Geum.ru

На середине Красивой Мечи появилось медленно движущееся темно-зеленое пятнышко

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10
Глава четвертая


Путем “из варяг в греки”


Новое путешествие по Березине Зибров начал с записи в дневнике: “Время разбрасывать камни, и время их собирать…” Схватка с волчьей смертью теперь продолжалась втемную: цветные сны прекратились, сопровождающий их пучок света погас, и Виктору пришлось изменить подход к акониту.

Но волчья смерть не сдавалась…

Зибров шел по Березине, где четыре года назад проходил десятый маршрут путешествий. Ему очень захотелось увидеть знакомые места и, если удастся, довести до конца поиск, прерванный тогда вынужденными обстоятельствами.

Березина встретила большими переменами, они были настолько разительные, что Виктору подумалось, туда ли он заплыл? На берегу виднелись следы бульдозеров и кучи перемешанной земли; у кромки воды валялись мотки проволоки, куски железа, искореженные механизмы. Значит, хозяйственники и до Березины добрались! И что же они с ней сделали?

Начав свой маршрут в верховье, где находится Березинский биосферный заповедник, Виктор прятался в камышах, ближе к берегу, понимая, что не следует нарушать тишину заповедной зоны. Мало-помалу осваивал маршрут, но по-прежнему одолевало сомнение, правильно ли выбрал направление. Река на всем пройденном отрезке пути, выражаясь языком хозяйственников, была окультурена, то есть ее русло, петлявшее ранее среди выразительных равнин, которые сливались с прилегающей к ним облесенной местностью, было жестоким образом выпрямлено, и теперь водная тропа уходила вдаль стрелой. Но этим она его не прельщала, тревога за настоящее состояние Березины саднила душу и вынуждала быть осмотрительным — отдельные участки реки были завалены камнями и бревнами. Чтобы сверить маршрут с картой, он остановился у широкой бухты, и его захлестнули совсем другие мысли. Как потом выяснилось, ее возникновению поспособствовали те же хозяйственники: сваленные и неубранные вовремя деревья попали в воду, а потом уже сама природа довершила появление бухты. Короче, деревья были занесены песком, вода отступила, и на ее месте образовалась песчаная “плешь”. Можно сказать, отсюда и начались все беды реки. Постепенно река оголилась до неузнаваемости, за чем последовало исчезновение естественных угодий, заводей и мелей — мест нерестилища рыбы и произрастания редких растений…

Планы поиска были основательно нарушены; в прошлый поход глаза ласкали нетронутые человеком лесные тропинки, поросшие вереском, поколыхивание прибрежных трав — осоки, хвоща и черемши… Сегодня он с особой нежностью вспоминал о своей первой встрече с желтой кубышкой — редчайшим видом растений в этом ареале. Сначала глазам своим не поверил, что напоролся на кувшинку, которая считается вымершей на Березине. Эту версию подтвердила и последняя ботаническая экспедиция на реку. А вот ему тогда посчастливилось, как говорится, нос к носу увидеть желтую кубышку. Получилось все неожиданно: он проходил возле занесенной илом старицы и поднял веслом стебель, на котором были нанизаны большие круглые листья с сердцевидным надрезом внизу пластинки, а между ними с пятью лепестками светящиеся бледным светом две желтые кувшинки. Осторожно опустив стебель, чтобы не повредить и, не дай Бог, не вырвать с корнем, он почувствовал приятный запах, вобравший в себя аромат лепестков нектарников. Имея кое-какое представление о желтой кубышке из прочитанных книг, с упоением разглядывал ее наяву. Вогнутое рыльце, рассеченное несколькими лучами; имея целые края, они напоминали несколько раскрытых детских ртов, просящих есть. У него даже зачесались руки, чтобы притронуться к кувшинке, но, вспомнив, что к красоте, как и к мгновению, нельзя прикасаться руками, поругал себя за вольность и впредь не помышлял возобновить какие-нибудь действия над цветком…

