Geum.ru

«духовно-нравственный путь развития россии»

Вид материалаДокументы

Содержание


Список литературы
Проблемы послевоенного развития мира в консервативно-либеральной публицистике и.а. ильина
Список литературы
Три типа цивилизации – три типа мышления
Подобный материал:
1   ...   24   25   26   27   28   29   30   31   ...   45
здорового чувства частной собственности» [1, С.172]. Здоровая семья представляет единство по крови, духу и имуществу. Ребенок становится «частным» лицом и учится творчески обходится с имуществом. А это и есть то самое умение, или, лучше сказать, искусство, вне которого не может быть разрешен социальный вопрос нашей эпохи» [1, С.172].


СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:
  1. Ильин, И.А. Путь духовного обновления / Иван Ильин. – М.: АСТ, 2006. – 365 с.
  2. Затворник, Феофан. О семье и о воспитании / Феофан Затворник // Книга 11. – СПб.: ЭКСМО, 1999. – 674 c.



М.Н.Начапкин

ПРОБЛЕМЫ ПОСЛЕВОЕННОГО РАЗВИТИЯ МИРА В КОНСЕРВАТИВНО-ЛИБЕРАЛЬНОЙ ПУБЛИЦИСТИКЕ И.А. ИЛЬИНА


Консервативно-либеральное мировоззрение Ивана Александровича Ильина в послевоенный период лучше всего раскрывается в его публицистике. В 2006 г. Московским Православным Свято-Тихоновским гуманитарным университетом была издана книга «Справедливость или равенство», составленная из еще малоизвестных для отечественных исследователей статей Ильина в центральной и местной швейцарской печати второй половины 1940-х годов. В ней представлены статьи о внешней политике, демократии, коммунизме, глобализации, политических партиях, свободе печати, справедливости и равенстве, тоталитаризме, интеллигенции и причинах ее духовного кризиса, патриотизме, национализме, компромиссе, группах русской эмиграции и принципах работы в ее среде. Эти публикации позволяют лучше понять сущность консервативно-либерального мировоззрения мыслителя, сердцевиной которого была любовь к родине, глубокая, искренняя религиозность и христианское правосознание. Другими, не менее важными элементами его мировоззрения были: культ предков, элитизм с лозунгом «Править должны лучшие», национализм, отношение к революции как к величайшему бедствию, трактовка власти как духовного достоинства и воли, отрицательное отношение к тоталитаризму и всякому иному деспотизму, отстаивание свободы личности, свободы творчества, подлинной, ответственной демократии, антиутопизм. К либерально-консервативному мировоззрению Ивана Александровича полностью применима оценка, данная С.Л. Франком либерально-консервативным взглядам зрелого Петра Струве: «Еще, будучи радикалом…он не был «бунтарем», а сознавал себя государственным деятелем… это государственное сознание предполагает трезвый реализм в оценке настоящего и возможного будущего, предполагает непосредственное ощущение начала иерархии в общественной жизни – понимание, что при всяком, даже последовательно «демократическом» обществе ответственное, разумное, государственно-опытное меньшинство призвано подлинно определять государственно-общественную жизнь; оно предполагает, наконец, что «революция»…всегда ненормальное и болезненное событие, нарушающее естественную структуру национально-государственного бытия» [2; С.76-77].

Важным положением консерватизма мыслителя была ориентация на лучшие дореволюционные традиции и отказ от заимствования идей, программ, теорий на западе. Иван Александрович писал: «Мы отвергаем безбожие, интернационализм, бесчестие и всякую социализацию. Мы в этом цельны, последовательны и непримиримы. Но мы не ограничиваемся этим опровержением. Пусть окончится революция, Пусть рассеется воинствующее безбожие. Пусть исчезнет насилие и кривда. Все это необходимо. Но этого мало! Все это только начало восстановления нашей чудесной родины, России. Настоящая работа, настоящее творчество начнется лишь после этого… Для этого необходимы положительные, творческие идеи. Такие идеи не заимствуются; они родятся изнутри, в душе верующей, совестной и патриотической. Такие идеи могут быть выдвинуты только русскими; иностранцы не любят Россию, не знают ее, не живут ее интересом. То, что им подходяще, может оказаться для нас вредным и гибельным… Только русские люди – верующие, совестные и патриотические, могут выдвинуть творческую патриотическую идею. Для этого мы должны прежде всего – укорениться в Боге и затем – принять сердцем и волею историческую Россию, какова она была и какою она стала, во всем ее своеобразии…» [1; С.496-497].

Размышляя о том, какой должна стать будущая Россия, Иван Александрович отмечал, что революции, случившиеся с нашей страной в XX веке должны быть осмыслены с помощью христианской методологии. Это важно для того, чтобы в дальнейшем не допускать создания утопичных планов: «Не для того, чтобы выдумать неосуществимый идеал, «утопию» или «идиллию»; не для того, чтобы создать неосуществимую мечту или выдвинуть ряд внутренне-нечестивых демагогических «требований». Но для того, чтобы сочетать трезвый политический реализм с духом Христова учения» [1; С.497]. Таким образом, создание сильной и духовно цветущей России требует переосмысливания прошедшей истории. Иван Александрович выделил следующие уроки революции: 1) безбожие разлагает в душе священные основы жизни: веру, совесть, правосознание, чувство ответственности, чувство ранга, справедливость и дисциплину; 2) материализм обессмысливает, опустошает жизнь, которая не сводится только к чреву и похоти; 3) на ненависти и зависти невозможно построить ни культуры, ни хозяйства, так как можно только созидать на основе любви к Богу, доверии, братстве граждан и классовой солидарности; 4) Ильин выделял принцип классовой солидарности как важнейший принцип функционирования государства в противовес марксисткой теории классовой борьбы: «Общественный класс имеет смысл и жизнь как живая часть народно-государственного организма. Различные классы нуждаются друг в друге и восполняют друг друга. Они должны ценить друг друга и сотрудничать. Диктатура одного класса (все равно какого!) разваливает всю народную жизнь: восставший и посягающий класс погубит государственное единение, обессилит страну и сам будет порабощен своими вожаками» [1; С.499]. Классовая борьба представляет собой откровенную гражданскую войну. Кроме гибели государства и больших жертв она не приносит ничего хорошего. Ильин был прав утверждая, что если в стране начинают править интернационалисты, то об исторических интересах народа нужно сразу забыть: «… они не захотят и не сумеют блюсти исторические интересы народа. Порабощенный народ станет средством для чуждых ему интересов. Он будет разорен и обессилен, а в последний час предан на поток и разграбление воинственным соседям» [1; С.500]. Деятельность Троцкого, Бухарина, Радека, Зиновьева, Каменева и др. служит тому ярким примером.

5) Революция 1917 г. стала для Ильина подтверждением того, что среди народа был крайне низок уровень политической культуры и правосознания. Вина за это, кончено лежала на монархии, которая на протяжении веков мало уделяла образованию народа, и в том числе правовому воспитанию. Одну из опасностей революции Ильин видел в том, что она научает людей пренебрежению праву и закону: «Народ, не уважающий права и закона, – потеряет все свои права и будет порабощен» [1; С.499].

Критика советского тоталитарного строя, стремящегося распространить свое влияние на другие страны, была одной из главных тем послевоенных публикаций Ивана Александровича. В статье «Америка и Европа» он отметил важную тенденцию мировой политики – глобализацию: «За последние десятилетия произошло много такого, что и донесло главную истину до совести всего человечества, или, по крайней мере, до влиятельных политиков всех государств, а именно: человеческий мир – это единый организм» [1; С.13]. То, что мир стал единым, взаимосвязанным организмом, ощущается, прежде всего, по мнению Ильина, в области экономики, транспорта и связи: «…экономически он стал единым: единством самостоятельно хозяйствующих, конкурирующих и снабжающих друг друга народов. Ведущим в мире является то государство, которое, благодаря транспорту и связи имеет быстрый доступ в самые дальние регионы мира. В XX веке человек научился эффективно преодолевать расстояния благодаря самолетам и радио. Мыслитель полагал, что процесс глобализации пока еще не так отчетливо просматривается в области духовной культуры, которая повсюду остается свободной и развивается самостоятельно и самобытно.

Тесные экономические связи, необходимость бесперебойной поставки сырья приводит к необходимости мирного и полного взаимопонимания в организации мира: «… делиться друг с другом сырьем; позволять друг другу пользоваться дорогами (океаном, реками, воздухом, железнодорожным транспортом) и обеспечивать перевозки. Необходимо общаться друг с другом, учитывать взаимные правовые притязания, заключать и соблюдать договоры… И тот, кому достанется ведущая роль в экономике («гегемония»), должен в величайшей степени разумно и прозорливо включаться в мировой организм, защищать и поддерживать его равновесие. Атомная бомба – угроза миру и одновременно предостережение ему: народы стоят вместе и падают вместе. Опасность грозит культуре в целом: все должны или очень много выиграть или очень много потерять. Мир – взаимосвязанный организм» [1; С.14].

