Рецензенты: доктор филологических наук К. А. Кокшенёва

Вид материалаМонография

Содержание


И если там, где буду я, Господь меня, как здесь, накажет... ("Так жизнь ничтожеством страшна", 4, с. 545) Если бы
Могучий, таинственный
Лишь тенью тени мы живём. ("Пустая чаша", 4, с. 529) Я верю только
Особености лирики а.блока
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9
Хочу, чтоб жизнь моя была...

("Бог", 4, с. 521)

Хочу простить её, но знаю...

("Скука",4, с.531)

Я не хочу пытать и числить...

("Нирвана", 4, с. 534)

Я цепь любви хочу разбить...

("Проклятие любви", 4, с. 528)

Как часто выразить любовь мою хочу...

("Молчание", 4, с. 525)

Как тень хочу пройти...

("Изгнанники", 4, с. 523)

Приближает лирику Мережковского к философской и включение оборотов условности:

^ И если там, где буду я,

Господь меня, как здесь, накажет...

("Так жизнь ничтожеством страшна", 4, с. 545)

Если бы в мире везде дух человеческий пал...

("Рим", 4, с. 544)

Уснуть бы мне в траве навек, как в колыбели...

("Усни", 4, с. 535)

Таким приёмом поэт выражает устремление к желанной, но недоступной свободе:

О, если б жить, как вы живёте, волны...

("Волны", 4. с. 532)

О, если б вновь мне быть свободным...

. . . . . . . . . . . . . . .

О, если б мог я не любить.

("Проклятие любви", 4, с. 528)

Часто, как бы нанизывая строки или сочетания слов, в построении стихотворений Дмитрий Мережковский использует повторяющийся союз и:

И горечь слёз моих глотаю,

И умираю, и молчу.

("Скука", 4, с. 531)

И лучезарным, и бесстрастным,

И всеобъемлющим, как ты.

("Голубое небо", 4, с. 523)

И сердце перестало биться,

И это только наяву...

("Так жизнь ничтожеством страшна", 4, с. 545)

Этот приём по частоте употребления занимает одно из первых мест. Он встречается в стихотворениях "Проклятие любви" (4, с. 528), "О, если бы душа полна была любовью" (4, с. 546), "Вечер" (4, с. 536), "Бог" (4, с. 521), "Изгнанники" (4, с. 523), "И хочу, но не в силах любить я людей" (4, с. 525) и других.

Так же часто употребление парных сочетаний слов, рождающихся в сознании привыкшем мыслить "двоично", - будь то эпитеты, глагольные формы или дополнения :

К тебе влечёт: прими, прости...

("Возвращение", 4, с. 656)

Не ведает нашей кручины

^ Могучий, таинственный лес.

("Природа", 4, с. 534)

И только жить для радости, для жизни...

("Волны", 4, с. 532)

Пары могут соединяться одиночным союзом и, не имея внутренней противопоставленности и означая лишь разные оттенки смысла:

Стремясь к блаженству и добру...

("Одиночество в любви", 4, с. 527)

С таким коварством и обманом...

("Любовь-вражда", 4, с. 527)

Душа полна стыда и страха

Влачится в прахе и в крови.

("Проклятие в любви", 4, с. 528),

как и в стихотворениях "Две песни шута" (4, с. 533), "Молчание" (4, с. 525), "Успокоенные" (4, с. 539), "Это смерть - но без борьбы мучительной" (4, с. 535), "О, если бы душа полна была любовью" (4, с. 546), "Нирвана" (4, с. 534), "Что ты можешь? В безумной борьбе..." (4, с. 531). Иногда пары соединяет повторяющийся союз:

И холодом, и вечным блеском полны!

("Волны", 4, с. 532)

И безглагольна, и пуста.

("Возвращение", 4, с. 656)

Подобно облаку, и розовый, и нежный.

