Фельдмаршал Барклай и генерал Багратион
| Вид материала | Документы |
- 1. Орден Святого Георгия Победоносца — высшая военная награда России. Святой Великомученик, 300.24kb.
- Кирило Розумовский" Виконав: учень 8-го „Б", 57.91kb.
- Михаил Илларионович Кутузов великий сын России, величайший полководец, генерал-фельдмаршал, 113.48kb.
- М. И. Кутузов А. П. И. Багратион 10. Александр Андреевич Александров первая в русской, 153.21kb.
- План мероприятий гбоу сош №1244, посвященных 200-летнему юбилею Отечественной войны, 42.81kb.
- Одним из героев Отечественной войны 1812 года был выдающийся русский генерал Барклай-де-Толли, 34.52kb.
- 2-й половины XVIII века под руководством полководцев, 36.23kb.
- Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов-Смоленский выдающийся полководец, талантливый, 45.16kb.
- Кутузов михаил Илларионович (1745-1813), светлейший князь Смоленский (1812), русский, 45.97kb.
- Кутузов михаил Илларионович (1745-1813), светлейший князь Смоленский (1812), русский, 43.5kb.
^ Светская и политическая жизнь полководцев.
Барклай. Барклай, видимо, нечасто появлялся при дворе и не очень то интересовался придворной жизнью, но императоры его более-менее жаловали. Он получал награды, как от Павла, так и от Александра. Павел одобрил его деятельность по руководству полком (так же, как и Багратиона).
Когда Барклай был ранен при Прейсиш-Эйлау, то царь его навещал и прислал ему личного хирурга. Назначив его командиром 6-ой дивизии, император Александр написал ему: "Надеюсь, вы воспримете то назначение, как дальнейшее свидетельство моего к вам доверия. "(Балязин, стр. 92).
Когда Барклай заболел и покинул театр военных действий в Финляндии, то император привлек его к участию в деятельности военного совета. Там же был и командир того Псковского карабинерного полка Кнорринг, под началом которого Барклай начинал свою службу. Император выказывал недовольство военными действиями в Финляндии и хотел полностью разбить неприятеля, противясь перемирию.
После назначения Барклая генерал-губернатором Великого княжества Финляндского, его посетил Александр, внимательно осматривал и остался довольным.
Вскоре Сперанский был назначен канцлером университета в Або, и через какое-то время нашел в Барклае единомышленника. Тому было нелегко преодолевать чиновничью рутину. Сперанскому он писал: "Война и отсутствие честности в любом звене существующей администрации являются причиной застоя исполнительной власти. С одной стороны действия парализованы, а с другой – злоупотребления и беспорядок создают ситуацию, которую надо исправить" (Балязин, стр. 110). Далее Барклай активно и успешно занялся исправлением дел в Финляндии. Кроме создания и руководства различными советами, с Государственном архиве Финляндии сохранились дела, свидетельствовавшие о том, что Барклай решал, например, вопросы об отпуске по болезни священника, помогал вдове шведского майора получить деньги за проданную ею землю и даже содействовал примирению некоего сапожника со служанкой из-за несостоявшейся свадьбы. (Балязин, стр. 112). В Финляндии он получил разносторонний опыт, как военного, так и администратора и 1 января 1810 года он был назначен на пост военного министра после ухода с этого поста Аракчеева.
В марте 1812 года Барклаю было велено сдать дела по министерству Горчакову и, номинально оставаясь на посту, принять командование над 1-ой русской армией. Поскольку выяснилось, что Дрисский лагерь никуда не годен, военные действия предполагалось вести по плану Барклая, предложенному в начале 1812 года.
Для сановной знати он, все-таки, был человеком момента, выскочкой без особенного происхождения, без связей, без состояния. Современник Барклая Лонгинов писал к русскому послу в Лондоне так: "Я почитаю, сколько могу судить, что Барклай есть честный тяжелый немец, с характером и познаниями, кои же, однако недостаточны для министра" (Балязин, стр. 113).
Во время войны 1812 года император сначала всячески продвигал Барклая, как главнокомандующего, оставил ему армию и все в том духе, но когда против него совсем уж ополчились, то сместил и заменил Кутузовым. А когда Барклай поехал в отпуск по болезни, то даже не опубликовал его объяснения военных действий, не пытаясь как-то его оправдать и позволяя, видимо, звать предателем. Впрочем, и на самого Александра обрушивалось немало упреков по поводу сдачи Москвы и т.д.
Впрочем, вскоре Александр отправит письмо Барклаю с такими словами: "я никогда не забуду существенных услуг, которые вы оказали отечеству и мне, и хочу верить, что вы окажете еще более выдающиеся. Хотя настоящие обстоятельства самые для нас благоприятные, ввиду положения, в которое поставлен неприятель, но борьба еще не окончена и Вам поэтому представляется возможность выдвинуть Ваши воинские доблести, которым начинают отдавать справедливость". Кроме всего, он извинялся за задержку. Из этого письма было ясно, что император настаивает на его возвращении в армию.
