Институт научной информации по общественным наукам политические отношения и политический процесс в современной россии

Вид материала

Документы

Содержание Шевцова Л. Российская политическая власть: парадоксы стагнации. Сценарии будущего: стагнация, диктатура, демократизация?

Подобный материал:

• Вопросы к экзаменам для политологов 3-го курса ф-та социологии, экономики и права, 1161.25kb.
• Программа дисциплины «политические отношения и политический процесс в современной россии, 391.92kb.
• Курс "Политические отношения и политический процесс в современной России", 6240.48kb.
• Доклад на Всероссийской научной конференции «От СССР к рф: 20 лет итоги и уроки», 140.15kb.
• -, 468.55kb.
• Ю. С. Пивоваров Прошу подтвердить получение, 33.67kb.
• Информационное письмо, 177.14kb.
• Эволюция современной демократии: политический опыт России, 843.88kb.
• Информационное письмо, 169.89kb.
• Информационное письмо, 181.25kb.

Шевцова Л. Российская политическая власть: парадоксы стагнации.^٭


Сущность российской системы власти

Пожалуй, основное качество российской системы власти, кото­рое объясняет наличие многих других, - это несовпадение между каркасом власти, ее организационной структурой и внутренним со­держанием, реальными механизмами, в которых решающую роль играют теневые отношения. В связи с несовершенством президент­ского режима на фоне его все обостряющихся внутренних противо­речий роль неформальных подстраховочных структур неизмеримо усиливается. Существование в России разрыва между политическим каркасом и его наполнением говорит о необходимости уделять вни­мание не только строительству новых институтов, но и культивиро­ванию новых привычек, политической культуры и традиций, а так­же формированию гражданского общества.[…]

Несоответствие между оболочкой системы и ее внутренним со­держанием находит отражение в кажущейся жесткости некоторых организационных решений (например, сложности разблокирования Конституции) и одновременно аморфности реальных политических процессов, которые могут эволюционировать в любом направлении. Именно этот факт является одним из объяснений способности рос­сийской власти к выживанию и воспроизводству на протяжении по­следних десяти лет, по крайней мере, в трех формах: «двоевластия» в период 1991-1993 гг., суперпрезидентства после 1993 г. и «двойного лидерства» весной 1999 г., не говоря уже о том, что в отдельные пе­риоды развития власть могла принимать авторитарное, демократи­ческое или «олигархическое» обрамление.[…]

Для понимания сущности российской власти представляется не­обходимым провести разделение между государством, системой и режимом. Впрочем, еще Фернандо Кардосо говорил, что надо четко различать государство и режим. Это тем более необходимо при ис­следовании посткоммунизма и, особенно, в распавшихся многонацио­нальных государствах. Я понимаю систему как совокупность всех институциональных и прочих отношений в сфере политики и эко­номики, которые регулируют общественную жизнедеятельность. Под режимом я подразумеваю не только стиль правления, но и ха­рактер взаимоотношений между центром власти и обществом. Для России характерными являются две особенности. Первая - суррогатность системы, которая не структурирована, не разделена функ­ционально (нет, кстати, четкого размежевания между политикой и экономикой). По существу система как совокупность разнообразных институтов, которые взаимодействуют по вертикали и по горизон­тали, у нас отсутствует. Система подменяется президентским режи­мом, построенным по весьма упрощенной схеме. Второй особенно­стью, отчасти связанной с первой, является отсутствие размежева­ния между государством и режимом, что является наследием и предшествующего этапа коммунистического развития России и следст­вием того, что при выходе из коммунизма произошел распад преж­него государства.

Взаимосвязь между государством и режимом отличает Россию от других бывших коммунистических государств. В последних при де­градации коммунизма и распаде партийного государства произошло своевременное отделение коммунистического режима от государст­ва, и в результате государство сохранилось и стало инструментом реформ уже при другом режиме. В России выход из коммунизма про­изошел за счет падения и режима, и государства. Однако при этом в условиях распада прежних связей правящий класс пошел на сохра­нение некоторых элементов старого режима (в частности, старого правящего класса, советов) как консолидирующей структуры, кото­рая должна была предохранить общество от распада. В дальнейшем образование нового режима предшествовало формированию госу­дарства, а затем режим начал даже подменять государство и тормо­зить государственное строительство.

Сегодня в России наличествует ситуация, когда режим фактиче­ски заменяет государство, и его падение опасно тем, что оно может вызвать непредвиденные последствия для общества, не имеющего прочной государственной структуры. Так что если в других странах мы имеем дело с большей государственной преемственностью, то в России - скорее с режимной преемственностью.

