Geum.ru

На середине Красивой Мечи появилось медленно движущееся темно-зеленое пятнышко

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10
Глава восьмая


Следом за легендой


Виктор Зибров перегнулся за борт лодки и, изобразив ладонь ковшиком, зачерпнул родниковой воды с ароматом горных трав. От одного глотка внутри разыгралась жгучая освежающая дрожь; он лег и вгляделся в высокое бездонное небо. Беловатые облака, редкие и разрозненные, проплывая над Средне-Русской возвышенностью, где на высоте двухсот метров берет начало Дон, развеивались и пропадали над ближайшим ущельем. Слабый ветер поворачивался к солнцу, и на реке начинался прилив. Затуманенная даль виднелась невыразительно, и с той стороны, откуда дул ветер, иссиня-голубая поволока, распустив “косы”, покинула за собой светлый след и ушла за холмы…

Изучив приметы, обещающие теплую солнечную погоду во второй половине дня, Виктор решил не останавливаться на отдых. Да и никакая сила не могла лишить желания побыстрее окунуться в свою стихию — после долгих мытарств, связанных с переездом из Новомосковска на Дон, в который раз хотелось доказать, что по-настоящему он живет только в лодке. Душа ликовала! Виктор наслаждался рознящимся шумом волн и елово-грабовых и буковых лесов и не находил слов, чтобы передать чувство радости и удовлетворения. Видимо, оттого, что он здесь не чужой, а свой человек, с переменой места путешествия совершенно по-другому дышалось, иначе воспринимались покатые берега и даже перевалы в широкой долине казались величественнее самых высоких гор.

Пребывая в приподнятом настроении, вспомнил родную Березовку, с ее березовыми рощами, сараями, гумнами и выгонами; друзей детства, Пашку и Славку; односельчан постарше, чьи образы со временем размылись и теперь, явившись снова, до мельчайших подробностей высветили прошлое, куда была неуемная тяга вернуться и больше никогда не покидать родной дом — человек должен жить там, где родился.

Вспомнил и увиденный прошлой ночью сон. Будто он на Красивой Мече, протекающей параллельно Дону, сидит на любимом камне-коне, и несет он его над бурными реками, долинами и взгорками, и в стремительном порыве, кажется, нет ему равных на земле по силе и воле… Наверное, ввиду непередаваемого ощущения от езды в дневнике появились следующие строчки: “Побеждает тот, кто борется, кто любит жизнь, людей, все живое, где нет жалости к себе, где есть огромное желание видеть и чувствовать прекрасное на нашей огромной планете…”

Прошло ровно две недели, как Виктор на Дону.

Пока шел вниз по течению, представление о реке резко изменилось. Увиденное среди мелколистных заводей и песчаных отмелей не поддавалось объяснению: на берегах валялись горы мусора, разлагающиеся косяки рыбы, трупы животных… Мало того, кому-то взбрело в голову строить прямо у реки химкомбинаты и животноводческие комплексы. Из-за загрязнения и завалов двигаться дальше было все труднее и труднее; нужно было иметь огромный баркас с мотором, а не резиновое суденышко, чтобы преодолевать препятствия. Но, несмотря на молчаливое предупреждение Дона, что идти в сторону Каменки небезопасно, греб изо всех сил, большую часть времени уделяя бухтам и перешейкам, чтобы окончательно не попасть в тупик. В сущности, рельеф местности был малопривлекателен: долины, ставшие пейзажем намного скромнее, чем они были в верховье, оголились, и над ними беспрепятственно гулял ветер; широкие поймы исчезли, на их месте образовались заструги, резко переходящие в выжженную степь. Попав под тяжелую руку землепользователей, ландшафт — эта высокоорганизованная природная система, у которой каждая зона имеет свой рельеф, — оказался разорванным, и оттого пропали не только пойменные луга, имевшие привлекательный вид с выраженными высокими гривами трав, вместе с ними исчезли и лиственные леса, активные охранники пойменных лугов, живописных долин и в конечном счете — самой реки.

Было досадно на все это смотреть. Да, хозяйственники сделали максимум выгоды и удобства для себя: соединили Дон с Волгой Волго-Донским судоходным каналом, настроили водохранилищ и гидроузлов, не позаботившись об очистных сооружениях, отводных каналах и объездных путях, которые сберегли бы жемчужину юга от загрязнения эксплуатационными отходами гидроузлов и промышленных гигантов… “Но зато как мы умеем бросать призывы!” — Виктор вспомнил о встречавшихся на каждом шагу красочно оформленных лозунгах, как, например, этот: “Ты пришел в гости к природе, не делай ничего такого, что неудобно делать в гостях…”

Эти чувства сопровождали его, когда проходил города Данков, Лебедянь и Задонск в Липецкой области и Нововоронежский — в Воронежской. Подойдя к городу Георгиу-Деж, Виктор решил остановиться и попытать счастья здесь. Необычайная жажда найти таинственный цветок с двумя “сердечками” при помощи ключ-травы привела его к невысокому берегу, куда клином врезался густонаселенный редкими растениями кусочек нетронутой долины. Оставив позади все тревоги и разочарования, на скорую руку закрепил лодку, при помощи корней отживших деревьев вскарабкался наверх, ползком добрался к высоким травам и, широко раскинув руки, упал. Какое блаженство очутиться среди душицы, зверобоя и папоротников! Кто не видел такой красоты, как теперь он, тот никогда не поймет содержания благодати, очарования и непередаваемой радости. Чутье его не обмануло: присмотрев среди папоротников цветок необыкновенной красоты, попытался прикоснуться к нему рукой. Тот задрожал и издал непонятный тревожный звук. И в другой, и в третий раз при попытке приблизиться к цветку он вел себя неспокойно, звуки, исходящие изнутри, усиливались, и уже можно было различить: “ту-ту-у-у, ту-ту-у-у, ту-ту-у-у…” — точно так трубят в рожок. Другой бы испугался и ушел, приняв цветок за привидение, а Виктору это явление легло на душу. Из научных книг он знал, что в основу “разговорной речи” растений, как ни парадоксально, положена память; они, как и человек, его мозг, способны запоминать и долго удерживать в себе разные впечатления. Вполне возможно, что и этот цветок когда-то слышал рожок; вобрав его сигналы, он зафиксировал их и теперь, дождавшись удобного случая, через чувствительную часть своего организма — соцветие выдал в эфир ранее записанную информацию.