В лицо дохнуло холодом, и он решил объехать бухту с другой стороны, возможно, где-нибудь по краям сохранились заросли желтой кубышки. К сожалению, предположение не оправдалось: бухта и со стороны большой воды начала затягиваться болотом, и на нем, кроме багульника, ничего больше не росло. Вскоре его внимание привлекла группа отдыхающих. Вот тебе и край непуганых птиц! До слуха доносились не совсем приятные слова, пьяные окрики и неизвестно каких авторов песни... Когда увидел разбросанные по берегу желтые “головки”, сердце больно заныло, и он с горечью вымолвил:

— Что же вы делаете?! Из-за своего эгоизма и страсти к сиюминутному наслаждению изуродовали реку, рядом с которой живете, подготовив гибель себе и себе подобным…

Отдыхающих, видно, не волновало, что они, вырвав с корнями желтую кувшинку, нарушили биоценоз реки, то есть разрушили связь между растениями и микроорганизмами, характеризующую целостность их взаимоотношений. Не поэтому ли опали берега, река обмелела и во многих местах занеслась илом? Безответственные действия отдыхающих в некоторой степени повлияли и на его настроение; он шел сюда с надеждой продолжить поиск, но был лишен объекта исследования. Виктор разволновался чуть ли не до слез. Подплыв ближе к голым стеблям, наклонился над ними, как над покойником, и пришел к выводу, что здесь уже никогда не произрастет желтая кубышка. Хорошо, если на дне остались ее семена, тогда они наберут силу из органических отложений и выглянут наружу в виде кувшинок. А если нет? У кромки воды заметил валявшийся, вырванный с корнем, шаровидный зеленый плод с рубчиками, похожий на кувшинчик с широким горлышком.

— О-о! — воскликнул Виктор. — И белую кувшинку уничтожили!

Плод белой кувшинки, называемой еще многолистовкой, содержал колоссальное количество мелких, снабженных придатками в виде поплавков, семян. Наметив перед походом план “собирания разбросанных камней”, Виктор поднял плод, привязал к нему валявшийся на корме камушек и бросил его в воду. Никогда, как сейчас, он не был так удовлетворен от мысли, что плод на глубине расщепится, на поверхность всплывут семена, похожие на рыбью икру, они привлекут внимание птиц и с их помощью распространятся по другим водоемам…

Простояв возле опустошенной заводи до полудня, он покидал ее с облегченным чувством, что исчезнувшие кувшинки не пропали бесследно, а превратились в легенду, в ту силу, которая способна в будущем уберечь другие редкие растения от гибели. Недаром, наверное, мудрость, прошедшая через века, гласит: если человек сорвет кувшинку, он навсегда будет разлучен с природой…

Окультуривание Березины, естественно, коснулось и самого заповедника — на чисто заповедное дело осталась по меньшей мере половина территории, на другой построена гостиница под европейский стандарт, продолжается вырубка дубово-ясеневых лесов, где укрывались птицы и звери, дороги покрываются трубопроводами, а на вырубках лесов не стихают моторы большегрузных машин… “Технический прогресс, — Виктор мысленно подвел итог своим наблюдениям, чтобы после все это занести в дневник, — та сила, которая проповедует добро и всегда порождает зло…”

Больше на Березине делать было нечего; надежда на то, что она подпитает его устремления к поиску, не оправдалась, нужно было срочно изменить маршрут.