Для Ивана Александровича было очевидно, что во второй половине XX века экономическая гегемония будет принадлежать Соединенным Штатам Америки. После участия в двух мировых войнах Америка сказочно обогатилась. Нельзя оспаривать и тот факт, что, обладая самым мощным экономическим потенциалом в мире, США будут претендовать на мировое политическое лидерство. В этой связи Ивана Александровича интересовал ответ на следующие вопросы: что принесет глобализация России, какова будет стратегия Запада в отношении СССР в условиях глобализации? Реальность послевоенного мира состояла в том, что в нем существовали две мировые державы, одна из которых обладала до 1949 года монополией на применение атомного оружия. Мыслитель предрекал серьезное противостояние между двумя державами. Американцам будет далеко не безразлично, каких экономических и политических конкурентов выставит Азия и Европа: «Им не все «равно», буду для них свободны морские пути и станет ли надежным воздушный транспорт, Они не забудут о том, что всякая будущая война вновь может перерасти в мировую, и их городам, от Нью-Йорка до Сан-Франциско и от Чикаго до Нового Орлеана, всей их промышленности будут угрожать атомные бомбы. Они не упустят из виду, что возможный экономический конкурент, который стремится бурными темпами построить свою промышленность, обладает территорией в 22 млн. км кв. км, так что его восточные границы открывают ему Тихий океан… В США также не смогут не увидеть, что этот возможный конкурент и в будущем станет исповедовать странную тоталитарную и антибуржуазную идею, которую он очень ловко проповедует и которой помогает революционными методами». Иван Александрович призывал США не устраняться и не уклоняться от собственных интересов в европейских и азиатских делах, активно противодействовать расширению сферы влияния коммунистической идеологии в мире: «Европа кончается ныне во Владивостоке; а Азия начинается ныне в Берлине и Белграде. Здесь нет искусственных границ; здесь есть единая проблематика. Ибо мир стал единым организмом». Поэтому американские войска должны оставаться в Западной Европе из соображений мирового порядка и мирового равновесия. Таким образом, оплотом демократии и свободного мира в послевоенном мире для Ильина оставались США.

Консервативно-либеральные взгляды Ивана Александровича проявлялись в том, что он был сторонником свободы личности и западноевропейской демократии. Разоблачению большевистской демократии посвящена его статья 1946 года «Борьба за демократию». Большевики во главе с Лениным отрицали и высмеивали буржуазную демократию. Ленин понимал под новой советской демократией диктатуру пролетариата. В 1936 году с СССР появилась новая конституция. В ней Советское государство превозносилось как олицетворение истинной демократии. После победы над фашизмом советское государство стало распространять коммунистическую идеологию в освобожденных странах Восточной Европы. Под предлогом искоренения остатков фашизма, в странах «народной демократии» по образцу сталинской России стали проводиться массовые репрессии против антикоммунистических элементов, запрещались оппозиционные коммунистам политически партии и средства массовой информации. Известия, поступающие из Болгарии, Венгрии, Польши, свидетельствовали о политическом терроре. Ильин упоминает о политике ультиматума, который предъявил Ворошилов руководству Венгрии, что не допустить победы на выборах помещичьей партии. Он потребовал предоставить коммунистической и социалистической партиям большинство голосов в парламенте. Политика Сталина по советизации Европы позволила Ильину сделать вывод, что Европа превратилась в настоящее поле битвы между истинной западноевропейской и новой восточноевропейской демократией. Для Ильина были очевидны недостатки западноевропейской демократии, но по сравнению с ними советская демократия с ее нарушениями, различается как небо и земля. Оценивая сталинскую демократию, он писал: «Восточная демократия» есть не что иное, как тоталитарная классовая диктатура с монополией коммунистической партии».

Мыслитель дал в статье свое понимание демократии: «Для нас демократия прежде всего означает свободу – свободу мысли, свободу образования партий, свободу голосования; а затем – тайное голосование, которое будет лояльно проведено, безо всякого давления, и конечный результат которого не будет известен заранее. Демократические выборы протекают как органичный свободный процесс политической дифференциации и консолидации. Здесь никому не дано приказывать, никому не дано угрожать «гражданской войной» или «кровавой резней»… Здесь противоестественно и просто невозможно авторитарно предписанное распределение ролей. Там, где все это имеет место, нет никакой демократии; там есть партийный террор, диктатура, принуждение и тоталитарная политика».

Продолжая разъяснять швейцарским читателям сущность советской политической системы, Иван Александрович посвятил одну из статей функционированию выборной системы в советском государстве. Он отмечал: «Было необыкновенно поучительно изо дня в день наблюдать по советским газетам подготовку к этим выборам. Вся политическая машина тоталитарного государственного строя так ясно проступила, что было лишь жаль, что нельзя прямо показать всем эту картину». Мыслитель сделал вывод о том, что советская пропаганда, стремящаяся внушить всему миру миф о советской демократии как о политическом прорыве, не должна обмануть внешний мир: «Ибо эта мнимая активность народа была настоятельна приказана, вызвана и организована сверху; политическая машина во всей стране должна была быть запущена монополистической партией, проникнуть всюду, охватить и сделать подход к избирательным урнам обязательным для всех». Цель сталинской демократии состояла для Ильина в том, чтобы заставить большие массы народа маршировать в единственном разрешенном принудительном направлении и представить этот марш добровольным. Мыслитель отдавал должное Сталину как блестящему организатору и режиссеру сделавшему гигантскую инсценировку полностью отсутствующей свободы. Он подробно показывает механизм выборной советской системы. В СССР как тоталитарном государстве существовала одна единственная партия – коммунистическая. Кандидаты могли выдвигаться только от признанных коммунистической властью организаций. В предвыборной большевистской агитации должны были участвовать все партийные и все крестьянские коллективы. Этим они должны были доказывать свою политическую лояльность. Поэтому, не является чем-то неожиданным то, что в качестве кандидатов выдвигались сплошь опытные государственные и партийные бюрократы. Таким образом, сделал вывод Ильин, в тоталитарном государстве для самостоятельных и свободолюбивых элементов безопаснее не высовываться.

Усиление влияния коммунистических партий в странах Запада тревожило Ивана Александровича. В статье «Тактика мирового коммунизма» (1946 г.) он отмечает, что коммунисты в этих странах поменяли свою тактику. Они отошли от резких заявлений о необходимости осуществления пролетарской революции, уничтожения эксплуататорских классов, немедленного установления диктатуры пролетариата. Коммунисты в странах Запада почти повсюду говорят как умеренные политики. Так лидер итальянской компартии Тольятти, возглавлявший 1700000 коммунистов, выступал сдержанно и кротко. Ильин старался ответить на вопрос том: чтобы это значило? Как человек прекрасно разбирающийся во всех хитростях коммунистических властей, он писал: «Новая тактика коммунистов во всех странах едина: требуется свести программу до буржуазно-приемлемого минимума, замаскировать максимальную программу революционного социализма, пока что никого не пугать, всех успокоить и всех поймать на удочку, повсюду создать широкий «единый фронт», добиться большинства голосов, скрытно занять сильнейшие и важнейшие позиции и лишь тогда установить настоящую тоталитарную и социалистическую «демократию».

Тактика коммунистов в странах Запада состояла в следующем: во-первых, провести унификацию социалистических стремлений во всех странах, во-вторых, преодолеть раскол в социалистически мыслящей части народа. Несогласные с программой коммунистов рабочие организации следует разложить и ассимилировать. Иван Александрович правильно призывал и предостерегал не верить коммунистам. Он был их стойким противником: «Нельзя предаваться иллюзиям относительно коммунистов по поводу якобы наступившего у них «отрезвления». Принципиально коммунисты своей программы не меняют. Их мнимая «эволюция» затрагивает лишь их тактику». Хотя после войны Коминтерн уже не существовал, Ильин полагал, что тайный мировой центр коммунистического движения анонимно продолжает работу по подготовке мировой революции. Он приводит в пример Югославию, руководимую И.Б. Тито, которая, несмотря на определенное отдаление от Кремля, демонстрирует характерное для социалистических стран развитие: «…этот явный, в чистом виде тоталитаризм, это преследование духовенства всех конфессий, это социалистическое законодательство и т.д.».