— Одну тайну цветов — “память”, — радовался Виктор, — ключ-трава открыла.

Чувство нераздельной зависимости от нее охватило всего его. Благодаря гроздовику полулунному, хранившемуся в одном кармане с завещанием матери, который должен был привести его к кладу, отпала необходимость бессмысленно искать в южных широтах плаун-баранец и папоротники на воде; не стоило уделять внимания светящимся реликтовым растениям — всю полноту действия взяла на себя ключ-трава, считая первостепенной задачей помочь Виктору разгадать тайну сердцевидного цветка. А это значило, что настало время заняться семейством орхидных — постоянных соседей папоротниковых.

В знак благодарности, что гроздовик полулунный привел его в нужное место, он достал его из кармана. И тут произошло то, чего нельзя было объяснить. Завидев ключ-траву, папоротники поднялись и, как по команде, закрыли собой крохотный цветок, уступив место марьяннику и иван-чаю. Мол, смотрите и любуйтесь на них, нечего пялить глаза на нашу единственную соседку. Они, будучи полновластными хозяевами в этом ареале, видимо, не хотели терять благородства и, закрыв орхидею от сглаза, старались показать себя с самой лучшей стороны. Но папоротники не учли главное: заслонив собой, как и предполагал Виктор, пыльцеголовник, они лишили его крупного наследства. Орхидеи, находясь большей частью в затененных местах, обделены световой энергией и поэтому из-за недостаточного фотосинтеза размножаются с трудом.

Виктор, взволнованный встречей с орхидеей, подполз к ней поближе, и она в благодарность за внимание выпрямилась и раскрылась всеми лепестками. Стебель, усыпанный внизу острыми линейными листьями, а в верхней час-
ти — соцветиями из нескольких цветков ярко-розовой окраски, был тонок и упруг. Хотя пыльцеголовник ничего не скрыл от него, Виктор был озадачен: надежда увидеть на листе орхидеи сердцевидные листики не оправдалась. Ключ-трава, открыв у пыльцеголовника память, похоже, не могла разом отомкнуть громоздкие затворы клада. В одном Виктор не сомневался: ключ-трава, приступив к делу, приблизила разгадку полного названия таинственного цветка и его места нахождения. Только не мог предвидеть он, что ему предстояло испытать впереди.


Волне наперерез


Подойдя к Давыдовке, Виктор остановился под развесистым тополем и решил как следует просушиться. От долгого пребывания на воде весь организм, как и одежда, пропитались влагой, и без того обездвиженное тело охватила пронзительная дрожь, зуб на зуб не попадал. Промокший до костей, он выглядел сосудом, до краев наполненным водой. В дополнение ко всему, подпаленное солнцем лицо горело огнем, губы обметало, глаза впали, и один только нос картошиной торчал на заросшем густой щетиной лице.

Ночь прошла в тревожном сне.

Все, что происходило в природе, — частые сполохи, треск сухих сучьев приречных деревьев, всплеск воды от вышедших на охоту хищных рыб — мельтешило перед полузакрытыми глазами, звенело в ушах и сильно давило на виски. Было похоже, что заболел, и поэтому с нетерпением ждал прихода утра. Потеряв всякую надежду уснуть, на минуту-другую затихал, но все равно чудились изгибающиеся ужами тени, похожие на темную кромку воды у берега, которая от всплеска волны то исчезала, то возвращалась на прежнее место. Короче говоря, был не сон, а одно мучение.

Утро встретил без особого восторга. Разве что Дон вернул его к жизни. Превозмогая боль в суставах, Виктор поднялся, в лицо дохнуло утренней прохладой, и в глазах появился проблеск надежды, что все будет хорошо. Тем временем Дон от спокойного неторопливого течения торжественно переходил к стремительному бегу, унося с собой опавшую на воду листву, погибших за ночь комаров и пригнанную ветром из заток и заводей белоснежную пену. Играя всеми красками утренней зари, воды реки стремительно уходили все дальше и дальше, чтобы естественным рукавом через Таганрогский залив достичь Азовского моря и рукотворным, посредством канала, — Волги.

— И никому не будет дела, — вздохнул Виктор, — с каким трудом пришлось Дону проделать неблизкий путь, что приобрел, а что потерял во время длительного странствия.

От круто заваренного чая с малиной настроение улучшилось, а осмысленная цель перехода от города Георгиу-Деж к Белогорью прибавила сил, и с их возвращением укрепилась надежда, что там он обязательно найдет то, что ищет шестнадцать лет…

Нечего было тратить время, и Виктор, всем корпусом налегая на весла, запел:


…Но мой плот,

Всем моим бедам назло,

Вовсе не так уж плох.


При подходе к Белогорью тоже ничего хорошего не увидел: ландшафт, по существу, менялся через каждый километр. То виднелась выжженная степь, то вдруг она занималась лесными полосами, состоящими из тополя, бука и граба. Пришлось потратить немало усилий, пока не достиг заветного места — живописного острова. На крутой излучине, где обычно образуются перекаты, заметил необъяснимое явление: вспененная волна, вынырнув из глубины, вдруг отделилась от стрежня и устремилась к берегу. В мгновение ока та же самая волна возвратилась и, оттолкнувшись от лодки, умчалась к низине, распадку, на котором гуляло несколько больших белых цапель.

“Видимо, нахожусь на разломе земной коры”, — подумал Виктор и, продолжая любоваться редкими птицами, произнес с радостью:

— Жив Дон!

