Пропп В. Проблемы комизма и смеха. Ритуальный смех в фольклоре (по поводу сказки о Несмеяне)

Вид материала

Документы

Содержание Глава 10. Человек-вещь

Подобный материал:

• Пропп В. Проблемы комизма и смеха. Ритуальный смех в фольклоре (по поводу сказки, 2547.07kb.
• Укажите неверное утверждение, 267.55kb.
• Пропп В. Исторические корни Волшебной Сказки, 8900.3kb.
• Фольклорные истоки «Сказки о Медведихе», 75.73kb.
• В. Я. Пропп Морфология сказки 2-е изд 1969, 5663.69kb.
• Пропп В. Морфология "волшебной" сказки, 82.24kb.
• Откуда пошли сказки у монголов, 11.62kb.
• В. Я. Пропп. Исторические корни волшебной сказки, 6119.67kb.
• Урок Русские народные сказки Вступительное слово учителя о фольклоре устном творчестве, 127.44kb.
• Тесты Сообщения по этногр. Коллоквиум, 76.55kb.

^

Глава 10. Человек-вещь

Изображение человека как вещи комично по тем же при чинам и при тех же условиях, что изображение его в облике животного. «Сороки короткохвостые», «колпаки», «сморчки короткобрюхие» — этими и другими словами городничий ругает Бобчинского и Добчинского. Животные (сороки) и предметы (колпаки, сморчки) здесь названы вместе.

В «Талантах и поклонниках» Островского старый артист Нароков говорит об антрепренере: «Дерево он у нас, дерево, дуб, скотина». «Тумба!» — говорит в рассказе Чехова отец невесты своей жене, когда она, чтобы благословить мо лодых, вместо иконы второпях снимает со стены портрет писателя Лажечникова.

Ругательства и всяческие уподобления вообще бывают очень колоритны как в жизни, так и в литературных произ ведениях. Виндзорские кумушки называют Фальстафа «Водянистой тыквой». В комедии Островского «Правда — хорошо, а счастье лучше» Филицата говорит о купце, кото рый находится в полном подчинении у своей матери: «Балалайка бесструнная», — и тем совершенно точно опре деляет его сущность.

Характер вообще хорошо может быть определен через сравнение с вещью. У Чехова есть рассказ, озаглавленный «Интеллигентное бревно». «Характер Ваш похож на прокисший крыжовник», — пишет Чехов Мизиновой; о себе Суворину: «У меня не характер, а мочалка». Шуточные вы сказывания такого рода часто встречаются в письмах Чехова к брату Александру: «Не будь штанами, приезжай»; «Одним словом, ты пуговица». Очень выразительны некоторые упо добления Козьмы Пруткова: «Иного прогуливающегося старца смело уподоблю песочным часам». Как всегда, осо бенно колоритны подобные случаи у Гоголя. «Сухарь поджаристый», «бревно глупое», — так в повести «Нос» ругает своего мужа жена цирюльника. «Белены объелся, деревян-

65

ный чурбан», — говорит Подколесин о Кочкареве, в
«Женитьбе», и он же говорит о нем: «Это просто бабий
башмак, а не человек». . .

«Какой он директор? Он пробка, а не директор. Пробка, обыкновенная, простая пробка, больше ничего — вот, кото рою закупоривают бутылки» — так в «Записках сумасшедг шего» о своем начальнике, отзывается Попришин.

Человеческое лицо, изображаемое через предмет, обессмысливается. «Это было то лицо, которое называют в общежитии кувшинным рылом» («Мертвые души», гл. VI ). В «Записках сумасшедшего» лицо начальника отделения похоже на аптекарский пузырек. У Ивана Ивановича рот не сколько похож на букву ижицу, у Ивана Никифоровича — нос в виде спелой сливы.

Во всех этих случаях, как это обычно у Гоголя, как будто нет социальной сатиры. Социальный характер определяется повествованием в целом. Но изображение лица через вещь возможно и как непосредственная политическая сатира. Во времена Людовика XVIII сатирические журналы Франции широко обошли изображение его лица в виде спелой груши — так изображались его отвислые щеки и несколько суживающееся кверху лицо.