Иван Александрович сделал вывод о том, что после второй мировой войны тактика коммунистов переменилась. Они уже не предаются оптимистическим иллюзиям, как в 1917-1929 гг., что достаточно одного хорошего толчка, чтобы мир стал коммунистическим. Мировой коммунистический центр не рассчитывает ни на скорую победоносную коммунистическую мировую революцию, ни на мировую войну. Коммунисты настроены на долгую, выносливую и тайную войну. Новая тактика коммунистов, руководимых, как и прежде из одного центра, предполагала создание широкого фронта с участием западноевропейских социал-демократов. С их помощью коммунисты хотели придти к власти. В статье «Отношения между левыми партиями» (1946 г.) Ильин делает вывод о провале планов коммунистов по захвату власти в Западной Европе: «Европейская социал-демократия в целом проявляет стремление к тому, чтобы придерживаться своих прежних позиций, идти собственным путем и не соединяться с коммунистической партией. То есть инициатива так называемого «слияния» исходит не из рядов социал-демократии, а из коммунистической партии. Социал-демократов почти повсеместно осаждают и преследуют своими домогательствами коммунисты; почти повсеместно их ответ гласит «нет» [1; С.51]. В статье приводятся примеры западноевропейских социал-демократических партий – немецкой и английской, как и прежде придерживающихся политических основ западной демократии и ни в малейшей степени не доверяющих лояльности своих коммунистических партий. Ильин делает вывод, что в целом западноевропейская демократия продолжает все еще верить в совместимость свободы и социализма.

В своих публикациях Иван Александрович старался предостеречь европейцев, что ожидает их в случае реализации плана советизации Европы. Им важно «… вполне зримо и последовательно представить себе эту жизнь в тотальном государстве…». В статье «Правда о коммунизме» (1947 г.) есть такие строки: «Наше поколение испытало на себе коммунизм в его ренальном обличье… Имеющий очи, да увидит; имеющий уши, да услышит» [1; С.175]. К числу статей, также посвященных этой теме, относится публикация 1946 года «Что мы отвергаем». Участи жителей, в случае прихода коммунистов к власти не позавидуешь. Она будет несчастна. Эта статья демонстрирует нам стойкие антикоммунистические взгляды мыслителя. Коммунизм не несет с собой никакого братства и освобождения. Напротив, он доводит классовую борьбу до пика последнего ожесточения.

Тоталитарное государство, во главе которого стоит меньшинство из полуинтеллигенции и люмпен-пролетариев, т.е. политических авантюристов старается охватить, поставить под свой контроль всю жизнь людей. Коммунизм означал для Ивана Александровича диктатуру насилия меньшинства: «Коммунистическое государство – классически совершенный пример тоталитарного государства. Оно – властитель, который распоряжается всем, всем управляет и исключает всякую самодеятельность в стране. Свобода, личная инициатива, независимое мнение, свободное голосование, свободная печать и свободная культура – категорически и окончательно подавлены. Человек так несвободен, как не было нигде и никогда» [1; С.177]. Истоки коммунизма он видел в трудах Платона, Кампанеллы и Томаса Мора.

Вездесущий государственный контроль начинается с жилья. Жилищные управления определяют, кто, где и с кем должен жить человек. Обобществлена и торговля. Продовольствие, одежда, мебель, книги распределяются по карточкам. В советском государстве земля также не является собственностью крестьян. Она была сначала насильственно экспроприирована, а затем и национализирована. Небольшим участком приусадебной земли крестьянин пользуется, как потребитель.

Тоталитарный контроль государства распространяется и на средства массовой информации. В СССР нет ни свободных газет, ни свободного радио, ни свободных типографий и издательств. Свободы слова также не существовало, так как существовала монополия власти на средства массовой информации. Публично высказываться можно было лишь по тем вопросам, которые были разрешены советской властью: «… господствует партийная монополия, Свободного общественного мнения больше нет. Становится опасным для жизни – мыслить, говорить, хотеть и поступать иначе» [1; С.29]. Тоталитарный строй не оставляет человеку выбора и в выборе работы. Так как частный сектор уничтожен, человеку оставалась одна возможность – наемная государственная служба. Тоталитарное государство не может существовать без взаимного подслушивания и стукачества.

Иван Александрович сделал правильный вывод, что тоталитарное общество представляет собой «… окостенение жизни, исключение личного инстинкта самосохранения, парализацию здорового инстинкта в человеке».

В этой статье ярко выраженная суть консервативно-либерального мировоззрения Ивана Александровича, которая была одинаково враждебна, как левому, так и правому радикализму: «На самом деле человек призван быть самостоятельным, должен сам любить, хотеть, размышлять и творить. Государство – не машина, поглощающая все, а свободная общность самостоятельных людей. Лишение их свободы и самостоятельности обесчестить человека».

Как либеральный консерватор Ильин придавал большое значение защите свободы личности и свободе печати. Его статья «О свободе печати» вышла в 1947 году. В ней он писал: «Нам надо… поднять свой голос и взять под защиту свободную индивидуальность. Ибо человек без свободы более не человек; он – жертва чужого насилия, орудие чужой воли, лишенный прав объект, крепостной государства – или раб. Человеку нужна свобода, как легким воздух, как телу пространство, как сердцу молитва» [1; С.203]. Считая свободу печати неотъемлемым правом человека, необходимым средством для выражения самостоятельного мышления, Ильин в то же время предостерегал об опасностях злоупотребления свободой. Так она не означала для него освобождения от совести. Свобода печати не должна была означать свободу для разнузданности и мерзости. Таким образом, для печати необходима нравственная цензура.

Тему свободы в публицистике Ивана Александровича продолжает его статья «Социально или социалистически?», опубликованная в апреле 1947 году под псевдонимом Петер Юст. В ней мыслитель так пишет о свободе: «… мы ценим свободу, защищаем ее и не хотим ее лишаться. Без свободы нет ни социальных программ, ни социального общественного строя. Без свободы нет и справедливости. Ибо свобода культивирует индивидуальность, уважает отдельного человека, предоставляет ему свободную инициативу в его мнениях, вере и творчестве» [1; С.229]. В то же время социализм был возможен для Ильина лишь как насильственное приобщение к господствующей идеологии. Идеал социалистов – государственная, принудительная экономика. Это означало для мыслителя монополию работодателя и порабощение трудящегося. Человек, экономически зависимый от государства становится от него и политически зависимым.

Предостерегая об европейцев опасности советизации Западной Европы, Иван Александрович видел спасение в условиях послевоенной политической нестабильности в наличии среднего сословия. В статье «О политической радикализации» (1946 г.) он писал: «Не подлежит сомнению, что здоровое развитие надо ждать с середины, и оно идет с середины. Во-первых, потому, что середина – носительница столь важной для каждого государства политической лояльности – исключает кровавые конфликты и дает гарантию от революционных разрушений. Во-вторых, потому, что середина принципиально отвергает всякую политику классовых интересов и обладает здоровым чутьем по отношению к справедливости и истинным интересам государства. В-третьих, потому, что она также принципиально требует здоровой свободы и демократии, высоко ценит самодеятельность каждого человека и поощряет частную инициативу…» [1; С.164]. Ильин понимал, что среднее сословие Европы вышло из войны ослабленным, распыленным, обедневшим. Поэтому опасность усиления позиций левого экстремизма представлялась мыслителю реальной. Левый тоталитаризм стремиться добиться власти. Иван Александрович писал: «Политическая радикализация в Европе нездорова и опасна. Против нее существует только одно средство: европейское среднее сословие должно пробудиться, сформулировать новые идеи сохранения государства и социального созидания…» [1; С.166].

Вопрос о том, возможна ли большевизация Европы и какие для этого нужны условия был поднят впервые не Иваном Александровичем Ильиным. Одним из первых над этим вопросом стал размышлять другой либеральный консерватор Петр Бернградович Струве. Между этими мыслителями было много общего. Оба прошли в юности через увлечение радикальными идеями, враждебно восприняли большевистскую революцию 1917 года, постепенно, с годами, путем длительной эволюции пришли к либеральному консерватизму. Важно чертой их либерального консерватизма было отрицательное отношение, как к левому, так и правому радикализму. К мировоззрению двух этих мыслителей, применима оценка, данная С.Л. Франком П.Б. Струве: «И никогда он не стал ни «крайне правым», ни даже вообще «правым» в типичном русском смысле этого понятия; пред революцией 1917 года и даже сейчас же после нее, он, будучи убежденным «консерватором», отчетливо и страстно противопоставлял свой «консерватизм» демагогическому черносотенству, сходство которого в его «погромном» существе с большевизмом он ясно сознавал и определенно высказывал» [2; С.208]. Струве, как и Ильин, был действенной натурой, моральным борцом, сторонником активной борьбы с большевизмом. С.Л. Франк так вспоминал о встрече Ильина и Струве в 1922 году: «И.А. Ильин – один из немногих, прибывших из России безусловных приверженцев Белого движения – произнес, по своему обыкновению красивую патетическую речь; он восхвалял моральную красоту Белого движения, как борьбу за право умирать за родину. П.Б. сразу затрясло от этих слов: он признал себя «потрясенным ими» [2; С.131].