("Помпея", 4. с. 541)

Таким же образом Мережковский употребляет пары слов, содержащие отрицательный смысл, соответственно, выраженный частицами:

Нет ни мученья, ни смерти.

("Пантеон", 4, с. 545)

Ни рассказать, ни облегчить словами.

("Признание", 4, с. 525)

Ни злом, ни враждою кровавой

Доныне затмить не могли...

("Природа", 4, с. 534)

Подобные примеры встретим в стихотворениях "Пантеон" (4, с. 545), "Весеннее чувство" (4, с. 536), "И хочу, но не в силах любить я людей" (4. с. 525), "Так жизнь ничтожеством страшна" (4. с. 545). Стремление поэта к двойственному мышлению, к "парности", образует множество антитез. Особенно показательно в этом отношении стихотворение "Двойная бездна" (4, с. 546), которое можно назвать идеологическим кредо автора в миниатюре. Антитезы видны и в таких понятиях, которые в той или иной степени смыкаются с определением "двух бездн": жизнь и смерть ("Что ты можешь? В безумной борьбе...", 4, с. 531, "Признание", 4, с. 525), радость и печаль ("Осенью в летнем саду", 4, с. 538), враг и друг ("Сталь", 4 , с. 540), прошлое и грядущее ("Нирвана", 4, с. 534), Холодность и страсть ("Успокоенные", 4, с. 539, "Сталь", 4, с.540), тиран и раб ("Любовь-вражда", 4, с. 527), мудрость и безумие ("Детское сердце", 4, с. 547) и другие; и в более нейтральных, но логически противопоставленных в "бездны": отцы и дети ("Пустая чаша", 4, с. 529), небо и вода ("Бог", 4, 521). Виден и момент соединения в одно целое этих противостоящих понятий, что находится в соответствии с учением Д.Мережковского:

Равно да будет сладостно

И жить, и умереть.

("Весеннее чувство", 4, с. 536)

...Что радость и печаль,

И жизнь, и смерть - одно и то же.

("Усталость", 4, с. 528)

Антитезы, сливающиеся друг с другом, могут быть выражены в виде сравнений, когда одно понятие определяется через другое, уподобляется ему:

И в свете дня, как в тьме ночной...

. . . . . . . . . . . . .

И жизнь, как смерть, необычайна...

("Двойная бездна", 4, с. 546)

Вопию к Тебе, как сын...

("О, если бы душа полна была любовью", 4, с. 546)

В душе человека, как в этом божественном храме...

("Пантеон", 4, с. 545)

Вообще, поэтический язык Мережковского полон сравнений. Поскольку автор не находит совершенства в мире людей, большинство сравнений взяты из природного мира:

Нежней, чем в поле вешний цвет.

("Сталь", 4, с. 540)

...Как волна морей,

Как туча в небе...

("Изгнанники", 4, с. 523)

Дышу, как дышат эти травы.

("Нирвана", 4, с. 534)

В связи с религиозной проблематикой отличаются особой торжественностью, приподнятостью стиля стихотворения "Пантеон" (4, с. 545), "Рим" (4, с. 544), "Будущий Рим" (4, с. 545), "Иов" (4, с. 555), Мережковский пробует себя в гекзаметре. Здесь поэтика насыщена восклицаниями, риторическими вопросами, архаизмами и лексикой высокого стиля ("выю", "вослед", "крылами", "полные скорби", "благо", "смертный"):

...О, Рим!

Гений народной свободы!

("Рим", 4, с. 544)

О, будущий Рим!

("Будущий Рим", 4, с. 545)

Где же ты, истина?

("Пантеон", 4, с. 545)

Отметим частое присутствие подобных патетических приёмов и в других стихотворениях Дмитрия Мережковского, что, конечно, задаёт определённый тон лирике:

О, Русь!

("Возвращение", 4, с. 656)

О, тёмный ангел одиночества...

("Тёмный ангел", 4, с. 523)

О, сердце...