Когда Михаил Богданович приехал в Петербург и явился на прием, то многие делали вид, что не узнают его. Но когда вышедшая императрица подошла к нему и высказала ему дружеское сочувствие радость, что он пришел ее навестить, то все тут же ринулись к нему. Барклай молча пошел к выходу. Через несколько дней он получил от императора прямой приказ вернуться в армию.
Когда уже в заграничной борьбе с Наполеоном Барклай вновь стал главнокомандующим, те, кто его не любили, продолжали не любить. Из Петербурга один из современников событий Оденталь писал: "Наши-то вести совсем другого естества. Барклай сделан опять главнокомандующим. Прогневили мы, видно, бога снова. Опять напущено ослепление" (Балязин, стр. 253).
Александр после взятия Парижа просыпал на Барклая некоторые милости, назначив фельдмаршалом и т. д., но в балах и смотрах в то время Михаил Богданович пытался остаться незамеченным – назначение не изменило его. После подписания Парижского мирного договора, по которому восстанавливалась независимость многих захваченных Наполеоном государств, русский император и прусский король выехали в Англию. Барклай занимал довольно видное место в окружении царя. Светская шумиха его не радовала, но их отношения с императором стали лучше.
По приезде Барклая в Варшаву, он встретился с Константином Павловичем, наместником в царстве Польском, но Барклай не был у него под командой, и из-за этого отношения у них были тяжелыми. Барклай хотел уйти в отставку, на покой. Но император не пустил его. В Варшаве Барклай пытался найти общий язык со всеми, а там было немало наполеоновских сторонников. Польский князь Понятовский, ставший после Лейпцига маршалом Франции и утонувший через две недели, был привезен в столицу Польши. Барклай со штабом выехал навстречу и сопровождал печальное шествие. Во время похорон Понятовского русские и польские солдаты братались между собой. Это был благородный и умный поступок со стороны Михаила Богдановича – отдача последних почестей достойному противнику. Много он размышлял над проблемами крестьян, солдат и пр. В начале 1815 года он написал "Инструкции", в которых наряду с прочим, писал: "Кроткое и благородное обхождение начальников с подчиненными не вредит порядку, не расстраивает чинопочитания, но, напротив, рождает то истинное и полезное честолюбие, каковым всякий должен воодушевляться; уничтожение сих благородных чувствовании чести унижает дух, отнимает охоту и вместо доверия к начальству рождает ненависть и недоверчивость" (Балязин, стр. 288).
Когда он вернулся в Петербург, то его встречал почетный караул и при нем же оставался. О своем визите во дворец он писал так: "Утром 11-го я попал к государю и убежден, что никогда еще монарх не принимал своего полководца с большей сердечностью. Он сам повел меня к императрице-матери, и там произошла сцена, которая останется мне незабвенною. После неисчерпаемой хвалы, он несколько называл меня свои верным помощником, без которого не был бы в состоянии совершить то, что с помощью Провидения было им достигнуто. Он говорил так же о самопожертвовании и твердости, с которыми я перенес все испытанные неприятности, и затем обнял меня в присутствие матери, которая была так растрогана, что два раза меня поцеловала" (Балязин, стр. 294). Да уж, верно, Барклай не мало сделал для славы русских войск.
Когда император дал ему на рассмотрение проект о военных поселениях в 1817 году, то он отозвался о нем весьма критически, и не принял самую идею, что совсем обострило его отношения с Аракчеевым. Некий Фон-Визин писал: "Только нашелся правоверный немец, который смело высказал Александру свое неодобрение военных поселений (и все пагубные последствия этой меры)". (Недаром…, стр. 281)Летом того же года царь пригласил Барклая совершить с ним путешествие по России. В течение этого путешествия царь несколько раз бывал у Барклаев в арендуемом ими загородном имении. Но на балу была некая неловкость, так как по свидетельству Михайловского-Данилевского "было невесело, потому что князь и княгиня Барклай проводили почти всю жизнь свою в кругу людей среднего состояния и не имели, подобно вельможам, родившимся при дворе, навыка принимать у себя таких гостей, как государь" (Балязин, стр. 302). Путешествие кончилось для Барклая в Тарутине, так как царь попросту не взял его в Москву, так как, по словам того же Михайловского-Данилевского "каждый сгоревший в оной дом, каждый разоренный житель должен был служить ему упреком за то, что он, будучи военным министром перед походом 1812 года, не настоял, чтобы сделаны были большие приготовления для встречи неприятеля" (Балязин, стр. 303). И снова Барклай не в лучшем настроении ехал из Тарутина. В начале 1818 года Барклай снова приехал в Петербург и просил либо отставки, либо длительный отпуск для лечения. Ему разрешили отойти от дел на два года и дали денег на поездку. Но дороге он умер. Сердце его захоронили на месте смерти, а тело повезли в Россию, где похоронили в около Риги.