Немало публикаций П.Б. Струве было посвящено моральному, политическому и социально-экономическому опровержению большевизма. В 1921 году в Софии он издал брошюру «Размышления о русской революции». В ней он дал оценку большевизма, как явления угрожающего всему миру. Очень важным для него был вопрос о том, возможна ли большевистская революция в странах Европы по примеру России. Опираясь на свои наблюдения российской жизни, истории развития общества и политической мысли, Струве делает правильный прогноз о невозможности победы большевизма в европейских государствах. Его рассуждения о глубоких противоречиях, приведших к революции, феномене большевизма и причинах стойкого сохранения политического радикализма в Европе не утратили значения и в настоящее время.

Он отмечал, что первая мировая война имела демократическую идеологию в том плане, что государства апеллировали к народным массам. Народная война закончилась целым рядом революций, крушением монархий в России, Германии и Австро-Венгрии. Во время войны «… народные массы и, в частности, социалистически настроенные народные массы почувствовали свою силу. И вот, когда произошла русская революция, сразу принявшая крайний демократический и социалистический характер, это событие имело крупное значение для психологии западноевропейских народных масс» [3; С.10]. Струве стремился разобраться в том, как возникла проблема большевизма на Западе.

Для мыслителя большевизм представлял собой целое социально-политическое движение стремящееся организовать социалистический строй при помощи захвата власти. Большевизм рассматривался им как чисто российский феномен.

Струве писал о том, что западноевропейские социалистические партии вопреки разуму и очевидности идеализировали большевизм. Успешный захват власти большевиками был для них ярким примером для борьбы со своими правительствами. Кроме того, немало западноевропейцев идеализировали русскую революцию. Эту идеализацию он называл детской, так как она шла от незнания реальной ситуации в Советской России: «Западные люди в массе не способны были, да и сейчас неспособны понять, что господство большевиков объясняется незрелостью народных масс, культурной отсталостью страны. Никакого реального представления о русском большевизме у западноевропейских масс нет; они знают только то, или вернее мнят себе, что знают, что большевизм есть осуществление того социализма и того господства рабочего класса, о котором они слышали так много умных речей, вещий прорицаний и соблазнительных посулов. Отсюда – крайняя идеализация русского большевизма в широких кругах западноевропейской рабочей среды, идеализация, если угодно детская, но именно потому что непобедимая доводами разума, ни уроками истории…» [3; С.11]. Тем не менее, мыслитель сделал вывод о том, что роль социалистической революции в России в мировом масштабе была велика: «Это – первая в мировой истории социалистическая революция, первый опыт осуществления социализма в широком масштабе, т.е. как целостной системы, проводимой велением власти» [3; С.15]. Распространению социалистических настроений способствовала мировая война. Мировая война вывела на сцену широкие народные массы «… и в то же время заставила государство применить в небывалых размерах тот принцип государственного вмешательства в экономическую жизнь, доведение которого до конца и составляет социализм» [3; С.16].

Хорошие знания социальной истории Запад, богатые личные впечатления и наблюдения позволили Петру Бернгардовичу сделать очень важный прогноз относительно возможности распространения и укоренения большевизма на Западе. Мыслитель задает следующий вопрос: имеет ли большевизм шанс на Западе? Он считал, что не имеет: «Я на этот вопрос даю категорический ответ: нет, невозможен. Социальное строение запада и его культурный уровень несовместимы с большевизмом в этом смысле. Что это значит? А это значит, что всякая попытка в большевистском смысле встретит такое сопротивление и во всей массе буржуазного запада, и в значительной части его трудящихся масс, какого она не встретила в России» [3; С.12]. Можно сделать вывод, что аргументы Петра Бернгардовича относительно большевизации Европы были четко обоснованы, и как показало историческое развитие, подтвердились. Таким образом, консервативное прогнозирование было характерно не только для мировоззрения Тихомирова, Дурново, Ильина, но и Струве. В основе его объективных прогнозов о невозможности распространения большевизма в Западной Европе было хорошее знание экономики, политики и социальных процессов.

По мнению Струве, стихийный, или бытовой большевизм был порожден комбинацией двух тенденций: «Прежде всего бытовой основой большевизма, так ярко проявившейся в русской революции, является комбинация двух могущественных массовых тенденций: 1) стремление каждого отдельного индивида из трудящихся масс работать возможно меньше и получать больше и 2) стремление массовым коллективным действием, не останавливаясь ни перед какими средствами, осуществить этот результат и в то же время избавить индивида от пагубных последствий такого поведения» [3; С.11].

В работе Струве дается оценка рабочему классу Западной Европы. Большевизм, по его мнению, мог иметь временный успех лишь в слаборазвитых европейских странах, или в странах, где политические и экономические противоречия были до предела обострены мировой войной. Он писал: «И это не случайно,… что из всей Западной Европы большевизм продержался некоторое время только в Венгрии, экономически и культурно самой отсталой западноевропейской стране» [3; С.12]. Другим ярким примером неудачной попытки утверждения большевизма в Европе была Германия. Эта попытка для коммунистов оказалась неудачной.

Анализируя состояние рабочего класса в Англии, Струве писал о наличии в нем двух тенденций: наивно-боевой и обдуманно-деловой. Обдуманно-деловая тенденция исходит из того, что улучшение материального положения рабочего класса возможно лишь путем постепенных реформ, переговоров профсоюзов и власти. Эта тенденция, по мнению Струве, была укоренена в Англии особенно сильно. Благодаря активной роли профсоюзов для большинства представителей рабочего класса Англии классовая борьба рассматривалась не как политическая, а как «… деловое состязание реальных экономических сил» [3; С.13]. Английские пролетарии были десятилетиями подготовлены к борьбе за улучшение условий труда, а к политическим вопросам относились отрицательно.

Наивно-боевая тенденция в рабочем движении Англии усилилась под влиянием русской революции 1917 г. Она ставила во главу угла решение политических задач: захват политической власти, проведение национализации и экспроприации. Сторонники этой тенденции устраивали стачки, забастовки. Но первые опыты рабочих выступлений в близком к большевизму направлении встретили решительное сопротивление правительства, буржуазии и значительных элементов самого рабочего класса и были подавлены. В целом Струве дает высокую оценку сознательности английского рабочего класса, отмечая особо, что он не одурманен лозунгами и не идет на поводу у демагогов. Таким образом, в Англии возможен лишь большевистский уклон, но невозможен большевизм в русском смысле. Статьи Ивана Александровича Ильина подтверждают вывод П.Б. Струве. Так в своей публикации «Как живут в нынешней Англии» (1946 г.) он писал: «Война настолько сконцентрировала мысли и чувства англичанина на вещественно необходимом, так обострила трезвое чувство реальности, так воспитала партии к сотрудничеству по спасению государства, что окончательно теряешь всякую веру в «возможную английскую революцию»… В Англии точно знают, что истощение частного капитала означает обнищание государства, а следовательно, и всего народа. Поэтому нельзя толковать и оценивать действительное обобществление, произошедшее из-за мировой войны, как начало государственного социализма. Напротив, в Англии нет социалистов, которые охотно взяли бы на себя разрушенное частное хозяйство и разрушенное государство. Здесь проходит граница между лейбористкой партией и коммунистами, последние всегда поклоняются формуле «чем хуже – тем лучше» [1; С.56-57].

Рассматривая положение рабочего класса во Франции, Струве делает вывод о несколько другой ситуации. Французские пролетарии, с учетом богатой истории политической борьбы, были предрасположены к большевизму: «Идея захвата власти рабочим классом и насильственного введения социализма есть идея французского происхождения» [3; С.14]. Во Франции традиционно были сильны позиции социалистических партий. Однако, по сравнению с Англией, рабочий класс во Франции малочисленнее. Преобладающую роль в экономике страны играло крестьянство, т.е. сельская буржуазия. Велика была также роль городской буржуазии. Эти группы населения, в особенности крестьянство, являются носителями консервативных идей: «Эти классы в подавляющем своем большинстве враждебны социализму и в особенности враждебны в его насильственной большевистской форме» [3; С.14]. Любая попытка осуществления большевизма может вызвать прямое и непосредственное сопротивление.

Таким образом, вывод Струве звучит следующим образом: большевизм в русской форме на Западе невозможен.

По мнению Струве, большевистская революция и последовавшая за ней попытка построения социалистического общества в России представляли собой пример кризиса социалистической идеи. Этот кризис мыслитель видел в следующих моментах: во-первых, еще до мировой войны революционное понимание социализма стало вытесняться эволюционным, во-вторых, насильственные методы завоевания власти стали заменяться парламентскими методами борьбы. Струве доказывает, что «… большевизм есть и крушение социализма» [3; С.16]. Социализм, требующий равенства людей и организации народного хозяйства, противоречит, по глубокому убеждению мыслителя, человеческой природе. Как консерватор Петр Бернгардович утверждал, что на основе равенства людей нельзя организовать производства: «Социализм – учит опыт русской революции – несовместим с ростом производительных сил, более того, он означает их упадок» [3; С.16]. Всемирно-историческое значение русской революции он видел в том, что она представляла собой «… практической опровержение социализма, в его подлинном смысле учения об организации производства на основе равенства людей». Эгалитарный социализм не способен заинтересовать людей в результатах своего труда, так как он представляет собой отрицание двух основных начал, на которых основывается всякое развивающееся общество: «… идеи ответственности лица за свое поведение вообще и экономическое поведение в частности, и идеи расценки людей по их личной годности, в частности по их экономической годности. Хозяйственной санкцией и фундаментом этих двух начал всякого движущегося вперед общества является институт частной, или личной собственности. Мы дали великий урок нашей социалистической революцией:… опытное опровержение социализма».