Но не только лицо, вся человеческая фигура, описанная через мир вещей, мржет стать комической. «Агафья Федосе-евна носила на голове чепец, три бородавки на носу и ко фейный капот с желтенькими цветами. Весь стан ее похож был на кадушку, и оттого отыскать ее талию было так же трудно, как увидеть без зеркала свой нос. Ножки ее были коротенькие, сформированные на образец двух подушек». Несмотря на мягкость и округлость очертаний, Агафья Фе- досеевна изображается как женщина весьма властолюбивая. В «Мертвых душах» изображается сбитенщик с «самоваром из красной меди и лицом таким же красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною, как смоль, бородою». Григорий Григорьевич в «Иване Федоровиче Шпоньке» изображается следующим образом: «Григорий

66

Григорьевич лег на постель, и казалось, огромная перина легла на другую». С этим интересно сопоставить изображе ние человека, данное Салтыковым-Щедриным в «Современной идиллии»: «Это был мужчина лет пятидеся ти, чрезвычайно подвижный и совершенно овальный. Толь ко весь он был составлен из разных овалов, связанных меж ду собой ниткой, приводимой в движение скрытым меха низмом. В середине находился основной овал — живот, и когда он начинал колыхаться, то и все прочие овалы и ова- лики приходили в движение». Это описание как будто пря мо слркит иллюстрацией теории Бергсона. «Мы смеемся всякий раз, — говорит Бергсон, — когда личность произво дит на нас впечатление вещи». Но этот же пример вскрывает и недостаточность теории Бергсона. Изображение чело века через вещь смешно не всегда, как утверждает Бергсон, а только тогда, когда вещь внутренне сопоставима с челове ком и выражает некоторые его недостатки. В описании Салтыкова-Щедрина мы видим только вещь, которая уже потеряла свою связь с человеком и потому, собственно, уже не производит комического впечатления.

Если толстые люди описываются через подушки, кадушки, перины, то худоба вызывает иные ассоциации: «Тоненький человек, что-то вроде зубочистки» (Гоголь). Про худощавого Жевакина Кочкарев говорит: «Точно кисет, из которого вытрясли табак». Старушка в «Шпоньке» характеризуется сле дующим образом: «В то время вощла старушка, низенькая, совершенный кофейник в чепчике». Человек может быть смешон и в своих движениях: «Вот вам еще примета: когда ходит он, то всегда размахивает руками. Еще покойный та мошний заседатель, Денис Петрович, всегда, бывало, увидевши его сзади, говорил: "Глядите, глядите, вон идет вет ряная мельница"» (Гоголь).

У Гоголя можно найти очень странные, но при этом уди вительно меткие уподобления. Шпоньке снится его будущая жена, но он не может уловить ее наружности: «То вдруг снилось ему, что жена вовсе не человек, а какая-то шерстя ная материя». Характерно, что такие внешне неправдопо-

67

добные сближения у Гоголя даются через описание сна («Шпенька», «Портрет*) или галлюцинации сумасшедшего или больного («Невский проспект», «Записки сумасшедше го»). Если таким образом этот иллюзорный мир изобража ется как реальный, то реальный мир у Гоголя иногда при нимает характер совершенной невероятности. Это смеще ние двух планов в приведенном примере использовано в комических целях, но чаще оно у Гоголя приобретает траги ческий характер, как в «Шинели», где Акакий Акакиевич превращается в привидение. Возможно, что в какой-то свя зи с этим стоит то, что у Гоголя не только люди похожи на вещи, но и вещи очеловечиваются. Здесь вспоминаются скрипучие двери у старосветских помещиков: «Я не могу сказать, отчего они пели: но замечательно то, что каждая дверь имела свой особенный голос: дверь, ведущая в спаль ню, пела самым тоненьким дискантом; дверь в столовую хрипела басом; но та, которая была в сенях, издавала какой- то странный, дребезжащий и вместе стонущий звук, так что, вслушиваясь в него, очень ясно, наконец, слышалось: "батюшки, я зябну". Сюда же относится шарманка Ноздре- ва с одной дудкой, очень бойкой, которая никак не хочет угомониться, и долго свистит одна, когда остальные уже не играют. Шипение часов в доме Коробочки напоминает Чи чикову шипение змей, «но взглянувши вверх, он успокоил ся, ибо смекнул, что стенным часам пришла охота бить*.

Комизм возрастает, если вещь похожа не на человека во--обще, а на определенного человека. В огороде Коробочки на фруктовые деревья наброшены сетки для защиты от сорок и других птиц. «Для этой же самой причины водружено было несколько чучел на длинных шестах с растопыренными ру ками; на одном из них был надет чепец самой хозяйки».