Основными составляющими российской власти являются демо­кратизм ее формирования и административно-авторитарный харак­тер функционирования. В 1998 г., пытаясь определить суть режима, мы с Игорем Клямкиным писали, что российская власть «...по объе­му полномочий и тщательно оберегаемой надпартийности, т. е. не­зависимости от каких-либо политических сил, напоминает монархи­ческую власть, но по способу формирования она выборная. А выбор­ная монархия, "выборное единовластие" - это политический нонсенс, свидетельствующий о том, что Россия все еще оказывается втисну­той в усыпанное минами историческое пространство между неизжи­той традицией единовластия, тяготеющего к пожизненности, и не­обходимостью использовать демократические процедуры для леги­тимации этого единовластия, ибо все другие способы (монархиче­ские, силовые и партийно-идеологические) уже исчерпаны».

В российской конструкции власти заложен мощный структурный источник неразрешимого противоречия - между демократическим и авторитарным началами. Разумеется, можно вспомнить, что такое противоречие существует и в латиноамериканских «делегированных демократиях», в рамках которых демократически избранный прези­дент концентрирует в своих руках все основные полномочия. Но там лидер обычно осуществляет свою «делегированную» власть при по­мощи силовых и мобилизационных механизмов, которых у российского президента нет. Впрочем, подобного рода режимы в Латин­ской Америке крайне недолговечны и завершаются переходом либо к демократии, либо к еще более жесткой диктатуре. Пожалуй, толь­ко па Тайване найден способ разрешения противоречия между авто­ритаризмом президентства и постепенной демократизацией, но опять-таки за счет сочетания мощного силового начала режима и разветвленной системы патронажно-клиентелистских отношений, которые охватили все общество и успешно подстраховывают режим. Но тайваньский вариант консолидации у нас тоже неприменим (он был возможен только в начале перестройки). Более того, в России патронажно-клиентелистские отношения не облегчают демократи­зацию, а осложняют ее, закрепляя полукриминальные формы регу­лирования.

Кроме того, в демократической составляющей российского режи­ма сохраняется немало архаично-митингового. Демократизм в пони­мании многих все еще не сопрягается с осознанием верховенства за­кона, с необходимостью формирования сложной системы взаимных сдержек. Словом, мы все еще имеем дело с антилиберальной демо­кратией, которая вряд ли может успешно нейтрализовать админист­ративно-иерархическое начало режима, а скорее служит его допол­нением и декоративным украшением. И здесь мы видим парадоксаль­ность самого явления: с одной стороны, демократизм формирова­ния режима и авторитаризм его функционирования порождают постоянный и неразрешимый конфликт, а с другой - они взаимодо­полняемы.

Заложенное в российском режиме авторитарное начало зиждет­ся в основном на соответствующей традиции и лишь отчасти на при­вычках и поведении лидера. В настоящее время в рамках ельцинского лидерства этот авторитаризм ослаблен, ситуативен и полностью реализован быть не может, существует скорее как потенция - и по­тому, что «силовые» структуры вряд ли свяжут себя с дряхлеющим президентом, и потому, что усиление его авторитаризма вряд ли под­держит правящий класс, который раскололся на несколько группи­ровок, ориентированных па разных лидеров, и, наконец, потому, что сам Ельцин вряд ли захочет использовать насилие в целях самосо­хранения. По-видимому, для него то, как он завершит свою миссию, имеет немалое значение.

Отмечу еще один парадокс: система, ориентированная на всевла­стие одного лица, не содержит ресурсов для обеспечения этого все­властия. Всевластие может быть осуществлено только через насилие и его соответствующее идеологическое обеспечение. Но средств для осуществления насилия у Центра нет, нет и желания или политиче­ской воли его использовать. Мобилизационная идеология вряд ли найдет поддержку в правящем классе и обществе. Поэтому прихо­дится думать об обеспечении власти через раздачу властных, адми­нистративных, экономических ресурсов отдельным группам влияния и регионам. А в этом случае всевластие становится декоративным, следовательно - бессильным. Импотенция всевластия - это и есть сущ­ность российской власти. Раздача власти Центра в обмен на лояльность региональных вассалов или «олигархов», этакий политический «за­логовый аукцион» приводит к тому, что происходит безудержная децентрализация власти и ее ресурсов и их приватизация теневы­ми, нелегитимными силами. А так как четкой границы между режи­мом лидера, системой и государством не существует и режим зачас­тую подменяет государственность, то происходит постоянное ослаб­ление государства в целом, а также деформация экономических механизмов.