Неожиданно послышался резкий шум моторных лодок. Они, оставив позади кружева вспененной воды, подрулили к нему и взяли в кольцо. Всякое случалось на воде, всего и не припомнить, но чтобы привлечь к себе такое почтительное внимание — произошло впервые. Увидев в одной из лодок мужчину в синем пиджаке со знаками отличия на петлицах и с мегафоном в руках, Виктор разволновался не на шутку, кровь ударила в виски, он съежился, втиснул голову в плечи и смотрел на все происходящее большими глазами. Какое-то время все пребывали в замешательстве и никто не осмеливался начать разговор первым. Затем, когда, видимо, надоело играть в молчанку, мужчина в синем пиджаке, как выяснилось, старший егерь заповедника, через мегафон строго сказал:

— Кто разрешил ходить по заповеднику?! Здесь запретная зона…

Это уже было слишком! Виктор, придавленный строгим окриком, еще больше поник. Разрядил обстановку сидящий в одной лодке с егерем человек в очках, совсем не похожий на славянина. Пока остальные пристально разглядывали необычного путника, он заговорил на ломаном русском языке:

— Вы, видал я, как это у вас говорят, — инфалид?

— Ну! — сухо ответил Виктор.

— Ой-ей-ей! Так вы же герой! — иностранец достал фотоаппарат, взвел затвор и, попросив у Виктора разрешения сфотографировать его, добавил: — Я — американский ученый, биолог Джон Стенли. У себя дома буду вас разговор с инфалидами…

Егерь неодобрительно поглядывал на путника, но спросил уже мягче:

— Куда, если не секрет, путь держите?

— Направлялся “из варяг в греки”, — сыронизировал Виктор, — да вот попал к вам в лапы…

Сопровождающие иностранца переглянулись и, наверное, не поняв, что Березина, связанная с реками бассейнов Черного и Балтийского морей, возобновила исторический путь “из варяг в греки”, продолжали с удивлением разглядывать Виктора. Не захотев, видимо, потерять свой авторитет среди коллег, егерь произнес снисходительно:

— И все-таки я бы вам впредь советовал не заходить сюда. В заповедной зоне, сами понимаете, должна быть идеальная тишина…

Со стороны берега доносилось урчанье моторов большегрузных машин, вывозящих дубово-ясеневый лес…


Друзья и недруги


Чем можно успокоить одинокого странника, если его сильно обидели? Кроме этого, вередящего душу, в голове громоздилась уйма вопросов, но ни на один он не находил ответа. Напротив, не имея силы, которая смогла бы начисто вытравить их из сознания, он плыл среди мокрых болотистых берегов и все время думал о своем выдворении из заповедника. Кажется, ничего не нарушил, ничего плохого никому не причинил, а вышло, что виноват в самом намерении посетить край непуганых птиц. Чтобы мало-мальски успокоить себя, вполсилы нажимал на весла и напевал любимую песенку:


Им не дано понять,

Что вдруг со мною стало,

Что вдаль меня позвало,

Успокоит что меня…


Но и песенка не помогла обрести прежнее самообладание, слишком горька была душевная боль — нож, как говорится, вырвали, а рана осталась кровоточить. И все же Виктор решил не сдаваться: “Пойду к птицам, рыбам, зверям, хоть к черту на кулички, только чтобы не видеть самодовольных лиц…”

С тихой неширокой рекой Бобр у Зиброва связано много воспоминаний, а если быть точным — впечатлений. Четыре года назад он здесь получил хороший урок, связанный с неосторожностью: на оголенные ноги, которые не ощущают ни холода, ни тепла, опрокинул трехлитровую кастрюлю с кипящей ухой. Виктор сначала не понял, что с ним произошло, и только когда в нижней части тела почувствовал отдаленное тепло пополам со жжением, подумал: “Поскользнулся на ушиной гуще…”

Тепло с острым жжением моментально окутало все тело; особенно неприятным, время от времени пульсирующим, было ощущение в области живота и груди, вскоре переросшее в озноб. Его всего трясло, не попадал зуб на зуб; в ногах начались спастические схватки, пришлось набросить на них теплое одеяло. Дело было дрянь! В иных условиях он нашел бы чем “заштопать карманы”, для этой цели могли бы пригодиться травяные мази, приготовленные на зверобое, а на воде у него не оказалось подходящего материала, чтобы справиться с набухшими пузырями, — слишком обширной была площадь ожога. Нужно было экстренное вмешательство хирурга, но на реку “скорой помощи” не вызовешь, а до ближайшей больницы было верст двадцать…

