Geum.ru

На середине Красивой Мечи появилось медленно движущееся темно-зеленое пятнышко

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10
Глава одиннадцатая


В омуте розовых туманов


Новый маршрут до Казани Виктор Зибров начал осваивать с Москвы-реки. Зная, что на ней много шлюзов, был готов преодолевать их психологически — за девятнадцать лет путешествий не с такими трудностями сталкивался. Да и что говорить! В безлюдных местах, бывало, по трое суток ждал помощи. Вот и теперь второй день стоял у Андреевского шлюза. Несмотря на то что неоднократно радировал начальнику створа просьбу переправить его через шлюз, никто не отреагировал…

Пока суть да дело, у родника запасся питьевой водой, укоротил весла, чтобы легче было управлять лодкой по извилистой с многочисленными перекатами Оке, и начал прилаживать к зонтику нехитрую конструкцию своего изобретения: через каждые десять сантиметров проделал отверстия для пропуска веревки и прикрепил к ней пластмассовое кольцо. Теперь не будет никаких проблем спрятаться от дождя или солнца: дернул за кольцо — и зонтик раскрылся…

Помощь пришла неожиданно. Не успел Виктор подготовить зонтик, как сначала услышал шаги по воде, а потом женский голос:

— Кто это хочет познакомиться с молодой незамужней женщиной?

Приход шлюзовщицы привел Виктора в замешательство: он засуетился, бросил зонтик и, чтобы сгладить неготовность принять женщину как полагается, смущенно ответил:

— Я бы и рад познакомиться, да грехи не отпускают…

— Не боись! Грех мы вместе замолим, и все будет в порядке, — женщина, видно, была не из робкой половины слабого пола и, пока Виктор прибирался, впрыгнула в лодку и начала разглядывать бородатого мужчину. Наверное, догадавшись, кто перед ней, прежний пыл сменила на снисхождение:

— Да, браток, как я погляжу, ты попал в вагон некурящих…

Все объяснилось само собой: в лодке — парализованный. Тогда-то Валентина и приняла решение вызвать по рации шаланду, прицепить к ней лодку и таким образом переправить Виктора через шлюз. Другого выхода и он не видел, потому безоговорочно подчинился всем командам шлюзовщицы.

Пока переправлялись, Валентина все расспрашивала Виктора, зачем он решился на рискованное путешествие, ведь Волга — это не Москва-река. Но услышав неопровержимые доводы, согласилась, что для парализованного человека выход на природу — единственный шанс почувствовать себя человеком…

От Жуковского до Константинова, преодолев шлюзы Фаустов и в Белоомуте, добрался сравнительно легко. Благодаря укороченным веслам многочисленные перекаты не принесли ему каких-либо неудобств. А вот при переходе на Оку применил весь свой многолетний опыт. Поскольку река, начиная от Чекалина, судоходная, спустился ниже по течению, где было меньше рабочих зон. И правда, в низовье река успокоилась, меньше тревожили и суда. Иногда только, на подъеме, появлялись перекаты, и тогда течение усиливалось и лодку гнало так, будто к ней был подвешен мотор. Вот тогда Виктор и почувствовал удаль полноводной Оки.

Не заметил, как подошел к селу Константиново, где родился Сергей Есенин. На рукаве реки, вытянувшемся вдоль острова и напоминавшем спину большущей рыбины, остановился и занялся изучением рельефа. Места здесь пойменные и большей частью за счет притоков Клязьмы и Мокши переувлажненные. В каких-нибудь ста метрах от острова к нему подступали холмы в виде многоступенчатых террас, образовавшихся под воздействием проточной воды и речных волн и состоящих из гальки, песка и ила. Но больше всего его заинтересовали так называемые “останцы” — рельефные островки, занятые в настоящее время широколиственными лесами. Там-сям, правда, были видны пучки мха и багуна, по которым можно было судить, что благодаря вечному движению химических элементов в природе все перемешалось и, как сказал Константин Паустовский, “отблески истории лежат на всем облике земли”…

Там, где теперь стоял Виктор, росли липы и тополя. Трудно было переоценить случай, подаривший ему столько восторженных минут, ведь по этим местам когда-то бродил Есенин и сочинял вот эти строчки:


Над окошком месяц. Под окошком ветер.

Облетевший тополь серебрист и светел.


Дальний плач тальянки, голос одинокий —

И такой родимый, и такой далекий.


Плачет и смеется песня лиховая.

Где ты, моя липа? Липа вековая.


При воспоминании о Есенине внутри у Виктора что-то взыграло и выплеснулось наружу несказанным чувством любви к поэту. С этого момента все, что окружало его, виделось в розовом обрамлении. Как у Есенина! И капустные грядки в крестьянских огородах, которые красной водой поливал восход, и малиновое поле, и омуты розовых туманов — все отражалось в душе Виктора тончайшими оттенками раздольной рязанской земли. Под впечатлением есенинских строчек хорошо думалось, и, надо сказать, они в какой-то мере помогли шире взглянуть на окружающий мир и в омуте розовых туманов заметить под липняками знакомый по прошлому походу цветок, по разным признакам похожий на водосбор. Долго гадать, что это именно он, не пришлось. Во-первых, для него в южных широтах характерно окружение папоротников, звездчатки и белоуса, чего под липами было предостаточно; во-вторых, как у “архангельского” водосбора, так и у “приокского” лепестки цветов имели форму “лодочек” и на ветру надувались парусом. Одно, что их различало, — это листья. У “архангельского” водосбора они имеют форму лопастей, а у “приокского” — пальчато рассеченные. Чтобы не спутать их семейство, призывал на помощь “волшебное зеркало”, которое по части волшебства превосходило даже самые известные легенды. И заручился его первейшим законом относительно местности: на острове вблизи Константинова граничат пойменные и таежные почвы, оттого здесь и разнообразна растительность… Скоро в его “банке данных” редкой флоры появился и этот загадочный экземпляр — равноплодник — один из двадцати видов семейства лютиковых.

