Д. П. Горского государственное издательство политической литературы москва • 1957 аннотация настоящая книга

Вид материала

Книга

Содержание Г. А. Меновщиков Paul Hambruch Е. В. Шорохова В. И. Ленин 1 И. М. Сеченов И. П. Павлов И. М. Сеченов

Подобный материал:

• Государственное Издательство Детской Литературы; Москва; 1951 Аннотация Эта книга, 2920.79kb.
• А. С. Велидов (редактор) Красная книга, 7398.72kb.
• Д. Н. Мамине-Сибиряке Книга, 262.07kb.
• Тезисы о фейербахе, 48.34kb.
• Собрание Сочинений в десяти томах. Том четвертый (Государственное издательство Художественной, 1585.13kb.
• Собрание Сочинений в десяти томах. Том четвертый (Государственное издательство Художественной, 2092.28kb.
• Москва издательство политической литературы, 9101.92kb.
• Библиотека Альдебаран, 1616.97kb.
• Толстой, Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том, 2563.36kb.
• Толстой, Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том, 2722.46kb.

Продолжение

	XX	XXI	XXII	XXIII	XXIV	XXV	XXVI
	Кедровых и еловых досок	Тонких и плоских предметов	Длинных предметов	Мелких округлых предметов	Людей	Живот­ных	Предметов разнооб­разной формы
	неть	ньрах	нех	НИК	НИН	ньынь	някр
	меть	мерах	мех	мик	мен	мор	мякр
	теть	тьрах	тех	тех	тякр	тёр	тякр
	ныть T'OTb	нрых т'орах	ных т'ох	ных т'ох	ныр т'ор	нур т'ор	ныкр т'окр
	н'аг'эть	H'ar'pax	н'ах	н'ах	н'ах	н'ах	н'ах
	н'амгэть	н'амграх	H'BMK	н'амк	н'амк	н'амк	н'амк
	минрэть	минррах	минр	минр	минр	минр	минр
	ньынь-	ньыньбен-	ньыньбен	ньыньбен	ньыньбен	ньыньбен	ньыньбен
	бенэть мхоэть	рах мхорах	MX OX	мхох	мхо	мхон'	мхокр

137

136

ых—конец); •к'ла—деревянные трубы над нарами, иду­щие от очага, где к' восходит к корню K'a--к'ы (ср. к'ант (В.-С. д.), к'ынть (Ам. д.) —палка, посох; хант (В.-С. д.), ладь (Ам.д)—подпирать, •'K'aypui (В.-С. д)—тормозная палка, хаунт (В.-С. д.) — тормозить и др.)

Показатель XVIII системы вр, отмечаемый в качестве словообразовательного форманта в ряде других слов (ср. т'хывр — крыша, т'хы — на, сверху), передает в них понятие «место». Как показывает анализ, этот форманг со­стоит из двух аффиксов, каждый из которых передает зна­чение место: аффикса в, восходящего к слову шеф (ме­сто), и аффикса р, употребляемого в этом значении в ряде наречий.

Показатель XIX системы паек (Ам. д.), пазрш(В.-С. д.) употребляется также и самостоятельно в значении поло' вина как одна из двух сторон, как один из членов парного единства и состоит из корня па-ва и соответственно аффиксов к, с (Ам. д.) и з, рш (В.-С. д.).

Показателем XX системы является слово эть со значе­нием плоский плиткообразный предмет (ср. этьн'ир (Ам.д.)—плоская тарелка, где н'ир—чашка, посуда;

этьг'ылмр—тарелка, досчатая посуда, где кылмр-г' ылмр — доска).

Показатель XXI системы pax исторически выступал как знаменательное слово со значением слой (ср. ршан' зрач'н'а?—сколько слоев?). Показатель XXII системы х восходит к корню K'a--к'ы (см. выше). Показатель XXIII системы к(х) восходит к корню к'ы--хы. По-види­мому, корень к'ы-хы обозначал мелкое каменное орудие, при помощи которого копали, рубили и т. д. Показатель XXVI системы кр(кр) используется также в качестве сло­вообразовательного элемента в ряде наречий (ср. а кр — задняя (нижняя) часть чего-либо, нижний (по течению реки) конец деревни и т. п., а во — нижняя по течению реки деревня, где во — деревня, тукр — эта сторона, туин — здесь). Основы этих наречий указывают на пространствен­ные положения, а формант к р(кр) в их составе—на объект, занимающий такие положения, объект, лишенный конкретности. Это значение он имел и в составе числитель­ных XXVI системы. Показателем XXIV системы в числи­тельных «один», «два» выступает формант н (Ам. д.), нын' (нан') (В.-С. д.); в числительных «четыре», «пять» — формант р(ш). Этимологические исследования позво-

138

ляют установить, что каждый из этих формантов в прошлом был связан с выражением понятий о человеке и животных. Показатели XXV системы нь в числительном «один» и р(ш) в числительных «три», «четыре», «пять» по своему происхождению оказываются общими с соответ­ствующими показателями XXIV системы (исторически счет животных и людей велся при помощи одних и тех же чи­слительных) .

Таким образом, анализ числительных позволяет прийти к выводу, что в генезисе числительные всех систем, имею­щие в своем составе особые форманты (а такими, как мы видели, являются далеко не все), каковыми они отлича­ются друг от друга, представляли собой сочетания собст­венно количественных обозначений со словами, обозна­чающими различные предметы счета: лодки, нарты, связки юколы, связки корма для собак, ручные четверти и сажени, людей и животных и т. д.

В настоящее время собственно количественные обозна­чения до пяти уже не существуют в нивхском языке как отдельные знаменательные слова ' и не выделяются гово­рящими из состава числительных. Но, судя по тому, что они входят в числительные, кратные 100, обозначая в них соответствующее количество сотен, собственно количест­венные обозначения до пяти перестали употребляться как отдельные слова или, по крайней мере, выделяться гово­рящими в их значении из состава соответствующих числи­тельных «один», «два» и т. д. относительно недавно, так как счет свыше ста мог возникнуть только в относительно недавний период. Об этом же говорят отдельные случаи самостоятельного употребления собственно количествен­ного обозначения ми (два), которые встречаются в фоль­клорных текстах.

Собственно количественные обозначения «один», «два», «три», «четыре», «пять» выделяются также из состава так называемых повторительных числительных (нршак — од­нажды, мершк — дважды, тьршак — трижды, нршык — четырежды, т'оршак—пять раз), а собственно количест­венное обозначение ни (один) выделяется из состава дроб­ного числительного ньлами (одна вторая, буквально —

'Сравни китайский язык, где абстрактные числительные сохра­няются наряду с конкретными предметными числительными, кото­рые образуются oi этих первых при помощи особых суффиксов клас­сификаторов.

139

одна половина). Кроме того, некоторые собственные коли­чественные обозначения входят в состав сложных слов:

1) нинях—глаз (ни—один, нях—глаза, глаз), 2) тя-выг'рыть — название созвездия, состоящего из трех звезд (тя < ме — три, в — суффикс места, ыг'рыть < уг'рыть —

вместе).

Все эти факты говорят о том, что в прошлом собственно количественные обозначения до пяти употреблялись как самостоятельные слова.

Проведенный анализ дает, как нам кажется, основание для вывода, что в относительно недавнем прошлом в нивх­ском языке счет любых предметов велся при помощи одних и тех же числительных, каковыми были выделенные выше собственно количественные обозначения, что современный конкретный счет, т. е. счет при помощи числительных, от­личающихся друг от друга соответственно характеру пред­метов счета, возник как вторичное явление по отношению к этому первому счету, т. е. к счету при помощи собст­венно количественных обозначений.

