К вопросу о сопоставительном изучении морфологических категорий русского и болгарского язьіков
| Вид материала | Документы |
- Пленарные доклады, 91.5kb.
- К вопросу о сравнительно-типологическом анализе средств выражения настоящего времени, 150.72kb.
- Ь студентов необходимыми умениями и навыками анализа морфологического строя языка,, 1412.71kb.
- Аналитический отчет, посвященный потребностям в изучении русского языка в зарубежных, 569.41kb.
- Анализ лингвокультурологического поля «эмоции» в сопоставительном аспекте (на материале, 568.11kb.
- А. А. К вопросу о роли российской тюркологической школы в изучении крыма в XIX веке, 518.13kb.
- Курс 1 apya 5301 Актуальные проблемы русского языкознания, 238.15kb.
- К вопросу об изучении материалов Февральской революции в курсе «Отечественной истории», 282.29kb.
- Работников образования кафедра литературы, русского и иностранного языков Электив, 654.02kb.
- Сакральная составляющая в лексических единицах русского языка (с привлечением единиц, 320.05kb.
Библиография
Вежбицкая 1999: А. Вежбицкая. Семантика междометий. // Семантические универсалии и описание языков. М., 1999, с. 611-647.
Гутнер 1966: М.Д. Гутнер. Некоторые особенности междометии в современном английском языке // Вопросы языка и литературы. Вып. 2, М. 1966. с. 3- 27.
Дарвин 1953: Ч. Дарвин. Выражение эмоций у человека и животных // Соч. М., 1953. т. 5, с. 681-920.
НБАРС 1993: Новый большой англо-русский словарь. М., 1994 г.
Реформатский 1966: А.А. Реформатский. Неканоническая фонетика // Развитие фонетики современного русского языка. М., 1966. с. с. 96-109.
^ ССРЛЯ, Т.1, 1991: Словарь современного русского литературного языка. М., 1991.
Щерба 1966: Л.В. Щерба. О «диффузных» звуках // Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974. С. 147-149.
Webster 1977: Webster’s New World Dictionary and Thesaurus. 1997.
^ ИСТОРИЯ ЯЗЬIКА. ФОНЕТИКА. МОРФОЛОГИЯ.
ИННОВАЦИИ В ИСТОРИИ РУССКОГО ЯЗЬIКА
Пенка Филкова
Софийский университет им. Св. Климента Охридского
Penka Filkova
innovations, history of the Russian language, language changes, new approaches and research methods
The following article presents in a summarized form and on the basis of a limited material the prospects of teaching and studying (depending on what the education aims at) history of the Russian language in the context of innovations. The innovations in Russian are presented as: 1) history of language innovations, 2) history of language changes, and 3) history of innovations in the process of studying and teaching Russian.
Термин “инновация” представлен в современных словарях иностранных слов с тремя значениями: 1/ “нововведение”; 2/ “изменение в данном явлении”; 3/ “новообразование, новое явление в языке”. В зависимости от предмета речи данный термин употребляется в речевой практике с указанными тремя значениями. Мы попробуем в нашей работе использовать все эти три значения с лигвистической направленностью: 1/ “новообразование, новое явление в языке”; 2/ “изменение в языке”; 3/ нововведение, новый метод, подход, парадигма в изучении и преподавании языка”.
Исследование инноваций в истории русского языка в подобном ракурсе – тема необъятная. Наша цель в тезисной форме и на ограниченном материале показать, что историю русского языка можно изучать и преподавать (в зависимости от целей обучения) и в контексте инноваций, т.е. как историю языковых новообразований, как историю языковых изменений и как историю нововведений в изучении и преподавании русского языка.
^ I. Инновации в истории русского языка в контексте новообразований.
Изучение инноваций в значении новообразований, новых явлений в языке показывает, что процесс их появления протекает на всем протяжении истории русского языка (как и в истории других языков).
Следует подчеркнуть, что инновации, воспринимаемые как новообразования, как новые явления в языке, характерны для всех звеньев его структурно-системной организации (для систем фонетики, лексики, грамматики, словообразования). Причины появления инноваций (в значении новообразований, новых явлений в языке) многообразны, но в целом они обусловлены двумя основными факторами: а/ внешними, социально-историческими (это, напр., языковые контакты, изменения в материальной и духовной жизни, в общественных отношениях, в языковом вкусе и т. д.) и б/ внутренними (это, напр., действие аналогии, стремление к экономии выражения, действующие противоположности, антиномии и т. д.)
Различной оказывается хронология и история разнообразных типов новообразований. Вопрос о появлении новообразований, о периоде их распространения или непродолжительного функционирования решается трудно и в некоторых случаях имеет условный характер. Отдельные авторы принимают во внимание начало их регулярного употребления в письменной речи, другие учитывают фиксации в словарях или данные в специальных исследованиях (Веселитский 1972; Мальцева, Молотков, Петрова 1975).