Касимов и Муром Виктор проходил с легкой душой: благодаря “волшебному зеркалу” разгадана еще одна загадка поиска. От легкости на душе хорошо пелось:


На маленьком плоту

Сквозь бури, дождь и грозы,

Взяв только сны и грезы

И детскую мечту,

Я тихо уплыву…


Не надо объяснять, почему снова все виделось в розовых тонах. Живописные берега Оки, обставленные стогами сена, казались нежнейшими одушевленными существами, а пасущийся на лугу серый конь напомнил о камне-коне с Красивой Мечи. Возникшие по этому поводу чувства были сродни тем, когда он, совсем еще мальчишка, скакал на нем в дальнюю страну за волшебным цветком, чтобы им вылечить мать. Эти незабываемые чувства заполнили его всего и теперь. Виктору почудилось, что он не плывет, а скачет на каменном коне именно в ту дальнюю страну — мечту детства, где обязательно отыщет волшебный цветок, указанный в завещании матери… Суждено ли этому сбыться — покажет время.

Через некоторое время лодку начало швырять с борта на борт, ставя чуть ли не перпендикулярно. Что он ни предпринимал — направлял лодку по волне, убирал крен по правому борту, освободив его от разного барахла, бросал весла и хватался за уключины, все равно “резинка” не слушалась и была неуправляемой. “Попал в водосброс!” — решил он, зная, что на крупных реках имеются гидротехнические сооружения, предназначенные для сброса лишней воды в бьеф — нижнюю часть водоема, и попытался выбраться из пучины самостоятельно, при помощи палок. Да не тут-то было! Следующий, более мощный удар подстерегал из-под днища, где постоянно что-то гремело и роптало. Вынырнувший из глубины столб воды вылетел у носа лодки и, оседая, смел все находящееся рядом, в том числе и лодку, бросив ее на мель. Придя в себя, Виктор изменил точку зрения насчет водосброса и выдал новое объяснение случившемуся вслух:

— Нет, там была опасная зона кругового замкнутого движения воды — водоворот.

Находясь в положении вымокшего кулика, он осмотрелся вокруг и пришел в ужас — и на берегу, и рядом с ним валялись электроудочки, провода от толовых шашек и обрывки сетей. А на том месте, где недавно барахтался, всплыла израненная оглушенная рыба и, разгоняя по воде кровавые круги, ушла на мель, чтобы там изойти последним вздохом…

Всерьез подумалось о произошедшей схватке рыбнадзора с браконьерами, когда увидел отъезжающие милицейские машины, в которых, наверное, находились и задержанные…

Для него все закончилось благополучно. Прикидывая, как выбраться из грязи, на всякий случай достал веревку, дубовые палки и, глянув в сторону берега, нет ли там кого-нибудь, не поверил своим глазам: на всех парусах к нему на помощь спешил… водосбор.


И удаль, и боль, и тоска…


В устье Оки Виктор пришел вместе с водосбором. Даль-ше, по Волге, цветок поплыл самостоятельно, дабы скорее увидеть своих бывших соседей — звездчатку и белоус…

Опечаленный разлукой со своим верным другом, Виктор проводил его и остановился на ночлег возле Нижнего Новгорода. Через ветви кленов, развесившиеся словно флаги Канады, увидел мерцающие звездочки, а ветер донес терпкий запах ухи и местный, пересыпанный диалектами, говор — на берегу у костра после рабочего дня отдыхала бригада рыбаков.

Что это были рыбаки, Виктор не ошибся; прислушавшись к их разговору, нашел много знакомых слов, которые часто слышал от отца, проведшего детство в Заволжье. Подключив все свои скромные познания в языках приволжских народов, он, к примеру, перевел на русский язык следующие слова: “нерето” — сеть на обручах; “обущи” — рыбацкая обувь; “троечная” — белужья икра; “ботник” — лодка; “мартышки” — чайки…

Тихий размеренный говор невидимой животворной струйкой вливался в него, и что-то родное, до кончиков волос знакомое, казавшееся таким далеким, вдруг стало близким и дорогим, хотя и отдавалось в душе и радостью и печалью одновременно. Нет, от русского языка он не отрекся, по-прежнему общается на нем, и все же, что ни говорите, и беларуская мова ему не мачеха. Это, кстати, заметили и рыбаки, пригласившие его в свою компанию.

