В. З. Гарифуллин Печатается по решению

Вид материала

Документы

Содержание СРЕДСТВА РЕАЛИЗАЦИИ ПРОСВЕТИТЕЛЬСКИХ ЗАДАЧ ЖУРНАЛИСТИКИ: Актуальность исторической концепции С.П.Шевырева в современных условиях М.Е. Аникина, Московский госуниверситет, старший преподаватель Разнообразие телевизионных форматов в России Исследование выполнено в рамках гранта РГНФ и Академия Финляндии «СМИ в меняющейся России» 6-04-91992а/F.

Подобный материал:

• В. З. Гарифуллин Печатается по решению, 7799.4kb.
• Учебное пособие Нижний Новгород 2006 Печатается по решению редакционно-издательского, 520.35kb.
• Программа курса «Социальная психология» Ростов-на-Дону 2006 Печатается по решению методической, 758.46kb.
• Р. Р. Гарифуллин психология креативности и искусства учебное пособие, 3468.87kb.
• Программа спецкурса «Психология манипуляций» Ростов-на-Дону 2006 Печатается по решению, 234.58kb.
• Программа спецкурса «Гуманистическая психология» Ростов-на-Дону 2006 Печатается, 313.08kb.
• Учебно-методический комплекс ростов-на-Дону 2006 Печатается по решению кафедры новой, 505.17kb.
• Программа спецкурса «Этнопсихология» Ростов-на-Дону 2006 Печатается по решению методической, 459.45kb.
• Учебный словарь стилистических терминов, 1144.87kb.
• Учебно методический комплекс г тюмень 2007 Маркетинг. Учебно-методический комплекс, 213.19kb.

^ СРЕДСТВА РЕАЛИЗАЦИИ ПРОСВЕТИТЕЛЬСКИХ ЗАДАЧ ЖУРНАЛИСТИКИ: Актуальность исторической концепции С.П.Шевырева в современных условиях


В трехвековой истории отечественной журналистики существуют идеи, в полной мере выдержавшие испытание временем и сохранившие свою актуальность для новых поколений журналистов в качестве базовых ценностных ориентиров, строго и ясно указывающих нравственные задачи журналистской деятельности, направленной на совершенствование общества, повышение культурного уровня аудитории, планомерного усвоения достижений мировой цивилизации и обогащения ими национальных культурных традиций в целях плодотворного влияния на специфику российского менталитета. К числу таких идей относится целостная концепция культурно-образовательной и просветительской журналистики, выработанная и достаточно успешно апробированная еще в XIX веке одним из ведущих журналистов и литераторов 1820-х – 1850-х годов, профессором-филологом, критиком и историком литературы Степаном Петровичем Шевыревым (1806 – 1864), двухсотлетие со дня рождения которого отмечается в октябре этого года.

Активный сотрудник трех крупнейших столичных журналов культурно-просветительской направленности («Московский вестник», «Московский наблюдатель» и «Москвитянин»), Шевырев с самого начала своей чрезвычайно насыщенной журналистской деятельности поставил перед собой комплексную задачу теоретического обоснования и практической реализации широкой программы совершенствования журналистской политики в сфере образования и культуры. Если внимательно проследить основные положения его журнальных выступлений на протяжении многих лет, составится вполне стройная и внутренне цельная концепция особого типа журналистики, которая в самых общих чертах может быть названа просветительской. Как представляется, в современных условиях переживаемого отечественной журналистикой глубокого кризиса, связанного с расшатыванием системы профессиональных ценностей, нечеткостью правовой базы и утратой многих нравственных критериев, обращение к логически выстроенной концептуальной программе Шевырева по реформированию отечественной журналистики заслуживает нашего внимания и может дать определенные результаты в процессе поиска путей выхода из создавшейся кризисной ситуации.

Исходным пунктом шевыревской концепции стала констатация необходимости упорядочения представлений о сущности и предназначении журналистской деятельности в условиях неуклонно увеличивающегося из года в год количества вновь возникающих периодических изданий: «С каждым годом умножается у нас число журналов. – Не есть ли это утешительный признак какого-то движения в нашей литературе? Не означает ли это зародившейся потребности в нашей публике более и более сообщаться со всеми современными явлениями ума человеческого? <…> Но желательно бы было, чтобы вместе с размножением журналов в нашем Отечестве более и более очищались и настоящие понятия о журнализме, чтоб гг. журналисты яснее определили себе важную цель свою и вернее бы ей следовали»[1].

Отчетливо осознавая большую общественную значимость журналистики, ее мощное влияние на происходящие социальные процессы, Шевырев выражает обоснованное недоумение, «как до сих пор не начертали теории журнализма как искусства важного и необходимого в наше время»[2]. Прилагая со своей стороны серьезные усилия по разработке системы приоритетных задач журналистики, Шевырев избегает каких-либо претензий на идеологический монополизм, приглашая всех коллег-журналистов активно включиться в обсуждение выдвигаемых проблем: «Не предоставляя себе разрешения этой обширной задачи, мы считаем однако за нужное изложить предварительно наши общие понятия о том, чего требуется от журнала современного, тем более, что это лучше определит для нас самих наши обязанности перед просвещенною публикою и покажет нам наши собственные недостатки, равно и недостатки журналов, нами разбираемых»[3].

Обосновывая далее необходимость и пользу издания многочисленных и разнообразных журналов в России, Шевырев подробно и развернуто формулирует свою точку зрения на тот обширный комплекс задач, который встает перед журналистикой, призванной занять одно из ключевых мест в системе углубленного общественного просвещения: «Настоящее назначение журнала состоит в том, чтобы указывать своим соотечественникам на все новые, современные явления в обширной области творений ума человеческого, как в своем отечестве, так и в других государствах; разрешать по возможности все современные вопросы, ибо всякий век, всякий народ, всякий человек имеет свои задачи, для разрешения которых живет и действует, указывая на новые явления ума, честно и правдиво, без пристрастия личного, открывать их настоящую сторону, назначать им место в постепенной лестнице просвещения как в отношении к нашему отечеству, так в отношении ко всему миру человеков, и таким образом благородно и возвышенно направлять непостоянное внимание своих соотчичей на весь современный ход ума человеческого, на его успехи, уклонения, заблуждения, и сосредоточивать воедино все разногласные мнения публики, столь разнообразной во вкусах, в характерах, в склонностях, в пристрастиях. Вот к чему призван журналист! Не вправе ли он посему гордиться своим званием? Не в обязанности ли по крайней мере не унижать его?»[4].

Именно журналы, благодаря их широкому распространению в публике, должны стать, по мнению Шевырева, эффективным инструментом повышения общественной потребности в образовании, культуре и просвещении в целом: «В них заключается одно из средств поставить наших соотечественников на такую точку, с которой они могли бы обозревать современные успехи просвещения, принимать в них участие намерением и делом и пользоваться ими, – одним словом, посредством журналов можно Россию сделать в отношениях литературно-ученых, так сказать, современною Европе…»[5]. Лишь на такой конструктивной основе, последовательно осуществляя свою глобальную задачу, журналистика сможет в конечном счете существенно содействовать нравственному успеху общества.

