I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание ДНЕВНИК. 1925 год. Н.н.пунин - а.а.ахматовой.

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

ДНЕВНИК. 1925 год.

августа. Борисовна. Женский монастырь*

На юге огромные, как солнце, вспыхивают зарницы; толь­ко что проблаговестили ко всенощной, девочки из лесничества принесли вечернее молоко.

Вторую неделю живу в разоренном монастыре. Монастырь не старый; основоположен Борисом Шереметевым, тем самым фельдмаршалом, которому Петр писал «Min hir», стены начала XIX века. Еще пять лет тому назад это была чистая и богатая обитель, вмещавшая до 900 монахинь. Матушки жили в отдель­ных светелках-кельях и, видимо, пользовались относительно большой свободой личной жизни. Во всяком случае, они кор­мились самостоятельно и жили доходами с рукоделий: изготов­ляли басму и фольгу для икон, восковые венчальные цветы и т.п. Живу как раз в одной из келий; светлая комнатка в четы­ре окна, окруженная крытой галереей; на окнах занавесочки; полы крашены, около комнаты много всяких клетушек, в два-три аршина величиной.

Теперь здесь разорение и гибель. Первоначально монахинь разогнали, но постепенно они снова съехались и живут теперь по своим кельям как частные лица, платя за помещения по рас­ценке свободных профессий. Живут по-прежнему рукоделием и имеют много заказов того же характера, что и раньше. Но церкви закрыли, кресты с церквей и ворот сорвали и всячески надругались. У ворот, сейчас же при входе построили открытое деревянное отхожее место, мотивируя это тем, что дорога про­езжая, и необходимо, чтобы на проезжей дороге была уборная. В бывшую монастырскую больницу поселили комсомольцев, вся­чески издевающихся над монахинями, и не только над монахи­нями... Это — разбойное гнездо, с которым тщетно воюют мест­ные наркомпросовские культурно-просветительные органы. Церковную утварь разграбили и, что можно, продали; Еванге­лия разодрали и роздали детям для «змей», я встретил два сло­манных и повисших змея, сделанных из листов священнослу-жебных книг. У иконы Св. Германа выколоты глаза. Одну восьмидесятилетнюю монахиню, лишенную ног и принявшую схиму, вынесли из кельи и с конвоем отправили на родину. Игу­менья была несколько раз арестована и теперь живет в 10 вер­стах в деревне.

Огромное большинство монахинь — крестьянки с Дона; со­хранили свое молчаливое и безгневное достоинство; приветли­вы и совсем даже не озлоблены, но горько жалуются и трога­тельно тоскуют о былом; по вечерам любят долго и умиленно рассказывать о своем монастыре; в скорое падение советской власти не верят; уповают на смягчение законов.

Мы живем в келье, одной из четырех в деревянном корпу­се, под нами живут: матушка Маргарита, пожилая женщина лет 50—60-ти, и матушка Става (Святослава?) — еще совсем мо­лодая. Обе богомольные, смиренные и услужливые. На днях они говели; в день Причастия надели свои парадные платья, изуми­тельные платья с очень высокой талией и большим треном, юб­ки в сильных оборках, на голове белые платки с особыми завя­зочками к затылку. Хочу их снять, но, кажется, их не так-то легко на это уговорить.

Пока я писал, совсем стемнело, молния полыхает; только что прошла через улицу-двор Ирина спать, рассказала, что ее укусила в рот пчела. У матушек внизу стоит необитый гроб, Ирина забирается в него с Левиными детьми и говорит, что это лодка.

Монастырь расположен на горе; внизу город (слобода) Бо-рисовка. Там три церкви, монахини ходят туда к службе; спус­каются с горы вереницей, по вечерам с фонарями, так как спуск крутой и над овражистым берегом Ворсклы. Сейчас там внизу лают собаки и доносятся какие-то песни; кое-где мерцают ог­ни. Вот опять благовест; это к «Достойно»*, скоро замелькают огни бредущих в гору черных, как сама ночь, монахинь. Я люб­лю сидеть на веранде, смотреть, как мимо проходят осиротев­шие души; вот некоторые уже идут, стуча каблуками тяжелых сапог и разговаривая шепотком... едва отличишь их от ночи; как они поднялись без фонарей?..

^

Н.Н.ПУНИН - А.А.АХМАТОВОЙ.