Российскую систему расшатывают и другие противоречия, ино­гда (но не всегда) являющиеся продолжением основного структур­ного конфликта: между президентской «вертикалью» и ассиметричной Федерацией, между либерализмом президентства и популизмом парламента, между потребностями элитной демократизации и либе­ральной демократией, между слабостью государства и гипертрофи­рованным государственным аппаратом, между стремлением к всеох­ватывающему регулированию и спонтанностью развития, между вождистской политикой и децентрализацией власти, между слабостью государства и державнической риторикой. Но самым серьезным вызовом системе является противоречие между капитализмом и де­мократией. Речь идет о том, что дальнейшая демократизация вла­сти в условиях дискредитации реформаторских идей и сохраняюще­гося влияния коммунистических и державнических сил может затруд­нить дальнейшее развитие рынка. В свою очередь, продолжение либерализации экономики в нынешних российских условиях застав­ляет размышлять о сужении демократизма и новом просвещенном авторитаризме. Как разорвать этот круг, пока неясно.

В России возникла власть, которая неизбежно должна быть неус­тойчивой, ибо выход из строя одного из ее элементов неизбежно влечет за собой дисфункцию всего режима, не имеющего механизмов институциональной подстраховки, а та подстраховка, которая формируется президентом в виде придворных противовесов, эфе­мерна. Словом, мы имеем систему, сложенную по типу карточного домика. Выпадение одного блока не ведет к ее обвалу лишь потому, что хрупкая внешняя конструкция поддерживается за счет развитых теневых механизмов властвования - распределения ресурсов и раз­решения конфликтов. Но теневая подсистема, подстраховывая ре­жим, одновременно ослабляет его, лишая легитимности, усиливая его коррупцию, подрывая его регуляционные возможности.

Не менее существенно, что российский режим строится на осно­ве Конституции, которая не является ни общественным договором, ни даже договором элит, ибо среди правящего класса нет единства относительно оптимальных правил игры и постоянно проявляется стремление к изменению всей конструкции, причем волюнтарист­ским или силовым способом. Конституция является зафиксирован­ной победой лишь одной стороны и уже поэтому она будет пересмат­риваться, что в российских условиях постоянных междоусобиц не­избежно станет (и уже стало) постоянным источником напряженно­сти. То обстоятельство, что внесение конституционных изменений весьма затруднено, может лишь усилить угрозу неправовых и нелегитимных попыток пересмотра Основного закона. Следовательно, мы не только не застрахованы от новых антисистемных революций, но сам режим (вернее, его конституционная основа) может подтал­кивать к ним.[…]

Несколько лет функционирования российской политической сис­темы позволяют выявить основные факторы ее самовыживания. Так, она функционирует или создает видимость функционирования за счет поддержания и правящего класса, и общества во фрагментированном состоянии; самое главное для нее - предотвратить опасную поляризацию. Оптимальным режимом существования является для нее стагнация, при которой есть возможность распыления угрожаю­щего недовольства и нет необходимости в резких поворотах, нет оживления, которое может оказаться антисистемным. Система вы­работала три формы выживания, которые она чередует в зависимо­сти от обстоятельств, — встряски, временные «пакты» и провоцирование напряженности. Система поощряет увод политической и эко­номической активности в «серое» нелегитимное поле, которое по­зволяет выживать и обществу, и правящему классу за счет создания «теневого порядка».

Возникшая в России политическая система выживает и за счет смены своих опор. В течение нескольких лет она опиралась на коа­лицию прагматиков и технократов, которая давала ей импульс и од­новременно стабилизировала ее. Но в зависимости от потребностей происходило возвышение то одной, то другой группы, что являлось своеобразной формой клановой двухпартийное.

Неконсолидированность власти - тоже один из факторов само­сохранения системы. Полностью консолидировать власть в России, сплотить и в рамках возникшего режима укрепить ее оказывается невозможным. Во-первых, сам президент не заинтересован в этой консолидации, ибо только слабость и аморфность режима позволя­ет ему играть роль Лидера-Арбитра. Во-вторых, не заинтересованы в консолидации власти обслуживающие ее слои и региональные ли­деры, для которых рыхлость системы является важнейшим властным ресурсом, который позволяет им участвовать в политических «зало­говых аукционах». Налицо очередная ловушка: возникшая в России система может функционировать только в неконсолидированном, аморфном состоянии, в режиме стагнации. Любые попытки консо­лидировать такой режим, а следовательно, выбрать только одну сис­тему координат, уточнить его базу, могут ускорить его обвал.[…]


Сценарии будущего: стагнация, диктатура, демократизация?