В то же время проведенный Шевыревым анализ реальной редакционной политики периодических изданий тех лет приводит его к неутешительным выводам о несоответствии повседневной журналистской практики ее потенциальной культурно-образовательной и просветительной стратегии: «Судя по большей части наших повременных изданий, мы заключаем, что еще не совсем у нас истребился старый предрассудок – требовать от журнала приятного и легкого чтения для препровождения времени за чашкою кофе. Неутешительно для журналиста видеть в своем издании простое лекарство от скуки людям праздным. Несмотря на то, всякой должен отчасти покоряться сему требованию, хотя другие, по-видимому, и не ищут в своих изданиях иной цели»[6]. К сожалению, несмотря на более чем полуторавековую историческую дистанцию, этот упрек вполне приложим и к современной сугубо развлекательной журналистике, столь щедро представленной в современных СМИ. Однако Шевырев призывал не смиряться со складывающейся тенденцией и последовательно противостоять ей, памятуя о настоящих серьезных и важных задачах журналистики: «Заметим только, что пора бы нам уже перестать потворствовать недостаткам века; пора бы твердостию и терпением останавливать волны своенравных предрассудков, а не увлекаться ими, не пользоваться слабостями других, но гнать толпу старых софизмов, заблуждений, вредных прихотей, привычек и проч. в литературно-ученом мире»[7].

Но, впрочем, даже среди журналов не исключительно развлекательно-рекламного характера Шевырев проницательно подметил существенные недостатки, препятствующие полноценной реализации их просветительной миссии: «Сии недостатки разделяются на два рода: одни принадлежат (просим извинения) нашему веку и публике, другие самим журналам. Главный недостаток первого рода заключается в многосторонности, в том, что они объемлют всё и вместе ничего основательно. До сих пор еще у нас очень мало журналов, которые посвящались бы одной отрасли наук и следили бы ее во всех современных открытиях, способствующих к ее развитию; да и те, которые есть, не ободренные вниманием публики, не имеют никаких средств к своему усовершенствованию»[8].

К журнальным изданиям первого типа, с их чересчур поверхностным псевдоэнциклопедизмом, Шевырев справедливо относит «Московский телеграф» Н.А.Полевого, стремившегося привлечь наибольшее число подписчиков заявками на универсальное освещение в своем журнале едва ли не всех сторон человеческой деятельности и научных знаний, что постоянно приводило чересчур самонадеянного редактора к очевидным ошибкам и легковесным суждениям, на что обоснованно обратил критическое внимание Шевырев: «Из всего этого мы вправе заключить, что «Телеграф» не столько заботится о том, чтобы понимали его, сколько о том, чтобы нарядным и пестрым собранием статей разнообразных угождать всем прихотям той части нашей публики, которая любит одно огромное, предпочитает число страниц достоинству содержания, всё перелистывает, читая одни отрывки, и непонятное униженно приписывает недостаткам своего понятия, а не журналиста»[9].

Отметив множество фактических ошибок и неточностей в статьях журнала, свидетельствующих о небрежном обращении со слишком поверхностно и неполно усвоенными редактором объективными фактами, иронизируя над неуместным научным дилетантизмом Полевого, недостаточно образованного для руководства журналом энциклопедического типа, Шевырев сделал обоснованное заключение о том, что даже этот журнал, являвшийся на тот момент лучшим из русских журналов, оставался тем не менее весьма далек от совершенства. И всё же такой недостаток журнального издания еще не является наибольшим злом, поскольку самим стремлением к универсальному охвату максимально широкой области знаний журнал Полевого принес немало пользы просвещению в России.

Гораздо более пагубным для развития отечественной журналистики, по убеждению Шевырева, был другой род недостатков, связанных с изданиями сугубо коммерческого типа (по терминологии Шевырева – «торгового направления»), представленными газетой «Северная пчела» Н.И.Греча и Ф.В.Булгарина и журналом «Библиотека для чтения» О.И.Сенковского. Вред подобных изданий для читательской аудитории заключался в том, что они своей страстью к наживе, пропагандируя отнюдь не самые высокие образцы искусства, портили вкус публики, приучали ее к низкопробным в эстетическом отношении произведениям, подменяли принципиальный объективный анализ явлений культуры соображениями рыночной конъюнктуры и коммерческим расчетом. Такую корыстную редакторскую политику Шевырев метко назвал «литературной тактикой» и обстоятельно разоблачил ее на примере деятельности редакции «Северной пчелы»: «Итак, за недостатком в ней образа мыслей, мы должны обличить сокровенные правила ее тактики.

1). Если вы не обнаружили еще своего мнения насчет сочинений и журналов гг. издателей «Пчелы», то вас оставляют в покое, дожидаясь от вас решительного поступка, вследствие которого вы или друг или враг сему журналу: как аукнется, так и откликнется, вот ее эпиграф! Похвалите – и вас похвалят. Если же вы когда-нибудь осмелились сказать что-либо против сочинений или журналов гг. издателей, то не ожидайте помилования ни себе, ни произведению вашему, какого бы достоинства ни было сие последнее. <…>

2). Если автор или издатель книги находится в близких литературных отношениях к издателям, тотчас раздаются похвалы неумеренные. <…> Невольно подумаешь, что существенная цель каждой критики, помещаемой в «С. п.», состоит в том, чтоб заставишь купить книгу или, отклонив покупателя, нанести существенный вред автору или издателю оной. <…> Во всякой критике стороною, кстати или некстати, задевают объявленных противников «С. пчелы». Чувство какого-то обиженного самолюбия и мелочного мщения обнаруживается везде. <…>

3). Если к автору не имеют никаких отношений, то о произведении его отзываются и так и сяк, указав на некоторые мелкие недостатки. Но если дерзновенный осмелится возразить, тогда в пылу негодования жертвуют даже собственным мнением, чтобы поразить противника, извиняются в своей опрометчивости перед публикою, вновь разбирают книгу и находят в ней кучи ошибок. <…> Наконец, 4): некоторым известным писателям расточаются похвалы в “Северной пчеле”»[10].

Увы, точно подмеченные Шевыревым приемы журналисткой «тактики» не остались в одной лишь истории журналистки, а нередко весьма активно продолжают использоваться и в наше время как оружие в информационных войнах между различными СМИ, в конкурентной борьбе ведущими передел информационного рынка.

В отличие от псведоэнциклопедизма изданий первого типа, в этом случае царит полный эклектизм, механическое сочетание случайных разнородных элементов, вследствие чего «одна корысть, почти один двигатель журнальной литературы, сталкивает в одном издании людей совершенно разнородных и по мнениям, и даже по языку», а причина этому эстетическому и мировоззренческому хаосу в том, что тут «сталкиваются две стихии совершенно противоположные: умственная или духовная – какова словесность; материальная – какова торговля. Там, где мысль и выгода дружатся между собою и хотят ужиться вместе, там всегда неизбежны нравственные злоупотребления: ибо чистая мысль всегда марается об нечистую выгоду»[11].