Этот вывод, конечно, не означает, что выделенные нами собственно количественные обозначения, исторически вы­ступавшие как самостоятельные числительные, изначально передавали абстрактные понятия чисел 1, 2, 3 и т. д., не означает, следовательно, изначальности и априорности по­нятия абстрактного количества.

Этимологическое исследование выделенных выше соб­ственно количественных обозначений показывает, что они восходят к словам с конкретным предметным или иным значением. Собственно количественное обозначение ни (один) сопоставляется с личным местоимением 1-го лица единственного числа ни (я). Собственно количественное обозначение ми (два) сопоставляется с корнями личных местоимений 1-го лица двойственного и включительных форм множественного числа. Обозначение т'о(то) (пять) восходит к понятию «рука». Собственно количественное обозначение н'ах (шесть) состоит из корня н'а и пока­зателя XXII системы х. Корень н'а входит в качестве ком­понента в слово ршан'а (много), больше известного в форме ршан''га. В составе этого слова значение множест­венности связано только с его последним компонентом н'а,н'га. Обозначение н'ам(ы) к (семь), вероятно, состоит из н'а (шесть) и м(ы)к, значение которого остается не­ясным. Количественное обозначение минр, миныр (восемь)

14Q

состоит из ми (два), ны (четыре) и р — показателя XXIV и XXV систем. Собственно количественное обозначение девять в нивхском языке имеет две основные диалектные формы: ньыньбен, ньыньбин (Ам. д.), няндорн' (В.-С. д.). В форме ньыньбин (девять) этимологизируется как «один находящийся», что при ручном счете означало один (палец) находящийся (в смысле один палец не загнут). В форме няндорн' (В.-С. д.) девять этимологизируется как один, пять, что при счете на двух руках понималось как один до пяти на другой руке.

Еще более показательны в этом отношении, например, этимологии числительных в эскимосском языке, в котором все числительные от 1 до 10 связаны в своем происхожде­нии с рукой и операциями ручного счета '.

Данные анализа нивхских количественных числитель­ных, таким образом, свидетельствуют лишь о том, что не­правильно считать конкретный счет в нивхском языке след­ствием того, что соответствующие числительные возникли как обозначения образов восприятия и представления кон­кретных множеств предметов, что было бы ошибочным делать из факта существования конкретного счета вывод о том, что носители этого языка неспособны отвлечься от качественных особенностей предметов счета.

Как уже отмечалось, современный нивхский конкрет­ный счет имеет многочисленные параллели в других язы­ках, например в индейских языках Северной Америки (цимшиан, дене и др.). В этих последних отличающиеся друг от друга числительные, обозначающие одно и то же количество, по-видимому, также включают в свой состав общее для всех них собственно количественное обозначе­ние ², т. е. факт конкретного счета в этих языках, как и в нивхском, также не доказывает того, что числительные

¹ См. Г. А. Меновщиков, Из истории образования числительных в эскимосском языке, «Вопросы языкознания» № 4, 1956 г.

^а Например, следующие числительные из языка каррье, являю­щегося одним из диалектов дене, приведенные в книге Леви-Брюля «Первобытное мышление», стр. 130: пгхане (три лица), mxam (три раза), тхапгоэн (в трех местах), тхаух (тремя способами), тхайлтох (три пред­мета вместе), тхоэлтох (три лица вместе), тхахултох (три раза, рас­сматриваемые вместе), имеющие общий компонент тха, с которым, очевидно, и связано значение три. Очевидно, что окончательные выво­ды в отношении генезиса числительных в этих языках могут быть сдела­ны только после специального лингвистического анализа. Такой ана-

141

в этих языках якобы выражают чувственные образы вос­приятия и представления конкретных множеств пред­метов '.

Говоря о причинах возникновения современных кон­кретных числительных нивхского языка (как, очевидно,. и аналогичных числительных указанных языков), необхо­димо прежде всего учитывать внутренние закономерности развития самого языка.

Выступая в качестве определителей количества, соб­ственно количественные обозначения образовывали с на­званиями предметов счета синтаксические сочетания. Эти сочетания, как и сочетания современных количественных числительных с именами существительными, происходили по способу примыкания.

Слова, с которыми сочетались собственно количествен­ные обозначения, как об этом свидетельствуют этимологии показателей систем, обозначали предметы, как правило, имеющие большое хозяйственное или иное значение в жизни нивхов, т. е. такие, необходимость в счете которых возникала наиболее часто. Естественно, что вследствие этого собственно количественные обозначения образовы­вали с этими словами устойчивые сочетания, которые по­степенно начинали лексикализоваться. Этот процесс еще до сих пор не закончился.

Вокруг числительных некоторых систем происходит группировка имен существительных в классы. Показатели

лиз был, например, проделан в отношении числительных языка науру (см. Paul Hambruch, Die Sprache von Nauru, Hamburg 1914). Автор этой работы приходит к выводу, что в числительных этого языка выде­ляются корни и суффиксы-классификаторы, которыми отличаются друг от дру1 а соответствующие числительные различных рядов.

1 Мы не имеем здесь возможности остановиться на том, какие этапы можно выделить в процессе формирования понятия абстрактного коли­чества на основе лингвистических данных по истории образования чис­лительных в различных языках. Мы не касаемся здесь также вопроса о существовании во многих языках особых обозначений для конкретных совокупиостей предметов типа русского «дюжина», которые не образуют последовательного числового ряда в отличие от выше рассмотренных числительных в нивхском и других языках. По нашему мнению, такие обозначения возникли потому, что при обмене, торговле и т. п. фигури­ровали постоянные в количественном отношении совокупности предме­тов (10 кокосовых орехов, 12 рубах и т. п.), ввиду чего возникала не­обходимость в их специальном обозначении, которое постепенно полу­чало и количественное значение. На это обстоятельство указывает уже Тэйлор (Б. Тэйлор, Первобытная культура в двух томах, т. I, изд. 2, Спб. 1896, стр. 228).

142

этих систем, как обнаруживают их этимологии, восходят к словам, которые имели весьма обобщенное значение и от которых впоследствии был образован целый ряд слов с более конкретным значением. Таким образом, возникав­шие числительные этих систем наряду с количественными представлениями передавали весьма обобщенное предмет­ное значение. В силу этого с числительными этих систем получали возможность сочетаться слова с такими более конкретными значениями, которые могли выступать в ка­честве конкретизатора обобщенного предметного значе­ния, передаваемого второй составной частью этих числи­тельных. Таким образом, вокруг числительных этих систем начали группироваться те имена существительные, кото­рые могли выступать при них в этой функции.

Различающиеся друг от друга числительные различных систем возникли не потому, что в нивхском языке суще­ствовало деление имен существительных на классы: на­оборот, это деление было обусловлено тем, что в нивхском языке по внутренним законам его развития начали обра­зовываться числительные, передающие также и значение предметности.

Таким образом, источник ошибки Леви-Брюля, Касси-рера и др., которая допускается ими в истолковании факта наличия конкретного счета в ряде языков первобытных на­родов, заключается в том, что, метафизически отождест­вляя язык и мышление и прямолинейно связывая факты языка и мышления, они игнорируют действительную исто­рию образования конкретных числительных в этих языках. Между тем, используя языковые данные для установления истории развития мышления, необходимо постоянно иметь в виду, что хотя язык существует лишь постольку, по­скольку в его формах происходит мышление, тем не менее, раз возникнув в связи с возникновением мышления, язык образует относительно самостоятельное явление и имеет свои внутренние законы развития, которые не могут быть целиком и полностью объяснены из законов развития мышления; что неправильно искать объяснение каждого явления языка (как, например, фонетических явлений) в фактах мышления.