Для Ивана Александровича усиление влияния левых и правых радикалов в Европе было связано с тем, что идея социальной справедливости и социальной реформы попала «… в политически неопытные, нелояльные, неискренние руки, ее деспотически извратили, исказили, ожесточили и скомпрометировали. Перед войной у Европы, по-видимому, был лишь один выбор – между левым и правым тоталитаризмом» [1; С.165].

Для Ильина в послевоенный период большой интерес представляла расстановка политический сил в среде русской эмиграции. Эмиграция была расколота. В ее составе осталось уже мало представителей ее первой волны. Выросло поколение молодых людей, не знающих ужасов большевистского террора. Многие из русских эмигрантов испытывали эйфорию от побед Красной армии в Европе, заслуженно благодарили ее от освобождения от фашистской чумы. В статье «Течения в русской эмиграции» (1946 г.) мыслитель не только рассматривает расстановку сил в ее среде, но и формулирует свою позицию по отношению к советской власти после второй мировой войны. Он писал: «Очень интересно следить за течениями в нынешней русской эмиграции. Дошло до того, что из большей проблемной путаницы мнений и обусловленного войной раскола образовались вполне определенные и политически зрелые течения» [1; С.40]. При анализе русскоязычной литературы, писал Ильин, может возникнуть впечатление, что большинство эмигрантов настроено к советам вполне дружелюбно. По мнению мыслителя, такой вывод ошибочен. Надо учитывать, что в большинстве европейских стран существует послевоенная цензура, «…которая (чтобы оказать любезность победоносному «союзному государству») разрешает любую симпатизирующую Советам публикацию и создает трудности для всякого критического или отрицательного высказывания».

Иван Александрович сделал вывод о том, что симпатизирующая советам эмиграция распадается на две группы: «Одни сотрудничают безоговорочно, одобряют все прошлое и настоящее, ни против чего не возражают, и готовы воспринимать любой намек из-за дипломатических кулис, восхваляя всякий новый шаг советского империализма… Вторую группу симпатизирующих Советам эмигрантов все же охватил националистический дурман победы, и с самого начала она не считала нужным делать различие между советским правительством и русским народом. К победе Красной армии она относится как к критерию добра и зла: советское правительство одержало победу, значит его деятельность оправдана и теперь оно с полным правом может ее продолжать. Его достижения отмечаются и восхваляются; его неудачи обходят молчанием; его внутренние трудности – едва подмечаются» [1; С.41]. Однако представители второй группы старались склонить тоталитарное правительство к западноевропейскому демократизму. Они выдвигали требования настоящей политической свободы, свободного образования партий в стране, свободы печати.

Сам Иван Александрович разделял точку зрения лагеря, враждебно настроенного к советской власти: « Здесь начинают с того, что государство вообще представляет собою целевую организацию и что великая цель, к осуществлению которой неустанно стремиться советское правительство, не благосостояние и культура России, а мировая коммунистическая революция. Приветствуют победу над Германией, говорят об этом с сердечным трепетом; но утверждают, что победа одержана не благодаря советскому правительству, а вопреки его существованию… Здесь полностью отвергают всю политику и дипломатию советского правительства, исключение из жизни личной инициативы, коллективизацию крестьян, тридцатилетний террор в стране, уничтожение нового офицерского корпуса в 1937 года,… пакт о ненападении с Гитлером, армию которого советское правительство снабжало из России еще полтора года…» [1; С.42]. Ильин категорично отвергал советский империализм. Он считал, что национальная Россия больше всего заинтересована в обеспечении мира, в дружественных отношениях с США и Англией. Таким образом, Иван Александрович придерживался следующей позиции в отношении советской власти: «…советское правительство не представляет интересов России, а его политику ни в коем случае нельзя одобрять и принимать в ней участие» [1; С.43].

Еще одна публикация «Позиция русской эмиграции» (1946 г.) посвящена его отношению к опубликованному 14 июня 1946 года постановлению Верховного Совета Советского Союза, согласно которому всем бывшим гражданам Российской империи, Советского Союза, живущим теперь во Франции, Югославии и Болгарии, предоставлялось возможность возвращения и получения советского гражданства. Это постановление раскололо российскую эмиграцию. Кое-кто из эмигрантов, например Маклаков, Бердяев, Тэффи, Бунин перешли на советскую сторону и начали агитировать эмигрантов за возвращение за возвращение в СССР. Ильин отмечал, что эти люди использовали два основных аргумента: «… первый – в войне советское правительство подтвердило свою приверженность национальным интересам; второй – русский человек, как никогда прежде, призван поддерживать и поднимать престиж советского правительства во всем мире» [1; С.89]. Таким образом, сделал вывод публицист, речь шла о прекращении критики и послушном, дисциплинированном сотрудничестве.

Для Ивана Александровича возвращение в Россию и служба ей возможны были только при выполнении следующих условий: «…в России должен быть установлен режим свободы, т.е. должна быть отменена монополия коммунистической партии, распущена политическая полиция НКВД, ликвидирована концентрационные лагеря и выпущены на волю все политические заключенные; в стране должна быть установлена подлинная свобода слова, печати, собраний, политических организаций и партий; должны быть гарантированы права личности и независимость судов; должны быть окончательно уничтожены принудительные работы в промышленности и сельском хозяйстве» [1; С.90-91]. Так как, в СССР не признают ни одного из элементарных прав человека и гражданина, и в ней по-прежнему господствует произвол диктатуры, поэтому у эмиграции нет причин для прекращения своей борьбы и возвращения в СССР.

Продолжая разрабатывать в послевоенный период основы консервативно-либеральной идеологии, Иван Александрович в нескольких публикациях высказывает свое мнение в отношении левого и правового экстремизма. Любой экстремизм вызывает у мыслителя стойкое неприятие, так как он представляет собой отрицание религии, слепую веру в силу тоталитарного государства и его принуждения, презрение к человеческой свободе. По его мнению, экстремизм появляется «… из безбожия, начинает с презрения к людям и заканчивает тоталитарным, технически обеспеченным деспотизмом» [1; С.46]. Важно отметить, что для Ивана Александровича левый и правый экстремизм являлся порождением европейской цивилизации: «Европейское развитие произвело в последние десятилетия новый вид человеческой души, а именно – «экстремистов»… Бруно Бауэр, Карл Маркс, Макс Штирнер, Михаил Бакунин… были не согласны и друг с другом и имели лишь одно общее: не верили в Бога и отвергали христианскую традицию. Политически они не могли придти к согласию: ибо Б.Бауэр был последовательным разрушителем без программы, Маркс стремился к социализму путем революции, Штирнер проповедовал крайний эгоизм без морали и государства, а Бакунин – анархию, безбожие и коммунизм. Однако это были настоящие предки нынешних предков левоэкстремистов, к которым позднее, со своей ненавистью к христианству, восхвалением разнузданной воли к власти и мнимой расовой аристократии присоединился отец правого экстремизма Фридрих Ницще» [1; С.44]. Для экстремистов христианская вера представляет собой мешающее и вредное. Вместо христианских основ культуры, ограничивающих злые инстинкты, экстремист «…не верит во все Божественное и старается устроить все на земле собственной властью и по своему собственному разнузданному вожделению своего инстинкта» [1; С.45]. У экстремистов твердокаменная доктрина, которую они стремятся реализовать, невзирая на природу человека и страдания народов. Характерной чертой тоталитарного строя является презрение к человеческой свободе. Иван Александрович писал: «Свободная воля, свободная душа, стихийное стремление к жизни и работе не представляют для них никакой ценности. Для экстремистов человек – это или послушная овца, или вредитель, которого нужно ликвидировать» [1; С.46]. Таким образом, для мыслителя и правый и левый экстремизм являются одним и тем же: тоталитарной государственной властью, имеющей целью – окончательную ликвидацию человеческой свободы.

Тема послевоенного восстановления Европы постоянно возникает в публикациях Ивана Александровича второй половины 1940-х годов. Так в статье «Восстановление Европы и его противники» он отмечал: «Политическая судьба европейских государств теперь зависит от того, удастся ли им сделать верный демократический выбор и поставить у руля объективно настроенных, деятельных и бесстрашных людей» [1; С.47]. Для Европы четырьмя важнейшими неотложными задачами были: умиротворение, порядок, снабжение и обеспечение работой. Эти судьбоносные задачи можно решить, отказавшись от политики всевозможных фантазий и экспериментов. Ильин призывал политически партии Европы забыть о всех партийных расколах, отложить борьбу за власть. Противниками экономического возрождения Европы Ильин называет крайне правые и крайне левые элементы, спекулянтов, военнопленных и беспризорников.