Шевырев указывает пути выхода из тупика, напоминая о просветительско-образовательной и культурно-нравственной сверхзадаче истинной журналистики: «Успех со сбытом бывают всегда дружны; но они оба, как выгоды частных лиц, должны подчиняться другому, высшему успеху – т.е. нравственному успеху общества. Тот успех еще неверен и непрочен, который подтверждается одним сбытом; но тот только успех бывает обеспечен славою, который подвигает вперед образование, который содействует распространению изящного вкуса, полезных сведений, благотворных мыслей, который основан на чистом нравственном и изящном впечатлении». Следовательно, задача редактора периодического издания, правильно понимающего свою ответственную миссию, «состоит в том, чтобы свой успех, который одушевляет его при труде, не только согласить, но и подчинить нравственному успеху общества; чтобы не основать своей временной славы на развращении мысли, нравственного чувства и вкуса общественного»[12].

Еще на один чрезвычайно значимый недостаток коммерциализированных и чисто развлекательных журнальных изданий обращает внимание Шевырев – на вульгарный, прямо враждебный истинной культуре характер, который нередко принимают подобного рода издания: «Два злые духа обуяли нас и распространяются в наших журналах: дух неуважения и дух сомнения, один жалкий признак полуобразованности, другой признак подражательности раболепной. <…> Дух неуважения простирается у нас на всё, как на славы иноземные, так и на отечественные. Это первый и самый черный признак необразованности, точно так, как уважение всегда было и будет приметою образованности и знания»[13]. К сожалению, и этот упрек до сих пор применим у целому ряду нынешних СМИ, в погоне за массовой аудиторией готовым потакать самым низменным вкусам и зачастую прямо бравировать собственным эстетическим нигилизмом. Шевырев предлагает четкий критерий для определения такой профанирующей культурные ценности низовой журналистики, отмечая, что «с постепенным приобретением знаний растет всегда в нас чувство уважения. Невежда грубо презирает: образованный уважает. Вот их признаки». И обратно, «там, где дух образованности повсеместен, там необходимо присутствует и дух уважения»[14]. Этот тезис вполне может рассматриваться в качестве обоснования научной и культурной стратегии просветительной журналистики.

Наконец, существенно важным компонентом шевыревской концепции явилось требование постоянного строгого самоконтроля журналистов, стремление к корректировке своей деятельности под воздействием конструктивной и дельной критики: «Показав прежде важное назначение журналиста, мы страшимся прежде за себя, а потом и за своих собратий; сами чувствуем и признаем свои недостатки; просим каждого указать нам их (ибо мы уверены, что найдется еще более, нежели сколько сами видим) и, подавая на себя оружие, решаемся смело сказать о других наше мнение. Одного только просим: беспристрастия»[15].

В числе конкретных мер, которые должны были, по замыслу Шевырева, способствовать повышению профессиональной культуры журналистского сообщества, постулировалось «принятие одного важного правила в литературный кодекс, а именно: чтобы всякая критика была скреплена подписью имени рецензента»[16]. Предлагаемое правило открытости имени выступающего в печати носило отнюдь не просто технический характер и обосновывалось не одними лишь цензурными требованиями, а имело глубокую этическую основу, преследуя цель действенного укрепления норм профессиональной этики журналиста: «Выставка своего имени есть лучший способ к тому, чтобы оградить себя от пристрастий, обеспечить личность своего автора от всякого невольного поползновения к насмешкам, удержать тон приличия и благородства и, наконец, к тому, чтобы своему личному мнению дать возможный вид истины, основав его не на произволе впечатлений, а на верных началах, на свидетельствах истории и на разумном, отчетливом убеждении». Кроме того, открытость имени и искренность выражения собственной позиции, как считал Шевырев, закономерно вели бы к преодолению субъективизма; вот почему, согласно его концепции, каждый действительно «благонамеренный критик должен <…> скрыть свое личное мнение за покровом истины и строгого отчета и обнаружить лицо свое перед взорами публики»[17].

Немалый интерес в сфере исследования психологии журналистского творчества представляет взгляд Шевырева на специфику профессионального труда журналиста. Особый акцент делается на альтруистических мотивах, на подчинении своих личных амбиций идее честного и добросовестного служения обществу. Именно таким бескорыстным тружеником-просветителем видится Шевыреву настоящий журналист, достойный своего гордого и ответственного звания: «Он приносит великую жертву для публики, завещая все труды свои не потомству, но настоящей минуте, связующей его с современниками. Будущее для него не существует; он имеет в виду одно настоящее, одно то мгновение, когда говорит перед лицом слушателей. Он то же самое, что актер на сцене, которого слава живет в одних только впечатлениях мгновенных, но не даром проходящих»[18].

Конечным же результатом выдвинутой Шевыревым концепции просветительной журналистики должно было стать нравственное преображение общества, постепенное наступление в нем того «счастливого времени, которое будет зрелым плодом истинного, внутреннего, а не поверхностного образования»[19].

Безусловно, за прошедшие более чем полтора столетия со времени разработки Шевыревым своей концепции характер журналистики очень во многом изменился, особенно в частностях, но в том-то и беда, что немало из тех профессиональных недостатков, на которые он решительно ополчался в своих критических выступлениях, продолжают время от времени проявлять себя в современной рекламно-коммерческой массово-развлекательной журналистике. Искоренение этих недостатков по-прежнему остается актуальной общественной задачей, и в этом контексте обращение к наблюдениям и рекомендациям Шевырева может оказаться достаточно полезным в вопросах рационального обоснования системы профессиональных ценностей журналистики на современном этапе ее развития.


ПРИМЕЧАНИЯ

1. Шевырев С.П. Обозрение русских журналов в 1827 году: «Московский телеграф» / С.П.Шевырев // Московский вестник. – 1828. – Ч. VIII, №V.
   – С. 61 – 62.
   
2. Там же. – С.62.
   
3. Там же. – С. 62 – 63.
   
4. Там же. – С. 63 – 64.
   
5. Там же. – С.65.
   
6. Там же. – С.63.
   
7. Там же. – С. 66 – 67.
   
8. Там же.
   
9. Там же. – С.102.
   
10. Шевырев С.П. Обозрение литературных русских журналов: «Северная пчела» / С.П.Шевырев // Московский вестник. – 1828. – Ч. VIII, №VIII.
    – С. 405 – 410.
    
11. Шевырев С.П. Словесность и торговля / С.П.Шевырев // Московский наблюдатель. – 1835. – Ч. I. Март. Кн. 1. – С. 21 – 22.
    
12. Там же. – С. 24 – 25.
    
13. Шевырев С.П. Перечень «Наблюдателя» / С.П.Шевырев // Московский наблюдатель. – 1836. – Ч. VI. – Март. – Кн. 2. – С. 255.
    
14. Там же. – С.256.
    
15. Шевырев С.П. Обозрение русских журналов в 1827 году: «Московский телеграф» / С.П.Шевырев // Московский вестник. – 1828. – Ч. VIII, №V.
    – С.67.
    