Вскоре после этого Елена Августа получила от императора письмо с соболезнованиями и со словами "государство потеряло в его лице одного из самых ревностных слуг, армия – командира, который постоянно показывал пример величайшей доблести, а я – товарища по оружию, чья верность и преданность всегда были мне дороги" (Балязин, стр. 307). Он предлагал перенести тело Барклая в Казанский собор, но Елена Августа настояла, чтоб тело ее мужа осталось там, где хотела умереть она.
В 1847 году памятник Барклаю появился у Казанского собора рядом с Кутузовым.
Багратион: В те годы в военных действиях широко и успешно применялись егеря, так что назначение Багратиона шефом именно это полка было милостью, но и требовало многого от него. На учениях часто и без всяких предупреждений появлялся Павел и его доверенные. В сентябре 1800 были проведены большие маневры по прусскому образцу. Император остался доволен. Среди награжденных был и Багратион. Его приблизили ко двору, жаловали имениями, но он их продавал, не вступая во владение – в общем-то, не до этого было. Генерал Багратион был обязан присутствовать на всех разводах и учениях, проводимых Павлом, часто сопровождал его во время прогулок верхом. К обеду его приглашали редко, но вечером он часто бывал во дворце.
Как после своих первых кампаний, так и в дальнейшее время Багратион был гораздо более популярен среди молодежи, а не среди придворной знати.
У многих остался в голове тот образ Петра Ивановича, как им описал его Толстой. Абсолютно не светский, неуклюжий даже на приеме в его честь. Но, судя по всему, хотя Багратион и был далек от интриг, но все-таки при дворе чужим не был и благополучно пережил все павловское правление. Его имени, как и следовало ожидать, нет в списках тех, кто принимал участие в заговоре или знал о нем. Присягнул со своим полком Александру. Бывал на балах с женой, но во дворец его в 1802-1803 его приглашали редко. Уставы в армии оставались прежними, павловскими. Генералы суворовский времен к работе не привлекались, а к Багратиону новый царь относился с предубеждением.
Также генерал-майор был назначен летним комендантом Павловска. И это в то время, когда в столице
намечались меры по реорганизации армии! Видимо, его в это дело принимать не собирались. В дальнейших боевых делах войны с Францией Багратиону поначалу мало что доверяли, вверив все Австрии.
В январе 1806 он вернулся в Петербург. После этого в его квартире собиралось многочисленное общество. У него бывали Чарторыйский, Новосильцев, братья Долгорукие и даже великий князь Константин Павлович. Дам практически у него не бывало. Грибанов пишет, что множество людей пытались создать впечатление своей невиновности в аустерлицком поражении. Багратион был популярен в антифранцузских кругах, но баварский посланник Ольри назвавший Багратиона "славой и идолом" армии, с усмешкой отмечал, что "за шляпками a la Багратион последовали шляпки a la Наполеон", так что эта популярность ничего не говорит о про- или антифранцузских настроениях, но много говорит о Багратионе. В политике он по-прежнему не участвовал.
В начале 1806 года слава Багратиона была в зените, и его часто приглашали к императорскому столу. Еще в ноябре 1805 его наградили орденом Георгия 2-го класса (что было странно, учитывая, что орденов 3-го и 4-го он не имел). Но он свое заслужил.
Много заботился о здоровье солдат. Немало было балов в честь Багратиона, вроде описанного у Л. Н. Толстого или в письме Я. И. Булгакова " К нам наехало много гостей из Петербурга: обер-камердинер Нарышкин для построения театра, князь Багратион, государевы адъютанты Долгорукие и множество других военных. Их здесь угощают, всякий день обеды, ужины, балы, театры, концерты. 7 марта давал Багратиону праздник прекрасной князь В. А. Хованской. Я тебе его опишу, ибо иного говорить нечего. Столовая была расписана трофеями, посреди стены портрет Багратиона, под ним связка оружья, знамен и проч., около ея несколько девиц, одетых в цвета его мундира и в касках а ля Багратион (сделанных на Кузнецком мосту): сие есть последняя мода. Сколь скоро вошли в зал, заиграла музыка. Княжна Наталья пела ему стихи, прерываемые хором. После прочие девицы, две княжны Валуевы, Нелидинская и пр. поднесли ему лавровый венок и, взяв за руки, подвели к стене, которая отворилась, т. е. опустились занавеса. В сем покое сделан был театр, представляющий лес. На конце написан храм славы, перед храмом здание Суворова. Из нее вышел гений и преподнес Багратиону стихи, а он, приняв их и прочтя, поклонился статуе и положил свой лавровый венец при ногах статуи. После начался бал" (Грибанов, стр. 106)
В компании 1807 года, когда Багратион был направлен Беннигсеном в столицу с вестями, Петра Ивановича наперебой приглашали на балы, но когда его полк выехал в действующую армию, Багратион покинул Петербург. Полк для него был важнее.