Можно выделить и другие темы статей Ивана Александровича 1946-1947 годов: голод 1946 года в СССР, замалчиваемый властью; атомный проект коммунистов; возрождение германского реваншизма; уровень жизни в СССР и послевоенной Европе; сущность советской демократии; насильственный угон людей из стран Европы в СССР. Эти публикации показывают его широкую эрудицию, большую информированность, умение прогнозировать дальнейшие события во внешней и внутренней политике.

Среди его публикаций были и такие, которые содержали довольно неожиданные выводы. Нам более привычно видеть Ивана Александровича как патриота, видящего в Западе врага России. В этой связи представляет интерес его статья «И снова известия с востока», написанная в сентябре-октябре 1947 года. Статья была посвящена возможным перспективам третьей мировой войны. Тема очень актуальная в то время, если учесть, что в мире набирала обороты холодная война между СССР и США. Ильин так обосновывает неизбежность этой войны: « Третья мировая война неизбежна может быть, года через 2-3, может позже. Англия и Америка ничего не могут сделать, чтобы предотвратить беду: стоит им признать нынешние требования Сталина, он тут; и он тут же бесцеремонно предъявит новый список неслыханных требований. Любезностью здесь едва ли можно чего-нибудь добиться: программа коммунистов тоталитарна и распространяется на весь мир. Именно поэтому неизбежна война» [1; С.275]. Как же должна вести себя Америка в случае начавшейся войны? И хотя Ильин считал, что дело освобождения от власти большевиков должно совершиться руками только русских, однако в данном случае он отмечал: «Самое важно, что могла бы сделать Америка, чтобы выиграть эту войну, это соответствующим образом повлиять на мировоззрение русского народа. Следовало бы с величайшей ясностью и однозначностью внушить и ему и всему миру, что, если Сталин навяжет Соединенным Штатам третью мировую войну, она будет вестись не против русского народа, а против коммунистического режима. Выиграть войну должны мировые демократии; а этого можно достичь только в союзе с русским народом. Сталин сделал все, чтобы подготовить безмерно страждущий русский народ к этому новому, спасительному для мира «коллаборационизму» с его врагами. Половина русского народа во Второй мировой войне сделала ставку на победу Германии: мечтали о «человечности» и «спасении», но наступило разочарование, врага распознали и благодаря огромному народному подъему расправились с ним. Третью мировую войну надо выиграть по-иному: демократическое войско должно выступить как верный друг и освободитель; главное – чтобы не было разочарований, и тогда доброе дело победит».

Делая вывод о неизбежности третьей мировой войны, Иван Александрович в принципе не ошибался. Америка бы первая начала войну, если бы у СССР в 1949 году не появилось атомного оружия. Вообще следует отметить противоречивость идей Ильина по этому вопросу. Так в одной из статей, посвященных голоду в СССР, он сделал вывод о том, что начинать войну в таких условиях со стороны Сталина является безумием. В публикациях Ильина послевоенного периода четко пролеживается надежда на США, как на единственную силу, противостоящую распространению мирового коммунизма. Так в статье «Проба сил», опубликованной в 1947 году он возлагал надежду на план Маршалла в плане противодействия распространения коммунистической идеологии в Запанной Европе: «…действует план Маршалла, протягивающий руку помощи. Если он будет осуществлен, если он удастся, то… нужда в Европе смягчиться, станут возможны работа и порядок, европейские государства будут спасены политическим и экономическим « западным ветром», а настроение, царящее в народах, утратит свое революционное звучание» [1; С.297]. И хотя он много писал об обездоленном советском народе, у него не было уверенности, что именно этот народ сможет свергнуть сталинский режим.


СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:
  1. Ильин И.А. Собрание сочинений: Справедливость или равенство? – М.: ПСТГУ, 2006. – 576 с.
  2. Франк С.Л. Биография П.Б. Струве. – Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1956. – 237 с.
  3. Струве П.Б. Размышления о русской революции. – София. 1921.



И.А.Непомнящих

ТРИ ТИПА ЦИВИЛИЗАЦИИ – ТРИ ТИПА МЫШЛЕНИЯ


Сегодня в начале XXI века Россия, русская цивилизация постепенно освобождается от последствий катастрофы, происшедшей в начале ХХ века. Эта катастрофа произошла потому, что Россия к началу ХХ века потеряла свою цивилизационную идентичность и попыталась пойти по пути, проторенному чуждой ей цивилизацией. Конечным результатом на этом пути была Февральская революция 1917, сменившая монархию на масонское правительство, управляемое Западом, то есть окончательно разрушившая многовековой уклад русской государственности, русской жизни. Но разрушение противоположно созиданию. Силы, стремившиеся свернуть данную цивилизацию с присущему ей по Промыслу Божьему пути, являлись изначально силами врага рода человеческого, силами отрицания, разрушения, то есть не способными к созиданию. Поэтому эти силы, приведшие Россию к Февралю 1917 года, оказались беспомощными, когда вслед за задачами разрушения русского государства необходимо возникли задачи его созидания.

Поскольку силы Февраля были способны лишь к продолжению разрушения русской жизни, необходим был Октябрь 1917 года, чтобы включить в русскую историю новые силы, способные уничтожить силы Февраля 1917 года, образно говоря, хирургическими методами вырезать обширные метастазы, раковые опухоли в пораженном организме русской нации. Обширность метастазы характеризовалась тем, что Синод РПЦ в феврале 1917 года обратился с посланием “К верным чадам РПЦ по поводу переживаемых ныне событий”, которое начиналось так: “Свершилась воля Божья. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на её новом пути”.

Поэтому процесс ликвидации последствий Февральской революции мог быть только сложным и многоэтапным. Этот процесс многократного оперирования характерен для ликвидации последствий всех революций. Октябрьская революция 1917 года, Гражданская война, но главным образом расстрелы в застенках НКВД (особенно в застенках специального его органа ВЧК), уничтожили силы, совершившие Февральскую революцию. Затем репрессии 1937 (точнее 1936 -1938 г.г.) года соответственно уничтожили силы, совершившие Октябрьскую революцию, победившие в Гражданской войне, расстреливавшие в застенках НКВД (ВЧК). Борьба с “культом личности” – cледующий этап… Наконец, все закончилось разрушением самого государства СССР (его экономики, армии, науки), пришедшего на смену Российской империи.

Ныне русская цивилизация снова находится на перепутье, на котором она находилась перед Февралем 1917 года. Тогда стоял вопрос: или идти по пути, проложенному иной (европейской) цивилизацией, или пролагать свой собственный путь в истории, сохраняя собственную цивилизационную идентичнось? Правда, слово “перепутье” здесь употреблено несколько запоздало. Дело в том, что вышеупомянутая поэтапная борьба с последствиями Февраля 1917 года постепенно трансформировалось. Если она началась с откровенно силовой экспроприации, то закончилась она уже имитацией экономической приватизации, то есть криминальным капитализмом. Хотя, в последнее время наметилось и усиление роли государства.

Сегодня мы знаем кровавый результат попытки отказа от своей цивилизационной идентичности. Поэтому сам ответ на поставленный вопрос ясен, задача же сегодня состоит в том, чтобы верно проложить путь русской цивилизации в современной истории, поскольку цена ошибки уже известна, поскольку череда ошибок еще не кончилась и сегодня.

Всем своим становлением и существованием современная цивилизация обязана науке, наука определяет лицо современной цивилизации. Обычно такие слова произносятся для восхваления современной науки. Однако далеко не все осознают, что главной особенностью современной науки является подмена понятия истинности понятием практической полезности, выгоды, и что именно эта особенность и задает лейтмотив всей современной цивилизации. В результате мы имеем сегодня всем известное положение о том, что истина мало кого интересует, подавляющее большинство интересует только практическая польза, только выгода. Такова сила всеобъемлющего далеко не всеми осознаваемого влияния науки на человека. Способность к познанию отличает человека от всех остальных существ в мире. В этом его сила, – когда человек следует в своем познании заповедям создавшего его Бога, но и в этом его слабость, – когда он в своем познании отворачивается от Бога.

По существу современная наука уже не имеет права называться наукой, поскольку сам по себе объект исследования эту науку не интересует, ее только интересует возможная польза для него – субъекта познания – от познаваемого объекта. Современная наука заключается в разработке экспериментов, то есть искусственных процессов, в которых на выходе можно получить что-либо более практически полезное, чем-то, что подавалось на вход. В случае удачи разрабатывается массовая (промышленная) технология подобного процесса. То есть современная наука – это бизнес с присущей ему формулой: деньги – товар – деньги. Этот бизнес отличает высокая квалификация исполнителей, высокий процент (сотни процентов) прибыли по общей (большой!) массе проектов, но и длительное время оборота. То есть этот бизнес доступен только крупным организациям, а учитывая и процесс подготовки кадров и других необходимых сопутствующих трудоемких процессов, доступен лишь государству в целом. Фактически основой современного государства и является бизнес науки, который включает в разной форме в свой оборот все остальные вспомогательные его составляющие.