16. Шевырев С.П. О критике вообще и у нас в России / С.П.Шевырев // Московский наблюдатель. – 1835. – Ч. I. – Апрель. – Кн. 1. – С.524.
    
17. Там же. – С. 524 – 525.
    
18. Шевырев С.П. Обозрение русских журналов в 1827 году: «Московский телеграф» / С.П.Шевырев // Московский вестник. – 1828. – Ч. VIII, №V. – С.64.
    
19. Шевырев С.П. Словесность и торговля / С.П.Шевырев // Московский наблюдатель. – 1835. – Ч. I. – Март. – Кн. 1. – С.28.
    

Е.С. Сонина, Санкт-Петербургский госуниверситет, доцент


Дореволюционная газета в российской деревне


Капитализация России привела к резкому росту газетного дела. Газета со второй половины XIX в. постепенно становится ведущим типом российской журналистики, однако до ее проникновения в деревню еще далеко. Одним из утрированных, но сильных примеров непонимания крестьянами газетного феномена в 1860-х гг. является рассказ А.И.Левитова «Газета в селе» (1865 г.): тут и вера в дьявольское происхождение печатного листа, и предположение, «что с вином ее дюже будто бы хорошо от живота», и отчет дьячка – «А что касается до «Столичных ведомостей», то, при всем моем рвении, поселяне нашего прихода покупать их не согласились, ибо не просвещенны»[1]. В это десятилетие появляются газеты для народа[2]; самая характерная – «Воскресный досуг», но массовыми они не стали.

С 1870-х гг. газета начинает читаться в деревне: увеличилось число грамотных, отмена крепостного права привела к расслоению крестьянства, выделению из него зажиточных поселян (способных выделить деньги на чтение). Естествоиспытатель начала XX в. К. Воробьев вывел зависимость увеличения грамотных среди сельского населения: «рост грамотности совершается параллельно с увеличением размера землевладения и скотовладения»; кроме того, этому росту способствует отход сельчан на столичные заработки[3]. В.И.Орлов заметил: «если выделить в особую группу те селения, жители которых по преимуществу выписывают газеты, то это будут селения наиболее крупные, наиболее торговые и промышленные»[4]. Современный исследователь А.И.Рейтблат объясняет появление газет в деревне «постепенной ломкой традиционного крестьянского мировоззрения»[5]. События внешнего мира ускоряли этот процесс – например, русско-турецкая война 1877-78 гг. Осталось немало воспоминаний, где фиксировался повышенный интерес крестьянства к военным действиям. Так, в селе Бурмакине Ярославской губернии число подписчиков в войну подскочило до 40 (27% от всех жителей), после войны упав до 5[6].

Представления крестьян о газете были самыми расплывчатыми – что она «от царя» («т.е. по его приказанию или по приказанию его министров»[7]), с картинками и на больших листах; но постепенно эти смутные взгляды уступают место более определенным. В конце XIX в. многие исследователи (Н.А.Рубакин, А.С.Пругавин, А.А.Тарутин и др.) отмечали культурную эволюцию деревни: «в последнее время в среде народа все сильнее и сильнее ощущается новая, еще недавно совершенно неизвестная ему потребность в области чтения – потребность в газете»[8]. Пиками крестьянского интереса к газете можно назвать годы первой русской революции, русско-японской и Первой мировой войн. А.И.Косоротов так определил эти тенденции в 1904 г.: «На нас идет новый читатель. Весной мне пришлось перекрестить Россию с севера к югу и от запада на восток, и везде я видел то, чего не видывал раньше: газетные лари брались штурмом, груды газет таяли мигом /…/ Обилие “спинжаков”, чуек и даже армяков положительно смущало /…/ На длинных подъемах, где поезд движется медленнее, стояли рядами взрослые и малолетние обитатели ближних (а может, и дальних?) деревень и кричали нам одно стереотипное слово: “Газету! Киньте газету!”. Два дня мчался наш поезд /…/ и оба дня частенько мелькали перед окнами эти своеобразные мужичьи шпалеры»[9].

Какими путями попадала газета в деревню? Газеты выписывали местные трактирщики, учителя, священники, земские врачи, зажиточные крестьяне. В.И.Орлов констатировал в 1884 г., что «выписывание газет трактирами и чтение их здесь сельской публикой представляет собой явление новое, почти не встречавшееся 5–10 лет тому назад»[10]. Были известны и случаи, когда крестьяне брали газету в аренду у трактирщика[11] или выписывали ее сообща (пополам с кем-то или «на круг»). «Газеты чаще читаются целыми компаниями», – замечал опытный журналист Я.В.Абрамов[12]. Так, «в деревне Большом Андрейкове всей деревней, на арендные деньги за неподходящие к разделу клинья, на деньги, что шли “на пропив”, выписывают местную газету “Курьер”»[13]. Газеты получались и бесплатно: в конторах имений, волостных управлениях, одалживались у знакомых. В журнале «Осколки» 1891 г. есть блестящий цикл карикатур К.Н.Чичагова «Провинциальные читатели», где встречается характерный диалог:

- Какую вы старую газету читаете! Неделю тому назад в свет вышла…

- Я, видите, сам-то не подписавшись, деньги тоже стоит, а это газета Фомы Карлыча. А так как у него есть более близкие родственники, то они и читают ее раньше меня, а мне-то уж и приходится на девятый день»[14].

С газетами знакомились в избах-читальнях (нанималась просторная изба, грамотей зачитывал все подряд, а набившиеся в избу мужики жадно слушали и тут же обсуждали), трактирах, на завалинках, около лавок. В читальнях «не только никто не думает пить водку /…/, но даже не пьют чаю: необразованные мужики сходятся сюда лишь для единственной цели – чему-нибудь научиться»[15]. Появилась и новая доходная статья – бродячие чтецы газет предлагали почитать за копейку с души (в день могли выручить до рубля). Как следствие распространения газеты в деревне, появились и «читатели-простолюдины, которые доходят до писательства. К их числу следует причислить крестьянина Савихина, автора очерка «Дядя Сафрон», помещенного в журнале «Неделя»[16]. Изменения постепенно коснулись и наиболее отстраненного от грамоты жителя – точнее, жительницы: «Ну, благодаря вашим заботам о бедных, т.е. высылке газет, у нас каждая баба знает, даже может рассказать, из-за чего мы воюем и как наши герои сражаются за матушку-Россию», – сообщали крестьяне Орловской губернии[17].

Что же читали «во всех случаях, когда собираются взрослые мужчины» (женщины и дети в читках все же почти не участвовали)? Газету доставали любую, без сознательного выбора определенного политического направления («Различия в газетах крестьяне почти не имеют», – писал крестьянин И.Маслов из Макаровского уезда[18]). Предпочтение отдавалось местной ежедневной печати (так, в конце 1880-х – начале 1890-х гг. в Иркутской и Енисейской губерниях лидировали «Восточное обозрение», «Сибирский вестник»). Кроме того, «несомненно преобладание любви к легкому чтению: одни иллюстрированные и юмористические издания дают 53% общего числа всех выписываемых изданий», – утверждал Л.Личков по Восточной Сибири[19].