Затем река снова преподнесла сюрприз. Там, куда ушла волна, образовалась затока, и остров как будто разделился на две части. Одна часть, находящаяся левее распадка, оказывается, была старицей реки и лежала вдали от берега; другая образовывалась на границе двух рельефов — низинного и гористого. Определив ходы и выходы, Виктор направил нос лодки к старице и беспрепятственно вышел к закустаренному выступу острова. Редко бывает, чтобы так удачно получилось выбрать место для поиска. Среди папоротников, грушанок и колокольчиков в тенистой части острова, где было довольно сумрачно, горела зелено-белая свеча. Над растением с небольшим числом соцветий летали длиннохоботные крапивницы, они прилипали к тычинке и, взяв пыльцы, улетали к другим растениям. Этот “вояж” продолжался до тех пор, пока травку с двумя эллиптическими блестящими листиками и лепестками, имеющими форму губы, не оккупировали осы и шмели. Исходя из приобретенных знаний предположил, что снова встретилась орхидея — так нежно гореть зелено-белой свечой могла только любка зеленоцветная.

С орхидеей тут же была установлена трепетная связь. Но этого Виктору показалось недостаточно; покинув лодку, как в прошлый раз, при помощи рук и корней вскарабкался на пригорок. Оказавшись на высоте, почувствовал себя самым счастливым человеком с раскрывшимися новыми возможностями одолеть любую преграду. Завидев поблизости человека, любка наклонилась и этим самым выразила признательность за посещение ничем не привлекательного уголка. Если быть до конца точным, таким образом поступают все цветы при виде человека с добрым сердцем. Но не успел расположить себя к исследованию, как произошло непоправимое: начавшийся отлив оторвал от берега слабо закрепленную лодку и погнал на стрежень. Внутри у Виктора как будто что оборвалось. Немедля скатился с горы к воде и попытался встать на коленки. Глубина была небольшая, по пояс. Но это был не выход: на согнутых ногах к лодке не подползти. К тому же в спину как будто вколотили гвоздь, во рту пересохло и в глазах появились движущиеся блестящие “спиральки”. Впопыхах хлебнул теплой, с горчинкой, мутной воды, и пока размышлял, каким образом достать лодку, со стороны старицы прямо на него покатился невысокий вал воды, гонимый отливом. Между ним и лодкой, барахтавшейся в метрах десяти от него, образовалось что-то вроде террасы — наклоненной площадки. Очутиться в таком положении было более чем опасно. Тем временем следующий вал воды накрыл его с головой, подарив наилучший выход — нырнуть и догнать уплывающую лодку. От одной мысли попробовать нырнуть по коже забегали мурашки. Многоступенчатые выступы террасы, образованные из гальки, песка и ила, под воздействием проточной воды расположились так, что ее можно было перемахнуть брассом, чего он не умел делать, да и ватные ноги не были помощниками в этом приеме плавания. Тогда Виктор, собравшись с духом, пошел на авантюру: лег наперерез крутой волне, и она его перебросила через террасу прямо к лодке. Один шанс из тысячи был использован. Но еще большего риска стоило забраться в лодку. Намыленная водяной пеной резина выскальзывала из-под рук, а так как больше не было за что уцепиться, вгрызался в баллон зубами, стараясь наклонить лодку к себе. Но это у него не получилось. Надо было сказать спасибо возвратной волне, — она, подцепив “резинку”, утащила ее на более мелкое место вместе с незадачливым пловцом...

Виктор отлежался только на вторые сутки. Посмотрев в сторону террасы, нашел, что она спасла его от неминуемой гибели. Находясь в наклонном положении, течение устремилось не к стрежню, а к берегу, таща за собой все, что было на его пути.

Каких только тревожных мыслей не пронеслось после этого случая. Но, кроме досады за свою беспечность, ничего не осталось. Желая того или нет, снова обратился к любке. Кто, как не она, могла понять его состояние и, быть может, сыграть в судьбе не последнюю роль. Это, конечно, было заманчиво, даже дальновидно, пока не глянул в сторону пригорка. “Батюшки!” — хотелось крикнуть Виктору, но он испугался своих мыслей, в горле застрял ком горечи. На том месте, где росла любка, гулял ветер, а из глубины пригорка доносились ропот и стон. Находясь в безлюдном месте среди ос, шмелей и бабочек, не стоило думать, что орхидею мог кто-то сорвать. Интересный, даже загадочный вывод напросился сам собой: любка столько напереживалась, когда он боролся с непредвиденными обстоятельствами, что вся иссохла по нему и превратилась в пыль…

После, за что бы ни брался Виктор, все валилось из рук. И утешить его было некому, разве что появившийся, как озарение, перед глазами образ Виктора Воронова, с которым начинали речное “сафари” на байдарках, мог бы разделить его беду или, в крайнем случае, посочувствовать. Они были разные по характеру, бывало, “дрались” в споре до крови, но в конце концов брала верх настоящая мужская дружба.

— Ты бы лучше рыбу почистил, — серчал на Зиброва Воронов, — а не пучил глаза на каждый сорняк.

— Рыба приплыла и уплыла, — улыбался в душе Зибров, — а цветы, если ты их любишь, всегда с тобой.

— Пусть этим натуралисты занимаются, — Воронов перестал понимать Зиброва.

— У тебя девушка была? — уже с другой стороны подъезжал Зибров.

— Была, ну и что? — равнодушно отвечал Воронов.

— И ты не дарил ей цветы, — Зибров знал, что Воронов совершенно не переносил женского окружения.

— И в счастье и в беде — буду верен я воде, — Воронов в сердцах декламировал нескладуху собственного сочинения и принимался чистить рыбу.

После перепалки, когда была готова уха, они брали ложки, садились рядом и ели из одного котелка. От спора не оставалось и следа…

Между тем ропот и стон внутри пригорка продолжались до самой ночи. Виктор пытался объяснить себе, что там происходит, но не смог — слишком трудными для понимания были раздающиеся звуки. Позже, пообвыкшись, почувствовал в душе перемену к лучшему, но и она не принесла ничего нового. Он, конечно, знал, отчего плачут цветы, — от переживания, сглаза и к дождю, — но опять-таки мучился в догадках, почему это произошло именно с любкой. К сожалению, он был беспомощен чем-либо помочь орхидее. Приняв ее исчезновение как свою боль, он перестал интересоваться окружающим миром и теперь, о чем бы ни думал, как бы ни переживал, все время корил себя, что тоже причастен к ее смерти.