Во всех приведенных случаях рассматривалась человеческая наружность. Наружность выражает суть изображаемых людей. У Гоголя Чичиков, Собакевич, Ноздрев, Плюшкин и все другие созданные им яркие зрительные образы не толь ко портреты, но типы, которых мы видим, как живых; они — представители социальных и психологических категорий

68

людей той эпохи. Рассуждая абстрактно, люди очень тол стые или очень тонкие, необыкновенно одетые или похожие на ветряные мельницы, на самовары или на свиней, сами по себе могли бы быть людьми весьма достойными. Однако та кое рассуждение будет правильно для жизни, но не для художественных произведений, где эти внешние качества сви детельствуют о неполноценности выведенных автором обра зов. В этом — глубокий сатирический смысл подобного ти па комизма.

Если неподвижный человек изображается как вещь, то че ловек в движении изображается как автомат. Здесь опять можно привести мнение Бергсона: «Позы, жесты и движе ния человеческого тела смешны постольку, поскольку тело вызывает в нас представление о простой машине». Это мнение ошибочно. Сердце бьется и легкие дышат с точно стью механизма, но это не смешно. Нисколько не смешны, а скорее страшны совершенно ритмические конвульсии эпилептика. Движущийся автомат может бьггь не смешон, а страшен. В Петровской галерее, которая когда-то помеща лась в Музее этнографии, имелась сидячая фигура Петра I с лицом из воска и скрытым механизмом внутри; Когда перед этой фигурой останавливались посетители, служитель нажимал педаль, и Петр вставал во весь свой рост. Это вызывало такой ужас и испуг, что практику эту прекратили.

Человек-механизм смешон не всегда, а при тех же'услови ях, при которых смешна вещь. Один из градоначальников в «Истории одного города» описан так: «Страстность была вычеркнута из числа элементов, составлявших его природу, и заменена непреклонностью, действовавшею с регулярно стью самого отчетливого механизма». В этом случае изобра жение человека в виде механизма смешно, потому что оно вскрывает его внутреннюю сущность.

Всем сказанным определяется тот специфический вид комизма, который присущ кукольному театру. Кукла — это собственно -вещь. Но в театре она — движущаяся вещь, за которой как бы подразумевается человеческая душа, кото рой на самом деле нет. Принцип кукольного театра состоит

69

в автоматизации движений, которые имитируют и тем са мым пародируют человеческие движения.

По этой причине в кукольном театре, собственно говоря, невозможно изобразить человеческие трагедии. Правда, такие попытки были. Гете, например, в романе «Годы стран ствий Вильгельма Мейстера» описывает кукольный театр, в котором изображались библейские сиены (например, схват ка Давида с Голиафом). Эти сцены, как бы мы сейчас ска зали, производили впечатление гротеска, но комических целей они не преследовали.

На сцене народного кукольного театра давался «Фауст», и подобный спектакль видел Гете. Такие спектакли не стремились к комизму, они стремились возбудить некий не ли шенный приятности ужас, а также радость, что торжествует добродетель и порок наказан. Для современного человека трагедия на сцене кукольного театра была бы уже невоз можна, она воспринималась бы только комически. Кинжал, вонзенный в грудь противника, в кукольном театре у совре менного зрителя вызовет только смех. Нельзя представить себе, чтобы Образцов или Деменни в своих кукольных теат рах изобразили трагедии Расина, или Шекспира, или кого бы то ни было. Русский, народный кукольный театр всегда только комичен, притом комичен не непроизвольно, а нарочито. Комизм народного кукольного театра вызван, однако, не только автоматизмом движений, но и интригой, ходом действия. Действия кукол бывают механичны. Куклы бьют друг друга палкой по голове с точностью механизма. На. ко; мическом впечатлении, вызываемом куклами, основана одна из сказок Салтыкова-Щедрина — «Игрушечного дела людишки». Здесь изображен игрушечный дел мастер, который делает куклы и тут же дает с ними представления. Одна из кукол изображает коллежского асессора-мздоимца. «Одну руку он утвердил фертом на бедре, другую — засунул в карман брюк, как бы нечто в оный поспешно опуская. Ноги сложил ножницами...» Другая фигура — мужик, «принося щий мзду»: «Из-за пазухи у него высовывались куры, гуси, утки, индюшки, поросята, а в одном из карманов торчала

70


даже целая корова». Эта корова мычит. Асессор на него На брасывается и мгновенно все это отбирает. Он даже застав ляет его снять онучи и лапти и находит спрятанные там деньги.

То, что в жизни совсем не смешно — поборы с крестьян, — становится смешным на сцене кукольного театра, сред ства которого использованы в сатирических целях.