Очень популярной в народной среде были иллюстрированные газеты («Родина», «Газета Гатцука», «Живописное обозрение»), органы малой прессы (всевозможные Листки, «Минута», «Петербургская газета»), дешевые газеты («Свет», «Луч»), газеты именно для этой читательской аудитории («Крестьянская газета» в Казани). Встречаются – хотя и единичные – примеры обращения к органам большой прессы («Русские ведомости», «Новое время», «Новости», «Неделя»). Появляются даже тетрадки с газетными вырезками, сгруппированными по темам, и рукописные газеты. К примеру, в начале XX в. в Рязанской губернии выходила «Соха», в которой и тексты, и переписка принадлежали только крестьянам[20].

По имеющимся статистическим данным, в крестьянской среде все же преобладали официальные и официозные издания – газеты «Хуторянин» (орган Полтавского общества сельского хозяйства), «Вятская сельскохозяйственная и кустарно-промышленная газета» (издаваемая вятским губернским земством), «Вестник Красного креста», губернские ведомости. Лидирующие позиции лояльных правительству изданий отнюдь не случайны. Народное чтение по возможности пристально контролировалось властями. Так, в «Списке периодических изданий, допущенных к обращению в бесплатных народных читальнях» (1892 г.) значились газеты кн. В.П.Мещерского, А.С.Суворина, Н.И.Пастухова и других издателей, делом утвердивших свою преданность верхам. Среди изданий, более-менее распространенных в деревне, ведущим был «Сельский вестник», издаваемый с 1881 г. при «Правительственном вестнике». Еженедельное издание к концу XIX в. достигло 50000 тиража, причем около 16000 подписчиков были бесплатными. В «Сельском вестнике» крестьян привлекали дешевизна (рубль в год), отделы сельского хозяйства, юридические советы подписчикам, доступный язык: «а написано-то складно, да ладно, по-нашенски, а не по-городскому»[21].

Можно вывести закономерности читательских интересов русского крестьянства. Деревенское население жадно впитывало в себя хронику (особенно местную)[22], сельскохозяйственные и земские известия, торговые новости, беллетристику. Ценность газеты во многом определялась ее практической пользой – для крестьянина (чаще всего молодого) газета давала очень важные советы по улучшению качества пахотных земель, по взращиванию новых культур, переменам в режиме кормления скота и т.д. А.Тарутин свидетельствовал: «Человека, читающего газеты, крестьяне нередко спрашивают: что нового пишут в “ведомостях”? Нет ли чего насчет земли? Про войну не слыхать ли? /…/ вопросы внутренней жизни России привлекают в газетах главное внимание крестьян»[23].

Отношение к газете в деревне было неоднозначным. Чаще всего в опросах, проводимых обществами грамотности и земствами, встречались положительные отзывы: «охотно прочитываем все столбцы»; «газета породила жажду к знаниям»; «стар и мал находят в газете себе интересное», «выписываемые газеты прочитываются на праздничных сборах крестьян», «газету, выписываемую учителем, читают нарасхват», «так что мы в настоящее время лишились своих сыновей в нонешнюю войну, и нам очень интересно читать, как наши дети отличаются со врагом»[24].

Но в ответах, присланных из глухих мест Российской империи, значилось и такое: «старики говорят, что прежде не было газет, а люди жили», «любителей для чтения газет не находится», «не выписываем, потому что не знаем, какая польза от газет», «теперь читать перестали, потому что некому: все на военной службе»[25].

В это же время активно обсуждается вопрос о выпуске народной газеты (что вовсе не равнозначно газете для народа). Эту тему поднимали Л.Н.Толстой, В.И.Орлов, Н.А.Рубакин, Д.М.Бобылев; об этом же рассуждали и сами крестьяне. Так, крестьянин-плотник из фабричного села Тейкова Владимирской губернии, предлагая выпускать местную газету, представил целую систему аргументов: «1-е, приятно знать, что делается в своей губернии каждому, 2-е, можно бы посоветоваться с своими земляками. 3-е, можно было бы выработать что-нибудь свое местное, особенно добавочные сорта в севообороте семян /…/, 4-е, распространение полезных книг между крестьянами, 5-е, /…/ со стороны начальства распубликованием разных предписаний; она могла заменить сельский вестник и в то же время задать тон своей губернии»[26].

Самыми усердными читателями газет были ученики земских школ, молодежь, отставные солдаты, крестьяне-ремесленники. Номера переходили из рук в руки, зачитывались до дыр, переписывались. В 1915 г. московским обществом грамотности была проведена акция по бесплатной рассылке газет в деревни. Одним из самых существенных результатов этой акции стала добровольная выписка газет крестьянами после ее окончания: в Витебской губернии, например, «после прекращения высылки газеты «Русские ведомости» все наши домохозяева собрались ко мне и сказали, что они теперь без газет жить не могут.
И решили выписать вскладчину хоть недорогую газету»[27].

В деле распространения газет в деревнях было много проблем: и не хватало их, и пропадали они при доставке, и часто язык был непонятен неискушенному читателю. Многие крестьяне не имели никакого представления о газетах, не знали их настоящую стоимость. Бывало, что препятствовали чтению местные власти: так, в селе Бондуровка крестьяне жаловались: «Да вот мы тут читаем, а урядник разгоняет, говорит, что нельзя, чтобы после девяти часов огонь горел»[28]. Об этом же свидетельствовали и сельчане других уголков России: «писаря злятся на тех, кто выписывает и читает «Сельский вестник», желая, чтобы местное население поменьше знало и по всем делам обращалось к ним, с поклонами и подачками /…/ волостные старшины, прочитавши сами, и то кое-что, уничтожают ее /газету. – Е.С./ или на папиросы, или на оклейку стен»[29].

Но действительно формировался уже новый читатель, который выдвигал главные требования к газете: она должна быть дешевой, понятной и полезной. Наконец, именно этот новый читатель приходил однажды к истинной оценке роли газеты в деревне: «Спасибо тому, кто позаботился и расширил нашу доступность видеть то, чего наши предки не видели»[30].


ПРИМЕЧАНИЯ

1. Левитов А.И. Сочинения / А.И.Левитов. – М., 1977. – С. 318 – 331.

2. См., напр.: Некрасова Е. Были ли у нас газеты для народа? / Е.Некрасова // Русская мысль. – 1889. – № 12.

3. Воробьев К. Грамотность сельского населения в связи с важнейшими факторами хозяйства (по данным подворной переписи Мышкинского уезда Ярославской губернии) / К.Воробьев // Труды подсекции статистики XI съезда русских естествоиспытателей и врачей в Санкт-Петербурге 20 – 30 декабря 1901 г. – СПб., 1902. – С.57.

4. Орлов В.И. Что читает сельское население Московской губернии (доклад в заседании статистического отдела юридического общества 27 октября) / В.И.Орлов // Русские ведомости. – 1884. – №300. – 29 октября. – С.1.