Не прошло и часа, как пригорок снова ожил. На месте гибели любки, как из рога изобилия, посыпались зеленые и белые бабочки, вернув пригорку прежнюю красоту и привлекательность. В игривом танце насекомых, от которых исходил зелено-белый свет, предельно точно угадывалось, что из подземелья, размножившись там, вернулась любка. Перевоплощение цветка в насекомое явилось Виктору тогда, когда он был встревожен и опечален. Если сказать правду, ему и фантазировать не надо было: крылья у бабочек имели форму лепестков орхидеи, да и все остальные части тела были похожи строением на строение цветков. А когда бабочки слетались, как к костру, вместе, они образовывали удивительной красоты соцветие любки, от которого исходил чарующий шелест…

Преисполнившись величием бабочек, Виктор испытывал свою хрупкость перед природой и воспринял волшебное превращение орхидеи в бабочек как средство, которое, наконец, приблизит срок успешного завершения загадочного поиска.


Светел Битюг в ночи


Прибыв на реку Битюг, левый приток Дона, пополудни, Виктор остановился у поселка Лосево. Как человек новый, обошел затоку, заглянул в кустарники, постоял в точке слияния двух рек и не заметил, как начало смеркаться. Прямо на глазах скоротечные сумерки сгустились и, приведенные неведомой магической силой в движение, легли темным пятнистым саваном сначала на верхушки широколиственных деревьев, потом на лесостепь и в последнюю очередь — на реку. Что на Битюге ночь наступила позже, чем на суше, объяснялось тем, что на воде далеко за полночь горят желто-зеленые водоросли, мерцает искорками речной песок на отмелях и светится фосфорическим веществом выброшенная на мель рыба.

Светел Битюг в ночи!

Было непривычно видеть, как следом за днем сразу же наступила ночь. Отметив про себя, что из суток выпал целый вечер, Виктор быстренько помыл ноги, переоделся в чистое белье и при свете фонаря принялся готовить ужин. Перед этим перебрал мешочки и банки, проверил на пригодность к употреблению их содержимое и взялся за яйца, обмененные две недели назад на подсолнечное масло. Они были подозрительные: скорлупа посинела, а местами даже потрескалась. “Не дай Бог, испортились”, — забеспокоился Виктор. Не рискуя отравиться, разбивал одно яйцо за другим, нюхал и без сожаления выбрасывал за борт, хоть в запасе из продуктов осталась только перловая крупа да ломтик черствого хлеба.

К новому распорядку дня привыкал с трудом. Выпавший из суток вечер не было чем занять, и он, чтобы скоротать время, прилег. Под днищем лодки услышал шорохи, похожие на шелест тростника в ветреную погоду. Спустя минуту шорохи прекратились и уже в самом баллоне раздался барабанный перестук: бум-бум-бум… Когда дробь утихла, на низкой частоте последовало пс-пс-пс… Виктор взял фонарь и осветил то место, где в виде отцветших одуванчиков пузырилась вода за бортом.

“Пропускает надувной клапан”, — решил он и, как человек опытный, приложил к баллону ухо, затем постучал веслом по одному, по другому борту, и когда писк повторился, вздохнул и с облегчением произнес:

— Правду говорят: в каждом доме свои крыши, свои мыши…

Неугомонная тварь продолжала скрестись и издавать писк, но Виктор уже ничего не слышал.

…На склоне затемненного холма среди экзотической зелени рос светящийся цветок, состоящий из трех наружных листочков околоцветника и двух внутренних грязновато-пурпурной окраски. Он бросился в глаза еще и необыкновенной формой: тонкий стебель с двумя противоположными сердцевидными листиками посредине и метелкой соцветий — на верхушке… Виктор взял весло и потянулся прикоснуться к цветку, но он тут же исчез и следом за ним, как эхо, раздался голос матери: “Не спеши, сынок! Ты уже близок к цели — ищи “волшебное зеркало”…

Виктор, проснувшись, был озадачен: что же ему предвещала мать? До утра он так и не сомкнул глаз, а на воде продолжал дребезжать голос матери.

Все последующие дни, когда Виктор проходил города Павловск, Нижний Момон и Богучар в Воронежской области, думал о приснившемся неделю назад сне. Поэтому немудрено, что мысли о “волшебном зеркале” неотступно требовали более пристально вглядываться даже в иссохшую травинку. Что он и делал.

Трудно теперь установить, был ли в этом повод, но к станице Мигулинской, что в Ростовской области, подошел с расчетом отыскать чудо природы в ее предместье. Первое, что он сделал, — обошел станицу со стороны надвигающейся степи и, поклонившись каждому цветку, остался доволен выбором маршрута. По существу на одном водоразделе Дона и Песковатки, ближе к долине, росли тополь и белый бук, а на бедных склонах холмов — тундровые карликовые сосны, можжевельник и пучки лишайников и мхов. Присутствие растений разных широт — холодных и горячих — Виктор встречал везде — и на возвышенности, и на равнине. Объять их глазом и рассмотреть как следует по известным причинам не было возможности, тем более — пройтись и заглянуть под каждый кустик. Без ключ-травы Виктор вообще не мыслил продолжать поиск, теперь же его не покидала надежда при ее помощи найти “волшебное зеркало” и отворить запоры загадочного клада. Посему под прикрытием лиственного шатра пробился к долине, открывшейся буйным цветением марьянника и зверобоя, и в течение часа изучал ее рельеф. Долине повезло с первого дня рождения, и обязана она своей цветущей жизнью прежде всего топографическому положению — низине, куда на протяжении тысячелетий стекались питательные вещества с гор. Может быть, поэтому долина и выстояла перед суховейными ветрами, заслонившись от них высокими травами. Ближе к степи на ее волнообразном рельефе были видны отметины неравномерных тектонических сдвигов, образованных под воздействием солнечной энергии, атмосферных осадков, водных и тепловых режимов почвы… К сожалению, сведения о рельефе лесостепной зоны не давали полного ответа на вопрос, где же все-таки спрятано “волшебное зеркало”. Чтобы, как говорится, объять предмет со всех сторон, видимо, не следовало исключать и другие характеристики земли…

К вечеру очень захотелось есть, и Виктор пошел в поисках еды.