Не может быть сомнения в том, что понятие об опре­деленном абстрактном количестве возникает в ходе исто­рического развития человеческого мышления значительна позднее, чем, например, предметные понятия. Поскольку

143

выше были показано, что языковые данные по счету не­которых народов не дают никакого основания для утверж­дения о том, что числительные в этих языках выражают чувственные образы восприятия и представления тех или иных множеств конкретных предметов, а не понятия об определенных количествах, то тем более невероятно, что отражение гипотетической стадии чувственно-образного мышления может быть обнаружено в . других явлениях 'этих первобытных языков, как, например, в словах, обоз­начающих предметы или явления объективной действи­тельности и т. п.

Сторонники теории об особой чувственно наглядной стадии исторического развития человеческого мышления в этом плане обычно указывают на чрезвычайную бед­ность общими и родовыми понятиями и чрезвычайную спе­циализацию названий в языках первобытных народов *. Не говоря уже о том, что эти факты сами по себе еще отнюдь не говорят о том, что в том или ином специальном названии выражается чувственно наглядный образ того или иного конкретного предмета, здесь обращает на себя внимание и то, что подбор этих фактов носит весьма одно­сторонний характер.

Действительно, наряду с такими примерами, когда при большой детализации предметных, качественных и других названий отсутствует такое название, которое является общим для всех них (см., например, в ненецком языке, где при детализации названия цветов и мастей животных от­сутствует слово со значением цвет, окраска), мы имеем во всяком случае не меньшее количество таких фактов, когда наряду со специальными названиями имеется и общее название.

Приведем несколько примеров из языков народов Се­вера СССР².

1. В нивхском языке при нескольких десятках на­званий различных пород деревьев (кой — лиственница, H'apH'u — пихта, huec — береза, кмый—дуб, к 'олдо—кедр, heyn'u — ольха, /лезла — рябина и т. д.) есть слово тиг'р с общим значением дерево, лес (Ам. д.).

¹ См. Л. Леви-Брюль, Первобытное мышление, стр. 95—119.

² Сведения по эскимосскому и ненецкому языкам, словарный со­став которых к настоящему времени уже достаточно хорошо изучен, нами получены от старших научных сотрудников Института языко­знания АН СССР Г. А. Меновщикова и Н. М. Терщенко.

144

2. В нивхском языке при таком же большом количестве 1азваний различных пород рыб (т'уки — осетр, п'ирн'ыр —• сазан, кон'одь — калуга, лыг'и — кета осенняя, вел — кета летняя и т. д.) есть слово чо с общим значением рыба (Ам.д.).

3. В эскимосском языке при большой детализации на­званий моржей (аргуг'ак'— морж, плывущий к западу, к'аврык' — морж, плывущий к северу, ак'ылюг'рак' — морж, плывущий то в одном, то в другом направлении, эхлъык — питающийся морж, к'авалыг'рак' — морж, спя­щий на воде, и т. д.) есть слово айвык' с общим значением морж. В свою очередь слово айвык' (морж вообще) покры­вается более общим названием тыг'ик'усяк' (морской зверь), которое относится не только к моржам, а также и к нерпам, китам и другим морским животным.

4. В ненецком языке при наличии около сорока назва­ний различного вида снега есть общее название сыра (снег вообще). В том же ненецком языке имеется больше два­дцати названий различных видов нарт при наличии общего названия хан (нарта вообще).

, Следует заметить, что, истолковывая эти и им подоб­ные факты большой специализации названий в первобыт­ных языках, нельзя упускать из виду практической потреб­ности и направленности такой специализации (большое хозяйственное значение соответствующих предметов или явлений, необходимость быстрой и точной ориентировки охотника при охоте, специализация названий животных в зависимости от их положения и т. п.). Не может быть сомнения в том, что все эти факторы практической необхо­димости играют большую роль при специализации назва­ний ' и что было бы неправильно объяснять все эти факты особенностями мышления (конкретностью, предметностью и т. п.) соответствующих народов, рассматривать их как пережиточные явления особой чувственно наглядной ста­дии в развитии человеческого мышления.

По нашему мнению, ни языковые, ни этнографические данные не подтверждают положения об особой чувственно

¹ В этом отношении очень показательны, например, указательные местоимения в эскимосском языке, где существует 21 местоимение, каждое из которых точно указывает на положение в пространстве соот­ветствующего предмета, что необходимо для быстрой ориентировки охот­ника (см. Г. А. Меновщиков, Указательные местоимения в эскимосском языке, «Вопросы языкознания» № 1, 1955 г.).

6 Мышление

145

наглядной стадии в развитии человеческого мышления, когда мышление якобы целиком происходило в образах восприятия и представления и человек совсем не обладал способностью образовывать понятия, хотя бы и самые эле­ментарные.

Таким образом, следует признать, что вместе с возник­новением труда и на основе труда как общественного явления происходит и возникновение и формирование спе­цифически человеческого способа отражения действитель­ности в виде форм обобщенного и абстрактного мышле­ния, ибо, как показано выше, на основе только чувственно наглядного способа отражения действительности невоз­можна осознанная трудовая деятельность, поскольку в форме ощущений и образов восприятия и представления всегда отражается только единичное и конкретное, по­скольку чувственно наглядная форма отражения действи­тельности сама по себе не дает возможности для отвлече­ния и обобщения, для познания связей и отношений пред­метов и явлений объективной действительности и на основе этого свойств, качеств этих последних. Из этого, конечно, не следует, что чувственный, наглядно образный и непосредственный способ отражения действительности не продолжал занимать большого места в познании дей­ствительности первобытным человеком. Чувственное по­знание остается одним из основных моментов процесса человеческого познания на всех этапах развития человека. Как известно, одно из основных положений марксистско-ленинской теории познания говорит о том, что в конечном итоге все наши знания основываются на тех ощущениях, образах восприятия, которые мы получаем в результате непосредственного воздействия объективной действитель­ности на наши органы чувств.

На первых этапах развития человека могли иметь место только элементы абстрактного и обобщенного спо­соба отражения действительности, а чувственно-образный способ отражения действительности долгое время продол­жал оставаться основным и преобладающим. Очевидно также, что возникающие понятия первобытного человека представляли собой отдельные изолированные островки в общей массе чувственно-образного содержания его мыш­ления, между которыми не было какой-либо строгой и однозначной связи. В частности, есть основания считать, что родо-видовые отношения понятий, т. е. отношения по-

146

нятий по степени обобщенности, возникли на относи­тельно высокой ступени развития человеческого мышле­ния и что у первобытного человека долгое время не было родовых понятий '.

Однако, с другой стороны, не менее существенным яв­ляется и то, что специфически человеческий способ отражения действительности происходит при помощи аб­страктного и обобщенного мышления и что поэтому пери­одизация истории человеческого мышления должна стро­иться на основе учета различных этапов развития форм абстрактного и обобщенного мышления.

Сделанный нами вывод имеет большое значение для решения вопроса о том, в каком отношении находится к материальной языковой оболочке чувственно-образное со­держание и абстрактное содержание мышления, так как признание особой чувственно-образной стадии в разви­тии мышления и языка дает основание утверждать, что на этом этапе развития языка и мышления язык (ма­териальная языковая оболочка) являлся средством осу­ществления чувственно-образного содержания мыш­ления.