5. Рейтблат А.И. Газета в низовой читательской среде // Он же. От Бовы к Бальмонту. Очерки по истории чтения в России во второй половине XIX в. / А.И.Рейтблат. – М., 1991. – С.122.

6. Исаев А.А. В Ярославской губернии (из путевых заметок) / А.А.Исаев // Отечественные записки. – 1880. – №8. – С.174.

7. Ив. Вл. Освобождающаяся деревня / Ив. Вл. / Вестник воспитания. – 1917.– №4 – 5. – С.138.

8. Пругавин А.С. Запросы народа и обязанности интеллигенции в области умственного развития и просвещения / А.С.Пругавин. – М., 1890. – С.93.

9. Косоротов А.И. Статья его «Новый читатель», с приложением письма к О.К.Нотовичу // РО ИРЛИ (ПД). Ф. 207. Д. 108. Архив Нотовича О.К. – Л. 1 – 2.

10. Орлов В.И. Указ. соч. – С.1.

11. Об этом сообщает, например, Пругавин: «Крестьянин деревни Апольщины Федор Голубев платит местному трактирщику 2 р. в год за право брать у него на дом и читать газету». См.: Пругавин А.С. Указ. соч. – С.211.

12. Абрамов Я.В. Что сделало земство и что оно делает (Обзор деятельности русского земства) / Я.В.Абрамов – СПб., 1889. – С.117.

13. Смирнов Вас. Отношение деревни к войне / Вас.Смирнов // Костромская деревня в первое время войны. Труды Костромского научного общества по изучению местного края. – Выпуск V. – Кострома, 1916. – С.105.

14. Осколки. – 1891. – №41. – 12 октября. – С.8.

15. Тамбовские губернские ведомости. – 1890. – №126. – 8 декабря. – С.4.

16. Что читает народ? // Тамбовские губернские ведомости. – 1891. – №3. – 5 января. – С.3. /Газета «Неделя» названа редакцией журналом ошибочно. – Е.С./.

17. Муринов Вл. Газета в деревне (по письмам в комиссию по распространению газет при московском обществе грамотности) / Вл.Муринов // Вестник воспитания. – 1916. – №4. – С.187.

18. Смирнов Вас. Указ. соч. – С.106.

19. Личков Л.С. Как и что читает народ в Восточной Сибири / Л.С.Личков // Русская мысль. – 1896. – №1. – С.46.

20. См. об этом: Рубакин Н. Новые времена – новые веяния. Доклад, читанный на III съезде деятелей по техническому и профессиональному образованию / Н.Рубакин // Русская мысль. – 1905. – №7. – С. 123, 125.

21. Рейтблат А.И. Указ. соч. – С.124.

22. Например, в «Пермских губернских ведомостях» была постоянная рубрика «По Пермскому краю», где публиковались сообщения из Пермского уезда – о закладке церкви на станции Чусовская, о проходе партии арестантов, об убийствах в селах, о приеме в деревенские школы и т.д.

23. Тарутин Ан. Что читают крестьяне Уфимской волости и как они относятся к школе и книге / Ан.Тарутин // Русская школа. – 1892. – №1. – С.144.

24. Бобылев Д.М. Книга и ее культурная роль в деревне / Д.М.Бобылев. – Пермь, 1896. – С.25; Имшенецкий Я.К. «Хуторянин» и его читатели/ Я.К.Имшенецкий. – Полтава, 1901. – С.7, Девель В. Городские и сельские библиотеки и читальни для народа, по сведениям «Петербургского комитета грамотности» / В.Девель. – СПб., 1892. – С.38; Муринов Вл. Газета в деревне / Вл.Муринов. – С.180.

25. Бобылев Д.М. Указ. соч. – С.26; Имшенецкий Я.К. Указ. соч. – С.8, Муринов Вл. Указ. соч. – С.185.

26. Смирнов А.В. Что читают в деревне / А.В.Смирнов // Русская мысль. – 1903. – №7. – С.110.

27. Муринов Вл. Газета в деревне. – С.189.

28. Сельские грамотеи // Пастырский собеседник. – 1904. – №36. – С.361.

29. Т.Р.Б. Первая русская народная газета // Исторический вестник. – 1889. – №6. – С.681.

30. Имшенецкий Я.К. «Хуторянин» и его читатели / Я.К.Имшенецкий. – Полтава, 1901. – С.46.


Туманов Д.В., Казанский госуниверситет, доцент

Егорова Л.Г., Казанский госуниверситет, доцент


Роль духовной публицистики

в социальном моделировании Древней Руси


Религия зарождается только в обществе, в сфере коллективных представлений, которые индивид получает не только и столько из своего личного опыта, сколько они навязываются ему общественной средой, причем зачастую в принудительном порядке.

Христианство рождается в Древней Руси на стыке сакрального и социального, когда Божественные откровения, данные через святых Отцов, причудливым образом переплетаются с государственно-политическими требованиями времени, – в этом одна из специфических особенностей Русского Православия.

Монгольский период истории Русской церкви потребовал от раздробленной на княжества Руси небывалого досель единения, и утверждение в этот период христианства объясняется тем, что религия выступает важнейшим социальным институтом интеграции разнородного общества, наряду с государством. Ее роль возрастает в те времена, когда государство оказывается ослабленным, в периоды политического упадка, завоеваний или раздробленности. Религия способствует как дифференциации духовной жизни, так и установлению всеобщности; она создает общую систему духовной регуляции и мотивации. Она заключает в себе ценности, ориентации, устремления, которые детерминируют типы отношения к обществу или поведения в нем.

Идеологическая жизнь древней Руси была почти целиком проникнута религиозным духом. Под влиянием византийской богословской литературы русская мысль сразу же оказалась втянутой в сферу религиозных идей. Богословие постепенно стало господствующей идеологией, и все формы общественного сознания, такие как нравственность, право и другие, неизбежно принимали религиозные формы.

Следует разграничить религиозную и духовную публицистику. Религиозная публицистика, основывающаяся на религиозной идеологии, создавалась Отцами Церкви для внутреннего употребления. Духовная – создается как церковными, так и светскими деятелями, и сосредоточена на светских проблемах, касающихся обустройства общественных отношений.

Роль русской духовной публицистики состоит, во-первых, в утверждении в массовом сознании православия; во-вторых, в формировании официальной религиозной идеологии; в-третьих, в ее предназначении быть проводником светских, социально-политических идей, прежде всего – государственных.

Известно, что князь Владимир, перед которым в эпоху активной феодализации государственности встала задача коренного пересмотра идеологических ориентаций, остановил свой выбор на восточном христианстве именно потому, что в системе византийской государственности духовная власть занимала подчиненное положение. «Христианизация по православному обряду имела и то преимущество, что восточная церковь не связывала богослужение языковым каноном»[1], то есть можно было проводить богослужения на славянском языке, и даже по замыслу древнерусских реформаторов возвысить славянский язык до уровня «богодуховного».