Некоторые новообразования получают широкое распространение, их начинают употреблять регулярно в речи, они становятся постепенно компонентами соответствующей системы. Закрепившись в языке, они теряют характер новизны, новообразований. Рассмотрение подобных единиц в составе новообразований имеет условный характер, поскольку принимается во внимание начало их распространения. Другие остаются на периферии соответствующей системы или перестают употребляться.
^ Фонетическая система, как известно, обладает большой устойчивостью, но и для нее характерно пояление на разных этапах новообразований, напр. образования с неполногласием (владыка, страна, время), -жд (из праславянского -dj) (Рождество, рассуждать, надежда), с –нг в конце слов (холдинг, брифинг, лизинг) и др.
Несмотря на устойчивость грамматической системы, и для нее характерно появление новообразований на разных этапах истории русского языка, напр. причастия действительного залога настоящего времени (горящий, живущий, знающий); описательные конструкции типа пусть идет для выражения повелительности в 3 л. ед. ч.; парцеллированные конструкции типа “Памятник ночью дает интервью. Звездам. Притихшему городу. Мне.” (С. Островский. Памятник дает интервью).
Лексические новообразования засвидетельствованы в большом количестве на всех этапах истории русского языка. В Киевский период наряду с праславянскими распространение получают как восточнославянские единицы (напр. русичи, сельчанин, Киевское княжество, Новгородская земля), так и германские, финские, тюркские заимствования, проникшие в результате установления контактных связей (напр. князь, кресть, жемчуг, аршин, тундра). В связи с христианизацией Руси проникает обширный слой заимствований из древнеболгарского, греческого, латинского, еврейского и др. языков (напр. храм, священник, евангелие, алтарь, рай, март) (Черных 1956; Филин 1962). В Московский период активно продолжает процесс распространения новообразований, формированных в рамках лексики великорусского (русского) языка (напр. платье, щи, вор, смутное время), или заимствованных из западноевропейских языков, из латинского, польского и др. языков (напр. сержант, фронт, сенатор, гусар, канцелярия) (Черных 1952). Не менее активно протекает процесс распространения новообразований (русских и заимствованных из других языков) в XVIII – XIX вв. (напр. ароматность,благотворительность, гомонить, индивид, концепция, эмпиризм) (Мальцева, Молотков, Петрова 1975; Сорокин 1965). Состав новообразований неуклонно расширялся и расширяется в XX и начале XXI в. (напр. луноход, ракетовоз, летчик-космонавт, рыночник, маркетинг, саммит, имидж) (Костомаров 1994; Земская 1996).
Изучение лексических новообразований на разных этапах истории русского языка – задача сложная, но достижимая, потому что собран огромный материал в многочисленных монографиях, словарях и других трудах. В контексте лингвокультурологии это изучение имеет важное значение, которое согласуется с оценкой, данной еще в 1822 г. в предисловии к “Немецкой грамматике”. В нем Я. Гримм отмечал: “Язык по своему происхождению и развитию – человеческое приобретение. Он – наша история, наша память” (Гримм 1960, 58).
Ограниченный объем статьи не дает возможности коснуться вопроса о тех новообразованиях, которые не закрепились в языке и пополнили состав историзмов и архаизмов (напр. волостель, смердь, мордка, сечень, боярин). Это относится и к окказиональным лексическим новообразованиям, для которых характерны ненормативность, неузуальность, факультативность, экспрессивность и которые в большинстве случаев выходили и выходят из употребления (напр. волкохищный, дамоподобный, душедрянствовать, ведьмистый, бюрократиада).
Сложна и многоаспектна история семантических новообразований, которые представлены как в составе исконной, так и заимствованной лексиски. Глагол стрелять/ стрелить первоначально означал “пускать стрелу”. С XIV в. в связи с появлением огнестрельногоп оружия (пушка, потом ружье) этот глагол постепенно был приспособлен для выражения нового значения “производить выстрелы”, которое в известном смысле ассоциировалось с первоначальным (Черных 1956, 167).
Семантические новообразования появляются и в составе заимствований из церковнославянского языка, в котором выделяются различные типы таких новообразований. В одном из типов объединяются заимствования из церковнославянского языка, у которых произошло закрепление переносно-отвлеченных значений, напр. слово возбуждать/ возбудить засвидетельствовано первоначально со значением “будить, разбуждать”. Расширение сочетаемости привело постепенно к появлению нового переносно-отвлеченного значения “пробуждать” (напр. возбуждать чувства, ум). К XIX в. сочетания типа возбуждать тревогу способствовали поялению другого переносного значения “приводить в беспокойное состояние, волновать”. В другом типе объединяются заимствования из церковнославянского языка, история которых связана с процессом секуляризации, который находит выражение в отрыве (секуляризации) от сферы религиозных представлений. Так, напр., слово боготворить употреблялось первоначально со значением “считать Богом, обожествлять”. Употребление его в светской сфере обусловило появление нового значения “почитать, обожать, благоговеть” (Филкова 1989).