Ох и намаялся он тогда! Но мир не без добрых людей: его эвакуировали из водной купели строители, проезжающие мимо. Они и доставили его в Лепельскую больницу, где медперсонал наотрез отказался оказать помощь, мол, не прописан в данном городе — и все дела… Пришлось обратиться в горсовет, и только после долгих мытарств заведующий хирургическим отделением на свой страх и риск принял загадочного пациента и, оформив историю болезни, спросил:

— Я гляжу на вас и никак не могу взять в толк: в Минске воды не хватает, что вы к нам приплыли?

— Не приплыли, а пришли, — с улыбкой ответил Виктор. — А в Минске вся вода испарилась, вот я и пришел к вам напиться из конского копытца…

— Как-как? — переспросил хирург. — Вы, как я погляжу, еще и шутник.

— Меня мать в воде родила, — лишь бы что стал выдумывать Виктор, только бы скорее закончился этот беспредметный разговор, — вот я и дня не могу прожить без нее.

— С вашим диагнозом следует лежать, нужен абсолютный покой, — многозначительно советовал хирург. — К тому же вы — не человек-амфибия.

— Покой-покойник, — с достоинством, поставив ударение на втором слоге, сказал Виктор. — А я еще не собираюсь умирать.

Настойчивость и трезвость ума пациента привели хирурга в некоторое замешательство; он еще долго рассматривал им же написанную историю болезни Зиброва, уходя, повторил, что Виктору не следовало бы проводить над собой эксперимент.

Три дня провалялся он в больнице, а на четвертый выписался и уже долечивался дома своими средствами…

Чтобы уйти подальше от невеселых мыслей, преследовавших его в последнее время, он ударил веслами по воде и увидел сплошь и рядом буйство красок. Двумя-тремя километрами ниже внимание привлекли участившиеся меандры — излучины, напоминающие длинных толстых ужей. В отдельных местах ломаные линии меандр образовывали малозаметные “спирали”, на которых при свете солнечных лучей сверкали гребешки вспененной воды. Он узнал то место, где в прошлый раз ловил рыбу. Сегодня же ему показалось, что у мыса, откуда доносился крик чаек, появилось больше песчаных островов. До заросшей кустами поймы, куда вклинилась река, оставалось идти с полкилометра. Но прежде чем повернуть лодку в должное направление, он прикинул в уме, как лучше перебраться через мелиоративный канал. Если пойти через него здесь, у распадка, — упрешься в бухту, и тогда придется тянуться к мысу по мели; если вернуться назад, к естественной пади, находящейся между островом и мелиоративным каналом, воткнешься в старицу реки… Пройдя окружным путем километра два, он обогнул остров и причалил к мысу, обставленному лиственным лесом, который состоял из березы, дуба и ольхи. В овраге среди валежника и камней обнаружил растение с довольно высоким, редколиственным прямым стеблем, покрытое белыми волосками-железками. Золотисто-желтые цветки, довольно заметные, образуя щитовидно-метельчатое соцветие, выглядывали из-за камней, будто хотели узнать, кто же их соседи? Склон обрыва, поросший кустами ивняка, был покрыт еще и растительностью, характерной для луговых степей: вейником, полевицей и овсяницей… Неожиданно большой прилив заполнил водой пространство между лодкой и холмом, забросав его придонной галькой. Ничего более интересного, как в этот момент, Виктор еще не видел; внешне упругий цветок в овраге задрожал и, обнажив листья с волосками-железками, начал испускать во все стороны невидимые импульсы, оповещая своих сородичей о приближении опасности — прибоя, так как вода для камнеломок — гибель. К его удивлению, все растения, стоящие рядом, беспорядочно зашевелились и тоже наставили свои “стрелы”. “Значит, — заметил Виктор, — у растений есть свой метод защиты. Японские ботаники, например, это состояние объясняют генной способностью защитить себя в экстремальных условиях”.