Но доказательство положения о том, что не было особой чувственно-образной стадии в развитии мышления и языка, когда мышление якобы целиком и полностью протекало в чувственно-образной форме и язык, следовательно, выра­жал только образы восприятия и представления, еще не снимает следующих вопросов: является ли материальная языковая оболочка на каждом данном этапе развития языка и мышления таким же необходимым средством выражения и осуществления чувственно-образного содер­жания, как и абстрактного содержания? Находится ли чувственно-образное содержание мышления в таком же отношении к материальной языковой оболочке, как и его абстрактное содержание? Эти вопросы возникают не только в связи с тем, что существует точка зрения, со­гласно которой язык на первых этапах своего развития

^х Однако это совсем не исключает того, что у первобытных людей существовали понятия типа «дерево вообще» и т. п., т. е. понятия, ко­торые отражали бы такой же широкий круг явлений, как и соответствую­щие понятия современного человека. Все дело заключается в том, что эти понятия не были отдифференцированными внутри себя, т. е. не обнимали какие-либо частные (видовые) понятия и, следовательно, не являлись родовыми в собственном смысле этого слова.

147

выражал только чувственно-образное содержание, но так­же и в связи с тем, что есть такого рода взгляды, согласно которым материальная языковая оболочка является сред­ством осуществления как абстрактного содержания мыш­ления, так и его чувственно-образного содержания на данном-этапе развития мышления и языка. Так, например, Е. В. Шорохова в недавно вышедшей работе пишет: «У че­ловека благодаря появившейся потребности обмена мыс­лями его мысли как в виде конкретных образов объектив­ной действительности,так и в виде понятий получают свою «материальную оболочку» в форме определенного звуко­вого или графического изображения» ¹.

В этой связи нередко приходится слышать также, что, например, значение слова тем отличается от понятия, что оно включает в себя еще представление о соответствующем предмете, что слово выражает, оформляет представление о соответствующем предмете.

Так, например, в статье С. А. Фессалоницкого утвер­ждается следующее: «Слово есть нечто, вмещающее в себе сосуществующие смысловое значение, понятия, представ­ления, образы, эмоции и пр. В слове происходят взаимные трансформации смыслового значения в понятия или пред­ставления и наоборот; имеют место и другие взаимопере­ходы» ². Аналогичной точки зрения придерживается Е. М. Галкина-Федорук, которая утверждает, что «слово оформляет, формулирует общее представление или понятие как единицу мышления» ³, и Л. А. Булаховский ⁴.

Такое отождествление характера отношения к матери­альной языковой оболочке абстрактного содержания и чувственно наглядного содержания нам представляется неправильным. Оно ведет к ошибочному пониманию сущ­ности языка, законов его развития, к ошибочному понима­нию специфики материальной языковой оболочки в плане решения основного вопроса философии о соотношении ма­териального и идеального, одним из аспектов которого, как

' Е. В. Шорохова, Материалистическое учение И. П. Павлова о сигнальных системах, изд. Академии наук СССР, М. 1955, стр. 134;. ей. также стр. 177.

³ «Вопросы языкознания» № 3, 1953 г., стр. 126.

³ Е. М. Галкина-Федорук, Современный русский язык. Лексика, изд. МГУ, 1954, стр. 45.

⁴ См. Л. А. Булаховский, Введение в языкознание, ч. II, Учпедгиз, М. 1953, стр. 20,

148

уже указывалось выше, является проблема о соотноше­нии языка и мышления.

Как уже отмечалось выше, ощущения, образы восприя­тия и представления есть результат непосредственного воз­действия предметов, явлений и их свойств на органы чувств. В отличие от этого, хотя обобщенное и абстрактное мышление оперирует только теми данными о внешней дей­ствительности, которые нам доставляют органы чувств, его результаты в виде понятий, суждений, умозаключений и т. д. являются опосредованными по отношению к той объ­ективной действительности, которую они отражают. Как мы видели, в процессе абстрактного и обобщенного мышле­ния имеют место моменты отхода от непосредственного созерцания действительности, от чувственных образов тех единичных предметов, явлений и свойств, которые во всей своей конкретности и наглядности отражаются органами чувств. Каждое понятие, отражая целую группу предметов, явлений и т. п. в их общих и существенных свойствах, тем самым включает момент отвлечения от индивидуальных свойств, которые присущи каждому предмету, явлению и т. п. этой группы в отдельности. Каждое понятие отража­ет то общее, что само по себе не существует вне конкрет­ных предметов, явлений и т. д., вне совокупности всех тех, в том числе и индивидуальных, свойств, которые присущи каждому отдельному предмету, явлению. Как замечает В. И. Ленин в связи с этим, «общее существует лишь в от­дельном, через отдельное. Всякое отдельное есть (так или иначе) общее. Всякое общее есть (частичка или сторона или сущность) отдельного. Всякое общее лишь приблизи­тельно охватывает все отдельные предметы. Всякое от­дельное неполно входит в общее и т. д. и т. д.» ¹. Таким образом, в отличие от чувственных форм отражения дей­ствительности абстрактные и обобщенные формы отраже­ния действительности не связаны непосредственно с пред­метами, явлениями и т. п. объективной действительности, взятыми во всей их конкретности и особенности.

Однако это, конечно, не означает, что абстрактное обоб­щенное мышление не зависит от объективной действитель­ности, от материи, это не означает, что оно приобретает самостоятельное и независимое от этой последней суще­ствование. Содержание абстрактного и обобщенного мыщ-

В. И. Ленин, Философские тетради, стр. 329.

149

ления в конечном итоге является результатом отражения действительности, различных форм движущейся материи, а его связь с объективной действительностью опосредст­вуется при помощи той же материи в виде материальных языковых форм.

Иначе говоря, возможность временного отхода аб­страктного и обобщенного мышления от непосредственно­го созерцания предметов, явлений и т. п. объективной дей­ствительности, взятых во всей их конкретности и особенно­сти, создается только благодаря тому, что оно происходит в неразрывной связи и на основе материальных языковых форм. И только в силу того, что отражение объективной действительности абстрактным и обобщенным мышлени­ем не есть результат такого же непосредственного воздей­ствия ее на человека, 'как это происходит в процессе чувст­венного познания ее, только в силу этого появляется необ­ходимость и создаются условия для возникновения языка.

Это положение о необходимости материальной языко­вой оболочки для осуществления абстрактной и обобщен­ной мысли подчеркивает великий русский физиолог И. М. Сеченов. Без речи, пишет он, «элементы внечувственного мышления, лишенные образа и формы, не имели бы воз­можности фиксироваться в сознании; она придает им объ­ективность, род реальности (конечно, фиктивной), и составляет поэтому основное условие мышления внечувст-венными объектами» '.

Из вышесказанного следует далее, что появление язы­ка становится необходимым только в связи с,возникнове­нием абстрактного и обобщенного способа отражения дей­ствительности, так как чувственно наглядное отражение действительности есть результат непосредственного воз­действия ее на органы чувств — воздействия, протекающе­го как процесс взаимодействия двух материальных сторон:

предметов и явлений объективной действительности и орга­нов чувств человека. Этот способ отражения действитель­ности не включает в себя момента отхода от объективной действительности, что присуще абстрактному и обобщен­ному способу ее отражения. Следовательно, особого чув­ственно-образного этапа в развитии языка не было не толь­ко потому, что мышление человека никогда не происходи-

¹ И. М. Сеченов, Избранные философские и психологические про­изведения, Госполитиздат, 1947, стр. 497.