Диагноз состояния российской власти уже не вызывает сомнений. Весь вопрос в том, в каком направлении она может изменяться, как станет адаптироваться к условиям стагнации, как будет переносить неизбежные будущие кризисы, как, наконец, действия отдельных сил могут изменить ее логику. Представляется, что поле для маневра рос­сийской власти на современном этапе чрезвычайно узко, возможно­сти ее эволюции также весьма ограничены, во всяком случае, более ограничены, чем в 1991-1993 гг. Переход президента в 1998 г. к опо­ре на ненавидимое им левое большинство - еще одно тому доказа­тельство. В случае сохранения нынешних конституционных механиз­мов, даже несмотря на передачу большей ответственности парламен­ту и правительству, система уже не способна поддерживать нормаль­ный ритм функционирования. Так что необоснованны надежды на то, что без изменения правил игры, меняя лишь соотношение сил, можно стабилизировать ситуацию и дать новый импульс системе. Иллюзией являются ожидания, что предстоящие в конце 1999 г. пар­ламентские или будущие президентские выборы помогут системе выйти из цейтнота. Обречены и упования на нового харизматиче­ского лидера: после некоторого периода оживления и иллюзорной консолидации власти повторятся все те кризисы и встряски, которые были при Ельцине, но с более тяжелыми для страны последст­виями - хотя бы потому, что в некоторых сферах загнивание может стать необратимым.

Чем дольше будет длиться стагнация, тем выше опасность сило­вого выхода из нее - через переход к новому авторитаризму. При Ельцине этот выход выглядит достаточно проблематичным, несмот­ря даже на то, что он, не имея иных средств опоры, пытается акти­визировать «силовой кулак». Но насколько реален авторитарный поворот в России при другом лидере и может ли он консолидиро­вать власть?

Для успеха силового поворота необходимы, по меньшей мере, три составляющие: поддержка армии, лояльность бюрократии, опора на ту часть населения, которая стремится к порядку. После поражения в чеченской войне есть сомнения, что российская армия может обес­печить любой авторитарный поворот. Что касается других «сило­вых» структур, то превращение их в поддержку диктатуры блокиру­ется отсутствием лидера, способного получить их безоговорочное доверие. Отсутствует и лояльная режиму бюрократия, которая рас­палась на конкурирующие группы, поддерживающие разных соиска­телей трона. Совсем не обязательно, что идея «железной руки» по­лучит массовую поддержку в обществе. Но, пожалуй, еще более серь­езным препятствием на пути силового поворота является отсутст­вие единства среди его сторонников. Некоторые из них поддержали бы правый авторитаризм, этакий российский пиночетизм. Другие симпатизируют перонизму, т. е. левому, популистскому режиму. Не менее серьезным препятствием воссоздания жесткого режима в Москве является возникновение множества авторитарных мини-ре­жимов в субъектах Федерации, которые вряд ли добровольно согла­сятся возвратить полномочия, полученные ими в ходе «залоговых аукционов». Казалось бы, этот сценарий сомнителен.

Тем не менее, никаких гарантий от силовой трансформации при выходе из нынешней стагнации в России не существует. Дело в том, что нынешняя система власти дискредитирует демократические цен­ности и процедуры, формирует правовой нигилизм и безответствен­ность как в обществе, так и среди правящего класса. Президентская «вертикаль» консервируют раздробленность политических сил и открывают дорогу к власти внесистемным и даже криминальным деятелям. В условиях дискредитации демократических процедур обычно остается один путь консолидации власти - силовой, и не может успокаивать тот факт, что пока в обществе нет серьезных пред­посылок для перехода к этому сценарию. Дальнейшее стагнирование еще больше усиливает угрозу установления жесткого и непред­сказуемого режима, на сей раз маргинальными силами.

В 1998 г. мы с Игорем Клямкиным с пришли к выводу: чтобы вы­браться из стагнационного развития, угрожающего силовой консо­лидацией, необходимо заключение «Пакта о согласии», с которым Россия пошла бы на очередные выборы. Вот основные общие прин­ципы и положения Пакта, которые нам представлялись достаточно очевидными.