На этом “действия” камнеломки не прекратились. Наверное, собравшись с силой, она показала себя с другой, менее изученной, стороны, что удивило еще больше и стало значительным событием в его жизни. Увидеть такое редко кому посчастливится. Камнеломка, привстав из-за камней, заблестела на солнце листьями-железками и брызнула вниз, на гальку, вязкой жидкостью. Густые ее капли, похожие на шрот, раздробили лежащий каменный субстрат, и у берега выросла кучка мелких камней… Ради чего камнеломка это сделала, — Виктор не знал. Единственное, что он мог сказать, так это посоветовать применить настой камнеломок в народной медицине против камней в почках.

На прощание с камнеломкой зернистой Виктор сделал “зарубку” в памяти, сколько камней он уже “собрал”, и пошел на крик неугомонных чаек. Спустившись к пойме, на спаде воды между ней и мысом увидел на поверхности вертящиеся струйки серой крупчатой массы; струйки, сгустившись, образовывали узорчатую сетку с мелким очком — это хорошо просматривалось в стоячей воде, а ближе к течению сетка редела и приобретала форму выброшенного куска порванного невода. “Какой же это рыбе приспичило бросать икру на срезе июля?” — недоумевал он. За четырнадцать лет путешествий у него настолько был наметан глаз, что он из скорости бабочки извлекал для себя пользу; придавая этому определенное значение, узнавал по ней направление ветра, густоту тумана и даже угол солнечных лучей — без объяснений понятно: у бабочек крылья устроены так, что одновременно служат и флюгером, и барометром, и термометром… Вот и теперь, казалось, ничего особенного не происходило, что могло бы подсказать, какой вид рыбы нерестится, а он по падающим желтым листьям определил, что в это время икру мечет линь. И не ошибся. Особенности продления рода у него таковы, что он нерестится три раза в год: первый раз, когда рожь выбрасывает колос; второй — во время цветения льна и третий — в конце июля — начале августа, когда ольха сбрасывает листья.

Тем временем таинство продления рода линей продолжалось: полусонные самки-толстушки переворачивались с боку на бок и, отметав икру, облегченные и счастливые, уходили на глубину, чтобы там почить вечным сном, оставив после себя большое потомство. Он смотрел на расплывчатый узор сетки, и ему казалось, что икринки оживают прямо на глазах. А они и действительно, оплодотворенные самцами, набухали, становились ядреными, на них появлялись черные пятнышки, из которых и должны вывестись мальки… Над серым пятном трепетали налетевшие стрекозы — одни из самых охочих полакомиться икрой. Плавно планируя, они садились на сетку и на кончиках тоненьких ножек уносили капельки деликатеса. На смену стрекозам прилетели чайки. Никогда прежде он не видел их так близко, как сегодня. Мысленно Виктор называл чаек светлыми душами погибших моряков. Кто хоть однажды побывал в море, знает: если пространство между судном и небом не заполнено чайками, то не жди от моря милости — быть шторму или еще какому ненастью. Кося глазом, он смотрел на серые пятна икры и радовался легкому нежному свету, оставленному белогрудыми чайками, что улетели с добычей — мелкими рыбками в когтях. Нежность и любовь к “светлым душам” подняли настроение. Да и что может лучше взбодрить обиженного странника, как не голоса друзей?

Время от времени вода у мыса вздувалась пузырями, и на поверхности появлялись свежие серые пятна икры. Почувствовав себя лишним, Виктор поплыл на встречу с новыми “друзьями”.