150

ло всецело в форме образов восприятия и представления, но также и потому, что чувственно наглядный способ отра­жения действительности сам по себе не мог привести к возникновению, языка.

Эти положения о взаимообусловленности возникнове­ния и существования языка, с одной стороны, и абстракт­ного и обобщенного мышления, с другой стороны, нахо­дят свое естественнонаучное подтверждение в учении И. П. Павлова о второй сигнальной системе. «Животные до появления семейства homo sapiens,— пишет И. П. Пав­лов,— сносились с окружающим миром только через непо­средственные впечатления от разнообразных агентов его, действовавшие на разные рецепторные приборы живот­ных и проводимые в соответствующие клетки центральной нервной системы. Эти впечатления были единственными сигналами внешних объектов. У будущего человека появи­лись, развились и чрезвычайно усовершенствовались сиг­налы второй степени, сигналы этих первичных сигналов — в виде слов, произносимых, слышимых и видимых» '.

И. П. Павлов подчеркивает далее, что вторая сигналь­ная система появилась вместе с возникновением человека, в связи с тем, что у него возникли и элементы абстрактно­го и обобщенного мышления. В развивающемся животном мире, пишет И. П. Павлов, на фазе человека произошла чрезвычайная прибавка к механизмам нервной деятельно­сти. «Эта прибавка,— пишет И. П. Павлов,— касается ре­чевой функции, внесшей новый принцип в деятельность больших полушарий. Если наши ощущения и представле­ния, относящиеся к окружающему миру, есть для нас пер­вые сигналы действительности, конкретные сигналы, то речь, специально прежде всего кинэстезические раздраже­ния, идущие в кору от речевых органов, есть вторые сиг­налы, сигналы сигналов. Они представляют собой отвле­чение от действительности и допускают обобщение, что и составляет наше лишнее, специально человеческое, выс­шее мышление...» ² Эта мысль высказывалась и развива­лась И. П. Павловым неоднократно ³.

' И. П. Павлов, Полное собрание сочинений, изд. 2, т III кн. 2 изд. Академии наук СССР, М.—Л. 1951, стр. 345 ² Там же, стр. 232—233.

iru^{3 см}- «•"оеские среды», т. I, изд. Академии наук СССР, М.—Л ¹949, стр. 239.

151

Придерживаясь противоположного мнения о характере взаимоотношения мышления и языка, невозможно объяс­нить, почему язык появляется только на той ступени эво­люции животного мира, когда возникает человек, и поче­му не обладают языком, например, человекообразные обезьяны, которые тоже имеют чувственно наглядные обра­зы восприятия и представления.

Только переход первобытных предков человека к труду с неизбежностью должен был привести и привел к воз­никновению элементов абстрактного и обобщенного мыш­ления, а вместе с ним и к возникновению элементов языка, так как абстрактное и обобщенное мышление может осу­ществляться только в материальных языковых формах. Но роль труда в возникновении'языка не ограничивается только этим.

Во-первых, переход к трудовой деятельности создал условия для формирования анатомо-физиологического аппарата звуковой речи, так как только в связи с произо­шедшей дифференциацией функций ног и рук первобыт­ные предки человека перешли к прямохождению, благо­даря чему произошла необходимая для свободных арти­куляций перестройка органов речи.

Во-вторых, труд, обусловив возникновение языка как средства осуществления мысли, вместе с тем обусловил его формирование и как средства общения. Переход к труду и особенно в его коллективных формах не мог не привести к возникновению потребности в общении с целью налаживания совместных трудовых действий.

Продолжая исследование проблемы соотношения язы­ка (материальной языковой оболочки) с абстрактным со­держанием мышления, с одной стороны, и с чувственно-образным, с другой стороны, необходимо, далее, решить еще следующий вопрос: возможно ли вообще непосредст­венное выражение при помощи языка (материальной язы­ковой оболонки) чувственно наглядных образов представ­ления? Очевидно, что все авторы, придерживающиеся рассмотренной выше точки зрения о наглядно образном характере человеческого мышления на начальных этапах его развития, исходят из того положения, что это возмож­но, по крайней мере, в отношении указанных этапов раз­вития мышления и языка. Кроме того, имея в виду мыш­ление и язык современного человека, иногда говорят, на­пример, что со значением слова связывается не только

152

понятие, но и чувственно наглядный образ представления о соответствующем предмете, явлении и т. п. Действи­тельно, в связи с тем или иным словом у человека может появиться чувственно наглядный образ соответствующего предмета. Однако это будет всегда образ конкретного, индивидуального предмета и, что самое главное, при про­изнесении этого слова у каждого из слушающих или го­ворящих будут возникать образы различных предметов, хотя бы и того же рода. Таким образом, чувственно на­глядный образ представления в отличие от понятия не может быть передан непосредственно при помощи языка (слова), вернее, материальной языковой оболочки, одним членом коллектива другому его члену. Иначе говоря, чув­ственно наглядные образы не связаны непосредственно с языком как средством общения. Следовательно, нельзя согласиться как с тем, что при помощи языка (материаль­ной языковой оболочки) могут вообще непосредственно выражаться чувственно наглядные образы, так и, тем бо­лее, с тем, что на первых этапах развития мышления и языка этот последний выражает только чувственно на­глядное содержание. Отсюда, конечно, не следует, что при помощи языка вообще никак нельзя передать то или иное чувственно наглядное содержание. Задача любого писателя, который дает в своем произведении описание того или иного предмета, явления природы или человека, как раз и заключается в том, чтобы у читателя при чтении этого описания возник яркий чувственный образ соответ­ствующего объекта. Однако весьма существенным при этом является то, что этот чувственно наглядный образ возникает у читателя только благодаря и через усвоение того абстрактного содержания, которое передается сло­вами и предложениями соответствующего описания. При помощи языка то или иное чувственно наглядное содер­жание можно выразить только опосредствованно, через абстрактное мыслительное содержание, а не непосредст­венно.

Из вышесказанного вытекают также определенные выводы в плане исследования закономерностей развития языка. Так, например, очевидно, что всякие попытки объ­явить особенности языков современных первобытных на­родов или пережитки в языках более цивилизованных на­родов непосредственно результатом того, что некогда язык выражал только чувственно наглядное содержание,

153

не могут быть признаны состоятельными. Очевидно, что на язык и законы его функционирования и развития непо­средственное влияние оказывает только абстрактное и обобщенное содержание мышления, но не его чувственно-образное содержание.

Итак, язык (элементы языка) возникает вместе с воз­никновением абстрактного и обобщенного мышления (его элементов), как условие его существования и средство его осуществления. В связи с этим далее возникает вопрос, будет ли правильным считать, что в качестве опоры для абстрактного и обобщенного мышления может выступать только звуковой язык. Как известно, в работе И. В. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания» вы­двигается положение о том, что «звуковой язык или язык слов был всегда единственным языком человеческого об­щества, способным служить полноценным средством об­щения людей» '. В этой работе утверждается далее, что, поскольку глухонемые не обладают звуковым языком, их мысли, которые тоже имеют обобщенный и абстрактный характер, как и мысли нормального человека, «возникают и могут существовать лишь на базе тех образов, восприя­тии, представлений, которые складываются у них в быту о предметах внешнего мира и их отношениях между собой благодаря чувствам зрения, осязания, вкуса, обоняния» ².