— Да-а-а, — вздрогнув, жалобно воскликнул черноволосый чуваш, узнав в Викторе “бульбаша”, — средь чегени1 придется не легко… Волга — это тебе не Березина…

Некоторое время каждый был погружен в свои мысли. Гудок парохода заставил всех встрепенуться. Рыбаки окружили Виктора и засыпали его вопросами; после всего, приняв за своего, угостили тройной ухой с добавлением водки, и мордвин, сидевший йогой, предостерег Виктора:

— Будь осторожен на Ак-су2 …

— Непуть3 тебе в бока! — осклабился на рыжего мордвина плешивый мариец. — Виктору не надо бояться белой воды, ему лучше всего идти фарватером…

Бородатый, с сединой, осповатый татарин, сидящий за спиной у плешивого марийца, которого уважительно называли Абдулловичем (видимо, был их “бугром” — бригадиром), грозно посмотрел на рыжего мордвина и сердито предупредил:

—Нечего сутырничать4 ! Итиль5 — река о-ох какая! — И уже к Виктору: — Не слушай ты этих смотников6 — дуй берегом Волги и обходи замоины…

Когда к спору подключился старый облысевший башкир и тоненьким голосом заявил, что он никакой не смотник и имеет по этому поводу свое мнение, ему не дал договорить зачинщик всех споров в бригаде плешивый мариец. Встав, он искоса посмотрел на Абдулловича и, изменив первоначальное суждение, какой Виктору выбрать путь, перевел разговор на другую тему:

— Вы, как тот желка1, долбите, а толку нет… Вон уже марит2 и негоже перед грозой реть3 затевать…

Как это случалось не раз, из большой тучи пролился мелкий кратковременный дождь. Остывшие от спора рыбаки надолго замолчали. Кто дремал, кто, залив лишнее за воротник, валялся под кленами, не спалось лишь рыжему мордвину. Выпитое подогревало эмоции, и он протяжно затянул:


Есть на Волге утес,

Диким мохом порос

От вершины до самого края…


Разбуженные рыбаки, надо полагать, не были в восторге от песнопения рыжего.

— Тебе, родимый, пора поправиться4, — положив руку на плечо рыжего, высказал недовольство черноволосый чуваш.

Его поддержал плешивый мариец. Он дергал мордвина за рукав, тормошил и издевательски приговаривал:

— Пугач5, а-а, пугач! В каком чапыжнике6 не спал, сколько совок отодрал?!

Кончилось тем, что разошлись тихо-мирно; у кого осталось что выпить — выпили, а потом и пошло-поехало…

Проснувшийся облысевший мордвин, то ли спьяна, то ли ему это приснилось, начал хвастаться:

— Дали бы мне удочку, я бы всю рыбу в Оке выловил…

Этим он подзадорил и других. Между прочим, хвастунов в бригаде оказалось предостаточно, и излюбленной темой их рассказов были жены рыбаков, родившиеся на необитаемых островах дети и, конечно же, новые русские… Только нельзя было понять, почему они верили в то, о чем рассказывали, каждый раз умудряясь изменять имена своих героев и место рождения побасенок. Вряд ли найдется тот человек, который мог бы истолковать степень хвастовства в рассказах хотя бы по той причине, что нельзя было узнать, где в них правда, а где ложь.

До рассвета оставалось менее часа.

Наступившее утро пришло вместе с тучами. Похолодало. Виктор поднялся раньше всех: сегодня предстоял большой переход на Волгу и было немаловажно, как она примет его.

Проведенная с рыбаками ночь, вне всякого сомнения, останется в памяти незабываемой. Ему даже во сне не приснилось, что живут на земле такие благородные люди, с которыми только что попрощался. Рыбаки, спустив его с берега на воду, уходили с бреднем в разбушевавшуюся Оку, чтобы подать на стол начальства обанкротившегося рыбацкого колхоза, членами которого они еще числились, и местной администрации района стерлядку, получая за свой труд гроши раз в полгода…

Что же движет этими людьми каждый день идти в воду, как в забой?

Виктор не находил слов, чтобы выразить им сочувствие, понимая, что в жестоких условиях реформ рыбаки идут в воду потому, что ничего другого, кроме ловли рыбы, делать не умеют. Да и куда податься этим бедолагам, если в районе нет другой работы?..

Жаль, конечно. Тот, кто ест рыбку, делая праздник своему желудку, наверное, и не подозревает, что творится в душах рыбаков. Им невдомек, что, оставшись наедине со своими мыслями, они будут мечтать о лучшей доле и ждать того дня, когда и над ними засияет яркая звезда в созвездии Стожары1…

Виктор покидал Оку с тяжестью на душе. Ко всему прочему, еще разыгралась гроза.


Волга — матушка-река


Мечта о великой русской реке томилась в душе Виктора с детства. Теперь же, когда Волга перед глазами, она показалась ему ручейком. Но первое впечатление обманчиво: когда пошире раскрыл глаза — Боже ты мой! Тут же начали обуревать сомнения, дойдет ли до Чебоксар. Спасибо рыбакам, что надоумили держаться берега и обходить замоины, которые раньше считал за “островки”, в действительности же они имели совсем другое образование — это занесенные песком упавшие в воду прибрежные деревья.

Между тем глаза постепенно привыкали к бескрайнему пространству, и Волга показалась не такой уже широкой; находясь на “якоре”, можно было хорошо разглядеть кряжи, утесы и заполненные до краев водой отводные каналы; в движении из-за набежавших волн виднелись лишь только горы — по правому берегу и по левому — безлесная полоса, которую местные жители называют чищею. Естественно, встречались и раменьи, но он их боялся как огня. Подойдет к красной раменье — окраине хвойного леса — и сразу дает обратный ход. Чего-чего, а завалов там не миновать. При встрече с черной раменью — окраиной лиственных лесов — остановится, долго ищет глазами предполагаемое место произрастания водосбора, но, кроме купавки и донника, ничего не обнаружит и подастся в обход ее по отводному каналу.