Шел возле красных осинок, дружно выстроившихся на берегу, от которых, отражаясь в лучах солнца, в воду наискосок падал багряный свет. Природа-колдунья, разбрызгивая краски, наверное, не предполагала, что красный цвет больше других будет привлекать чье бы то ни было внимание. Между тем он заранее решил, что пройдет еще километров пять по течению и остановится где-нибудь в тени перекусить оставшейся ухой и отдохнуть. Ощутив под собой дрожащее поколыхивание воды, скрестил на носу лодки весла; на островке, метрах в двух от него, торчали высокие пни, а срубленные кем-то осинки были по-хозяйски уложены рядом. У самого островка он заметил расплывшиеся темно-оранжевые пятна. “Кто-то разделал тушу”, — резанула мысль. Ощущение того, что здесь произошла трагедия, в нем укрепилось, когда среди темно-оранжевых пятен послышался детский плач. “Кхи-кхи-кхи...” — катилось по воде, и там, где течение, встретив на пути крохотный островок, остановилось, из воды показалась волосатая рука. Виктор от неожиданности оторопел, внутри его все задрожало, и он произнес:

— Привидение, сгинь с глаз!

Чувствуя приближение чего-то недоброго, подошел к островку вплотную. В отражениях солнечных лучей, лежащих на воде, увидел искусно срубленную из осинок “хатку”. Из груди вырвался вздох облегчения:

— Бобры!

К сожалению, согласно статистике, бобры в Беларуси почти повсеместно истреблены, а вот ему посчастливилось повстречаться с ”последними из могикан”. Затаив дыхание, Виктор смотрел в сторону, откуда по-прежнему доносился детский плач, и в это время заметил накатывающийся от островка к лодке вал воды. В отличие от естественного наката, приведенного в движение ветром или грозой, он имел раздвоенную форму, и каждый бугорок воды накатывался рывками. “Что за чертовщина?!” Вдруг все вокруг заколыхалось, приподнялось и на поверхности показалась голова старого бобра. Зверек с вытянутой к носу мордочкой, весь блестящий на солнце грубым остевым мехом и густой шелковидной подпушей, стебанул по воде упругим хвостом, служащим ему в движении рулем, и, подав, наверное, таким образом сигнал своему семейству о приближении опасности, скрылся. Виктор вспомнил, как встретился с бобром на Западной Березине. Тогда бобер обошелся с ним не по-джентльменски — со всего маху врезался в лодку и, задев хвостом, видимо, норовил ее перевернуть... Сегодня же хозяин этого участка реки вел себя корректно, хотя и защищал свое жилище не менее стойко, чем человек... Пробыв под водой минут пятнадцать — за счет кислорода в крови бобер может столько продержаться на глубине, — он появился на поверхности, но уже совсем в другом месте. Не торопясь, сделал несколько кругов, опять ушел под воду, каждый раз всплывая в разных местах. Зная многое о повадках бобра, Виктор в воображении нарисовал его жилище в форме колеса от телеги со спицами. Имея несколько ходов и выходов по окружности, бобры таким образом обезопасили свое существование — при появлении хищника у одного входа семейство сможет благополучно выйти через запасной...

Солнце сошло с высокой зенитной точки, и теперь его косые лучи, менее палящие, чем в полдень, потускнели и лежали на воде неподвижно. На гладкой поверхности стоял полнейший штиль, а Виктор целиком был поглощен мыслями о тревожной жизни бобров, которые и разбудили в памяти полузабытую историю о браконьере Бонифате, жившем когда-то по соседству. Человек без роду и племени, с фамилией-кличкой, раненный после войны по невыясненным причинам и оставшийся впоследствии инвалидом, он всю свою жизнь провел на реке — капканом или еще более изуверским способом — кислотой истреблял бобров, снимал с них шкурки и продавал на модные в те времена шапки-ушанки и воротники к женским пальто, а на вырученные деньги беспробудно пил. У Виктора к Бонифату не лежала душа, хотя изредка вступал с ним в полемику.