("Сталь", 4, с. 540)

Риторический вопрос используется как средство призыва к философскому размышлению:

Неужели навек моё сердце мертво?

("И хочу, но не в силах любить я людей", 4, с. 525)

Что ты можешь?

("Что ты можешь? В безумной борьбе...", 4, с. 531)

Ужель непобедима жалость?

("Проклятие любви", 4, с. 528)

Подобные случаи есть в стихотворениях "Вечер" (4, с. 536), "Возвращение" (4, с. 656), "Скука" (4, с. 531), "Волны" (4, с. 532) - их можно отнести к жанру философской лирики. Восклицания же, как правило, отличают те выводы в размышлениях, к которым приходит лирический герой, и которые автор считает нужным выделить. Часто они заключают стихотворение:

Какое счастие - не мыслить,

Какая нега - не желать!

("Нирвана", 4, с. 534)

За жизнь и смерть - благодарю!

("Бог". 4, с. 521)

И колокол поёт,

Что жив мой Бог вовек,

Что смерть сама умрёт!

("Март", 4, с. 537)

Лексика высокого стиля в основном включает в себя тематику природы и космоса: храм, благовонный, вопиет, ниц простёртые, неба чертог величавый, недосягаемая твердь, эфир, звезда, заря.

Позволяет сделать смысловой акцент на значимом слове Дмитрию Мережковскому также инверсированный порядок конструкций, например:

Те, что любящими были...

("Успокоенные", 4, с. 539)

И сладостна да будет ноша крестная...

("Изгнанники", 4. с. 523)

Будучи поэтом "бездн" и "крайностей", автор использует слова, подчёркивающие близость к пределу, "верхнему" или "нижнему". Это либо недопущение никаких возможностей, выраженное отрицающими "нет", "никому", "ничто", "напрасно", "безнадёжно":

Всё то, к чему возврата нет.

("Одиночество в любви", 4, с. 527)

И нет к нему пути.

("Одиночество", 4, с. 524)

Но ничего сказать я не умею.

("Молчание", 4, с. 525)

Но ничто во всей природе...

("Две песни шута", 4, с. 533)

О, никому отчёта не давать.

("Волны", 4, с. 532)

Напрасно Бога я молю,

Всё безнадёжнее усталость.

("Признание", 4, с. 525)

либо говорящие о той же безысходности "вечно", "навечно", "всегда", "во всём":

Неужели навек моё сердце мертво?

("И хочу, но не в силах любить я людей...", 4, с. 523)

Есть радость в том, чтоб вечно быть изгнанником...

("Изгнанники", 4, с. 523)

Она растёт всегда, везде...

("Любовь-вражда", 4, с. 527)

В любви, и дружбе, и во всём...

("Одиночество", 4, с. 524)

Подобно Г.Контору, Мережковский в этой крайности возводит в степень даже бесконечность:

Всё бесконечнее люблю...

("Проклятие любви". 4, с. 528)

До крайности обострена и одна единственная возможность:

Любить научит смерть одна...

("Одиночество в любви", 4, с. 527)

Одно лишь бесполезное,

Забытое людьми.

("Весеннее чувство", 4, с. 536)

^ Лишь тенью тени мы живём.

("Пустая чаша", 4, с. 529)

Я верю только в голубую

Недосягаемую твердь...

("Голубое небо", 4, с. 523)

Об одном только помни...

("Что ты можешь? В безумной борьбе...", 4, с. 531)

Для усиления смысла Дмитрий Мережковский прибегает к плеоназмам. Это можно проследить как в повторяющихся завязках строф ("Изгнанники", 4, с. 523, "Что ты можешь? В безумной борьбе...", 4, с. 531, "Успокоенные", 4, с. 539), так и в повторяющихся началах строк ("Это смерть - но без борьбы мучительной...", 4, с. 535, "Дети ночи", 4, с. 522, "Молчание", 4, с. 525, "Скука", 4, с. 531, "Двойная бездна", 4, с. 546, "Голубое небо", 4, с. 523). Иногда повтор, как в случае с союзом и создаёт ощущение нанизывания:

Люблю я зло, люблю я грех,

Люблю я дерзость преступленья.