августа 1925 года. Борисовка

Ан., каждый день вижу тебя во сне, но всегда нелюбящей и уходящей из дома. Приехал сюда ночью в грозу; был дикий ливень, едва светало; во всей слободе только в одном доме го­рел огонь: нас ждали. Едва ли не первое, что я узнал — что все дети больны коклюшем. Ира похудела, ножки скривились, гла­за сильно косят; по нескольку раз в день рвота; все больше но­ет и держится за Галину юбку. По-моему, ее нельзя везти в та­ком виде, но Галя не соглашается — и не мо...*

... грустные, как бы улетают, мигая светящимися ресни­цами, все их желания где-то там, в глубине неба и в ночи; им даже трудно светить над землею. С твоими сестрами* разгова­риваю по вечерам о жизни и о том, чтобы всегда жить в мона­стыре.

Здесь нехорошая погода; каждый день дождь, только ночи теплые, темные и ясные. Мало что блаженнее этих ночей; в ком­натке горит лампада, лежу, смотрю в окно и думаю о тебе. Как это жить с постоянной памятью о тебе и без всякого будущего; снова наш город и снова, может...

... с поездом 5.10 приеду к тебе; дал бы тебе телеграмму, но не знаю куда. Во всяком случае, 28, 29 или 30-го буду в Пет­рограде. Неужели не увижу тебя тогда же, может быть, уедешь в Харьковскую? может быть, вообще... «Ты иногда мне ближе, чем я сама себе» — эти твои слова, как молитва; вспоминаю их, когда мне страшно, и страх проходит.

Много о тебе думая, я как-то вечером хорошо понял едва ли не главное о тебе, но не знаю, как определить словами. Впро­чем, не это ли самое я понял и в судьбе...

Оба виноватые, что случилось так; согласна ты, что оба?

Галя говорит, что я еще больше думаю твоими мыслями и говорю твоими словами. Я же только радуюсь этому, что часть твоего мира с собой унес и что мы нераздельны и неделимы. Еще хочу жить твоим счастьем и горем и покориться тебе. У меня всегда, с первых дней был страх покориться тебе и никогда этот страх меня не покидал; я же хочу, чтобы страха не было и чтобы покориться тебе...

ДНЕВНИК. 1925 год.

августа

Сегодня видел монахиню, которой, как говорят, 105 лет.. августа

Через два дня уезжаю. Начал мучительно скучать об Ан. 11очью просыпаюсь и тревожно думаю о ней; днем внезапно ее образ встает перед глазами — и без всяких видимых причин, ко­гда смотришь, как бежит вода из водосточной трубы.

Чем дальше день разлуки, тем выше память о ней, об Ан. Она как бы собирает вокруг себя все, что не принадлежит ма­териальному каждодневному бытию; вот опять два мира: при­зрачный мир дня жизни и подлинный мир непроизнесенных слов и недоконченных мыслей о ней.


Н.Н.ПУНИН - А.А.АХМАТОВОЙ.

августа 1925 года. Борисовна

Милый друг мой Ан.

Скучаю о тебе мучительно. Сегодня ночью проснулся и мно­го думал о тебе с тревогой. Иногда днем без всякой видимой при­чины образ твой встает, как призрак, бродишь ли ты, что ли, в окрестных лесах, неспокойная душа; что ты мучаешь меня сво­им вездесущием?

.Сегодня две недели, как мы в разлуке, как ты написала мне «До свиданья, милая Радость, не грусти, я с тобой. Анна» — эти­ми словами я утишаю свою тоску о тебе. Послезавтра мы выез­жаем вместе с Евгением Ивановичем; он прямо в Петроград, я задержусь в Москве на 2 дня, о Гале и Ире пока неизвестно, как будет ее здоровье, ей уже значительно лучше; первое время я даже не узнавал ее - такая была непохожая на себя, и еще обстриженная; буду в Петербурге в субботу 29-го или в воскре­сенье 30-го (последнее вероятнее); буду искать тебя на Мохо­вой, на Миллионной, и если нигде не найду, в тот же день на 2.30 или 5.10 поеду на Сиверскую.

Иногда воспоминание о тебе встает, как искушение Анто­нию, и тревожит мою легкую безгрешную жизнь, но меня ох­раняет, очевидно, святость этих мест; сегодня утром думал о том, что на этих днях будет с тобой то, чего ты, как говорил Нико­лай Степанович, никак не можешь скрыть от окружающих. Вер­но ли? Почему в прошлом году я об этом мог писать тебе легко, а теперь что-то стесняюсь. Неужели еще ты внушаешь мне це­ломудрие, о милый друг?

Уже совсем скоро три года, как я с отчаянием в сердце и страхом узнал сладкие твои губы, а они все так же священны, далеки, недостижимы, как тогда в дверях милого дома 18.