Таким образом, в работе И. В. Сталина утверждается, что: 1) звуковой язык является единственно возможной материальной опорой для абстрактной и обобщенной мысли; 2) поскольку глухонемые лишены звукового язы­ка, их абстрактная и обобщенная мысль опирается на об­разы восприятия и представления.

Разберем эти положения. Известно, что глухонемые имеют язык, но не звуковой, не язык слов, как нор­мальные люди, а ручной язык, язык жестов. Однако И. В. Сталин считает, что язык жестов, ручной язык — «это, собственно, не язык, и даже не суррогат языка, мо­гущий так или'иначе заменить звуковой язык, а вспомо­гательное средство с крайне ограниченными средствами, которым пользуется иногда человек для подчеркивания тех или иных моментов в его речи» ³.

¹ И. В. Сталин, Марксизм и вопросы языкознания, Госполит­издат, 1955, стр. 46.

² Там же, стр. 47.

⁸ Там же, стр. 46—47.

154

Конечно, не приходится сомневаться в преимуще­ствах звукового языка как средства общения перед руч­ным языком; этот довод, который подтверждается уже са­мим фактом существования звукового языка как средства общения у всех народов мира, уже неоднократно исполь­зовался для доказательства положения о звуковом языке, как первоначальной форме языка вообще. Однако тем не менее остается фактом, что у глухонемых язык жестов выполняет такую же функцию, как звуковой язык у нор­мальных людей. Известно также, что у многих первобыт­ных народов, которые имеют звуковой язык, наряду с этим в некоторые периоды их жизни или в определен­ных условиях он заменяется ручным языком.

Таким образом, язык жестов, ручной язык практиче­ски может выполнять и выполняет в определенных усло­виях те же функции, что и звуковой язык.

Рассматривая этот вопрос с точки зрения учения И. П. Павлова о языке как функции второй сигнальной системы, важно отметить, что, по учению И. П. Павлова, сигналами сигналов у нормальных людей являются не только звуковые раздражения, возникающие при воздей­ствии на органы слуха человека слов, произносимых дру­гим человеком, но и кинэстезические раздражения, иду­щие в кору головного мозга от функционирующих органов речи говорящего, а также зрительные раздражения, воз­никающие при чтении написанных или напечатанных слов. Понятно, что последнего рода сигналы сигналов как функ­ция второй сигнальной системы стали выступать относи­тельно недавно, в связи с возникновением письменности.

Очевидно, что с точки зрения характера механизма второй сигнальной системы в качестве сигнала сигналов могут функционировать и другого рода раздражители. Именно с этим мы имеем дело у глухонемых, у которых сигналами сигналов являются кинэстезические раздраже­ния, идущие от мускулатуры рук и прежде всего пальцев, функционирующих при общении глухонемых друг с дру­гом, а также зрительные раздражения, возникающие при восприятии ручных жестов, при чтении.

Таким образом, материальной опорой для абстракт­ного и обобщенного мышления, средством его осуществле­ния и существования могут быть сигналы сигналов, свя­занные не только со звуковой речью, с языком слов,

155

слышимых или видимых при чтении, но и с ручным языком, языком жестов.

Возникает вопрос, почему же тем не менее у нормаль­ных людей средством осуществления и существования аб­страктного и обобщенного мышления является звуковой язык, а не ручной или какой-либо другой язык? Это объ­ясняется прежде всего тем, что звуковой язык является наиболее удобным средством общения и наиболее гибким и отдифференцированным средством осуществления абст­рактного и обобщенного мышления (не говоря уже о том, что руки заняты в процессе труда), но не ввиду прин­ципиальной невозможности использования в этих функ­циях каких-либо других форм языка.

Идеалисты — языковеды и философы,— утверждая, что мышление может происходить без помощи языка, что язык есть лишь средство выражения мыслей человека, сло­жившихся без помощи языка, в целях его сообщения собе­седнику, обычно указывают, что в чистом виде, без помощи языка, мышление происходит, когда человек думает про себя. Более того, многие из них противопоставляют мыш­ление и язык, рассматривая последний лишь как что-то внешнее по отношению к мышлению.

Эта точка зрения в ее крайнем виде выражена в из­вестном афоризме Шопенгауэра, который писал, что мысли умирают в ту минуту, когда они воплощаются в слова. А. Бергсон писал, что живая мысль несоизмерима с языком, что слова мешают схватыванию истинного смыс­ла понятия.

Противопоставление языка и мышления, полный отрыв языка от мышления положен в основу одного из направлений современного буржуазного языкознания — американского структурализма, или лингвистического ме­ханицизма, возглавляемого Л. Блумфильдом. Поскольку, по мнению Блумфильда, по речи говорящего мы не. мо­жем судить о том, какие психические процессы происхо­дят в это время в его мозгу, и единственно реальным, объ­ективно наблюдаемым фактом в процессе речи является только сама речевая деятельность, которая должна рас­сматриваться лишь как одна из многих форм двигатель­ной активности человека (например, наряду с ходьбой,

156

движениями рук и т. п.), постольку единственным объек­том для языковеда при изучении языка являются его фор­мы, которые нам ничего не могут сказать о выражаемых ими значениях.

Несостоятельность такого рода теорий, противопостав­ляющих и .отрывающих язык от мышления, вполне оче­видна, ибо, как показано выше, язык возникает вместе с возникновением абстрактного и обобщенного мышления как средство его осуществления и существования.

Попытки идеалистического истолкования взаимоотно­шения языка и мышления в современном буржуазном | языкознании идут и по другой линии. Следуя в этом во-| просе за тем направлением философского идеализма, ко-|торое пытается объявить лишенным всякого основания | противопоставление материи и духа, а затем так или иначе сводит материальное к идеальному, психическому, многие современные буржуазные языковеды объявляют психиче­ским как те значения, которые связываются с теми или иными материальными языковыми формами, так и сами эти формы. Таким образом, эти языковеды пытаются до­казать, что мышление, сознание является первичным и что оно якобы не зависит от «грубой» материи.

Эта точка зрения в наиболее общей форме сформули­рована основоположником европейского структурализма Ф. Соссюром, который определял язык как систему знаков, оба элемента которой (значение и форма) «в равной мере психичны». Выдвигая это положение, Ф. Соссюр исходит из явно идеалистической предпосылки о том, что не объ­ект создает точку зрения, а точка зрения создает объект той или иной науки ¹. Анализируя в соответствии с этим круговорот речевой деятельности и обнаруживая разно­родность его составляющих компонентов (психическая и физиологическая часть у говорящего индивида, физиче­ская часть — вибрация звуков, идущих ото рта к уху, и т. д.), Соссюр полагает, что к языку могут быть отне­сены только те ассоциации, которые есть в мозгу между смыслом и акустическими образами слов, т. е. так назы­ваемую внутреннюю речь, которой противопоставляется внешняя речевая деятельность индивида, как область, не имеющая никакого отношения к предмету языкознания ².

¹ См. Ф. де Соссюр, Курс общей лингвистики, Соцэкгиз, М. 1933, :тр. 33.

' См. там же, стр. 34—39.

157

Только при -таком расчленении речевой деятельности, по мнению Соссюра, может быть удовлетворено то основное требование, которое должно быть предъявлено к объекту науки,—требование однородности объекта изучения'. Вся совокупность речевой деятельности, по мнению Сос­сюра, в силу своей разнородности непознаваема ². Здесь же источник требования Соссюра изучать язык только «в. себе и для себя», не привлекая для объяснения его фактов и явлений, относящихся к другим областям, как, например, общественные факторы.