Один за другим шли суда. Виктор прижимался к берегу и, чтобы не быть сброшенным с тропы возвратной волной проходящих субмарин, останавливался и обращался к повести Аксакова “Детские годы Багрова-внука”. Он прихватил ее с собой как лоцию, чтобы лишний раз сверить маршрут по Волге с описанием его в книге. Этот “лишний раз” наступил именно сегодня, когда надоело всего бояться и он начал читать вслух: “Гребцы дружно легли в весла, и мы быстро понеслись по Волге. Страх давно уже овладевал мною, но я боролся с ним и скрывал сколько мог. Когда же берег стал уходить из глаз моих, когда мы попали на стрежень и страшная громада воды, вертящейся кругами, стремительно текущей с непреодолимою силою, обхватила со всех сторон и понесла вниз, как щепку, нашу косную лодочку, — я не мог далее выдерживать… Отец смеялся, называя меня трусишкой, а мать, которая и в бурю не боялась воды, сердилась и доказывала мне, что нет ни малейшей причины бояться. Страх мой начал проходить; подплывая же к берегу, я развеселился…”

Виктору стало стыдно за себя, что без причины раскис и впал в уныние, и он налег на весла с удвоенной силой. Двухкилометровая ширина Волги уже не казалась непреодолимой, да и холмистые окраины рамений больше не пугали, а притягивали к себе, будто хотели помочь быстрее сплавиться до Чебоксар…

Шел и все время думал о водосборе. Но его не было видно ни среди кукушкиных слезок, ни среди одалени. Пришлось даже заглянуть в черную рамень. Здесь когда-то росло много дубов, сейчас они вырублены и на месте их остались пни с зелеными прутиками молодых побегов. Но опять-таки, кроме купавки и донника, среди которых мог затеряться водосбор, не было видно ни звездчатки, ни белоуса. “К забытым местам вернуться не просто”, — решил Виктор, и сердце дрогнуло: в километре от него показалась гавань.

Было как раз воскресенье. Прибыв в яхт-клуб чебоксарских электроаппаратчиков, яхтсмены, познакомившись с гостем, были поражены: без движения в ногах смог пройти на “резинке” от Москвы-реки до Оки, спуститься до Нижнего Новгорода и сейчас его путь по Волге до Казани. Еще более удивились они, когда Виктор отказался от уютной гостиницы и две ночи провел среди крейсерских яхт. Через два дня состоялась встреча с местными инвалидами, на которой недолго присутствовал Президент Чувашской республики Федоров Николай Васильевич. Неизгладимым впечатлением была поездка по городу и беседа в кафе за кружкой пива. Чувашия богата традициями производства этого ценного напитка — каждое село имеет свои особые рецепты, и поэтому вкус пива в разных местах особенный и неповторимый.

Прием прошел на высоком уровне. Только Виктор чувствовал себя не в своей тарелке. Цветные фужеры и подносы, от которых давно отвык, показались не предметами кухонного обихода, а художественными изделиями из музейных запасников. И очень уж давил на него низкий потолок, от чего, казалось, сомкнулись стены и площадь помещения уменьшилась, а люди, сидящие в инвалидных колясках, стали похожи на карликов в клетке…

Потом, конечно, когда началась дискуссия по проблемам оздоровления инвалидов в летнее время, Виктор стал тем, кем был всегда: веселым и общительным. Ему, как гостю, дали слово первому. Рассказывать о себе он не любил и поэтому начал с того, что не захотел смотреть на мир глазами Юрия Сенкевича, сидя у телевизора, и вот он здесь. Исходя из своего опыта, он сделал единственный вывод: со спинномозговой травмой можно дожить до старости, если не жалеть себя и вести активный образ жизни. Кто и как отдыхает — дело сугубо личное. Он же, имея свое понимание в отношении водного туризма, групповые вылазки на воду считает малоэффективными, это своего рода пикники. А что же дальше? Возвращение в свою квартиру и тягостное ожидание следующего случая выхода на природу, если, конечно, кто-то организует…

Так не годится! Яхты и катамараны хороши для тех, кто мало-мальски передвигается на своих ногах. Да и что можно увидеть, находясь в них? Поверхностное созерцание природы — что мертвому припарка. А заглянуть в ее душу можно, только путешествуя в лодке.

На ту минуту лица у присутствующих просветлели, и в переполненном инвалидами кафе со всех сторон посыпались вопросы, которые сводились к одному: были ли у него опасные случаи? В который раз пришлось повторить, что безопасность на воде целиком зависит от него, вода дисциплинирует лучше любого устава; все, вплоть до малейшего движения, должно быть обдумано, взвешено, надеяться на авось — как приговор самому себе.

Согласились чебоксарские инвалиды не во всем. У них к водному туризму свой подход, и поэтому они предпочитают катамараны, на которых можно ходить группами и не так опасно, как в лодке. В этом много плюсов и потому, что подобные экспедиции в Чувашии организуют бизнесмены, зная, что у инвалидных обществ крайне ограничены возможности…

Виктор, умеющий глубоко понимать жизнь “спинальников”, угадал, о чем ему следовало сказать. Увидев, с каким удивлением слушали его, остался доволен тем, что его большой опыт путешествия в лодке затронул устремление чебоксарских инвалидов чувствовать себя свободными людьми, и, если даст Бог, скоро его дело станет всеобщим достоянием.

Утром следующего дня Виктор взял курс на Казань…


“Вот так-так!”


У Виктора из головы не выходило слово “Казань” — конечный пункт намеченного маршрута. Путь неблизкий, да притом, согласно прогнозу, на Волге начинались шторма.