— Вот ты ходишь по рекам впустую, — говорил Виктору Бонифат. — Я бы тебе посоветовал купить ружьишко и заняться промыслом. Глядишь — и бутылка в руке, и нос в табаке...

— Не мое это дело — заниматься охотой, — как от назойливой мухи отмахивался Виктор.

— Зря ты так говоришь, — пропитым голосом продолжал твердить Бонифат. — Думаешь, что охота приносит природе вред? Ошибаешься! Со временем мы, охотники, станем ее защитниками. Да и человек — часть природы...

— Истреблять значит, по-вашему, охранять? — Виктор ясно понимал, что переубедить Бонифата будет трудно, но твердо стоял на своем: — Жить на природе и жить за счет природы — не одно и то же...

Сам того не замечая, Виктор медленно уходил от поселения бобров. Отдаляющийся от него остров, отгороженный от стрежня реки бурой щеткой шиповника и крушины, показался теперь вполне обитаемым, заселенным, но он еще ни разу не был так опечален, как сегодня, — по сути дела, он прощался не с бобрами, а с кусочком нетронутой, девственной белорусской земли, которая может исчезнуть, если наше общество в который раз возьмет на поруки тех, кто ее обижает...


Горечавка — царица камней


Переход по Лукомке, реке норовистой, с частыми каменными порогами, пересекаемой плотинами и эрозийными дельтами, начался с неприятной неожиданности. До этого Виктор Зибров без особых приключений прошел озеро Селяву, спустился на реку Рацу и, не найдя там ничего интересного для себя, обогнул Новолукомльскую ГРЭС, спустился на Лукомку и остановился у деревни Радуница. Деревенька лежала в каких-нибудь трехстах метрах от реки, у самого леса; из-за высокого берега были видны только верхушки сосен да комины хат с телеантеннами на остроконечных крышах. Открывшийся деревенский пейзаж заставил вспомнить свою родную Березовку; она похожа на Радуницу, только вместо сосен ее окружает белоствольный березняк, да и крыши домов у деревенских туляков более пологие, чем у радунцев... В ста метрах от него находилась плотина Новолукомльской ГРЭС, построенная еще в пятидесятые годы. Его намерение проскочить ее здесь, у Радуницы, не увенчалось успехом. У створа железобетонного сооружения падал бушующий поток воды, должно быть шел ее сброс. Лодку отчаянно бросало с борта на борт.

— Б-р-р... Жуть какая!

Тут у него и появилась мысль отыскать ход на Юхну, чтобы, обойдя плотину слева, причалить у Новолукомля, где должна была состояться встреча с инвалидами района. Вдруг он заметил сидящую на камне женщину, повязанную черным платком. Его охватило радостное чувство: за две недели пребывания на воде впервые встретился с человеком. Чтобы не спугнуть женщину, кашлянул в кулак, но, как ему показалось, она еще больше вросла в камень и напоминала статую скорбящей матери.

Виктор взволновался, и у него непроизвольно вырвалось из груди:

— Мать! А-а мать! Как мне пройти на Юхну?

Женщина тяжело поднялась и, не оборачиваясь, скрылась за холмом. Похоже, она недавно похоронила близкого человека. Ему стало не по себе, что побеспокоил старого человека и, может, своим окликом отнял у него самое дорогое — минуты пребывания в себе. Кому-кому, а ему-то следовало знать: в жизни человеческой ничего блаженнее нет, чем покой на душе...

После ухода женщины пространство между плотиной и лодкой, казалось, уплотнилось, сузилось до нескольких метров — видимо, усилился сброс воды, и ее россыпи достигли лодки; чувствуя, что без помощи не обойтись, окончательно задумался над тем, что нет с собой настоящих карт, что не всегда удается посмотреть и лоции. Самодельные карты его больше не устраивали, по ним тяжело стало ориентироваться и планировать суточные переходы. Он рискнул подойти к плотине поближе — там наверняка кто-то дежурит, и если не поможет перебраться через ее створ, то, может, посоветует, что делать в его положении дальше... Перед ним открылась сказочная панорама: с высоты пятнадцатиэтажного дома, а может и выше, с ревом падала вода. Водяные потоки, заглушая все вокруг, образовывали внизу бурлящие, с вихром, каскады. “Маленькая Ниагара!” — подумал про себя Виктор и произнес вслух:

— Но вполне достаточно, чтобы свернуть шею...