Из действующей армии он слал письма, одно из них – вдовствующей императрице Марии Федоровне. Он сообщает ей о своих рисунках, которые уже высылал Екатерине Павловне (видимо, великой княжне) и вот теперь шлет ей. Даже выражает в письме надежду, что "труд слабого искусства" его "перейдет в позднейшее потомство" (Грибанов, стр. 126). Рисунков Багратиона, видимо, не сохранилось, но, наверное, они были не так плохи, если он осмеливался показывать их императрице. Это показывает генерала с неожиданной стороны, особенно если вспомнить, что никакого серьезного образования он не получил.
В июне 1807 года царь поручил Багратиону договориться о перемирии (пришлось все-таки доверять и уважать), и, после переговоров Александра и Наполеона был заключен Тильзитский мир. А реально война был проиграна. Багратион занялся приведением в порядок своего полка.
В 1808 году и ранее Багратион немало полемизировал с Аракчеевым, по поводу реорганизации армии. Петр Иванович, как и можно догадаться, настаивал на сохранении суворовских традиций.
В 1811 году, во время подготовки к войне Багратион оставался не у дел. Когда он попросил об отпуске, его просьбу тут же удовлетворили. Но пришлось вскоре отозвать его назад – все-таки, талантливый полководец, а талантливые полководцы были нужны.
Во время Отечественной войны у них с императором были напряженные отношение, так как Александр поддерживал Барклая, а Багратион слал в Петербург письма, поливающие министра не самыми красивыми выражениями. Впрочем, он его всегда не любил, поэтому все письма и предложения Петра Ивановича остались без последствий.
В 1826 году открылась портретная галерея героев войны 1812 года, то Багратион занял там свое заслуженное место. В 1839 году прах полководца перенесли из Сим под Москву, где он был ранен.
Не только император, но и люди относились очень сильно по-разному к Багратиону и Барклаю-де-Толли. Последнего никогда не носили на руках и не называли героем, а в первого никогда не летели камни. Да и прозвища им давали разные – в Багратионе нашли "Бог-Ратион" а у Барклая – "Болтай да и только" (Недаром…, стр. 73). Народ любит верить символам, а у Барклая в имени виделись только иностранные корни и всякие гадости, и никаких символов. Прилично, очень прилично ошиблась Сталь, написав: "Русские очень уважали своего полководца Барклая-де-Толли, но после неудач в начале похода он должен был уступить начальство известному генералу князю Кутузову" (Недаром…, стр. 83). Если уважение и было, то пришло оно позже, при уже спокойном и тщательном рассмотрении дел. И уступил он место Кутузову именно из-за того, что го не любили. Правда, некоторые подчиненные относились к нему очень хорошо. Например, Мешетич называет его бессмертным своей мудростью и неустрашимостью (Воспоминания, стр. 51), а полковник Петров говорит, что он "славный многими отличиями" (Воспоминания, стр. 145).
Пожалуй, самый трудный момент во взаимоотношениях этих двух полководцев с царем был тогда, когда он в начале войны 1812 года не доверял ни одному из них и никак не мог никому поручить командование, когда, из-за того, что он был посредственным полководцем, Багратиону приходилось делать все, чтобы не выполнять его приказов, а Барклаю и другим лицам – чуть ли не силой вытолкнуть его из армии, чтоб он, наконец, уехал и не мешался под ногами.
^ Обширное заключение.
В ранних годах жизни обоих полководцев есть немало похожих фактов. Оба дети небогатых родителей, не имевшие ни состояния, ни связей. Они оба выросли на рассказах о боях и сражениях, оба мечтали о военных подвигах. Только Барклай-де-Толли уже тогда был молчалив и замкнут, и его любимыми книгами были книги о полководцах.
Каждый из них имел свою легенду о первой встрече с Потемкиным. Правда, легенда Багратиона гораздо реалистичнее.
Что касается их продвижения по службе, то оно примерно одинаково.
Оба из них побывали на осаде Очакова, оба там отличились, видели перед своими глазами одни и те же примеры, но выводы из этого и дальнейшего сделали разные – их стратегии очень отличались.
В общем, из них могли получиться, если уж не похожие, так хотя бы понимающие и с терпением друг к другу относящиеся личности. Не получились. Слишком разные, видимо, были гены.
Багратион начал свою службу в семнадцать лет, как официально, так и реально. Барклай официально был зачислен в полк в шесть лет, а реально начал служить гораздо позднее и тоже в семнадцать лет. Впрочем, раннее зачисление Михаила Богдановича не сильно повлияло на его дальнейшую военную карьеру и не дало ему значительного отрыва от Багратиона.