Поскольку субъект современной науки – человек – живет среди объектов этой науки – объектов природы, живет благодаря им, то такой слепой эгоизм бизнесмена по отношению к объекту неизбежно становится опасным для самого cубъекта. И чем интенсивней развивается такой тип мышления современной науки, тем более роковым он становится для человека. Причем, как следует из сказанного, эта опасность двоякого рода: с одной стороны, она разрушает внешнюю среду обитания человека, а, с другой стороны, она разрушает и cам внутренний мир человека (см. приложение I).

Но не смотря на то, что подмена понятия истинности в науке понятием полезности – рационализация мышления – приводит к моральной деградации человека и человечества, сегодня часто можно читать и слышать, – даже и от православных богословов, – что корни современной науки, на которой основана современная цивилизация, надо искать в христианстве. Cовсем не надо удивляться тому, что западное науковедение считает: «Чтобы Галилей мог отправиться на поиски вечных истин в физический мир – необходимо было Воплощение»1. С такой же логикой можно было бы сказать: «чтобы возникло католичество и протестанство – необходимо было Воплощение». Но надо уже не удивляться, а возмущаться, когда эту цитата приводит в доказательство своих представлений о взаимоотношении науки религии доктор богословия, профессор МДА диакон Андрей Кураев! (см. приложение II).

Между тем, один из создателей современной физики Вернер Гейзенберг со всей определенностью указывает на совершенно противоположную причину рождения способа научного мышления в период европейского Ренессанса, определившего всю науку Нового Времени: «можно указать на определенные тенденции в христианской философии, приведшие к такому абстрактному понятию Бога, когда Бог был настолько высоко удален от мира, что оказалось возможным рассматривать мир, не усматривая в нем в то же самое время и Бога. Картезианское разделение (противопоставление субъекта и объекта познания – примеч. мое – И.Н.) может считаться последним шагом в этом развитии…Во всяком случае, в это время появился новый авторитет, который был совершенно независим от христианской религии, философии и Церкви, авторитет опыта, эмпирического знания»1. Так что появление нового типа мышления в науке в Европе начиная с XVI века надо связывать не с Воплощением, а, наоборот, с началом отхода Европы от христианства, с утерей христоцентричного типа мышления, с представлением, возникшим на этой основе, о саморазвитии природы, ставшим обоснованием тезиса об автономии науки от религии. Этот тип мышления и стал основой всей европейской культуры.

Поскольку наука, а значит и природа провозглашаются автономными от Бога, то объяснение природных процессов европейская наука ищет в самой природе, в собственных ее закономерностях, в собственных механизмах управления природными процессами. Отрицание высшего начала в природных процессах заставило это рационалистическое мышление искать объяснение природы на основе разложения ее на простые элементы, то есть на основе сведения (редукции) высших уровней иерархии мира к низшим. Так и возник редукционисткий тип познания: человек рассматривается как биологическое существо, пусть и как высшее, но все же животное, биологические процессы редуцируются к химическим, а затем и к физическим процессам, описание же физических процессов сводится к математике.

Дальнейшее развитие этого типа мышления в науке Нового Времени основывалось на дальнейшем отходе от христианства вплоть до прихода к современной постхристианской эпохе, когда Европа совсем отказалась от христианства как от своей цивилизационной основы. Однако и сегодня можно услышать от православных богословов, что современное развитие науки связано не с отходом от христианства, а, наоборот, с возвратом к христианству. Так, в решении Рождественских чтений 2007 года было записано, что "анализ развития естествознания на рубеже III тысячелетия позволяет увидеть, что современная физика возвращается к метафизической парадигме христианского учения".

Но весь казус здесь в том, что сами создатели современной физики так не считают. Такие наиболее выдающиеся представители современной физики как, например, Роберт Оппенгеймер, Нильс Бор, Вернер Гейзенберг в один голос говорят о сближении и даже отождествлении идеологии современной физики с древневосточными философиями. В частности, Оппенгеймер дает такое резюме развитию современной науки: “Общие законы человеческого познания, проявившиеся и в открытиях атомной физики, не являются чем-то невиданным и абсолютно новым. Они существовали и в нашей культуре, занимая при этом гораздо более значительное и важное место в буддийской и индуистской философиях. То, что происходит сейчас, – подтверждение, продолжение и обновление древней мудрости”1. Близкую характеристику достижениям физики дает и Бор: ”мы можем найти параллель урокам теории атома в эпистемологических проблемах, с которыми уже сталкивались такие мыслители, как Лао-цзы и Будда, пытаясь осмыслить нашу роль в грандиозном спектакле бытия – роль зрителей и участников одновременно"2 (см. также приложение III).

Если рационалистическое мышление, рационалистическая наука основаны на отстранении Бога от природы, на стремлении объяснить формирование высших уровней природы из низших, на редуцировании поэтому понятий высшего к низшему, то целостное (холисткое) мышление древневосточной пантеистической науки основано на растворении Бога в природе, то есть на смешении высшего и низшего. Все уровни мира здесь сводятся на одну горизонтальную плоскость, все связано со всем и эти связи определяют все, а сами связываемые объекты уже ничего не определяют, то есть они (включая и человека) сами по себе уже просто ничто. Вместе с тем, оба эти типа, – ни редукционисткий тип мышления науки Нового Времени, ни холисткий тип мышления Древнего Востока, к которому обратись современная наука, – не отвечают христианскому мировоззрению. Эта очевидность проиллюстрирована и самой историей цивилизации: Европа ради развития своей науки отказалась от христианства как от своей цивилизационной основы, а Индия, Китай в своей основе так и не приняли христианства, остались ему чуждыми.

Из сказанного ясно, что трактовка взаимоотношения Бога и природы, религии и науки непосредственно связаны с типом мышления, определяет его, определяют весь образ познания, а, следовательно, определяет и тип цивилизации, с которым связано и государственное устройство. Имея же ввиду христианскую цивилизацию, помимо рассмотренных редукционисткого и холисткого типов мышления нужно говорить –- и об ином типе мышления, основанном на ином понимании взаимоотношения Бога и природы, Бога и тварного мира, а именно о христоцентричном, или иерархическом типе мышления.

Этот тип мышления в истории цивилизации имел прецедент в космологии и антропологии Отцов Церкви, в которых современные Отцам знания о мире и человеке перерабатывались, излагались с позиций христианства, с позиций человека, основным стремлением которого было стремление к Богу, ко Христу. Фактически все православное богословие было создано византийскими богословами на основе использования и переработки современных им научных понятий – понятий эллинской философии – при изложении христианских истин для христиан их времени. Если редукционизм ищет объяснение высших уровней иерархии мира в низших уровнях, а холизм сводит весь мир к одному уровню, то христоцентризм, или иерархизм ищет объяснение низших уровней иерархии мира в событиях на высших его уровнях. Так, при рассмотрении человека редукционизм объясняет все поступки человека на основе самых низших его телесных потребностей, холизм вообще не различает высших и низших стремлений человека, – поэтому оба эти типа мышления не принимают понятие греха и ищут оправдание любому поступку человека. Именно на этом оправдании и основана вся современная психология, все современные науки о человеке. И только христоцентричное, иерархическое мышление рассматривает низшие уровни человека как результат грехопадения и видит истину и опору человека в верхних уровнях его души. Именно в свете задачи восстановления иерархии душевных сил – подчинения нижних уровней верхним уровням – и видит человека православная христоцентричная антропология.

Аналогично и проблемы природы – антропосферы, продолжения тела человека – христоцентричное мышление видит в динамике, а именно в том, что “вся тварь совокупно стенает и мучится доныне” (Рим. 8. 22) и что “тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих” (Рим. 8. 19), а не существует в гармонии, определяемой некиими механизмам-законам, сформулированными в выхолощенных условиях эксперимента. Целостное восприятие природы выявляет нарушения иерархии в ней, в результате чего полное понимание природы на этом этапе познания невозможно. Но православное познание объекта не есть просто отрешенное от судьбы объекта его рассмотрение, а соработничество с ним в совместном совершенствовании субъекта и объекта познания. Сегодня скорее наблюдается нарушение иерархии в природе, а не сколько существование этой иерархии.