("De profundis", 4, с. 529)

...Ты - мир,

Ты - всё, Ты - небо и вода,

Ты - голос бури, Ты - эфир,

Ты - мысль поэта, Ты - звезда.

("Бог", 4, с. 521)

Без веры давно,

Без надежд, без любви.

("Весёлые думы", 4, с. 549)

Часто Мережковский, выделяя ключевое слово, повторяет его, будто бы для большей убедительности - в этом видим мы тягу к обострению, крайности, что характерно для искусства рубежа XIX - XX вв:

И лишь одним, одним упиться мигом...

("Волны", 4, с. 532)

Глядим, глядим всё в ту же сторону.

("Возвращение", 4, с. 656)

Я жил один, один умру.

("Одиночество в любви", 4. с. 527)

В описании природы поэт далёк от философских абстракций и подразумевает под ней реальные явления и реальный пейзаж, например:

...во ржи

Над голубыми васильками

У непротоптанной межи.

("Мать", 4, с. 540)

Стихотворение "Осенние листья" (4, с. 539) как пейзажная зарисовка несёт три ощущения: запах ("В утреннем воздухе дым - Пахнет пожаром лесным, Гарью осеннею"), свет ("Поздним лучом позлащённые!") и звук ("Песни поёт похоронные ветер в лесу"); олицетворены осенние листья - к ним обращается лирический герой, и небо ("побледневшая твердь"). Звук и цвет - два акцента в передаче действительности, на которые ориентирован Мережковский-поэт. Свет играет роль и в эстетическом восприятии:

Блещет небо, догорая...

("Ноябрь", 4, с. 538)

И дым Везувия, красою безмятежной

Блистая на заре восходит в небеса,

Подобно облаку, и розовый, и нежный...

("Помпея", 4, с. 541)

- тогда к нему, как в последнем примере, могут добавляться дым, туман:

В аллее нежной и туманной...

("Осенью в летнем саду", 4, с. 538)

И дымкой опушённые

Прозрачные леса.

("Весеннее чувство", 4, с. 536),

так и в смысловом, - тогда и смерть при ярком свете кажется отрадной поэту:

И в пене брызг на солнце умирать!

("Волны", 4, с. 532)

Мрак и тьма сопровождают страдания и одиночество; "дети мрака", ждущие солнца - так выражен основной световой контраст, продолжающий тему "двух бездн" ("Дети мрака", 4, с. 522):

И совершаются пророчества:

Темно вокруг.

("Тёмный ангел", 4, с. 523)

На стёклах бледного окна

Потух вечерний полусвет.

("Одиночество в любви", 4, с. 527)

Иногда к световому добавляется ещё осязательное ощущение влажности:

Во мраке и сырости старых садов...

("Весёлые думы", 4, с. 549)

или холода и тишины:

В холодном сумраке ночном

Страдаем оба и молчим.

("Одиночество в любви", 4, с. 527)

Звук в лирике Д.Мережковского так же можно, подобно свету, разделить на противостоящие друг другу, шум и тишину. По мнению автора, тишина присуща явлениям не человеческого порядка, чаще, это небо и природа:

И лесов, и пустыни немая печаль...

("И хочу, но не в силах любить я людей", 4, с. 525)

В тихой лазури небес нет ни мученья, ни смерти.

("Пантеон", 4, с. 545)

Лазурь небесная тиха...

("Нирвана", 4, с. 534)

К моим безмолвным небесам.

("Старость", 4, с. 532)

Успокоенные Думы...

Полны мёртвой тишиной.

("Успокоенные", 4, с. 539)

Как будто смерть, грозя,

Над нами веет близко и бесшумно.