Впрочем, причиной некоторой разницы между ними могло стать то, что Багратион сразу после назначения, в свои семнадцать, окунулся в боевую жизнь, а Барклай служил без сражений до чина капитана, и боевое крещение получил только в двадцать семь лет. Весьма успешное и громкое, крещение, конечно. Но отсутствие боев в молодости могло привести к тому, что у него сложился более теоретезированный взгляд на армию и войну, чем у Багратиона. Кстати, оба свои первые шаги делали под протекцией знакомых или родственников.
Багратион много воевал под руководством Суворова, поэтому именно черты его тактики он перенял, что его сильно отличало от Барклая-де-Толли. Суворов считал главной военной целью уничтожение живой силы противника, а не захват территорий и крепостей, что являлось основой принятой тогда кордонной стратегии. Так же Суворов верил в русских солдат и заботился об их духе. Багратион надолго запомнил суворовские принципы – глазомер, быстрота и натиск – и в бою руководствовался ими. И дружба с Суворовым помогает объяснить различия между Барклаем и Багратионом – подобного друга и учителя не было у Михаила Богдановича.
Оба, и Багратион, и Барклай, получили шпаги от уважаемых лиц, в каком-то смысле – учителей. Оба со своими подарками не расставались до конца дней. Да вот только учителя были разные…
Об обоих, о Багратионе и о Барклае, можно сказать с одинаковой легкостью, что для них военная служба являлась делом жизни. Оба редко шли в середине армии – их стандартное нахождение – авангард при наступлении, арьергард при отступлении – самые опасные места.
Четкая разница между ними уже видна при первом же их совместном решении одной проблемы – перехода через Ботнический залив. Конечно, Багратиону повезло, и он доказал, что можно было и не погибнуть, и, конечно, бывают моменты, когда на духе, на задоре, на хорошем настроении можно сделать чудеса, но ведь не всегда же можно, и героические поступки не всегда получаются. Так что лучше использовать подвиги на духе, когда для этого есть реальная жизненная необходимость, а не пытаться идти так все время. Однако в разных книгах эти события рассказаны по- разному. У Грибанова ничего не сказано о том, что именно Барклай предложил этот план, а у Балязина ничего не говорится по поводу того, что Барклай не хотел идти. Вообще, у Грибанова настаивается на том, что вся честь и слава перехода через Ботнический залив принадлежит Багратиону, а других там будто бы и не было, хотя у Балязина переходила вся армия, в том числе и Барклай.
Между прочим, оба командовали егерскими полками, начав в различных карабинерских полках, и оба были назначены на это командование Павлом. Но полк Барклая находился дальше от столицы, поэтому он мог уделять основное время военной подготовке, боевой, а не строевой. Оба они получили одинаковые милости от Павла за хорошую подготовку полка, хотя оба занимались отнюдь не парадами. И оба были одновременно командирами и шефами своих полков какое-то время, хотя обычно эти должности разделялись.
Карьера Барклая была разнообразнее, чем у Багратиона, он побывал и в пехоте, и в кавалерии, служил и строевым командиром, адъютантом и офицером штаба, тогда же, как Багратион был только строевым командиром, да и не верится мне, чтоб он мог быть штабным офицером или адъютантом. Барклаю приходилось участвовать и в подавлении восстаний в Польше, которые, видимо, он воспринимал, как и любые другие сражения и даже получил орден.
Странным кажется то, что в 1807 году Барклай был в числе тех немногих, кто стоял за продолжение войны с Наполеоном, в то время как Багратион высказывался за мир. Видимо, Михаил Богданович понимал, что мир долговечным не будет, как, в общем-то, и случилось. Однако в 1807 году был подписан Тильзитский мирный договор. Но, несмотря на это, русское общество жило предчувствием схватки с Наполеоном. Денис Давыдов о том времени писал: "1812 год уже стоял среди нас, русских, как поднятый штык". (Балязин, стр. 97).
Оба в один день стали генералами от инфантерии за одно и то же дело, хотя проявили себя по-разному. Вот так выглядел отрывок из императорского рескрипта: "Генерал лейтенанты князь Багратион и Барклай де Толли за оказанные отличие во всю нынешнюю кампанию производятся в генерал от инфантерии" (Багратион, стр. 48).
Между прочим, оба в равной мере заботились о благоденствии своих солдат и поддерживали хорошую дисциплину среди них. Оба изо всех сил старались удержать солдат от разграбления территорий, по которым они проходили и тому подобных действий.
Вообще, итог Багратиону тех лет хорошо подводит цитата из записок Ермолова: "Мы все, служившие под командой князя Багратиона, проводили любимого начальника с изъявлениями искренней приверженности. Кроме совершенной доверенности к дарованиям его и опытности, мы чувствовали разность обхождения его и прочих генералов. Конечно, никто не напоминал им менее о том, что он начальник, и никто не умел лучше заставить не помнить о том подчиненных. Солдатами он был любим чрезвычайно" (Грибанов, стр. 128).