Эти положения Соссюра не могут быть приняты со­ветским языкознанием. Язык, будучи средством осущест­вления абстрактной и обобщенной мысли, функционирует как во время мышления про себя, так и в процессе об­щения.

Совокупность актов мышления и актов общения, взя­тых в целом, не является языком. Необходимо различать явление общения и мышления от орудия общения и мыш­ления. К языку может быть отнесена только та совокуп­ность слов и грамматических средств, которые являются общими для членов всего данного коллектива и исполь­зуются ими как средство выражения мысли, но не сами мысли, которые выражаются при помощи их.

Таким образом, язык функционирует в каждой из ча­стей круговорота речевой деятельности, но не совпадает полностью ни с одной из этих частей. Только в этом смысле целесообразно различение языка (средства осу­ществления абстрактной и обобщенной мысли и средства общения) и речи как индивидуального акта мышления про себя и индивидуального акта общения.

В лингвистическом плане изгнание материи из языка Соссюром и его последователями проводится по линии де-материализации фонемы как основного явления матери­альной стороны языка. Определяя роль звуков речи в диф­ференциации значащих элементов языка, мы устанавли­ваем, что: 1) звуки речи разбиваются на ряд групп, выпол­няющих эту функцию; 2) физиологические и акустические различия звуков внутри групп не используются для этой функции. В связи с этим в языкознании и выдвигается понятие фонемы как наименьшей языковой единицы, раз-

¹ См. Ф. де Соссюр, Курс общей лингвистики, Соцэкгиз, М. 1933, стр. 39.

¹ См. там же, стр. 43.

158

дичающей слова и морфемы языка. С точки зрения Сос­сюра и его последователей, фонема есть лишь член противопоставления. Поэтому, например, конечные к в словах лук (овощ) и лук (луга), с их точки зрения, пред­ставляют собой две разные фонемы /сиг, так как оба эти слова противопоставляются друг другу как различные лексические единицы. Таким образом, здесь совершается полный отрыв фонемы от реальных звуков речи.

Развивая идеалистические тенденции учения Ф. Сос­сюра о языке, глава современного датского структурализ­ма Л. Ельмслев полагает, что, во-первых, языковый знак, состоящий из значения и формы его выражения, является идеальной сущностью, которая существует до акта речи, и что, во-вторых, сама объективная действительное гь яв­ляется вторичной по отношению к такому языку.

В этой крайней форме структурализм, как определен­ное направление в языкознании, смыкается с логическим позитивизмом или семантикой, которая, отрицая сущест­вование объективной действительности вне и независимо от нас, признает реально существующим лишь язык, и сводит весь вопрос об истинности наших знаний к согла­сованности предложений языка.

Для доказательства своих положений о психической природе языкового знака как единства значения и формы его выражения, о независимости процесса мышления от материальных языковых форм и о случайном характере связи мышления и внешних материальных форм его вы­ражения в акте речи идеалисты — языковеды и филосо­фы — обычно ссылаются на мышление про себя или на процесс так называемой внутренней речи. По их мнению, когда человек думает про себя, его мышление происходи г в чистом виде, не будучи связанным с материальными языковыми формами его выражения. Этим самым, утверждают они, демонстрируется первичность и незави­симость идеального, психического от грубой материи.

По вопросу о природе внутренней речи встречаются, на наш взгляд, отдельные ошибочные формулировки в ра­ботах советских языковедов. Так, например, А. И. Смир-ницкий, критикуя определение языка, данное Ф. Соссю­ром, пишет:

«...Не «внешняя», т. е. настоящая, звучащая речь, есть форма, в которой «реализуются звукопредставления», соответствующие отдельным словам, а, наоборот, «впут-

159

ренняя речь» есть такая форма; в которой реальные, фи­зические звучания «заменяются» их представлениями, их отображениями в сознании» *. И далее: «Итак, основной, первичной является связь значения с реальным звучанием слова, а связь значения с «звуковым образом слова» есть лишь отображение в сознании реального физического звучания слова» ².

Таким образом, точка зрения А. И. Смирницкого по вопросу о природе внутренней речи сводится к следую­щему: 1) внутренняя речь вторична по отношению к внеш­ней речи; 2) материальная языковая форма, реальное звучание слова, в процессе внутренней речи заменяется психическим представлением этого реального звучания. Иначе говоря, А. И. Смирницкий считает, что в процессе внутренней речи значение и форма его выражения пред­ставляют собой психические явления.

А. Чикобава, рассматривая соотношение языка и мыш­ления, пишет: «Мышление не равнозначно речи, но чело­веческое мышление не может обходиться без помощи речи, человеческое мышление в нормальном виде и есть речевое мышление: до воплощения в словах в сознании имеется содержание мысли, но не готовая мысль» ³.

Это положение А. Чикобавы вызывает целый ряд не­доуменных вопросов: как можно отграничить содержание мысли от готовой мысли? если готовая мысль есть содер­жание, выраженное в соответствующей логической фор­ме, то означает ли это утверждение А. Чикобавы, что содержание может существовать и вне логической формы? и т. д. Положение это ошибочно и по своему существу, ибо оно допускает, что процесс мышления на каком-то этапе происходит без помощи языка.

Нельзя согласиться и с утверждением А. И. Смирниц­кого о том, что в процессе внутренней речи мышление связано только с психологическим представлением звуча­ния слова, ибо это означает независимость мышления, пси­хического от материальных языковых форм.

Выше уже отмечалось, что с точки зрения философ­ского материализма первичность материи и вторичность духа проявляется также и в том, что мышление не может

¹ «Вопросы языкознания» № 2, 1955 г., стр. 85.

² Там же, стр. 86.

³ Л. Чикобава, Введение в языкознание, ч. I, Учпедгиз, М, 1952, стр. 29.

160

осуществляться и существовать вне связи с материаль­ными языковыми формами. Это положение целиком со­храняет свою силу и по отношению к процессу внутренней речи.

Как уже указывалось, с точки зрения учения И. П. Павлова о второй сигнальной системе сигналом сиг­налов являются не только те физиологические раздра­жения, которые идут в мозг от органов слуха при воз­действии на них реального звучания речи, но и те кинэ-стезические раздражения, которые идут в мозг от органов речи. Каждый из этих видов материальных физиоло­гических процессов и выступает в качестве той материаль­ной опоры, в связи с которой только и может происходить процесс мышления. При этом совершенно не обязательно, чтобы процесс мышления происходил одновременно на основе всех этих видов сигналов второй сигнальной си­стемы. Так, естественно, что в процессе внутренней речи, мышления про себя, мы не имеем раздражении, посту­пающих в мозг от органов слуха, что имеет место, когда мы слушаем собеседника. Но, как показывают экспери­ментальные исследования, процесс внутренней речи, мыш­ление про себя, опирается на кинэстезические раздраже­ния, идущие от органов речи. Оказывается, что в процессе внутренней речи соответствующие артикуляции совер­шаются органами речи в скрытом виде так, что обычно они остаются незаметными для наблюдателя и самого субъекта, но фиксируются соответствующими приборами во время опыта.

По вопросу о природе мышления про себя очень инте­ресны наблюдения И. М. Сеченова. Он писал: «Когда ребенок думает, он непременно в то же время говорит. У детей лет пяти дума выражается словами или разгово­ром шепотом, или по крайней мере движениями языка и губ. Это чрезвычайно часто (а может быть и всегда, только в различных степенях) случается и со взрослыми людьми. Я по крайней мере знаю по себе, что моя мысль очень часто сопровождается при закрытом и неподвижном рте немым разговором, т. е. движениями мышц языка в полости рта. Во всех же случаях, когда я хочу фиксиро­вать какую-нибудь мысль преимущественно перед дру­гими, то непременно вышептываю ее. Мне даже кажется,

161

что я никогда не думаю прямо словом, а всегда мышеч­ными ощущениями, сопровождающими мою мысль в фор­ме разговора» '.