С каким-то особенным рвением двигался в направлении города Серафимович, что в Волгоградской области. Пока суть да дело, в приглянувшемся месте остановился, достал снасти и приготовился словить на уху рыбы. Но планам его не суждено было сбыться: у самой кромки воды стоял огромный щит с предупреждением: “Ловля рыбы строго запрещена!” Привыкший соблюдать правила поведения на воде, Виктор покинул запрещенное место и перебрался на мелководье, где лежало пойменное озеро, густо заросшее влаголюбивым разнотравьем — тростником, аиром, частухой и дербенником. Но и здесь долго не задержался — в заиленном болоте рыбы не наловишь, и он на палках подполз к плавающей “художественной галерее”. Ряд к ряду на воде лежало множество листьев, похожих на березовые. Благодаря их изящной форме и расположению угадывалась выложенная в виде кубиков, квадратов и ромбов волшебным художником мозаика. Виктор удивленными глазами рассматривал хитросплетения загадочного узора и восхищался неповторимостью рисунка. Чтобы “мозаичное” растение узнать поближе, достал весло и измерил им глубину. Она была небольшая — до метра. Разобраться же со строением и названием травки помогли просвечивающиеся подводные нитевидные и надводные плавающие в виде “рогов” листья. Гибкий стебель, когда он коснулся его веслом, крепко держался корнями за дно, но потом всплыл, листья-“рогатки” разошлись, и мозаика была нарушена. Не веря своим глазам, на корне всплывшего стебля заметил прошлогодний орех, служивший ему своеобразным якорем.

— Ха! Водяной орех! — воскликнул от удивления Виктор. — Ключ-трава знала, что я голоден, вот и подала скатерть-самобранку…

Вечером он приготовил королевский ужин. Поджаренные крахмалистые орехи напоминали вкус каштанов; они утолили голод и привели в порядок расстроенный от съеденных накануне стеблей аира желудок.


В четвертом царстве


Едва проклюнулся свет, Виктор засобирался сделать бросок от города Серафимович к реке Хопер, левому притоку Дона. Но и вчера, и позавчера, и еще раньше постоянно слышался голос матери; тогда снова и снова в виде светящегося облака появлялся нежный цветок с двумя супротивными сердцевидными листьями на середине стебля. Даже в ненастный, как сегодня, день, он горел зеленовато-пурпурными красками, крайне уязвимыми в непогоду. В состоянии повышенной возбужденности, завидев игру цветов, он то и дело возвращался к мысли о “волшебном зеркале” и про себя отмечал, что зря мать не могла подавать голос с небес, значит, она и на большом расстоянии следит за каждым его шагом, направляет к тому месту, где больше всего шансов найти желанный цветок.

Унылые от непогоды окрестности Дона прояснились, выглянуло солнце, и течение заметно утратило свою силу, дав Виктору возможность окунуться в глубокие воспоминания о пройденных путях-дорогах. Мысленно вернувшись в те места, которые когда-то проходил, еще раз утвердился в мысли, что проведенные на воде годы не пропали даром. Что сегодня будет на Хопре — это итог длительного речного “сафари”. Как и представлял себе, пережитое виделось яснее, чем серое после проливных дождей сегодняшнее. Даже не верилось, что за время путешествий смог побывать в трех царствах — минеральном, растительном и животном. Если рассказать о них, никто не поверит, что такое может быть на самом деле. Но следы его действительно затерялись среди растворенных в воде на неисчислимое множество ионов минералов, остались в прибрежных зарослях цветов и на тропе водяных животных…

На подходе к Хопру им завладели другие мысли; сообразив, как вести себя в заповедной зоне на этот раз, шел и тихо напевал:


На маленьком плоту

Сквозь бури, дождь и грозы…


Как засвидетельствовали местные жители, с которыми Виктор перебросился несколькими словами, шестьдесят пять лет назад в этих местах был образован Хоперский заповедник. В зарослях дуба, вяза и тополя белого водятся выхухоль, лоси, косули, зубры и пятнистые олени…

Обитателей здешних мест ох как хотелось увидеть собственными глазами, но он так и не решился заходить в глубь заповедной зоны: чего доброго, заметит начальство заповедника и выгонит в три шеи, как это произошло на Березине. Но пришло время больших перемен: не стало СССР и к таким людям, как он, мало у кого был интерес: плывешь — ну и плыви себе на здоровье куда тебе надо. Поэтому, ничем не рискуя, Виктор шел краем Каменной степи без всякого страха и внимательно вглядывался в заросли ковыля, костера, житняка и тонконога, надеясь отыскать хоть маленькую зацепку нахождения “волшебного зеркала”.

В точке слияния двух рек — Хопра и Дона, преодолев в один бросок верст сорок, решил отлежаться, потом сварить рыбный суп, чтобы с новыми силами продолжить путешествие по Хопру, где находится первое по богатству и последнее по времени открытия так называемое четвертое царство. Еще во время учебы в механической школе по подготовке слесарей преподаватель механики Иван Иванович Пустовойтов, помимо главной темы — техобслуживания шахтного оборудования, затрагивал вопрос об устройстве земли. Как только на занятии появлялась свободная минутка, он нет-нет да и касался глубинных и верхних горизонтов земли — составной части биосферы… Но разве тогда пятнадцатилетнему пареньку думалось, что рассказанное Иваном Ивановичем когда-нибудь пригодится в жизни? Нет, конечно, хотя впоследствии, ступив на тропу поиска, жалел, что в свое время не уделил должного внимания геологии. Только благодаря пытливому уму его ничто не могло остановить в стремлении узнать о вселенной как можно больше. Вот и в прошлую зиму, готовясь в поход по Дону, переворошил уйму популярных очерков о Каменной степи, так красочно описанной классиками русской литературы, как, например, Леонидом Леоновым: “Однажды взволнованно, с непокрытой головой вы пройдетесь по шумным, почти что дворцовым залам Каменной степи, где малахитовые стены — деревья, а крыша — ослепительные, рожденные ими облака…” Поэтому сейчас Виктору не было в диковинку, что давным-давно здесь произошли смертельные схватки человека с природой. Где должна была колоситься пшеница, белела истощенная, выжженная степь; сколько охватывал глаз, виднелись отметины бездумного землепользования — по причине нарушения биологических процессов питательная “корочка” — почва, кормившая все живое на земле, стала беднее, а во многих местах и вовсе превратилась в пыль… К счастью, то, что осталось нетронутым, в настоящее время охраняется законом в том виде, в котором Каменная степь была издревле. Видимо, из-за уважения к русскому чернозему в Парижском международном бюро мер и весов при постоянной температуре под стеклянным колпаком хранится эталонный метр почвы, привезенный из-под Воронежа…