Смотрю на твой рот — на карточке, которую снимал в по­следний день — губы слегка открыты, видно, что дул ветер, этот рот говорил со мной, называл меня, пил вино и целовал когда-то. Как давно это было и будет ли еще когда так? Сила необори­мая твоя в том именно, что никто из нас никогда не имел права сказать, что будет всегда так, как уже много раз было! Три го­да нашей любви и года полтора дружбы (в первые годы какая ж там дружба, когда М.М. и еще другое разное, тайное и тем­ное) не дают мне больше прав на тебя, чем первый день. Как это ты так делаешь? Как могла ты сказать уже однажды и мо­жешь всегда: «Не мешайте мне видеть его...»? Думаешь, что уже не можешь? Смотрю на тебя, снятую «сфинксом»; лежишь гиб­кая, как зверь, болтаешь ногами и, кроме страшной твоей кра­соты, словно нет в тебе ничего человечески-земного.

Ан., ближе уже день встречи, научи меня беречь тебя боль­ше, чем я берег до сих пор. Ну, данья, а то не успею отправить письмо, прости, что плохо пишу. Я так ничего и не наработал здесь, только одну книгу прочел — о развитии натюрморта. Страшной показалась мне старая мысль, что человечество име­ет историю, что когда-то оно было не тем, что есть сейчас. По­чему так легко было бы думать, что человек никогда не разви­вался, а таким, какой есть, создан? Не знаешь? Целую тебя, родной друг, руки твои милые и веселые гла­за. Если можешь, занеси домой записку о том, где живешь и жди, не забывай.

На русской земле стало много волков; все жалуются па них. Один крестьянин в вагоне рассказывал, как ехал он этой зимой на лошади в санях степью и очень боялся встречи с волками. Вдруг видит на дороге что-то чернеется, подъехал, сошел и под­ходит, а это сапоги, а в сапогах ноги, объеденные, в крови, пят­на крови на снегу и клочья бараньего меха валяются кругом. Страшно, если не врал.

Много волков стало, Олень.

Ну мир тебе и любовь.

Целую, до встречи, от тебя было только одно письмо, а это тебе пятое.

Твой К.-М.

Привет Людмиле Николаевне и Катуну Младшему* (не це­луй его только).


ДНЕВНИК. 1925 год.

августа

Сегодня уезжаем. Хотели что-либо узнать о поездах, когда и где какая пересадка и в котором часу приезжаем в Москву, для этого ездили на станцию, но узнать там ничего нельзя; «кон­дуктор однорукий»* знает только часы и минуты прихода и от­хода борисовских поездов; начальник станции на охоте, началь­ник ГПУ пьет пиво в соседней пивной, кассир хотя и не спит, не пьет и не охотится, но знает то же, что и кондуктор однору­кий; больше других знал сцепщик, но и тот мог сказать только, что если борисовский поезд не опаздывает, то он согласуется с льговским на Брянск; «сам ездил»,- прибавил сцепщик. «А вы опоздали?» — спрашиваем. «Опоздал, а затем прибавил: — Все­гда опаздывает»,— и махнул рукой в знак того, что не опоздать вообще в жизни нельзя и что это есть то. о чем принято не го­ворить. Так мы и едем, как на Аляску, только всего и зная, что из Борисовки выезжаем в 3 ч. ночи.

Сегодня ясный, прохладный день с легким ветром северо­восточной четверти. Память об Ан. чище и легче, чем была эти дни.

От поездки этого лета у меня осталось общее впечатление осевшей провинциальной России. Больше всего разговоров, ес­ли не считать здешних монастырских, в деревнях — о волках, в городках и городах о бешеных собаках. Бешенство в этом году, по статистическим сведениям, достигло небывалых разме­ров и при этом по всей России; на волков жаловались всю дорогу

.и рассказывали всякие страшные вещи. Из тем политических наиболее остры религиозные и школьные. С известными ого­ворками можно было бы сказать, что Россия охвачена сейчас борьбой начал веры с началами знания, именно борьбой, пото­му что они противопоставлены друг другу.

Над всем этим лежит, конечно, материальная нищета, в особенности оскудение промышленности; в Борисовке, напри­мер, труднее всего получить иголки, жестяную посуду, вообще железо, в частности кровельное, краски и т.п., а жителей здесь до 30 000; в окрестностях Борисовки порублено много сотен де­сятин леса (дуба), поэтому Ворскла, некогда пышная судоход­ная река, стала просто канавой.

Об искусстве - ни слова, никто, нигде; его нет...


А.А.АХМАТОВА - Н.Н.ПУНИНУ.