Миновав Козловку, на подходе к Зеленодольску остановился, сделал ревизию продуктов, переданных чебоксарскими инвалидами, и, мысленно поблагодарив их за сало, огурцы, мед и бочонок пива, поспешил сверить дальнейший маршрут с “лоцией” — повестью Аксакова. В разделе “Летняя поездка в Чурасово” прочитал: “На перевозе ночевало много народу, и уже одна большая завозня, битком набитая лошадьми и телегами с приподнятыми перегородками и торчащими вверх оглоблями, чернелась на середине Волги, а другая торопливо грузилась, чтобы воспользоваться благополучным временем…”

Сравнивая те времена с настоящими, Виктор не увидел ни лошадей, ни телег; по-прежнему, как и тогда, по берегам тянулись, как узоры, следы сбежавших волн, и можно было видеть, как хлестали и куда доставали они во время бури. Это были гладкие окраины из крупного песка и мелкой гальки. Стаи чаек с криком вились над водой, падая иногда на нее и ныряя, чтобы поймать какую-нибудь рыбку…

На четвертый день идти стало еще труднее — на Волге постоянно менялся уровень воды, и она на глубине темнела, а на мели светлела. В какой-то момент то место, где он остановился, вздрогнуло и словно раздвоилось: одну часть покрыл огромный вал воды, а другую он же отодвинул вместе с лодкой к западине. Виктор заметил пузыри, всплывшие на поверхность из-под днища лодки; на воздухе они лопались, источая шипящие звуки: пш-ш-ш, пш-ш-ш…

— Пробоина! — вздохнул Виктор и принялся осматривать лодку в левом отсеке.

Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Заменив надувной клапан, усталый и вымазанный в грязь, он лежал и смотрел в сторону стесанного волнами склона. Ближе к берегу увидел густую стену растений, состоящих из звездчатки и белоуса. Открывшийся рельеф говорил сам за себя: на реку со стороны острова надвигались пески, вот природа и распорядилась оградить Волгу от них посредством злаковых трав.

— А где же водосбор? — Виктор был обеспокоен его местонахождением, хотя по всем рельефным признакам он должен был расти здесь.

Опять пришлось обратиться к “волшебному зеркалу”. В его кодексе в отношении низин и склонов сказано так: “Бывает, что и склоны нужны человеку. По своей природе они бедны, так как накопленное за свой век богатство они отдали низинам, оставив себе на “пропитание” часть полезных веществ…” Что верно, то верно: не потому ли и радуют нас склоны пышным цветением? В этот раз в “волшебном зеркале” отразился всего один цветок. На тонком стебельке, у которого вся-то высота не более карандаша, несколькими группками сидели уже засохшие цветки; свесившись, они имели форму крошечных лодочек.

— Вот так да! — с радостью произнес Виктор. — У водосбора и равноплодника, оказывается, есть и братец — василистник…

Но обстоятельства заставили его на некоторое время прекратить поиск и предпринять меры поскорее выбраться из грязи. На всякий случай достал палку, привязал к ней белую тряпицу, прикрепил к корме и начал ждать. Волга в это время была укрыта катерами и моторками. Проходя мимо, они, наверное, не замечали “капитуляционного” знака, заставив Виктора сидеть в болоте еще порядочное время. Добрая душа в образе черноволосого парня с бородкой, как у Емельяна Пугачева, все-таки нашлась. Виктору пришлось гадать, почему именно он развернул лодку и с лета врезался в болото рядом с ним. Поняв, из-за чего голосует горемычный путник, черноволосый парень заглушил мотор и сказал:

— Как тебя занесло на Ак-су?! Здесь только лягушки плодятся…

— Меня сюда черти завлекли, — заулыбался Виктор, довольный, что наконец выберется из трясины.

— А ты, наверное, из Белоруссии? — привязывая к лодке веревку, спросил парень и представился: — Алексей!

— Как вы угадали?

— Да вот вчера прочитал в “Чебоксарских новостях” о тебе…

Перетаскивая лодку волоком, Алексей постоянно подзадоривал себя:

— Вот так-так! Вот так-так!

Виктора заинтересовало это повторение, и он спросил:

— Что, так легче меня тащить?

— Картину “Бурлаки на Волге” знаешь кто написал? — Алексей на вопрос ответил вопросом.

— Ну, Репин…

Алексей остановился, сбросил с плеча веревку, смахнул с лица пот и рассказал о Репине, каким он был довольным после написания удачной картины. Так было и с “Бурлаками на Волге”. После последнего мазка он долго ее разглядывал, а потом сам себе говорил: “Вот так-так!”

Путь на стрежень был свободен. Но скоро случилось то, что Виктор мечтал осуществить на будущий год. Алексей, хорошо зная все ходы и выходы на Волге, не советовал идти до Казани через Зеленодольск — на пути очень много шлюзов и порогов. Лучше всего будет доплыть до Зеленодольска, оттуда поездом доехать до Белорецка и до Казани сплавиться по Белой и Каме…

В жизни Виктора еще не было случая, чтобы за сезон проходить два маршрута. Но он рискнул.

Риск был оправдан новыми открытиями.


Тропою безмолвия


Когда Виктор Зибров пришел на Белую, внутренний голос говорил, что все будет хорошо. Сначала так и было. Еще бы! Вырвавшись из душного вагона, что могло быть милее и дороже вот этих перекатов, песчаных островов и зеленеющей у реки уремы — лиственных лесов.

И засыпал и вставал с мыслью о великодушных людях турбазы “Арский камень”. Не часто бывает, чтобы сам глава администрации Белорецкого района Е.Я. Корепанов откликнулся на его просьбу организовать речное “сафари” по Белой. Почти что на полторы тысячи километров его обеспечили продуктами, питьевой водой и горючим…

До “Карского камня” река текла по равнине, а после Серменева к ней подступили горы Северного Кряжа. Здесь все и началось: вышла из строя рация, и до самого Верхнебиккузина пришлось идти тропою безмолвия.