Вопрос об автокефальности (самостоятельности) Руси в вопросах церковного управления стал одним из важнейших в этот период, пока, наконец, в силу ряда причин в 1037 году при Ярославе, сыне Владимира, Киев получает своего первого митрополита Феопемпта-грека, а Русская Церковь автоматически подчиняется Константинопольскому патриарху. Отныне греческая митрополия стала центром переработки русской летописи и литературных преданий о начале Русской Церкви, саботируя скорое прославление русских святых. Вот почему так туманны дошедшие до нас сказания.

Говоря о жанрах и методах духовной публицистики, необходимо иметь в виду ее специфические особенности. Главной формой нравственно-политического воздействия духовной публицистики была и остается проповедь. Но вот разновидности проповеди насчитывают множество вариантов. Это и устная проповедь, и личный пример организации уклада жизни, и иконописная проповедь, и письменные послания и поучения, и художественно-публицистические произведения, и апокрифические сказания, и нравоучительные повести...

У христианского богословия на начальный период не было иного языка, кроме языка философского. Но язык – это не просто нейтральный инструмент, это инструмент ангажированный. Подчеркнем вслед за Александром Кырлежовым, что христианское богословие «использовало» философию для создания своего собственного, богословского, языка, и, при этом, само всецело подчинилось философии как культуре мышления. Богословие вошло в культуру, подчинило себе эту культуру и само стало культурой. Оно стало публицистическим истолкованием и расширением собственно вероучения в качестве христианской философии. Характерным примером тому является классическое произведение Иоанна Дамаскина (VIII в.) «Источник знания», состоящее из трех частей: «Диалектики» (философская пропедевтика), «Книги о ересях» и «Точного изложения православной веры»[2].

Средневековье «все разложило по полочкам» и философия, будучи самой «культурой мышления», помогала богословию работать с богооткровенными истинами веры. Святой Григорий Палама, при всем своем «идеологическом» скепсисе в отношении «внешнего знания», вполне в духе древних отцов пользовался изощренной философско-богословской терминологией. Иначе говоря, философия была успешно адаптирована для использования в богословских целях.

Однако уже в XI веке перевод и составление книг вышло за стены монастырей: ремесло «книжных списателей» стало популярным среди городского населения, – из 39 известных нам по имени писцов XI-XIII веков только 15 относились к лицам духовного звания. Таким образом, следует вести речь не о религиозно-нравственной литературе, а о духовной публицистике, унаследовавшей нравственные идеалы византийских миссионеров, распространявших христианство на Руси.

И третье – русская церковь начала свою нравственно-воспитательную миссию среди народа с первобытной языческой религией, нимало не проникнутой началами нравственными. Основной мотив служения язычников кумирам был практический расчет. Замена принципа безжалостности человеколюбием стала основным лейтмотивом произведений духовной публицистики на многие века. Основная тематика сводится к следующему: проповедь христианской любви к человеку и обществу, догматика, христианин как личность, внутреннее устроение христианина в искусстве церковного слова. Главной целью духовной публицистики становится нравственное преобразование общества в целом и каждого его члена в отдельности. До XV века мы встречаем и тему нравственных начал государственно-политического строительства. Церковь положила начало и устроению положения женщины как жены и матери, уничтожив многоженство, и ослаблению холопской неволи, так как ради спасения собственной души рабовладелец добровольно поступался своими правами в пользу холопа, и созиданию государства, привнеся неведомую язычникам идею богоустановленной власти.

Однако христианство, оказав сильнейшее воздействие на русскую действительность, особенно на те области, которые были теснейшим образом связаны с жизнью церкви, с религией (литература, развитие грамотности, библиотек и т.д.), так и не смогло полностью преодолеть языческих истоков русской культуры. Веками на Руси сохранялось двоеверие: официальная религия, которая преобладала в городах, и язычество, которое ушло в тень, но по-прежнему существовало в отдаленных частях страны, особенно на северо-востоке, сохраняло свои позиции в сельской местности. Развитие русской культуры отразило эту двойственность в духовной жизни общества. Языческие духовные традиции оказывали глубокое воздействие как на процесс христианизации, так и на все развитие русской культуры раннего средневековья. Таким образом, своеобразие русской духовной публицистики объясняется противостоянием, столкновением язычества и христианства. Она формируется под влиянием двух разнопорядковых традиций: славяно-русских родовых верований и византийского православия.

Новая «собственная» письменность, основанная на разработанной двумя болгарскими монахами Кириллом и Мефодием славянской азбуке, послужила основой бурного развития книжной культуры в Киевской Руси, которая до монгольского нашествия была одним из самых цивилизованных государств средневековой Европы. Рукописные книги светского содержания, наряду с греческими богословскими трудами, оказывали громадное идеологическое воздействие на передовые умы. Книги в эту эпоху держат у себя не только князь и его приближенные, но и купцы, и ремесленники. Только в библиотеке Софийского собора насчитывалось 500 томов, а всего в Киевской Руси в Х-XIII веках обращалось около 140 тысяч книг нескольких сот названий. Основная часть литературы – это ранние церковные песнопения, сочинения отцов византийского православия – Иоанна Дамаскина, Иоанна Златоуста, Василия Великого, а также различные хроники, исторические произведения, апокрифы и оппозиционные официальной церкви сочинения. Особое место в библиотеке, собранной еще самим Ярославом Мудрым, занимали переведенные на славянский язык книги.

Обострение социальных противоречий и противоречий внутри княжеского круга, попытки церкви вернуться к власти и первые попытки рационалистического мышления породили еретические течения; это, в свою очередь, стимулировало дальнейшее развитие остропублицистических произведений. На этом этапе устная и эпистолярная проповедь сменяются проповедью-посланием и проповедью-воззванием. Таково творчество Максима Грека, прибывшего в Россию с Афона, тесно связано с проблемами политического строя и организации верховной власти. Идеал Грека – ограничение власти законом, когда царь должен руководствоваться нормами христианской морали. Миротворческая деятельность русской церковной иерархии и соединенные с нею посреднические и представительские обязанности, принимавшиеся ею сначала по собственной инициативе, очень скоро создали для духовных публицистов особый социальный статус в сфере государственной жизни, – положение посланников. Духовные лица, ведущие активную проповедь человеколюбия, стали у князей самыми обычными послами как во внутренних междукняжеских сношениях, так и во всяких других случаях. Страницы летописей переполнены множеством указаний на эту роль епископов и священников. Уже к XIII веку они занимают определенное и постоянное положение сотрудников князей в их государственной деятельности.

Рождается разветвленная система жанров духовной публицистики – от устной проповеди до замысловатых произведений-логосов. Икона и словесное произведение всюду и постоянно сближаются как две ипостаси одной и той же сущности.

Публицистика является лишь одной из разновидностей содержания массовой коммуникации. Ролан Барт показал, что материальные носители сообщения, – собственно язык, фотография, живопись, ритуалы, какие-либо предметы, – сводятся к функции означивания. Именно поэтому и к письменному тексту, и к рисунку можно подходить одинаково: оба они являются знаками, выражающими определенное содержание[3].