августа 1925 года. Сиверская, 63, Республиканская

Дорогой друг, Ваше письмо (четвертое) я получила только сегодня. Щеголевы уехали на Кавказ, и я живу в их даче с Люд­милой Николаевной. Приезжайте к нам, когда вернетесь в го­род. Что Ира? как ее здоровье. Бедная Анна Евгеньевна. Как ей было тяжело в деревне с больным ребенком. Все гпаки хо­рошо, что Вы к ним поехали.

Спасибо за письма, за звезды, за все. Я здорова. Здесь хо­рошо. Анна.

Где Букан?<...> А.


ДНЕВНИК. 1925 год.

сентября

Мировоззрение это прежде всего, пожалуй, метод, а ме­тод дело навыка и привычки. Привычки даже в оригинальном и широком мировоззрении больше, чем это думают.. сентября

О. Мандельштам по поводу юбилейных торжеств Академии наук уверял, что один английский профессор сказал: страна, имеющая такую гостиницу (Hotel Europe), не может пропасть.

Во всяком случае, кто-то из них, профессор или Мандель­штам, если это он сам выдумал, поистине замечателен; нельзя короче и полнее охарактеризовать всю гнусность того, что бы­ло в Академии наук.

24 сентября

Жизнь так хрупка и страшна, что никакая тревога по от­ношению к ней не будет чрезмерной..

ноября

Сегодня было так. Ан. (Ака) пришла ко мне обедать, было около 5-ти, я болен; никого не было дома. Сели вдвоем за стол. Звонок по телефону, зовут Ан.

Через две-три минуты возвращается с туфлями в руках и с сияющим видом говорит, что уходит к Замятиным тотчас же. У нее на тарелке был еще недоеден суп.

Я понял, что она идет обедать, и страшно обиделся (по­следнее время у нас плохие обеды из-за общей бедности).

Ан. пошла переодеваться, пошел за ней и сказал, что не хочу, чтобы она шла. Ан. стала просить отпустить ее и приво­дила разные доводы, хотя и не могла объяснить, почему ей имен­но сейчас нужно идти (к обеду). Поссорились. Ссорились дол­го, у меня нет слов, чтоб рассказать о боли; а теперь Ан. спит тут же, в кабинете, не помирившись. Как она может спать не помирившись?..

К Замятиным она не пошла.

<Приписка А.А.Ахматовой:>

Какой стыд жаловаться, когда сам виноват. Анна..

ноября

Сегодня я сказал Ан.:

• Я теперь часто думаю, что должно еще случиться, какой внутри должен быть еще ход, чтобы мысль о самоубийстве стала совершенно реальной и неизбежной.
  
• А я часто думаю, — говорит Ан., — о том, как бы не случилось чего такого, что не дало бы мне уже возможности сопротивляться самоубийству.
  
• Вот это и есть тот ход, он такой... — и мы, улыбнувшись, перешли на другую тему...
  

ДНЕВНИК. 1926 год.

февраля

Были с Ан. в Эрмитаже, смотрели рисунки итальянцев, фламандцев и французов (выставка).

Зашли «поклониться» «Мадонне Литте». Встретили Гайка Адонца (редактор «Жизни искусства») — сказал с грузинским акцентом: «Какое безобразие, как у них здесь все повешено; ни­чего не понять...»

.18 февраля

Сегодня Ан. не пришла - этого уже давно не было¹, не ви­дел ее целый день; сижу один; холодно в кабинете (10°) «и гру­стно и больно».

Руки ее сегодня не держал и глаз ее серых не видел...

Всю зиму Ан. помогала работать, читала и переводила французские книги...

Тает, почернели деревья. Нынче была стойкая и суровая зима. От морозов Ан. чувствует себя бодрее, вероятно, от отте­пели сегодня больна. Как стройна и прекрасна...

Хлебный просчет*, дискуссия, ссылка зиновьевцев* — все прожито, а впереди еще месяцы и годы терпения. Хорошую тюрьму придумали, сразу для всех и без решеток.

Двенадцатый час; все ждал, может быть, еще придет....

февраля

Всю ночь сквозь сон чувствовал, что ее вчера не видал..

марта

Сегодня вернулись с Ан. из Москвы. Галя взяла себе новое место; совсем потерянная и безрадостная.

В Москве узнал, что Асеев, Пастернак, Сельвинский, Брик ходили к Троцкому жаловаться на то, что негде печататься; пе­чатают лишь массовую литературу, а экспериментов, говорили они, не печатают...

По этому поводу было у Троцкого совещание с Воронским, Полянским, Осинским, Лежневым и вышеназванными.