("Признание", 4, с. 525)

Вслед за Ф.И.Тютчевым, написавшим в 1830 году знаменитое "Silentium", Дмитрий Мережковский пишет своё "Молчание" (4, с. 525). Тема одиночества встаёт особенно остро, когда поэт пытается выразить бессилие слов в любви:

Как часто выразить любовь мою хочу,

Но ничего сказать я не умею.

("Молчание", 4, с. 525)

"И всё священное объемлет тишина", - в этой мысли Мережковского слышится отголосок непостижимого. Не первобытного, доречевого периода, а мимолётное веяние того, который наступает, когда кончаются все слова:

И оба поняли давно,

Как речь бессильна и мертва.

("Одиночество в любви", 4, с. 527)

Тишина помогает поэту почувствовать Бога и услышать такие "неявленные" звуки, как "разговор звёзд", "шёпот ангела", "зов и бред" "всеобщей души" ("Бог", 4, с. 521, "Тёмный ангел", 4, с. 523, "О, если бы душа полна была любовью", 4, с. 546). Слышится в лирике и "трубный глас" (в одноимённом стихотворении) перед Страшным Судом, и "Ave Maria стон печальный, вечерний звон колоколов" ("На озере Комо", 4, с. 541), и "многошумный, неизменный Смех бесчисленных валов" на Чёрном море ("Смех богов", 4, с. 542) и многое другое.

Интересно восприятие Мережковским времён года - оно полностью соответствует философии автора. Конец зимы, весна, приход осени, даже уходящий день поэт истолковывает как напоминание о смерти. Всюду властвует её очарование. Это некое мрачное таинство дано природой в качестве образца смирения, покоя:

У неё, наставницы божественной,

Научитесь, люди, умирать.

("Это смерть, - но без борьбы мучительной", 4, с. 535)

Как считает Дмитрий Мережковский, много или мало принесли человеку уходящие день или миг, пусть они ничтожны в человеческом смысле, всё равно природа отдаёт свой лучший дар - смерть - всякому явлению, награждая его блистающей красотой. Всё вопиет: помни о смерти! Таковы "похоронные песни" ветра ("Осенние листья", 4, с. 539), оксюморон "унылая яркость последних цветов" ("Весёлые думы", 4, с. 549), "больной и тёмный лёд, Усталый, талый снег" ("Март", 4, с. 537), "успокоенные Тени, Тучи, Думы" ("Успокоенные", 4, с. 537). Смерть царит в мире природы, как считает Мережковский. Мысль эта страшна сама по себе, но по отношению к кругу бытия она не закончена. Бог - это всегда жизнь, смерть же - лишь мучительное отхождение от Него. И в Православном христианстве воскресение Иисуса Христа означает победу над тлением и конечностью. Так "смертию смерть поправ", происходит снова воссоединение с Богом и возвращение к жизни. Приведём строки, написанные святителем Игнатием Брянчаниновым, ярко иллюстрирующие мысль о воскресении: "Однажды сидел я и глядел пристально на сад. Внезапно упала завеса с души моей: пред нею открылась книга природы. (...) Гляжу на обнажённые сучья деревьев, и они с убедительностью говорят мне таинственным своим языком: "Мы оживём, покроемся листьями, заблагоухаем, украсимся цветами и плодами: неужели же не оживут сухие кости человеческие во время весны своей? Если б можно было найти человека, который не знал превращений, производимых переменами времён года, если б привести этого странника в сад, величественно покоящийся во время зимы сном смертным, и поведать о той роскоши, в которую они облекутся весной, то он вместо ответа посмотрел бы на вас и улыбнулся - такою несбыточною баснею показались бы ему слова ваши! (...) И ежегодно повторяет природа пред глазами всего человечества учение о воскресении мёртвых, живописуя его первообразовательным, таинственным действием!" ("Сад во время зимы"131). Таким образом, Мережковский как будто бы не доходит до того момента, где смерть, перейдя через самоё себя, обращается в жизнь, вечное и неизменное существование Бога-Творца. Пессимизм, безысходность, потеря смысла жизни - вот следствие подхода автора к осмыслению мира.