1. Пакт фиксирует согласие политических сил в оценке советского прошлого. При этом декларируется отказ от двух идеологических край­ностей - как либерал-радикальной, так и коммунистической.

2. Подводится черта под постсоветским революционным циклом, что обеспечивает мирный и безболезненный выход из него. Пакт пре­доставляет гарантии безопасности всем политическим деятелям, с именами которых этот цикл ассоциируется.

3. В Пакте должен быть обозначен вектор дальнейшего экономи­ческого и политического развития России - рыночная экономика и демократия. Последняя предполагает разделение власти и ответст­венности между президентом и федеральной представительной вла­стью. Не менее существенным является и разделение ответствен­ности внутри исполнительной власти - между президентом и пре­мьером. Скорее всего, новая формула власти не будет найдена сразу, и тогда может пригодиться опыт Польши, которая не спешила с окон­чательным определением оптимальной политической модели, а по­шла иным путем, приняв временные правила игры, и решила про­блему определения режима в результате нескольких лет эксперимен­та и после того, как было достигнуто согласие относительно базовых аспектов режима.[…]

Разумеется, придется решать и множество других вопросов оформ­ления на сей раз настоящей, а не суррогатной системы власти в Рос­сии. И здесь, возможно, основным вопросом является нахождение согласия по вопросу о том, какой, собственно, политический режим наиболее отвечает российским потребностям - президентский, пар­ламентский, смешанный - премьерско-президентский? Существует немало доказательств того, что президентский режим не всегда га­рантирует стабильную демократию. Его отличает большая жест­кость, он не всегда эффективен в выявлении стремлений меньшинств и согласовании разнообразных интересов. Сама формула президентского режима, по которой победитель получает все, осложняет на­хождение компромиссов между политическими силами. Кроме того, двойная легитимность — и президента, и парламента, когда оба ин­ститута избираются всенародно, создает условия для постоянных конфликтов. Президенты обычно имеют меньший управленческий опыт, чем премьер-министры. В случае неэффективности их поли­тики от них труднее избавиться. Долго господствовало мнение, что президентские режимы легче перерождаются в диктатуры. Правда, в последнее время это было поставлено под сомнение некоторыми исследователями. Так, Мэтью Шугарт и Джон Керри, проанализи­ровав антидемократические повороты на протяжении XX столетия, пришли к выводу, что чаще всего демократия обваливалась все-таки при парламентских режимах.

Рассматривая мировой опыт в поисках моделей, которые, пусть отчасти, могут быть применимы в России, мы должны с особым вни­манием взглянуть на премьерско-президентскую модель, которая су­ществует в таких странах, как Франция, Финляндия, Португалия. Она позволяет избавиться от некоторых недостатков президентской модели (а также потенциальной опасности ее авторитарного пере­рождения) и в то же время сохранить ее преимущества. В чем ее суть? Как и при традиционных президентских режимах, в данном случае президентский срок четко фиксирован и президент может распус­тить парламент, что является его формой самозащиты. Президент сохраняет статус гаранта Конституции и ответственность за безо­пасность и правопорядок. Причем в российских условиях было бы желательно, чтобы «силовые» структуры и внешнеполитическое ве­домство остались в его непосредственном подчинении.

Правительство формируется на основании результатов парламент­ских выборов партией, получившей больше половины голосов, или, если таковой не окажется (у нас наверняка не окажется) коалицией партий. Так как кабинет формируется парламентским большинством, он не представляет лишь узко понятые интересы президента. Пре­мьер-министр не является карманным политиком президента, он более независим, ибо обладает поддержкой парламента, тем более, если премьер не принадлежит к той же партии, что и президент. Правда, здесь возникает вопрос, как предотвратить конфликты меж­ду ними. Президент играет свою роль арбитра, особенно в случае конфликтов между парламентом и кабинетом или при расколе пра­вительства. Примером того, как распределена ответственность внут­ри исполнительной власти, может быть практика Франции: здесь согласно конституции президент «является гарантом национальной независимости, территориальной целостности и уважения междуна­родных договоров». Правительство же «определяет и осуществляет политику нации».