Такое понимание было свойственно и духовным публицистам, опирающимся на религиозное мировоззрение и опыт восприятия иконописных поучений. Что слово повествования предлагает для слуха, то молчаливая иконопись показывает через подражание, – полагал в IV веке Василий Великий. Позже, в своих защитительных словах против порицающих святые иконы, Иоанн Дамаскин подчеркнет, что всякое изображение двояко: как через вписывание в книги слов, так и через чувственное созерцание. Он убедительно показывал равнозначность книги, воздействующей на читателя, слова, адресованного слушателю, и иконы, апеллирующей к зрению. VII Вселенский Никейский Собор
787 года в своем догмате «О иконопочитании» закрепил это понимание: «Что повествование выражает письмом, то же самое живопись выражает красками».

Иконопись в символьно-знаковой системе выражала все то, что несла в себе словесная духовная публицистика Руси. Образы мучеников Бориса и Глеба, – братьев, безропотно подчинившихся руке убийц, подосланных третьим их братом Святополком Окаянным, – специфическое увещевание князей отказаться от междоусобиц. В «Битве новгородцев с суздальцами» запечатляется любовь к малой родине. Страшное нашествие на Русь затормозило, но не сломило творческого духа церковных публицистов: образы Петра и Алексия зазвучали как прославление гражданской доблести иерархов церкви. С образом Сергия Радонежского духовная публицистика навсегда связала возрождение нации: кульминацией соединения трудов инока и стремлений народа становится победа Димитрия Донского на Куликовском поле – первый шаг к освобождению из-под ига. Гимном утверждения централизованного государства звучит «Церковь воинствую­щая». «Троица» Андрея Рублева воплощает идею единения Руси.

Жанровое многообразие духовной публицистики дает возможность воздействовать на различные слои общества.

Личный пример организации уклада жизни воспитывает, в первую очередь, самих проповедников. Так в житии преподобного Феодосия, игумена Печерского монастыря, зафиксирован поучительный поступок. В ответ на просьбу келаря, отрядить для рубки дров праздного брата, Феодосий смиренно взял топор и отправился на послушание: «Я сам празден». Братия, узнав о поступке игумена, взяли каждый свой топор и пошли помогать ему.

Устная проповедь рассчитана на живущих в одном городе – на сограждан. Это урок наставника, обладающего бесспорной истиной, для тех, кто этой истины не удостоен. Такими чертами отмечены выступления Серапиона Владимирского. Пора его епископства во Владимире пришлась на последнюю четверть XIII века. И призыв к духовной стойкости и верности делу предков, прозвучавший с амвона разграбленного, полусожженного Успенского собора, нашел широчайший отклик. Политическую роль национальной проповеди в условиях иноземного порабощения, кажется, трудно переоценить.

Послания адресуются соплеменникам. Публичные послания зачитывали с амвона пастыри, и их можно было озвучивать вновь и вновь. В этом жанре публицистика утверждала себя особенно эффективно. Чтение пасторских писем сопровождалось комментированием, разъяснением особо важных мыслей. И эта система, как бы мы сегодня сказали, массовой коммуникации отчасти предвосхищала будущую газету.

Поучения воспитывают правящие классы. Устойчивый древнерусский обычай, когда на пиру за четвертой чашей приближенный к хозяевам дома священник произносил поучительное слово, активно используется в идеологических целях всеми духовными публицистами. Предсмертное наставление Ярослава Мудрого своим сыновьям проникнуто государственными интересами и ориентировано на политический резонанс в обществе. А поучение Владимира Мономаха уже откровенно выходит за рамки внутрисемейных наставлений, – это публицистическое послание всем князьям.

Нравоучительные повести преобразуют души тех, кто способен воспринимать лишь развлекательную литературу. Отношение к текущим событиям особой важности отражалось в образной передаче нравственных взаимоотношений излюбленных персонажей. Политические слухи и исторические предания находили отражение в специфических повествованиях, таких как «Повесть о Дракуле» или «Повесть о Петре и Февронии».

Иконопись, направленная на неграмотных, призвана была публицистически остро откликаться на текущие события. Напомним о создании Андреем Рублевым «Троицы», воплотившей идею единения Руси.

Даже строительство храмов могло носить идеологическое значение.

Освящение в 1333 году Архангельского собора в Московском кремле в день памяти князя-мученика Михаила Черниговского, казненного в ставке Батыя за отказ поклониться местным кумирам, утверждало мысль о готовности к самопожертвованию и непокорности Орде. Именно так Иван Калита, выбравший дату, языком религиозных символов высказал идею сопротивления.

Результатом жанрового многообразия духовной публицистики становится всеобщий охват потенциально воспитуемых, а в конечном итоге – преобразование нравственных и социально-политических взглядов общества. Опора на такие принципы, как декларация свободной реализации веры, полноценный духовный и внутрицерковный статус каждого христианина, прежде всего, мирян, законность использования критической способности разума в границах церковного предания и понимание Церкви как вселенского сообщества христиан, носящего «космополитический» характер, проявляет «либеральные» тенденции в церковном сознании.


ПРИМЕЧАНИЯ

1. Замалеев А.Ф. Восточнославянские мыслители: эпоха средневековья. [Текст] / А.Ф.Замалеев. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 1998. – С.5.

2. См.: Кырлежев А.И. Русская религиозная философия: около церковных стен [Электронный ресурс] / Персональная страница. – Электрон. дан. – Режим доступа: ссылка скрыта, свободный.

3. См: Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. [Текст] / Р.Барт. – М., 1989. – С. 77 – 80; Барт Р. Основы семиологии [Текст] / Р.Барт // Структурализм: «за» и «против». – М., 1975. – С. 155 – 160.


«Современная журналистика:

Бизнес? Политика? Просвещение?»

^

М.Е. Аникина, Московский госуниверситет, старший преподаватель

Разнообразие телевизионных форматов в России

(Результаты анализа программного вещания

российских национальных телеканалов)

^ Исследование выполнено в рамках гранта РГНФ и Академия Финляндии «СМИ в меняющейся России» 6-04-91992а/F.


В данном материале представлены результаты исследования, проведенного на факультете журналистики МГУ им. М.В.Ломоносова, посвященного анализу программного вещания двух общероссийских каналов – «Первого» и телеканала «Россия». Временные рамки исследования – 1992-2006 гг., в этих пределах был рассмотрен еще один – промежуточный год – 1996; таким образом, были получены три ряда данных. Путем конструирования так называемой «искусственной недели»[1] были отобраны и изучены программы телевизионного вещания за 21 день (по одной неделе для каждого года). В исследовании были использованы программы вещания, опубликованные в ежедневной общенациональной прессе. При составлении исследовательского инструмента были учтены классификации телевизионных программ, разработанные различными профессиональными организациями (Медиакомитетом, Российской академией телевидения, Европейским вещательным союзом, компанией PROMAX) и используемые телевизионными компаниями («Первым» каналом, шведским телевидением и т.д.). Анализ был проведен по четырем категориям: продолжительность программ, типы (форматы) телевизионного вещания, качество программ и целевая аудитория.


С чего все начиналось?