Нетрудно сделать вывод, что отрицание целостного бытия, Бога как организующее творческое и вездесущее начало приводит к разрушению «Я» - основы человека. Такая деформация целостности порождает неудачи и страдания, и агрессия против Бога и бытия оборачивается агрессией против себя. Весьма показательным и печальным свидетельством служит наш зловещий исторический эксперимент по созданию новой эпохи – огромного социального мутанта - и её представителя homo soveticus. Невозможно было, убив себя, остаться при этом в живых, ибо в нашем сознании всегда присутствует «Другой».

Русская литература всегда ориентировалась не на количество, а на качество. Анализируя особенности поэтики Дмитрия Мережковского, мы должны помнить, что художественное произведение - это ещё и система ценностей, а искусство не всегда тождественно средствам своего выражения.


^ ОСОБЕНОСТИ ЛИРИКИ А.БЛОКА:

ФИЛОСОФСКИЕ ОСНОВЫ, СТИЛЬ


Она не придёт никогда:

Она не ездит на пароходе.

(«Поэт», 2, с. 70)

Наука о творческом наследии А.Блока представлена крупными монографическими исследованиями, не свободными однако от попыток поместить поэта в прокрустово ложе идеологических убеждений. К сожалению, религиозно-философский аспект не получил в них достаточного развития. Михаил Бахтин, признавая продуктивность такого совмещённого, литературно-философского подхода, писал: «Вообще должно сказать, что эстетика словесного творчества много бы выиграла, если бы более ориентировалась на общую философскую эстетику, чем на квазинаучные генетические обобщения истории литературы; к сожалению, приходится признаться, что важные явления в области общей эстетики не оказали ни малейшего влияния на эстетику словесного творчества, существует даже какая-то наивная боязнь философского углубления; этим объясняется низкий уровень проблематики нашей науки»132.

Писать об Александре Блоке сегодня более, чем сложно. Но писать о нём давно пора, и писать - по-другому. Ассоциации, связанные с А.Блоком, как водится, образуют сложные переплетения, включающие так называемый "серебряный век", символизм, Прекрасную Даму, поэму "Двенадцать". Достаточно долго мы имели под рукой одномерный подход к А.Блоку как "рыцарю Прекрасной Дамы", мистически настроенному и романтически возвышенному, но более или менее благополучно преодолевшему символизм, в конце концов, воспевшему "великие идеалы справедливости" революционных масс в известной поэме. Наша цель сводится к тому, чтобы взору предстали непредвзято истолкованные, освещённые по-иному личность и творчество А.Блока, попытаемся увидеть поэта с точки зрения вековых человеческих ценностей, а более всего и, во-первых, с точки зрения русской духовной культуры. Глубже и конкретнее понять философскую основу поэзии А.Блока поможет воссоздание облика Прекрасной Дамы.

Как пламя свечи притягивает мотылька, обжигающего крылья, но всё равно, летящего к огню, так Таинственная Дева притягивала к себе художника, горящего, но желающего подойти поближе к героине. Иначе не мог он ощутить то бесплотное, что уводило от мира, не давало покоя на земле. Почти ослепший от "пламенной тени" («Сны раздумий небывалых», 1, с. 164), не помня себя, поэт продолжал "постигать огневую игру" («Ты горишь над высокой горою», 1, с. 120). И Прекрасная Дама продолжала увлекать за собой, не открывая своего истинного лица. Она провела А.Блока до конца, по всем тёмным коридорам, опустошила и вытряхнула последние искры жизни. Кем была для поэта Прекрасная Дама? "Это знамение явил нам, русским, ещё не разгаданный и двоящийся перед нами Владимир Соловьёв"133. Тщетно искать её среди людей, потому что речь идёт о