При отступлении к Смоленску Багратион, казалось бы, доказал Барклаю, что можно одерживать хотя бы локальные и временные победы над французами, чем безусловно способствовал поднятию духа в войсках, но эти победы были одержаны слишком дорогой ценой, и может быть тихое отступление Барклая было лучше, чем кровопролитные локальные победы Багратиона? Но, безусловно, о чем фельдмаршал забыл, так это о духе солдат, и они унывали от отступления, не понимания всей тактики маневра Барклая по заманиванию французов вглубь страны и их ослаблению. Самое печальное, что злость против Барклая понятна и легко объяснима. Эта война, война Двенадцатого Года, была чем-то особым, если говорить языком официальным, победа в ней была единственной возможностью сохранить политическую и экономическую независимость, а для русского народа – попросту остаться свободным, русским на русской территории.
Замысла Барклая не понял и сам Наполеон, сказав о нем: "Я не знаю Барклая-де-Толли, но, судя по началу кампании, я должен полагать, что у него небольшое военное дарование … Я уже в Вильне. Я без боя овладел целой областью. Даже из уважения к вашему государю вы должны были ее защищать" (Балязин, стр. 149). Наполеон ошибся, и за свою ошибку потом платил. Наполеон ошибался не так уж и мало. Он слишком расслабился после Аустерлица, Фридланда и Тильзитского мира. Только он забыл, что для русских это были войны не на своей территории. А это многое меняет. Но он был прав в том, когда сказал, что "Армфельд предлагает, Беннигсен рассматривает, Барклай-де-Толли обсуждает, а Фуль сопротивляется, а все вместе ничего не делают и теряют время" (Балязин, стр. 150). Однако в этом вины министра не было. И сам Барклай работал, сколько мог. О первых неделях войны Левенштерн писал "Я работал день и ночь, чтобы оправдать доверие Барклая и вполне заслужить его … Да и мог ли я поступать иначе? Этот неутомимый деятельный человек так же никогда не отдыхал, работая постоянно, даже ночью. "(Балязин, стр. 153). Вот еще факт, роднящий Багратиона и Барклая – оба они, когда нужно, не отдыхали, а работали и день, и ночь.
Кстати, даже если Наполеон маневра и не понял, то разозлил он его прилично – см. выше.
А, между прочим, был человек, который не только оценил, но и угадал политику ведения войны и ее исход – старый русский посол в Лондоне, граф Воронцов: "Я боюсь только дипломатических и политических событий, потому что военных событий я нисколько не боюсь. Даже если начало операций было бы для нас неблагоприятным, то мы все можем выиграть, упорствуя в оборонительной войне и продолжая войну отступая. Если враг будет нас преследовать, он погиб, ибо чем больше он будет удаляться от своих продовольственных магазинов и складов оружия, и чем больше он будет внедряться в страну без проходимых дорог, без припасов, которые можно будет у него отнять, окружая его армией казаков, тем больше он будет доведен до самого жалкого положения, и он кончит тем, что будет истреблен нашей зимой, которая всегда была нашей верной союзницей" (Тарле, стр. 42). Так и произошло, с поправкой на Бородино и иные события, в которых полегла куча народа. Но графу Воронцову, сидя в Лондоне, хорошо было рассуждать, а бывшим в России становилось все труднее глядеть на вещи логично и беспристрастно.
Но, кстати, есть еще и такое мнение, что у Барклая вовсе не было поначалу политики отступления и заманивания, он просто действовал по ситуации и в данный момент ничего другого не видел – не лезть же на армию, в несколько раз большую себя, зная, что в случае проигрыша в сражении и России армии не будет. Именно это утверждал сам будущий фельдмаршал, но что же было ему еще говорить в такой ситуации, в какой он находился?
Так что когда армии соединились, то начальник штаба Первой Армии Ермолов (чье назначение, кстати, прошло мимо главнокомандующего) писал: "Радость обеих армий была единственными между ними сходством. Первая армия, утомленная отступлением, начала роптать и допустила беспорядки, признаки упадка дисциплины. Вторая армия явилась совсем в ином духе. Звуки неумолкающей музыки, шум неперестающих песен оживляли бодрость воинов" (Грибанов, стр. 185). И хотя, конечно, Ермолов не любил Барклая (взаимно), а любил Багратиона, вес равно, наверное, таки было. Но тот же самый Ермолов, спустя годы, напишет: "Барклай-де-Толли, неловкий у двора, не расположил к себе людей близких государю, холодностью обращения не снискал ни приязни равных, ни приверженности подчиненных … Ума образованного, положительного, терпелив в трудах, заботлив о вверенном ему деле, тверд в намерениях, недоступен страху, не чужд снисходительности, внимателен к трудам других. Словом, Барклай-де-Толли имеет недостатки с большей частию людей неразлучные, достоинства же и способности, украшающие весьма немногих из знаменитейших наших генералов" (Балязин, стр. 159). Так что это говорит о том, что те, кто искренне был недоволен поступками Барклая и им самим, заявляли так от расстройства от отступления, от некого бессилия против врага, а потом, подумав, взвесив, признавали за министром многие достоинства. Сам он, уезжая от Тарутина в отпуск, скажет Левенштерну при прощании: "Теперь все против меня, и я должен удалиться; но настанет время спокойного обсуждения прошедших событий, и тогда мне отдадут справедливость. Великое дело сделано, остается только пожать жатву. Фельдмаршал не желает ни с кем разделить славы изгнания неприятеля, а я бы охотно принял участие в этом хотя бы в звании командира моего прежнего егерского полка. Мое присутствие вызывает раздоры, и потому я удаляюсь. Мой памятник остается: прекрасная, к бою готовая армия, а перед нею - потрясенный противник в безнадежной положении" (Балязин, стр. 227). Может быть, многовато комплиментов самому себе, но по сути – верно.