Таким образом, процесс внутренней речи связан не только и не столько со «звуковым образом слова», т. е. с психологическим представлением звучания слова, как это утверждает А. И. Смирницкий, сколько с теми кинэ-стезическими, раздражениями, которые идут от скрыто артикулирующих органов речи. Вообще будет правиль­ным считать, что наличие кинэстезических раздражении является непременным условием процесса мышления во всех случаях, т. е. не только когда мы говорим, но и когда мы думаем про себя, читаем, слушаем говорящего ².

Но Приведенное нами высказывание А. И. См-ирниц-кого содержит правильную мысль о том, что было бы не­правильно рассматривать внутреннюю речь как нечто пер­вичное по отношению к внешней речи. Действительно, если рассматривать внутреннюю и внешнюю речь в плане их исторического соотношения, то очевидно, что первона­чальные акты мышления первобытных предков человека происходили только в плане внешней речи и только впо­следствии по мере развития и утверждения артикуляций органов речи первобытного человека возникла возмож­ность перенесения мышления в план внутренней речи. В частности, для такого предположения дают основания наблюдения над развитием детской речи, а именно: то обстоятельство, что, как отмечает Сеченов, внутренняя речь детей, их мышление про себя до определенного воз­раста происходит на основе активных, внешне выражен­ных артикуляций органов речи.

¹ И. М. Сеченов, Избранные философские и психологические про­изведения, стр. 142.

² Известно, что И. П. Павлов, рассматривая физиологические ос­новы связи речи и мышления, решающую роль в этом отношении отво­дил кинэстезическим раздражениям, идущим от речедвигательного аппарата. В этой связи заслуживает также самого серьезного внимания точка зрения, согласно которой вторая сигнальная система«появилась в результате развития и усложнения процессов, происходящих в первой системе, прежде всего в связи с усложнением двигатель­ных функций и обогащением кинэстезических раздражении, идущих от руки, использующей орудие труда, а также в связи с усложнением речевых движений». (В. И. Махинько, Учение И. П. Павлова о двух сигнальных системах. Издательство Харьковского Государственного университета имени А. М. Горького,'Харьков 1954, стр. 38. (Курсив мой.—Д. П.)

т

Невозможность мышления вне материальных форм его осуществления, а вместе с этим полная несостоятельность взглядов на язык как на явление прежде всего психиче­ское в обоих своих компонентах (значении и форме его выражения) со всей очевидностью обнаруживается при па­тологических расстройствах речи. Так, например, установ­лено, что двигательные расстройства речи, т. е. наруше­ние способности к артикуляциям со стороны органов речи и потеря способности различать на слух отдельные слова, неизбежно сопровождаются разладом мыслительной дея­тельности человека.

Патологические случаи показывают, таким образом, что абстрактная и обобщенная мысль возникает и суще­ствует только постольку, поскольку имеет место ее выра­жение в материальных языковых формах, что принци­пиально невозможны такие случаи, когда абстрактное и обобщенное значение существовало бы только в связи с психологическим представлением соответствующей мате­риальной формы ее выражения.

Из положения об органической, неразрывной связи языка и мышления, абстрактной и обобщенной мысли с материальной языковой формой ее существования, было бы неправильно, однако, сделать вывод о том, что то или иное значение может осуществляться только в данной язы­ковой форме, что та или иная материальная языковая форма в своих свойствах как-то отражает связанное с ней значение и обозначаемые этим значением предметы окру­жающей действительности, а потому не может быть свя­зана с каким-либо другим значением. Знакомство с язы­ком показывает, что для такого рода выводов нет никаких оснований. В языке имеется много слов с одинаковым зву­чанием и разным значением (омонимы), с одинаковым зна­чением, но разным звучанием (синонимы), часто изме­няется значение слов при сохранении звучания в одном и том же языке и т. п.

Звучание слова само по себе ничего не может нам ска­зать о характере того значения, которое оно выражает;

в этом смысле связь между значением и материальной звуковой формой его выражения может быть названа произвольной. Очевидно, что с точки зрения учения И. П. Павлова о второй сигнальной системе такая произ­вольность сигнала сигналов — материальной звуковой формы — и создает возможность обобщений и отвлечении,

163

чего, очевидно, не могло бы быть, если бы объекты дейст­вительности сигнализировались нам такими сигналами, которые бы давали зеркальное отражение каждого из них.

Однако этот момент произвольности в связи значения и материальной формы его выражения нельзя абсолютизи­ровать и считать, как это делают некоторые представители структуралистического направления в языкознании, что этим исчерпывается природа связи значения и материаль­ной формы его выражения.

Связь значения слова и материальной формы его вы­ражения общественно обусловлена: каждое новое поколе­ние членов того или иного общества усваивает язык от предшествующего поколения, а не выдумывает новый язык как систему отличных связей значений и материальных форм их выражения.

Конечно, при жизни каждого поколения язык претерпе­вает те или иные изменения, однако все эти изменения обусловлены предшествующим состоянием языка и совер­шаются не по произволу отдельных лиц, а только в том случае, если они общественно необходимы. Говоря о произ­вольности связи значения и материальной формы его вы­ражения, нельзя также понимать это в том смысле, что каждая из этих сторон изменяется и развивается совер­шенно независимо от другой стороны.

Так, например, известно, что процесс развития тех или иных грамматических значений на основе лексических зна­чений тех или иных конкретных слов всегда сопровож­дается изменениями звукового облика этих слов, в резуль­тате которого они становятся более простыми по своему звуковому составу. Иначе говоря, грамматизация значе­ний сопровождается изменениями звуковой формы их вы­ражения.

Известно также, что по мере того как сложные и вооб­ще производные слова теряют свою внутреннюю форму, т. е. когда говорящие перестают осознавать производный характер этих слов, они, как правило, претерпевают изме­нения и в своем звуковом составе (усечения, выпадения звуков, ассимиляции звуков и т. п.).

Таким образом, хотя материальная форма выражения не является зеркальным отражением значения, тем не ме­нее изменения той и другой стороны, пусть даже в весьма общей форме, в какой-то мере являются коррелятив­ными.

164

Все эти факты обнаруживают полную несостоятель­ность точки зрения структуралистов (Ельмслева и др.), согласно которой совершенно случайным является тот факт, что значение выражается именно звуковой мате­риальной формой, что для этой цели с таким же успехом могут быть использованы другие формы выражения (све­товые сигналы, сигнализация при помощи флажков и т. д.).

Приведенные положения структуралистов не выдержи­вают критики и с точки зрения физиологических основ связи мышления и речи. Мышление во всех случаях проис­ходит в связи с материальной формой его существования (мышление про себя, мышление в процессе речи и т. д.). Этому требованию не удовлетворяют световые сигналы, сигнализация при помощи флажков и т. п., поскольку, на­пример, в процессе мышления про себя мы можем иметь только психические представления этих сигналов. Подоб­ные сигналы играют подсобную роль по отношению к зву­ковому языку. По отношению к нему, а также, возможно, и ручному языку они являются вторичными, поскольку вышеуказанному требованию удовлетворяют именно эти две формы языка.