам, оно, естественно, отражает любой предмет данного рода (или, как говорят иногда, понятие «приложимо к любому из предметов данного рода»), ибо любой из этих предметов обладает общими чертами, отразившимися в понятии.

Приложимость слов к отдельным вещам, отраженным в понятии, является следствием того, что язык, в том числе его словарный состав, служит обмену мыслями, в том числе понятиями, между людьми.

Следовательно, быть только названием, ярлыком, не участвуя в закреплении понятий и суждений, слово не может. Такие звукосочетания не являются словами. Они не могут служить общению и взаимному пониманию и потому не являются языковыми явлениями.

В качестве иллюстрации своего утверждения о том, что слова представляют собой ярлыки, Карнап приводит «словесный ряд» — «Piroten karulieren elatisch», уверяя, что эта абракадабра представляет собой предложение, «коль скоро нам известно, что «Piroten» — имя существительное (множественного числа), «karulieren»—глагол (3 лица, множественного числа, изъявительного наклонения), a «elatisch»—наречие...»'. Чтобы убедиться в несостоятельности этой «иллюстрации», достаточно сравнить ее с футуристским «Дыр бул шыл убещур скум», где сразу видно, что перед нами не только полное отсутствие мысли, но и полное отсутствие слов и предложений. Чем отличается от этого вымысла вымысел Карнапа? Тем, что в нем использованы присущие словам немецкого языка окончания «en», «ieren», «atisch».

Объявив, что перед нами знаки, ярлыки, лишенные каких бы то ни было значений, нам тайком подсовывают словесные окончания, имеющие вполне определенные значения в живом языке живого народа. Ведь с окончанием «en» связано знание того, что речь идет о нескольких или многих объектах, с окончанием «ieren» — знание о действии, совершаемом в настоящее время несколькими или многими лицами, в числе которых нет ни говорящего,

¹ R. Carnap, Logische Syntax der Sprache, S. 2. 242

ни тех, к кому он обращается, а с окончанием «atisch» — знание о том, что действие осуществляется некиим образом. Хотя эти значения реализуются в языке лишь тогда, когда данные окончания присоединяются к реальным словесным основам, но они тесно связаны именно с звучаниями этих окончаний и представляюг собой отражения объективно существующих предметных отношений. Считать эти окончания лишенными значения нельзя, ибо в этом случае речь была бы понятна и без них, чего, как известно, не бывает.

Поэтому заявление Карнапа о том, что «вовсе не требуется знать значения слов» ', не соответствует действительности. Его «словосочетание» не только не содержит понятий, оно не содержит и слов и поэтому стоит вне мысли и вне языка. И если здесь создается видимость предложения, то лишь потому, что в этот пустой ряд звучаний привнесены кусочки живого языка, вырванные из его живой ткани. Эти кусочки имеют значения, с их помощью в действительных словах выражаются понятия, мы это знаем, чем и злоупотребляет идеалист-семантик.

«Слово — не механический звук. Оно — живой низший организм речи»,— писал В. Г. Короленко, подчеркивая важность того, чтобы слово «само было живое, понятное, родное, чтобы оно было неотделимо от понятия. Только тогда понятия ассоциируются в сложный организм речи...» ².

* * *

Все слова обладают значением, своими значениями слова обязательно участвуют в закреплении понятий, являющихся обобщенным и отвлеченным отражением действительности.

Что же собою представляет значение какого-нибудь конкретного слова в определенном языке, известное всем владеющим этим языком? Что представляет собой значение слова, на основе которого люди пользуются этим словом в речевом общении, обмениваясь мыслями и достигая взаимного понимания?

Для решения этого вопроса необходимо учесть по крайней мере четыре обстоятельства:

¹ R. Carnap, Logische Syntax der Sprache, S. 2—3.

² В. Г. Короленко, История моего современника, книги первая и вторая, Гослитиздат. М 1948, стр 526

Blog

Д. П. Горского государственное издательство политической литературы москва • 1957 аннотация настоящая книга