Автор Толковой Библии А.П. Лопухин в своем комментарии к цитируемому посланию апостола Павла пишет: “Люди, мыслящие и наблюдательные, должны хорошо знать, что природа находится в ненормальном состоянии. Они как бы слышат вздохи! – Стенает и мучится… В том и другом выражении содержится намек на то, что природа испытывает такие же тяжкие муки, какие испытывает рождающая женщина… Отсюда нам проясняется и значение многообразных катастроф, какие испытала и продолжает испытывать наша планета. Они не бесцельны и не бессмысленны, а представляют собою только отдельные моменты, которые должна пройти наша планета на пути к той фазе своего существования, которая совпадает с восстановлением славы чад Божиих.” (А.П. Лопухин «Толковая библия”, комментарий к Рим. 8. 22.). (см. также приложение IV).

И каким жутким диссонансом к христианскому отношению к природе звучит “обоснование” “октябрьского богословия”, “богословия революции”: “Современный человек, наблюдающий свойственное нашему времени развитие науки, не может не расценить этого как осуществление Богом дарованного ему права обладать землею и владычествовать над нею (Быт. 1:28).

При этом можно вспомнить, что глагол „обладать“, имеющийся в русском переводе Библии, по-еврейски выражен словом „каваш“, что означает брать силой, завоевывать, брать контрибуцию“. (Митрополит Никодим «Размышления над книгами Премудрого» ЖМП 1965, № 9, стр. 35, 38). Если в основе такой науки „брать силой, завоевывать, брать контрибуцию“ усматривать антропоцентризм, то только антропоцентризм греховного человека, который и составляет основу современной цивилизации. Конечно, такой науке истина не нужна и не интересна, поскольку она знает только силовое отношение к природе. Этот тип мышления выдвинул лозунг: “Знание – сила”. И именно таким же по духу был лозунг и идеологов советской науки: “Мы не должны ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача”.

Но если Россия считает себя cтраной Православия, – наследницей Византии, ее непревзойденной богословской культуры, то она должна отказаться от редукционисткого типа мышления, навязанного ей в последние века западной культурой, основанного на насилии над природой. Она не должна и поддаваться модному в последние десятилетия влиянию древне-восточного типа мышления. Оба эти типа мышления являются инородными русской душе и принятие этих типов мышления русским по духу человеком всегда, с одной стороны, порождает только их суррогат, а с другой стороны, порождают в русской душе смуту, последствием которой и являются смуты в политической, экономической и культурной жизни России. Русскому человеку, России нет и смысла стремиться ни к западной культуре, ни к восточной: всегда русский человек, всегда Россия будут чуждыми как Западу, так и Востоку, всегда будут вторым сортом, поскольку они иные, более многообразные и многомерные, – недоступные для понимания по любой проекции: на европейской проекции они выглядят азиатами, а на азиатской – европейцами, то есть всегда чужими. Современная история России более, чем наглядно свидетельствует об этом. Выйти из череды кризисов мы можем только найдя себя, поняв самих себя, обратившись к собственным истокам, к православному христоцентричному мышлению. Очевидно при этом, что христоцентричному иерархическому типу мышления в познании мира соответствует иерархическое устройство государства, то есть главенствующая его роль в экономической жизни страны. Поскольку основой современного государства является развитие науки, то главенствующая роль государства может только способствовать максимальному и разумному развитию этой науки, включая и повышение обороноспособности самого государства.

Не надо искать себя в пространствах чужих культур, надо создавать собственную культуру, собственное мышление, ибо чужим типом мышления мы себя не поймем, ибо будем видеть только чужую проекцию себя. Чтобы понять себя, чтобы увидеть себя полностью, надо войти в себя, быть в своей культуре мышления.

И если Отцы Церкви вписали в историю Православия византийскую главу, воцерковив эллинизм, то содержание русской главы в истории Православия состоит в воцерковлении европейской (романо-германской) культуры. “Православная мысль должна прочувствовать и прострадать западные трудности и соблазны, она не смеет их обходить или замалчивать для себя самой. Нужно творчески продумать и претворить весь этот опыт западных искушений и падений, понести всю эту “европейскую тоску” (как говорил Достоевский), за эти долгие века творческой истории. Только такое сострадающее со-переживание есть надежный путь к воссоединению распавшегося христианского мира, к приобретению и возвращению ушедших братий. И нужно не только опровергать или отвергать западные решения и погрешности, нужно их преодолеть и превзойти в новом творческом действии (курсив мой – И.Н.).”1

Здесь прот. Георгий говорит о взаимоотношении достижений западной цивилизации прошлых веков и новой нарождающейся русской цивилизации. Суть тут заключается в том, что христоцентричное иерархическое мышление не должно полностью отвергать результаты редукционисткого (западного) и холисткого (восточного) типов мышления, а как иерархическое мышление должно рассматривать их данные со своей позиции христоцентризма. Это означает, что христоцентричное мышление должно рассматривать другие типы мышления только как средство, инструмент, аппарат познания, но не как собственно осмысление объекта познания. Так, физика рассматривает математику лишь как свой научный аппарат, а не как науку об объектах своего познания. В иерархической же науке точно также и сама физика используются геофизикой и биофизикой как свой научный аппарат, а наука об антропосфере должна рассматривать все естественные науки лишь как свой научный аппарат, а собственно антропология – философию (методологию познания), психологию, медицину. Таким образом в христоцентричной науке, наряду с богословием, антропология становится фундаментальной наукой (а не математика и физика, – как в редукционсткой науке).

Такую структуру познания мы должны соблюдать в христианском естествознании и в христианской антропологии. Сегодня для этого необходимо повторить интеллектуальный и духовный подвиг, подобный подвигу Отцов, перестроивших современную им науку, поскольку “новый взгляд на судьбу человечества, взгляд в свете Христовом невозможно было выразить полно и безошибочно на языке философии того времени. Предстояло изложить и зафиксировать христианскую веру в ясной системе богословских формул. Это был вопрос не приспособления, а, скорее, радикального изменения мышления”1.

Очевидно, что формирование христоцентричных наук должно сопровождаться перестройкой всего среднего и высшего образования, которое сегодня полностью отвечает редукционисткому западному мировоззрению.

Если сегодняшний мир – окружающая нас техногенная и идеологическая среда – создана католиками и протестантами на основе редукционисткого мышления, то православное христоцентричное мышление с падением Византии перестало оказывать активное влияние на мир и заняло круговую оборону. Попытки перенимать у Запада новшества, чужеродные по определению, приводили, приводят и будут приводить к потере ориентиров, к катаклизмам.

Византийский период был именно эпохой кристаллизации церковной жизни, но не мирской жизни, не жизни православного государства. В византийский период был сформирован весь чин Литургии, весь годичный круг ежедневных служб, то есть вся ежедневная жизнь Церкви. В этот период был составлен Символ веры, составлен основной набор молитв, собран опыт духовной борьбы подвижников веры, без которого сегодня нельзя представить монашескую жизнь. Но, достигнув высот в церковной и монашеской жизни, Византия не справилась с миром, с жизнью за церковной оградой. Это и привело к ее гибели. Как показала история, именно проблема православного строительства государства до сих пор была камнем преткновения в истории Православия. Именно поэтому пала Византия.

И именно эта проблема является источником всех бед русской истории. И чтобы состоялось православное осмысление современного мира, составляющее задачу русской цивилизации, необходимо, конечно, не строительство “царства Божия на земле”, а свидетельствование миру истин Православия в современном мире уже и на основе переработки языка романо-германской науки, а не только переработки языка эллинской философии. “И проповедано будет сие Евангелие Царства по всей вселенной, во свидетельство всем народам (курсив мой – И.Н.); и тогда придет конец” (Мф. 24. 14).

Поэтому задача русской цивилизации культуры как раз и состоит в том, чтобы выполнить синтез европейской культуры путем разрешения ее основного противоречия – противоречия между европейской наукой и христианством. Мы сейчас все еще полонены западной культурой, западной наукой, но сегодня нам “необходимо понять, что в течение многих столетий существовала единая христианская цивилизация, одна и та же для Востока и для Запада, и эта цивилизация родилась и развивалась на Востоке. Специфически западная цивилизация возникла гораздо позже”1.

Каждая нация выполняет в мировой истории свою отведенную ей Провидением роль. Роль русской нации один из ее вождей определил так: “Стать настоящим русским и будет именно значить: cтремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно…” (Ф. Достоевский “Дневник писателя. Пушкин” C-Петербург. 1999). Поэтому критика современной западной культуры, в том числе современного рационализма западной науки, а также древних восточных философий, имеет целью выявление их ограниченного места в мировой истории и призвание на борьбу с ними сначала в российских пенатах с целью выработки православной позиции, правильного выбора задачи своей нации в мировой истории. Но затем задача состоит в том, чтобы вернуть восточному христианству его место в европейской и мировой истории, в европейской и мировой культуре, которое оно занимало на протяжении большинства веков своей истории.

Еще в 1833 году уже понявший ложность cвоих “прогрессивных” взглядов Чаадаев подал императору Николаю I записку о том, что образование в России должно быть организовано иначе, чем в Европе, мотивируя это тем, "что Россия развивалась совсем по иному и что она должна выполнить в мире особое назначение