И все-таки отступление депрессировало. У Первой армии не было веры в своего главнокомандующего. Участник всех этих событий Граббе писал: "Между обеими армиями в нравственном отношении была такая разница, что первая надеялась на себя и на русского бога. Вторая же сверх того и на князя Багратиона" (Грибанов, стр. 185). Но во взглядах на текущие события у Багратиона и Барклая были не только различия, но и сходства, так как, как ни крути, оба были достаточно умными людьми. Например, оба сразу воспротивились против Дрисского лагеря, но не послушали ни того, ни другого. Зря не надеялась Первая Армия на своего командующего, и зря дали бедному Барклаю прозвище Болтай да и только. Между прочим, полковник Петров, воевавший под его началом, поддерживал его политику и писал: "Но за всем этим я остаюсь и поныне в горестном недоумении: за что почти все отечественные бытописатели военных происшествий 1812 года упрекают и обвиняют знаменитого полководца нашего Барклая-де-Толли в том, что он не сделал генеральной атаки наполеоновой армии, стоявшей умышленно в растянутом положении … Это благоразумное его уклонение от атаки и пагубных сетей, расставленных Наполеоном нашим спорившим полководцам, приобрело большой добавок к правам его на монумент, поставленный благодарною Россиею Барклаю-де-Толлию" (Воспоминания, стр. 178).
Багратион удачно провел отступление, довольно сложное, и с этим его можно только поздравить. Он тоже потом проводил немало маневров, старательно избегая генерального сражения, что ему удалось к большому раздражению французов. Барклай же никогда не терял спокойствия, во время отступления ехал в арьергарде, чтобы показать, что все в порядке.
В столице же, как всегда, представление о положении дел было слегка ложным. Считалось, что идут героические и кровопролитные бои, события при Витебске и Смоленске были представлены, как победы.
В общем-то, смятение многих и их злость на Барклая понятны - мгновенные, почти без боя, потери русской территории вводили в недоумение многих.
Багратион резче критиковал Барклая, чем тот его, но это объясняется скорее горячим восточным темпераментом Петра Ивановича и тем, что вокруг него было немало людей, подогревавших его. Не последнюю роль сыграл и Ермолов. Хотя именно Ермолов потом напишет "Неприятель ступил шаг на наш берег Немана, и единственным к соединению войск наших средством было отступление" (Недаром…, стр. 34). Но либо он тогда так не считал, либо его уж слишком сильно разочаровало то, что отступление продолжилось и дальше.
Безусловно, Багратиону было тяжело в эти дни, так как он был истинным патриотом, и переживал от того, что армия ведет себя не так, как было по его пониманию надо. Но Барклаю было не легче, потому что у него было немного единомышленников, и в армии его все меньше и меньше любили, а потом вспомнили, что он по происхождению не русский, а значит, дескать, чуть ли не изменник, хотя, если уж на то пошло, то Багратион тоже грузин. Выдержка Барклая даже удивляет - несмотря на то, что даже начальник его собственного штаба, Ермолов, был резко против него, он смог делать то, что хотел до конца. Между прочим, начальник штаба Второй Армии был Сен-При, давно уже знакомый Багратиону человек, с которым они работали вместе.
Да что было ждать от рядовых солдат, когда такой неглупый, хоть и горячий человек, как Багратион писал Аракчееву о Барклае: "^ А ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно (Барклай, казалось бы, услышал эти слова, недаром он с такой силой искал смерти в Бородинском сражении)… министр самым мастерским образом ведет гостя в Москву" (Недаром…, стр. 68).