Но как скоро, когда плывешь, меняются картины! Только что повстречался с елово-сосновым подлеском, сходящим с песчаных пригорков к равнине, как уже открылась степь с благоухающими травами, расположенная параллельно лесостепным участкам и образующая своеобразную группу рельефа с преобладанием ковыля и устремляющегося к суходолам перекати-поля… Соизмерив свои чувства с волшебными видами пейзажа, Виктор в одночасье очутился в том свете, где начала природного и человеческого настолько соединились, что нельзя было различить, где первородное, а где производное. В одном он не сомневался: все, вместе взятое, являло собой модель четвертого царства.

В душе Виктора словно все переменилось, он даже мыслить начал по-другому, взяв за первооснову закон об устройстве человеческого царства. “Раз оно есть, — размышлял Виктор, — значит, должны быть царь, придворные, простой люд, разные махинаторы и казнокрады…”

Преодолев порожистую излучину Хопра и спустившись вниз по течению, подошел к острову. Вдруг его всего передернуло: на участке в сотки две-три все было сожжено дотла. На редкость богатый уголок превратился в пепел. Может быть, Виктор не стал бы долго утомлять себя догадками, кто посмел уничтожить красоту, если бы не открывшееся на пожарище растение с продолговатыми перистыми листьями и красивыми сиренево-розовыми цветками.

— Вот так чудо! — удивился Виктор. — Кругом пепел, сажа, а он цветет себе, как ни в чем не бывало…

Догадаться, какой цветок противостоял огню, было совсем не трудно. Кто, как не ясенец узколистный, может обладать такой способностью и оставаться вечноцветущим на выжженной земле. Не мог не вспомнить Виктор в этот момент легенду о нем.

В древности это растение называли неопалимой купиной и считали его священным.

Образованные шаманы и ведуны использовали ясенец в своих корыстных целях. Сжигая эту травку на различных религиозных обрядах, они одурманивали необразованных людей, зная заранее, что чудодейственным свойством ясенца противостоять огню является наличие в стебле и листьях огромного количества эфирного масла. Так вот, когда ясенец бросали в огонь, летучие эфирные масла легко воспламенялись, однако их пары сгорали настолько быстро, что листья и стебель оставались невредимыми…

Проплывая краем Каменной степи, он и дальше встречал волшебные проявления природы. По мере нарастания труднообъяснимых чувств от увиденного, в его сознании рушились всякие представления о реальном устройстве четвертого царства, и Виктор скоро очутился во власти эмоций, исходящих не из души и сердца, а из действий загадочных растений. Встретившаяся на мелководье живокость еще больше укрепила в нем желание целиком отдаться ее волшебству и добыть из него побольше пользы, позволяющей заглянуть на несколько дней вперед. Между тем живокость — этот рогатый василек — скрипнула рыцарскими шпорами и выбросила из листьев синеватый сок; летающие над ней дикие пчелы тут же покинули цветок и больше не появлялись — стекающий яд был для них небезопасен…

О волшебных проявлениях природы можно было рассказывать бесконечно — на то оно и царство, чтобы в нем происходили всякие непредвиденные явления, да только его все время тянуло к дубу. “Может, под ним зарыто “волшебное зеркало”?” — спрашивал себя Виктор и продолжал вглядываться в темные очертания берега, завешенного лиственными деревьями. Обдумав план, с какой стороны лучше подойти к дубовой роще, взял направление к мысу реки, потом сделал крутой поворот и остановился напротив дуба в три обхвата, раскачивающегося над кручей. Внешне это было очень заметно, так как из-под земли постоянно выбрасывалось светящееся облако. По его виду можно было определить, что из трещин холма исходит горячий пар; он вертелся трубой перед дубом, и поэтому казалось, что раскачивался и сам дуб. И в то же время было не похоже, чтобы пар выбрасывался с такой огромной силой. Когда же извержение светящегося облака начало появляться во многих точках степного плато, у Виктора участилось сердцебиение, он почувствовал запах сожженного газа и в одночасье услышал прерывистые хлопки.

— Как это я запамятовал?! — неопределенно произнес Виктор.

Потом долго вспоминал, как в степных районах Придонья, что было давно замечено, нет-нет да и воспламеняется газ, образованный из остатков растений и живых организмов в прошедшие геологические эпохи и накопленный в толще пористых песков. Значит, он остановился как раз там, где находится “горящая земля”, которую народная фантазия наделила сверхъестественными силами, приписала им могучую власть над человеком…

После бессонной ночи Виктор целый день провалялся в лодке. Двигаться дальше не было никакого смысла, так как не до конца разобрался в притягательной силе дуба и ждал того момента, когда и эту загадку он разрешит или в крайнем случае выудит из нее рациональное зерно для дальнейших действий.

Того, что произошло час спустя, Виктор, конечно же, не ждал и принял произошедшее как проявление еще одного волшебства. Сильным ветром чуть ли не в лодку пригнало скомканную газету “Заповедные новости”. Она ему крайне пригодилась: за восемьдесят дней путешествий он соскучился по печатному слову; слушая по приемнику последние известия или спортивные новости, нуждался в более широком общении с миром, так как в лодке он ограничен и то, что схватывается ухом из приемника, быстро уносится течением. А тут такой подарок! До самого вечера у Виктора не было другого занятия, кроме как чтение газеты. На первой и второй страницах ничего интересного не нашел. Кого, например, могла заинтересовать корреспонденция о юбилее Хоперского заповедника? Или о том, что у государства не хватает денег на содержание редких зверей…

Перелистав газету несколько раз, Виктор остановился на публикации под названием “Иносказание о “волшебном зеркале”. Это было что-то! Радость была безмерная, и мокрые страницы газеты показались ему теплыми. Он читал с таким упоением, что, казалось, от каждого слова исходил чарующий свет тех давно прошумевших эпох…


Иносказание о “волшебном зеркале”


Под тысячелетним дубом, где из века в век славяне принимали важные государственные решения, на экстренное заседание собрался совет придворных четвертого царства. Глашатай, выйдя из шатра, мощным басом объявил, что царь-батюшка скоро будет. Эта неожиданная весть моментально разнеслась по всей Каменной степи, и голос глашатая был услышан каждой иссохшей травинкой. Несмотря на хорошую весть о приезде царя, было странным, что эти выжженные места посетит сам государь. Между тем появление государя обязывало прислушаться к его советам не только придворных, но и простой люд, работающий в поле.