Река в горной местности была усыпана камнями и пересечена частыми и крутыми перекатами. Лодка не плыла, а шла вприпрыжку; ее нос все время находился выше кормы, и потому приходилось часто останавливаться и вычерпывать из баллона воду. Если бы не бурное течение, можно было бы оглохнуть от тишины. К тому же от Каги до Муродымова не было видно селений. На всем пути — ни человечка. Одни только пороги, серые горы и пещеры. Пробовал разговаривать сам с собой. Помогало! А когда в Верхнем Авзяне увидел памятник Емельяну Пугачеву, чуть ли не прослезился — как-никак встретился человек, пусть и в бронзе. Это величественное изваяние бунтарю и предводителю казачьего восстания во второй половине XVIII века как бы воскресило те далекие времена, когда, без сомнения, жили и, возможно, даже восставали против царского режима предки Зибровых.

В полном безмолвии прошел Антониеву пещеру и, пробив в полном смысле этого слова тропу по камням и перекатам, спустился в холмистую степь, которая распростиралась на сотню километров до самой Сергеевки. Жизнь без приключений довольно прискучила. Чтобы поднять тонус, снова обратился к повести Аксакова, тем более что в ней как раз описывались эти места. “Белая у Сергеевки была неширока, потому что речки Уфа и Уршак в нее еще не впадали; она понравилась мне более, чем под городом: песков было менее, русло сжатее, а берега гораздо живописнее…”

Виктор читал описание Белой и не узнавал ее нынешнюю. За счет рек Уршак и Уфа бассейн пополнился водой, она стала шире, и выровнялось русло. Песков не было видно вообще, их место заняли звездчатка и белоус, разросшиеся среди густой уремы.

Вдруг со стороны зеленеющего распадка донесся глухой шум, похожий на шум ветра в листьях уремы. Потом он неожиданно затих, и Виктор увидел на стрежне перевитый сеткой паутины водосбор…


Плохая примета


Река Белая, как эстафету, передала Виктора Зиброва Каме. Тропа безмолвия закончилась: рация отремонтирована, и теперь он каждый вечер слушал по ней прогноз погоды и новости, а после сокрушался, что на Волге продолжаются шторма.

Без особых трудностей прошел Красный Бор, Менделеевск и направился к Набережным Челнам. Потихоньку сплавлялся и думал о водосборе. Он не появился ни в устье реки Нугуш, ни около города Елабуга. Тогда и созрела мысль в следующий раз вернуться к “посреднику” — гроздовику простому и начать поиск сызнова. А чем черт не шутит? Возможно, рядом с гроздовиком простым растет и его близкий родственник гроздовик полулунный? От сорванной на Нарочи ключ-травы, как известно, остался лишь иссохший корешок. Кстати, в одной из легенд инков, создателей древнейших цивилизаций в Южной Америке, он прочитал, что никоим образом нельзя вырывать травы, имеющие волшебную силу…

Вопреки всему Виктор продолжал поиск. Не ради интереса, а ради заветной мечты копошился в прибрежных зарослях, уходил к дальним островам и изучал неповторимый рельеф. Чтобы, так сказать, держать себя в форме, не претендуя на удачу, занялся было папоротником на воде. Столько лет он шел к сальвинии плавающей, а теперь вот, к сожалению, она оказалась ненужной. Но все равно в знак благодарности за встречу уделил ей внимание. Виктор обнаружил ее как раз там, где ожидал, — на сыром острове. Среди телореза и лягушатника в прирусловом ивняке стояла вода, и из нее выглядывали мохнатые листочки сальвинии. Ни корней, ни стебля у нее не было. Зачем ей все это, если папоротник хорошо держится без них? Да и всасывать воду ему не приходится — вокруг ее пей — не хочу.

На подходе к Набережным Челнам пришлось поработать на веслах до седьмого пота. Кроме камней, на продолжительном участке пути начались крутые откосы и спуски, лодка не плыла, а будто скользила, образуя крутящийся след. Продолжая грести, он глянул в воду и ужаснулся: в отражении увидел себя в подвешенном положении. Ощущение было не из приятных — тут и ослу понятно! Даже отраженные в воде облака и те, казалось, не плыли, а висели вместе с ним.

Возле Берсута идти было легче, но он попал в ложный ход и не знал, как выйти на Рыбную Слободу. Но, как говорится, одна беда не ходит, за рученьку еще две водит. Неожиданно для себя попал в прибойную зону. Волны постоянно взлетали вверх и, падая, забрасывали лодку водой.

Он привязался к дереву, но это решение было преждевременным: “резинку” толкнуло так, что не выдержала веревка, и лодка едва не перевернулась.

— Поспешил — людей насмешил, — выразил недовольство Виктор и еле унес отсюда ноги.

Наконец нашел лаз на Рыбную Слободу и остановился отдохнуть.

Выстрел раздался далеко, но его отзвук докатился и до Виктора. Через минут десять послышался треск сухих сучьев, и в воду прямо с берега прыгнул лось. Остановившись возле затоки, осмотрелся, подергал боками и принялся есть водоросли. Виктору такое соседство было вполне подходящим: не часто бывает, чтобы в двух шагах один от одного находились дикий зверь и человек.