Барклай считал, правда, что источником всей ненависти была царская ставка. Он писал жене: "Я нахожусь при войсках ввиду неприятеля и в Главной квартире почти не бываю, потому что это – настоящий вертеп интриг и кабалы, делающий нашего прекрасного монарха нерешительным и недоверчивым" (Балязин, стр. 154). Интриги дошли до такой степени, что его не известили о перемене командира одного из корпусов. Барклай написал письмо с упреками царю, и царь перед ним оправдывался. Видимо, прав был Санглен, советуя Барклаю не принимать командование, так как "командовать русскими войсками на отечественном языке и с иностранным именем - невыгодно" (Балязин, стр. 146). Да и Ермолов писал: "…солдат роптал на беспрерывное выступление и в сражении надеялся конец оному; главнокомандующим был недоволен и в главную вину ставил ему то, что он был не русский" (Недаром…, стр. 50). Он, конечно, оказался прав, но, все-таки, видимо к счастью Барклай принял тогда командование, так как такой главнокомандующий, как Багратион мог бы и положить армию в громких боях. По свидетельству Ростопчина (если, конечно, оно не было прямой лестью) говорили "Дай лишь волю и Багратион пужнет" (Недаром…, стр. 67). Вот только пужнет-то пужнет, а кто после этого выживет, это было неизвестно. А Барклай хорошо помнил, что другой армии у России нет. Перерыв в отступлении и генеральное сражение было, по словам Кутузова, кровопролитнейшей битвой новейшего времени.
Кстати, по свидетельству Санглена, Барклай вообще был против генерального сражения: "^ К чему дает он (Кутузов) это сражение? Оно Москвы не спасет, а мы лишимся значительного числа солдат, которых беречь должно" (Балязин, стр. 200). Бородинское сражение имело, конечно, некое символическое значение – дескать, не сдали Москву совсем без боя, показали Наполеону, чему русские солдаты могут, да и некое практическое – французов там тоже немало полегло, но и с нашей стороны эти значения были оплачены слишком дорогой человеческой ценой. Но не дать этого сражения, Кутузов, видимо не мог, так как того требовала сложившая ситуация.
Но, хотя лига противников и критиков Барклая была сильна, там был даже великий князь Константин Павлович, были у него, все-таки и сторонники, говорившие, что если армия сильна и отступила хотя бы до Дриссы без потерь, то это заслуга только Барклая.
Багратион был скор на упреки и предложения дружбы, как это видно по его письмам, Барклай более ровен и спокоен, но, видимо, они оба были искренни в своих письмах, и не личная неприязнь двигала ими, а желание победить врага.
О Багратионе адъютант Наполеона граф де Сегюр написал: "^ Это был старый суворовский солдат, страшный в сражениях, он не верил в книги, искал наставлений в личном боевом опыте и слушался только своего вдохновения" (Грибанов, стр. 211).
Имя Багратиона всегда окружали легенды и любовь народа, Барклай же как-то не умел вызывать ни того, ни другого, он не был даже последователем Суворова, в отличие от Петра Ивановича и Кутузова.
Умерли они тоже по-разному. Барклай по-тихому, после окончания войны, обиженный всеми и на всех, а Багратион – после героического поведения в героическом сражении, от ранения, в муках. На его смерть посыпались стихи, большой части любительские. Но появились потом и такие строки: "Гроза двенадцатого года настала. Кто тогда помог? Остервенение народа, Барклай, зима иль русский Бог".
Итог Барклаю замечательно подводит девиз, данный ему вместе с княжеским титулом – "Верность и терпение". А про Багратиона превосходно сказал академик Тарле, что самое удивительное в карьере этого полководца – то, что он дожил до 47 лет.
^ Краткое заключение.
После прочтения всей ниже перечисленной литературы мне стало ясно, что без обоих этих полководцев, без Барклая и Багратиона, война 1812 года была бы совсем не такой, какой была, и счастье русских в том, что оба эти полководца были и воевали. Такие разные и оба чрезвычайно талантливые, вместе они могли бы сделать то, что они сделали, гораздо быстрее, но история сослагательных наклонений не знает, и, конечно, жаль, что они ссорились так много, но в сложившейся ситуации они не ссориться не могли.
Список литературы:
1.Балязин В.Н. Фельдмаршал Барклай. М.:Просвещение, 1992. 318 стр.
2.Грибанов В. К. Багратион в Петербурге. Л.:Лениздат, 1979. 222 стр.
3.Руские полководцы, документы и материалы. Генерал Багратион. Государственное издание политической литературы, 1945. 278 стр.
4.Недаром помнит вся Россия…. М.:Молодая гвардия. 1987. 302 стр.
5.Тарле Е. Нашествие Наполеона на Россию. 1812 год. Государственное издательство политической литературы, 1943. 363 стр.
6.1812 год. Воспоминания воинов русской армии. М.:Мысль, 1991. 477 стр.
Содержание:
Краткое вступление
Краткий обзор использованной литературы
Барклай до войны 1812 года. Краткая военная биография.
Багратион до войны 1812 года. Краткая военная биография.
Продвижение по службе
Барклай и Багратион до Бородинского сражения
Бородино.
Заключительная часть войны и заграничный поход. Барклай.
Семейная жизнь полководцев
Светская и политическая жизнь полководцев.
Обширное заключение
Краткое заключение
Список литературы