Следует учесть, что мы создаем систему для общества, в котором еще не завершена либерализации экономики, сохраняется неконсолидированность власти, недостаточно оформлена государственность и в то же время постоянно существует угроза авторитарного поворо­та. В этих условиях, с одной стороны, необходимы сильная испол­нительная власть и лидер, который был бы арбитром во взаимоот­ношениях не только между властями, но и в рамках Федерации. С другой стороны, возникает особая потребность в распределении ответственности за стратегические и тактические решения. Прези­дент должен быть освобожден от ответственности за текущий эко­номический курс и решение проблем, которые могут подрывать ста­бильность. Такого рода проблемы должны относиться к компетен­ции премьера, смена которого не должна приводить к потрясению всей системы. Премьерско-президентская модель позволяет также сделать более ответственным парламент и в то же время поставить пределы его возможному популизму, дав президенту право роспуска парламента. Собственно, успешные реформы во всех переходных обществах были достигнуты при тех или иных модификациях имен­но смешанной системы власти.

Думается, что в российских условиях президент должен обладать дополнительным властным ресурсом и в силу того, что ему придется противостоять чрезмерным амбициям лидеров субъектов Федера­ции. Конечно, была совершена огромная ошибка (которая, кстати, является наследством еще горбачевского периода и борьбы как Гор­бачева, так и Ельцина за лояльность лидеров автономий), когда Рос­сия пошла по пути выборов руководителей регионов, что сделало неизбежным разрыв вертикали исполнительной власти и явилось толчком к формированию локальных мини-режимов, часто автори­тарно-феодального толка. Оптимальным вариантом было бы назначение губернаторов президентом и выборы местного самоуправле­ния с расширенными функциями. Даже если удастся провести упо­рядочивание отношений власти наверху, реформа асимметрической федерации станет еще более серьезным вызовом для России. Конеч­но, можно ожидать, что региональные князьки будут сопротивлять­ся любой конституционной реформе, которая ликвидирует теневой и непроницаемый характер их власти, ограничит возможности под­коверных сделок и новых «залоговых аукционов» - обмена власти на лояльность.

Как избирать президента - общенародным голосованием, парла­ментом или коллегией выборщиков? Думается, при повышении роли парламента в формировании правительства и усилении премьера президент должен получить общенародную легитимацию, что край­не важно, учитывая слабую структурированность и неупорядочен­ность российского политического поля. Она ослабляет угрозу пре­вращения президента в заложника бюрократических группировок. Однако традиционное тяготение и в обществе, и среди элит к персо­нификации власти заставляет постоянно думать об угрозе выхода президента за пределы его компетенции.

При выборах следующего президента неизбежно встанет и такой вопрос: должен ли он иметь партийную принадлежность или опять стать президентом «всех россиян», что ослабляет возможности ста­новления подлинной многопартийности, коль скоро основной по­литический приз не может участвовать в партийном розыгрыше. Полагаю, что стоит поддержать модель партийной привязки прези­дента. В противном случае взнесенный всенародной легитимацией над всем обществом президент вновь в поисках укрепления своей власти будет пытаться прибегать к помощи теневых групп и попу­лизму. Но тогда возникнет и другая проблема: а что если президент и премьер будут принадлежать к разным партиям, насколько это мо­жет стать источником напряженности? Мировая практика показы­вает, что существуют различные способы смягчения подобной на­пряженности (примером могут служить хотя бы отношения Митте­рана и Ширака). Разная партийность двух руководителей исполни­тельной власти может быть даже предпочтительнее их однопартийности, которая привела бы к чрезмерной концентрации власти.

Казалось бы, российский правящий класс сделал шаг в направле­нии Пакта согласия, когда главные политические силы в сентябре 1998 г. разработали политическое соглашение «под Черномырдина», важным аспектом которого была договоренность начать процесс из­менений в Конституции. Провал этого соглашения по существу оз­начал, что политические игроки все еще пытаются использовать ситуацию стагнации власти и паралича президентства для личного прорыва, создания максимально выгодных условий для обеспечения своих позиций. Это означало не что иное, как стремление сохранить исчерпавшую себя модель власти и неготовность основных полити­ческих сил к реальному самоограничению.

Еще одним фактором, который осложнял реализацию Пакта на протяжении 1999 г., являлась предвыборная кампания, которая пе­реключала внимание на тактические проблемы борьбы и способствовала появлению иллюзий относительно того, что смена лиц мо­жет облегчить выход из тупика. Возникла парадоксальная ситуация, когда демократические процедуры, в данном случае выборы, могли затруднить проведение системных реформ и продлить жизнь неэф­фективной системы.[…]

В очередной раз Россия оказалась перед выбором. Еще предстоит увидеть, сделаем ли мы его в пользу трагического цикла «загниваю­щей стагнации - авторитаризма» или перечеркнем эту традицию и совершим исторический прорыв к цивилизованным формам поли­тики и власти.