Когда снова посмотрел снизу вверх, закружилась голова и почудилось, что какой-то недюжинной силы мужик взобрался на плотину, затянул туда огромный чан с водой и мгновенно вылил ее вниз. Вода с ревом и шумом пересекла речное русло и, перед тем как спадать, как бы задержалась на каждом выступе, образовав несколько мелких водопадов — так называемых катаракт... Медлить дальше не было куда, и он, заметив вывернутое бурей дерево, набросил на него веревочную петлю, крепко-накрепко привязался и молил Бога, чтобы он его пощадил. Кто-то, наверное, услышал его мольбу и окликнул:

— Ну что, Тарас Бульба?! Молодец, вовремя привязался, а то бы пошел рыбам на корм. Сюда еще никто так близко не заплывал на резинке...

На душе у Виктора поспокойнело, он даже почувствовал, что под ним стало тверже дно. Вскоре мужики пригнали телегу с конем, погрузили Виктора вместе с лодкой, и к вечеру он уже был на Юхне...

Юхна, левый приток Лукомки, с желанием приняла его в свои объятья. Он плыл и тихо напевал:


Ну и пусть будет нелегким мой путь,

Тянут ко дну боль и грусть...


Виктор всматривался в даль и ловил каждый звук — и прерывистое всхлипывание течения, и скрип весел, и мягкий шелест прибрежного тростника... Он любил слушать мелодию реки, и все то, что в ней озвучивалось, — разливалось в душе несказанной музыкой.

Ближе к Лукомке начался грядово-гористый рельеф с платоподобными суфазийными впадинами и ярко выраженными каменистыми холмами и пригорками. В месте слияния двух рек, правда, преобладала маренная равнина, но в отдельных местах и она приподнималась над уровнем Лукомки в виде взъерошенных травами обрывов... Этот участок равнины, где он остановился, сплошь и рядом был покрыт цветами. Научившись понимать трогательную красоту многих растений, Виктор увидел цветок с розеткой прикорневых листьев при основании прямостоячего стебля. Стебель, густо олиственный, с пучком синих цветков на верхушке, отличался от стеблей других растений своим торжественным восхождением. Одним своим видом цветок являл собой отголоски каменистой горной флоры в равнинных условиях. Если верить поверью, протянувшаяся по южным берегам Юхны, Лукомки и Оболи Белорусская гряда, заселенная горечавкой крестообразной, с которой он только что повстречался, образовалась именно благодаря ей. Эта горечавка много-много веков назад во время прохождения Сожского ледника “съехала” с гор и приволокла с собой колоссальное множество камней. С тех пор они живут рядом...

Виктор все понимал, но не мог ответить, какую же надо иметь силу малозаметному цветку, чтобы разрушить горы, превратить их в равнину, чтобы затем самой куститься целыми зарослями?! Проникшись к горечавке уважением, он определил для себя: в природе ничего случайного нет, все в ней происходит по выверенным правилам и законам. Если горечавке следовало поселиться на равнине, значит, была не ее воля, а высокая цель природы. Это, так сказать, в поэзии можно “стереть случайные черты”, в природе подобное сделать нельзя — нарушь сегодня единство в ареале горечавок и камней — и нет Белорусской гряды, защитной зоны мелководных рек... Что же касается его поиска, то встреча с горечавкой дала ему еще один шанс осуществить свою далекую детскую мечту, как бы ни противилась волчья смерть...