Лось, наверное, хорошо знал эту территорию, потому и спрятался от охотников в безопасном месте. И теперь, когда угроза миновала, он выдергивал водоросли, задирал вверх вытянутую рыжую голову, пережевывал еду и, не будь зверем, настороженно наставлял длинные уши. В первый раз Виктор осмотрел рога. Два или три отростка он уже потерял, и на том месте были видны бугорки. Когда лось наклонял голову, чтобы взять очередную порцию водорослей, отраженные в воде рога имели вид связанных вместе нескольких сохарей, воткнутых в один черенок.

Во второй раз в иссиня-коричневых глазах лося заметил слезы и на холке — запекшуюся кровь. На душе стало досадно, что ради своего благополучия человек продолжает истреблять братьев наших меньших. Он не принимал и никогда не примет такого изуверства: рожденное жить — должно жить!..

Все последующие дни Виктора сопровождали невероятные приключения. Предполагал выйти к селу Башкирово, а вернулся назад, в прибойную зону; спрятался было от ливня в затопленном понтоне, а он оказался дырявым; в ветреную ночь установил на лодке растяжки, а их оборвало, пришлось долгое время находиться в дрейфе…

Сопутствующие неудачи Виктор считал проявлением плохой приметы — встречу с раненым зверем. Об этом, конечно же, не хотелось думать, так как до Казани оставалось сорок километров и надо было поспешить покрыть это расстояние до начала штормов.

Над Волгой сгущались тучи. Надо бы уйти в заветрие, спрятаться в камышах и переждать ненастье, но было уже поздно: из сине-лиловых тучи мгновенно превратились в черные и опустились настолько низко, что даль соединилась с тропой и видимость упала до нескольких метров.

Как всегда в таких случаях, все внимание сконцентрировал на принятии мер безопасности: свернул палатку, достал палки, переложил в багажном отсеке вещи, чтобы они не служили “якорем”, и на всякий случай вынул из сумки иконку Николая Угодника, которая всегда была с ним с тех пор, как ее вручила Светлана Сорокина…

Тем временем на реке происходила перестройка: разорванные сильным ветром волны ветвями лиан взмывали вверх и, возвращаясь, сливались и образовывали высокие валы; вода изменила свой цвет — из светлой превратилась в свинцовую, даже блеклые бусинки и те крупными горошинами прыгали между волн; по мере усиления шторма расстояние между берегами сузилось до длины весла, и пробившийся откуда-то свет не растекался, как во время штиля, по поверхности, а пропадал в глубине вместе с разноцветными бликами.

Не дожидаясь окончания шторма, Виктор дал по рации сигнал бедствия и сосредоточился на поведении волн. Но не прошло и минуты, как они взбесились и, то поднимаясь, то падая, прямо у носа лодки образовали огромную впадину. Необозримая водяная поверхность сомкнулась, и Виктор очутился в непроглядной кипящей купели. Шумные потоки хлестали в лицо, доставали до самого нутра, хватали за горло и, сдавив дыхание, давали последний шанс выбраться отсюда живым. Пребывание в глубокой яме длилось несколько секунд, а ему они показались вечностью. Лишенный всякой слышимости, он почувствовал в ушах щелчки и потрескивание, а потом все утихло и наступило такое умиление, что ничего не хотелось предпринимать для своего спасения. Возобновившиеся шум и грохот моментально вернули его в реальное состояние, и он, не осознавая полностью, где находится, схватил палки и замолотил ими по воде. Не видя ни тропы, ни волн, вслепую выкарабкался из глубокой ямы, и лодка понеслась как угорелая. Перепрыгивая с волны на волну, гонимая подводным течением, вдруг застряла между вновь образовавшимися валами. Как ни странно, это было его спасением. По виду валы имели форму временных террас, образованных не из гальки и песка, а из тяжелой воды, на которую можно было опереться. При помощи палок он обратил лодку по откосу, и она, упрямясь и делая выкрутасы, скоро вышла на прояснившуюся тропу…

Наконец Виктор пришел в себя. Какая же это была радость, когда между взмытых вверх столбов воды, похожих на крутые изрезанные утесы, увидел свет прожектора. Его уже который час искал сухогруз “Волго-Балт”. Ему никогда не забыть сказанные по громкоговорителю слова капитана: “Что это за дурень в шторм на резине ходит?!” Между тем лодку захлестывало возвратной волной от судна, и расстояние между ними то уменьшалось, то увеличивалось. Сухогрузу по существу пришлось не спасать Виктора, а вылавливать, как нарушителя водных границ. Но он держался из последних сил и самостоятельно доплыл к судну. До борта оставалось три метра, поэтому его подняли при помощи спасательного жилета. Капитан, увидев беспомощного человека, не поверил, что безногий турист смог продержаться в шторм около двух часов.

Что мог сказать по этому поводу Виктор Зибров?..


Венок из… шоколада


Виктор проснулся через двенадцать часов. Сначала не понял, где находится, и смутно представлял, что с ним приключилось. А когда поднялся — батюшки мои! — вокруг был обложен плитками шоколада. Рядом лежал кусок ватмана и на нем цветными карандашами было написано: “Виктору — победителю!”

По обстановке определил, что находится в лечебном учреждении. Но странные крики насторожили его и заставили задуматься: вокруг лес, раннее утро и вдруг чьи-то голоса…

Женщина в белом халате зашла в палату как раз в тот момент, когда Виктор собрался опорожнить мочеприемник. Застеснявшись, прикрыл свое хозяйство простыней и повернулся к ней.

