Владимир Ерёмин я иду по ковру… Кинороман Памяти Эммы посвящается

Вид материалаДокументы

Содержание


Из какой-то пьесы, - сказал Спиров. - Антон Чехов, «Чайка», второй акт.
Спиров, привалившись к стене, сидел с закрытыми глазами.
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   19

- Из какой-то пьесы, - сказал Спиров.

- Антон Чехов, «Чайка», второй акт.


- Вы актриса?

- Была когда-то, и очень недурная. Но… всё в прошлом. Теперь я режиссёр… - незнакомка хрипловато засмеялась. – Режиссёр своей судьбы… «Бог нашей драмой коротает вечность: сам сочиняет, ставит и глядит…»


В том, как незнакомка держалась, не было ничего актёрского – напротив, в ней чувствовалась какая-то тайна, тайна, замешанная на страдании и боли. И, несмотря на свою оглушённость, - а может, благодаря ей? - Спиров это чувствовал.

- Вы всегда ночами гуляете по мостам? – спросил он.

- Нет, только когда на небе появляются телезвёзды…

Она снова разлила по рюмкам.

- Ну, давай ещё по одной…

Выпили.

- У меня тоже была слава. Когда я шла по улице, останавливались трамваи… Правда, не было денег. Их у меня никогда не было… мне в этом смысле было легче, чем тебе. Неудивительно – ведь я служила искусству. А ты - князю тьмы…

Спиров напряженно вслушивался в то, что говорит незнакомка.

- Кто изобрёл этот проклятый ящик? Который превратился в выгребную яму? В крышку мусоропровода? Который отравляет, разобщает и гробит в людях человеческое?

- Вы кто? - после паузы глухо спросил Спиров.

Незнакомка снова рассмеялась.

- Может, я – твоя больная совесть?..

Спиров, привалившись к стене, сидел с закрытыми глазами.


- Мы живём только ради одного мгновения, - словно откуда-то издалека доносился хрипловатый женский голос. - И в это мгновение решается, имеет ли смысл всё, что было – и всё, что будет. Жива ли твоя душа, или ты превратился в ходячее мясо… Быть или не быть? Всё остальное – неважно, когда ты - в этой точке разлома… Ты хороший парень, Спиров. Но… in vino veritas! Голос истины говорит в тебе, пока ты пьян. Не заткнется ли он, когда ты протрезвеешь? Вот в чём вопрос…

- Я живой… живой, - пробормотал Спиров. – Живой…

Он открыл глаза – место за столиком напротив было пусто; его нежданная ночная знакомая исчезла так же внезапно, как и появилась. А была ли она, незнакомка? Или ему всё это просто приснилось?

Через час он открыл своим ключом дверь родительской квартиры. Прошел на кухню, вынул из холодильника початую бутылку водки. Отхлёбывая на ходу из горлышка, некоторое время стоял, слегка покачиваясь. Он находился в состоянии крайнего изнеможения. Реальность, которую он тщетно глушил алкоголем, вместе со светом нового дня наваливалась с удвоенной силой. Он набрал номер телефона.

- Как там девчонки? Не испугались?..

Голос жены в трубке заставил его болезненно сморщиться.

- Я у родителей… Нет, приезжать ко мне не надо. Хочу побыть один…

Не дослушав ответа, Спиров выдернул телефонный шнур из розетки, прямо в одежде и обуви упал на тахту и мгновенно заснул – точно потерял сознание…


25


На следующий день Майя проводила Татьяну в Саратов, к маме – и неожиданно почувствовала душевный спазм – до того захотелось в Питер, навестить свою, тем более, что не виделись уже почти полгода.

Ранним утром под обычный гимн великому городу вышла из «Красной стрелы» на платформу Московского вокзала – и тотчас в толпе встречающих, словно себя постаревшую в зеркале, увидела женщину, в чьём облике – нет, не угадывалась, а громко заявляла о себе всё та же, навсегда общая для них независимость.

Ксения Сергеевна обняла дочь, сделала попытку забрать небольшую сумку, Майя не уступила.

- Ты, как всегда, налегке, - «всё моё вожу с собой»?

Майя провела пальцами по щеке матери, уткнулась ей лицом в грудь.

- Мамочка… Всё моё – это ты…

Вышли на забитую машинами привокзальную стоянку, сели в новенькую «Пежо».

- Коля подарил, - поделилась мама. – «Пеугеот»! У него сегодня с утра пораньше какие-то англичане. Просил перед тобой извиниться, что не смог встретить.

Майя, которая после ночи в поезде, где всегда плохо спала, чувствовала себя разбитой, ответила жестом: о чём ты говоришь, всё в порядке.

- Ну, и каково тебе – быть женой галерейщика?

Мама лихо вырулила на Лиговку, притормозила у светофора.

- Разъездов много – главным образом, по Европе. Но ты же меня знаешь…

- Да, - рассмеялась Майя. - Подфартило тебе, лягушка-путешественница. Ну, а так? Вообще?

- А так… Тонька Цаплина - ты ведь её помнишь?

- Это твою астрологиню-то? Ещё бы!

- Так вот, она мне нагадала – мол, ваши отношения изменятся до неузнаваемости. И как в воду глядела! И в самом деле, изменились!

- В худшую сторону?

- Наоборот! Правда, мы и расписывались ровно в тот день, как она нам, на звезды глядя, присоветовала. Может, поэтому…

Некоторое время Ксения Сергеевна молчала, глядя на дорогу.

- В наши годы, как ты понимаешь, сходиться не просто. И мы поначалу по всякой ерунде цапались, уступать друг дружке не хотели… Притирались, в общем. А потом – как-то всё устаканилось. И стало – ну, просто замечательно.

- Коля у тебя – мужик.

- Да, качество нынче редкое. Тем более – в его возрастной категории… Ну, хватит обо мне. У тебя-то как? Какие новости?

- Мам, я замуж выхожу…

Ксения Сергеевна резко затормозила – так, что Майя едва не впечаталась лбом в лобовое стекло; машина остановилась в двух сантиметрах от бампера остановившегося впереди автомобиля.

- Что ты сказала?! Повтори!


Дома, как водится, обосновались на кухне. Возбужденно лая и отталкивая друг друга, к Майе льнули четыре собаки отчетливо «дворянского» происхождения. Выйдя замуж, мама забрала их с собой в Питер.

- Ишь, соскучились! – ворчала мама. - Шельма, Найда! А ну, брысь! Дайте вы ей позавтракать по-человечески!

- Мам, всё в порядке, должны же мы пообщаться…

- А мы с тобой – не должны? Ну-ка, марш отсюда! Кому говорю – марш!

Ксения Сергеевна вооружилась веником, собаки с лаем ретировались в комнату; Майя закрыла дверь, придвинула стул.

- И как только твой Коля их терпит? Форменные шавки…

- Терпит! Он и гуляет с ними, и жратву им фирменную покупает… Ну, да не об том речь. Как, говоришь, твоего жениха-то зовут?

- Андре.

- О! Андре! Сэ трэ бьен… Француз… Это же надо! А у меня, знаешь, первая мысль была – неужели твой Одиссей отвалил - от жены и от детей?

- Мама, я же тебя просила – чтоб даже имя его…

- Молчу, молчу! Ещё чайку?