Пришедший на совет самодержец чувствовал себя не очень хорошо: заметно похудел, на земляном лице появилось множество борозд. Чтобы собравшиеся не заметили хвори, царь сдвинул к глазам корону, приободрился и начал речь с того, о чем никто не ожидал услышать.

— Сегодня я буду беседовать с вами… Мне трудно назвать предмет нашей беседы — так он ко времени. Я буду говорить о себе — Черноземе, царе почв.

После вступительного слова государя поднялись иссохшие травы, зашелестели холмы, подали голос лихие кабардинцы — пасущиеся поблизости кони. Всем им тоже захотелось не упустить чего-либо в речи царя, чтобы вконец не затеряться в песках и не погибнуть — в результате безобразного использования черноземных земель плодороднейшая Каменная степь обеднела, расширились площади сыпучих и летучих песков и на месте цветущих оазисов господствуют помох, суховеи, черные бури, бесснежье… Как раз об этом и повел разговор государь, но сначала он рассказал о своих прежних заслугах. Когда ему никто не мешал управлять государством, оно крепло из года в год и считалось среди соседних царств самым богатым. По скромным подсчетам, на каждом гектаре находилось не менее 700 тонн черного золота — чернозема. А если учесть, что в каждой тонне в переводе на биоэнергию удерживается 5 миллионов килокалорий, то нетрудно представить, какой это глубокий и мощный океан, кормящий все живое на земле.

Во второй части своей речи царь не преминул сказать, что он состарился и бразды правления четвертым царством передает своему старшему сыну Гумусу. Большинство придворных опустили головы, обдумывая, что сказать, а его близкие родственники — Подзолы, Солончаки, Песчаники и Сероземы — во всеуслышание обвиняли царя за развал четвертого царства, доказывая его бессилие управлять им. Царь-батюшка старался урезонить своих сородичей, но это ему не удалось сделать, слишком вескими, как казалось, были их доводы, что земля — это труп, а никакая не кормилица. К примеру, Песчаники, имея особое мнение в этом вопросе, пошли еще дальше: подталкивали соплеменников к тому, что стихию, надвигающуюся на степь, нельзя ничем остановить, не защитят ее от гибели ни удобрения, ни лесонасаждения. Современное состояние почвенного покрова Каменной степи продолжает ухудшаться: огромные площади засолены, заболочены, засорены камышами, кустарниками и мелколесьем…

Внимательно выслушав сородичей, царь в своем решении был непреклонен; кто-кто, а он, просуществовавший не одну тысячу лет, доподлинно знает, кто может спасти четвертое царство от полного разорения. Это Гумус. Он верит ему, как самому себе, и никому не позволит делать из него пугало. Гумус был, есть и будет не только накопителем и хранителем биоэнергии, но и незаменимым регулятором всех процессов, происходящих в четвертом царстве. Он, как тот волшебник, заставил работать на государство простой люд — микроорганизмы, структурные частицы почвы, создал благоприятный режим для растений, обеспечивая их водой и воздухом и тем самым поддерживая температуру пахотного слоя. В общем Гумус не на словах, а на деле доказал свою приверженность четвертому царству и должен быть преемником царя…

Сородичи взбесились пуще прежнего. Им было чем крыть самодержца. Те же Песчаники, бывшие царевы подхалимы, продолжали агитировать соплеменников за то, что бывшей стройности в государстве Гумусу не вернуть, в данных условиях целесообразнее лежать и ничего не делать. Но это был лишь повод, чтобы уйти радетелями, а не падшими изменниками. Чего и надо было ожидать, они со злобным усердием нарезали в степи канавы и котлованы, отвоевывая у чернозема все новые и новые территории. Царь-батюшка, находясь на смертном одре, был озадачен происходящим и в таком положении ничем не мог помочь сыну. Да и чем он мог помочь, если его родные сестры, единственная опора и поддержка, Фульвокислота и Гуминовая кислота с детьми — Углями, обманутые родственниками-махинаторами, покинули царство и ушли за разбойниками. Не проходило минуты, чтобы государь не вспомнил своих дочерей и внуков. Не имея теперь над ними никакой власти, постоянно думал, как Гуминовая кислота, будучи заботливой хозяйкой, по крохам собирала азот и углерод и заставляла их жить в дружбе с водой и микроорганизмами. По той же программе она воспитывала и своих детей. Гуминовые Угли, хорошо усвоив науку своей матери, старались во всем подражать ей, всегда находиться рядом, не смея никуда отлучаться без спроса, ибо могли заблудиться в нижних горизонтах почвы и там погибнуть. Как раз этого желала своей сводной сестре Фульвокислота. Любившая долго спать и ничего потом не делать, совсем не заботилась о накоплении в почве питательных веществ, наоборот, всячески препятствовала этому, а если и удавалось ей уворовать у сестры немного азота и углерода, то тратила их налево и направо. В связи с этим в четвертом царстве началась неразбериха: часть гумуса разложилась на углекислый газ и воду и была смыта в нижние горизонты. После всего случившегося Фульвокислота, видимо, не предполагала, что этим самым подготовила могилу не только себе, но и сестре с детьми. Оставшись без еды, Фульвокислота растворилась, а следом за ней растеклась по горизонтам и Гуминовая кислота. А ее дети, оставшись сиротами, попали под власть минералов, спустились в “холодные подвалы” царства и там затерялись. Тем временем верхние слои горизонта беднели и беднели, и настало время спасать их от верной гибели.