— Дневники, извините, я прочитала без вашего позволения, — и, положив их на тумбочку, добавила: — Анна Полышева, психолог детского санатория.

Не выходя из рамок приличия, Виктор указал на плитки шоколада и спросил:

— Кто же это придумал?

— Восхищаясь вашим мужеством, так решили наши воспитанники.

Виктор пробыл в детском санатории больше недели. Не проходило и дня, чтобы не встретился с Анной и не поговорил с ней. Она в прошлом преподаватель биологии Казанского университета, кандидат наук; придя работать в санаторий, переквалифицировалась в психолога. Анна не только вошла в положение Виктора, но и прониклась уважением к его делу. Узнав из дневника, что он ищет, заметила:

— В ваших наблюдениях, Виктор Николаевич, ценно то, чего ни в одном учебнике не найдешь. Но вы настолько увлеклись поиском, что не заметили света из космоса.

— Я же был уверен, что светятся реликтовые растения, — Виктор не ожидал критики Анны и был несколько смущен.

— Вы хотели сказать о реликтовом излучении Вселенной? — Анна поправила Виктора и продолжила: — Нет, я хочу сказать о другом…

— О чем?

— О душе. Ваша мама умерла, но не умерла ее душа. Существуя без тела, она сохранила разум и волю…

— Не понимаю…

— Душа сама по себе сущая. Она общается с родными не словами, а посредством передачи мыслей…

— Что-то припоминаю…

— В вашем случае душа матери осветила точно то место, где вы смогли извлечь побольше пользы…

— Да, верно! — у Виктора мгновенно, как на экране, проявились все случаи контактов с матерью во сне и ее предсказания, которые затем осуществились.

— Чтобы вы знали, Виктор Николаевич, все это одним словом называется — медиум: нечто среднее в отношениях людей и духов.

— А как тогда понимать иллюзии? — Виктор, встретившись несколько раз с водосбором, сам пришел к выводу, что он в его воображении не что иное, как ложное представление о реальном.

— В отношении вас, Виктор Николаевич, водосбор обладал психоактивной способностью и, естественно, стал реальным объектом, на котором вы построили свои действия.

— Чертовщина какая-то!

— Да Бог с вами! Всякая чертовщина в определенных пределах и в случае необходимости может стать полезной.

После такого курса наук Виктор все предыдущие неудачи списал на случайность, а пребывание в санатории записал в свой дневник как приятное сновидение со счастливым концом…


Повторение пройденного материала

(Послесловие к первой главе)


Виктор Зибров, выбившись из сил, не терял самообладания. Хотя и саднило в груди, болели спина и руки, он упорно весловал и считал гребки. Между тем лодка, словно норовистый конь, взятый под уздцы, становилась на дыбы, тяжело передвигаясь вверх по течению.

Должно быть, наступало утро: рассвет прорезался сквозь туман, отчетливее проявлялись верхушки деревьев, берег, излучина реки, которая привела на прежнее место стоянки. Дотянув до берега, первое, что увидел, — это валявшийся кусок обрезанной веревки. Больше всего, конечно, беспокоился за оставленные на берегу провиант и снаряжение. Интуиция не подвела: там, где лежали вещи, ветер гонял обрывки полиэтиленовой пленки, которой они были укрыты. Ему в сию минуту захотелось зареветь, но чтобы не расплакаться, в сердцах вылил наружу то, что думал о хулиганах:

— Господи, если ты есть на свете, зачем наплодил разной нечисти?!

Густой туман, покрывший реку, постепенно рассеивался, вода светлела, все вокруг оживало и приходило в норму после грозовой, с ливнями, ночи. Виктор, лежа, задумался о последствиях вынужденного дрейфа и не заметил пришедшего старшину милиции Егорова с веслом, примусом и канистрой в руках. Тот, по своему обыкновению, обвел взглядом Виктора и тихо окликнул его:

— Живой? Ну и ладно…

Виктор вскочил и, узнав старшину, кивнул головой.

Егоров между тем продолжал объяснять:

— Это же местное хулиганье тебе такую лажу устроило. А знаешь, чем веревку обрезали? Стеклом…

То, что Виктор думал о хулиганах, то и старшине заявил: он никогда не понимал и не поймет, кому и зачем это было нужно?

— Потому и не понимаешь, что таких, как ты, раз — и обчелся! — старшина, как никогда, был благосклонен к нему. Потом он же помог Виктору собраться в дорогу, не забыв предупредить держаться подальше от населенных пунктов…

Готовил завтрак из оставшихся в багажном отсеке продуктов и поглядывал в сторону излучины: не появился ли там водосбор. Однако, кроме папоротников, свесившихся с холмов, ничего из растений не было видно.

Сначала было смешно, что вернулся туда, где его не ждали. Завидев папоротники, Виктор многого не узнал: гроздовик простой больше не светился, спороносные побеги повисли, необычной зелени перья почернели. Да и рядом растущие папоротники тоже почернели и еще больше затеняли мшистый, поросший мелколесьем, берег… Потом уже, собравшись в дорогу, сообразил, что в грозовую ночь пролились кислотные дожди и поэтому верхушки деревьев и близрастущие травы буквально за несколько минут изменили свой убор и зачахли...

Пока рассказывалось о речном “сафари” по Беларуси и России, Виктор в это время по рекам Тверца, Мста, Волхов и Нева прошел города Тверь, Вышний Волочок, Новгород, Волхов и остановился в Санкт-Петербурге…

Так было угодно ему, записал в дневник то, ради чего потратил двенадцать недель и что будет согревать душу, сколько будет жить.