Между тем родственники-разбойники не сдавались и вплотную подкрались к Гумусу. В связи с изменившимися условиями жизни в царстве они предложили преемнику пойти на мировую. Да только рано праздновали победу его сородичи. Умирая, царь-батюшка позвал к себе сына и, прежде чем проститься, сказал:

— Я знал, сынок, что меня всю жизнь окружали казнокрады. Не перевелись они и сегодня. Но ты не отчаивайся… — Он достал из-под подушки бумажный сверток и продолжил: — Завещаю тебе на многие века новый земельный кодекс, который я не успел обнародовать. Он будет служить тебе и летописью, и отражателем всех дел в государстве…

Когда Гумус принял от отца кодекс и начал читать, на его лице появилась улыбка, он на глазах помолодел, сбросил с плеч тяжелый груз неизвестности. А прочитал он в кодексе вот что: “Почва, и только почва является зеркалом всех ландшафтов на земле. Не просто зеркалом, а ее волшебным зеркалом. В обычном зеркале отражается только то, что находится перед ним. Волшебное же хранит в себе прошлые отражения в природе, происшедшие много миллионов лет назад…”

После смерти отца дела у Гумуса начали постепенно налаживаться. Если что, он посмотрит в “волшебное зеркало” и видит, где у него беспорядки, а где не стоит сосредоточивать внимание.

…На Каменную степь снова навалилась засуха. Она повторилась ровно через год после смерти царя-батюшки. Положение Гумуса стало крайне критическим, даже тот небольшой запас биоэнергии начал таять. Да и родственники-разбойники продолжали разбазаривать добро, оставшееся от царя. Казнокрады совершенно открыто уничтожали почвенную флору и фауну и на месте гибели Фульвокислоты и Гуминовой кислоты с детьми справляли поминки. Так называемый “золотой век” четвертого царства закончился, и в Каменную степь с далекого севера вернулся ветер Барей. Клонились к земле травы, крутил над песками вихрь, проносясь над выжженными просторами, благородный верхний слой почвы, поднятый вверх, черно-серой массой распылялся по всей территории степи.

Как мог пережить это ужасное время Гумус, если бы не “волшебное зеркало”, никто никогда не узнал бы. Благодаря ему этого, слава Богу, не случилось.

Отраженные в “волшебном зеркале” беспорядки Гумус воспринял как долг и обрел такую силу, что сородичи всех мастей начали постепенно отступать, глубоко запрятав свои злые намерения поживиться за чужой счет в дальнейшем. Но Гумус их и там достал. Вооруженный “волшебным зеркалом”, он на каждую подлость родственников отвечал действенными мерами: постоянно фиксировал изменения климата, состава материнской породы, поведение микроорганизмов — словом, заботился о сохранении четвертого царства для будущих поколений людей. Следуя правилам кодекса, согласно которым самочувствие флоры и фауны в почве зависит от того, какие виды ландшафтов распределились на поверхности земли и что собой представляет растительный покров, Гумус каждый день серьезно занимался системной организацией всех работающих в четвертом царстве. Что касается самой засухи, то во множестве запутанных вещей отыскал одну самую важную: состояние нижних горизонтов земли. Как ему было известно, там хранились неприкосновенные запасы питательных веществ — своего рода кладовая. В благоприятное время, когда он мог обходиться без нее, она была закрыта. А с наступлением засухи Гумус “открыл” кладовую, и туда двинулись микроорганизмы, чтобы приготовить ему пищу. В свою очередь простой люд знал, что любит есть Гумус. В кислой почве микрофлора готовила ему кислую пищу, а в нейтральной — нежирную еду.

Это первое. Второе, как и следовало ожидать, труженики степи вскоре вернули на прежнее место Гуминовую кислоту и ее детей, под конвоем пригнали и Фульвокислоту, повинившуюся потом перед своей сводной сестрой за подлость. Похоже, болезненное состояние почвы окончилось. Накопленное предыдущими поколениями флоры и фауны богатство было возвращено, и в четвертом царстве наступили дни новой жизни: Каменная степь снова оделась в свой прежний зеленый убор…

Прочитав увлекательный рассказ Владимира Полынова, правнука Бориса Полынова, разработавшего теорию о “волшебном зеркале”, Виктор плохо спал всю ночь. Если же и удавалось ненадолго сомкнуть глаза, часто вздрагивал, просыпаясь, вскакивал, открывал полог палатки, долго вглядывался в темноту, надеясь увидеть рассвет. Но до утра было еще далеко. Тогда снова ложился и начинал строить планы на поход в обратном направлении. Вот он дойдет до станицы Усть-Хоперская, запасется на дорогу продуктами и возьмет курс на Калач-на-Дону, чтобы добраться до Ростова, откуда намерен улететь в Минск.

Между делом снова обращался к рассказу В. Полынова. Может быть, от избытка эмоций после прочитанного непознанное будущее начало видеться в определенных очертаниях и раскрылось перед ним во всем своем великолепии? В отношении этого стоит добавить: его собственное существо как будто обрело новое содержание, и это новое, видимо, заставило почувствовать себя совсем другим, чем был до недавнего времени. Короче говоря, внутри у Виктора все переменилось, и он, забыв все тяготы прежних походов, начал вынашивать в мыслях новый поход к поиску волшебного цветка. Само собой разумеется, на скорый успех рассчитывать не приходилось, тем не менее запавшее в душу “волшебное зеркало” заставило его по-другому взглянуть на ландшафты, чтобы более продуктивно спланировать будущие маршруты. Словом, то далекое, не до конца познанное виделось уже не расплывчато, а четко. Когда он через несколько дней подошел к Волгодонску и там остановился на отдых, сразу успел заметить разницу своего отношения к рельефу — он раскрылся перед ним не в целом, как раньше, а в отдельности, по частям, и каждая его часть имела свое содержание в зависимости от фации — совокупности горных и низинных пород растительности. С этого момента он раз и навсегда запомнил: в каждой зоне рельеф имеет свое назначение. Сними его убор, и ты откроешь такой клад, который и не снился… Внешне это умозаключение показалось ему несколько витиеватым, размытым, но чем дальше он уходил от Волгодонска, тем весомее становилось чувство от прикоснувшейся к нему удачи…