Интересные и разнообразные семантические новообразования, которые появляются в наше время. У слова диалог, напр., которое имело значение “разговор между двумя или несколькими лицами”, появилось новое значение “мирное урегулирование конфликта” на основе расширительного значения первоначального: “разговор между официальными и уполномоченными лицами, при котором обсуждается вопрос о мирном урегулировании определенного конфликта” (Ермакова 1996, 33).
Итак, изучение истории семантических новообразований тоже заманчивая исследовательская задача, решение которой будет дополнительным доказательством тезиса о том, что язык – наша история, наша память.
^ II. Инновации в истории русского языка в контексте языковых изменений Язык, как известно, обществено-историческая, динамическая, семиотическая система. Язык в своем историческом развитии “постоянно претерпевает изменения во всех звеньях своей структуры” (Кибрик 1990, 604). Изменения происходят не только в различных звеньях структурно-семантической организации языка, но и в правилах речевого поведения с его стратегиями и тактиками, речевыми актами, диалогами – дискурсами, ситуациями общения и т. д. Существенные изменения происходят и в результате установления межъязыковых контактов. Особое значение имеют контакты между русским языком и языком восточноправославной церкви (т. е. церковнославянским языком, сложившимся на древнеболгарской языковой основе при участии определенных древневосточнославянских и русских языковых наслоений), результаты которых находят выражение даже на современном этапе их развития.
В результате возникновения таких межъязыковых контактов в Древней Руси и России на протяжении многих веков установилось функциональное распределение церковнославянского языка (в сфере богослужения – до наших дней, и в сфере христианской идеологии – до середины XVIII в.) и древнерусского и русского языка (в светской сфере администрации, судопроизводства, дипломатии, повествовательной, исторической и др. литературы). Подобное функциональное распределение определяло со своей стороны характер языковой ситуации в Древней Руси и России, которая до сих пор является предметом дискуссий (Успенский 1994; Филкова 1983).
Изменения характерны и для взаимоотношения между русским литературным и народным языком, между книжной и разговорной речью, между функционально-стилевыми подсистемами русского литературноги языка и т. д.
Перед исследователями русского языка трудно обозримое поле творческой деятельности, которая поможет как решению важных научных задач, так их научному совершенствованию и углублению преподавания. Профессиональные качества студентов-филологов зависят не только от степени владения нормами современного русского языка, но и от степени понимания динамики его развития. Студенты-нефилологи, изучющие русский язык, могут усвоить не только нормы русского языка, но и получить знания о формировании и изменениях в сфере специальной терминологии.
Инновации в истории русского языка можем иллюстрировать на примере отдельных типов языковых изменений.
1. Изменения в фонетических системах древнерусского и церковнославянского языков.
Некоторые изменения в фонетических системах древнерусского и церковнославянского языков осуществлялись параллельно и приводили к их сближению, напр. редуцированные -ъ, -ь в сочетаниях с плавными -р, -л, когда находились перед плавными или после них, изменялись -ъ в -о, -ь в -е: гърло – горло, вьрхъ – верхъ, вълкъ – волкъ, кръвь – кровь, крьстъ – крестъ, сльза – слеза и др.
В результате других изменений различия между ними увеличивались, напр. в древнерусском языке -е в определенной позиции (обычно под ударением и перед твердым согласным) изменялось в -о: слеза – слёзы (сл`озы). Подобное изменение не характерно для церковнославянского языка (Борковский, Кузнецов 1965; Алипий 1991).
2. Изменения в грамматических системах древнерусского (и русского) и церковнославянского языков.
Некоторые изменения в падежных формах, напр., в русском языке оказывали воздействие на изменения таких форм в церковнославянском языке. Другие процессы протекали самостоятельно, что обуславливало дальнейшее увеличение различий двух языков, функционирующих на общей языковой территории.
Так, напр., в результате отталкивания грамматических омонимов, с одной стороны, и процесса унификации, с другой, в дат., твор. и местн. пад. мн. ч. существительных с основой на *ŏ в русском языке произошли изменения: в дат. пад. мн. ч. устанавливается форма -амъ/-ямъ на месте старой -омъ/-емъ (родомъ – родамъ, моремъ – морямъ); в твор. пад. мн. ч. – форма -ами/-ями на месте старой -ы/-и (роды – родами, мори – морями); в местн. пад. мн. ч. – форма -ахъ/-яхъ на месте старой -hхъ/-ихъ (родhхъ – родахъ, морихъ – моряхъ). Эти формы нерегулярно использовались и в более поздних церковнославянских текстах. В церковнославянском языке устойчиво сохраняется система прошедших времен (аорист, имперфект, перфект, плюсквамперфект), которая в русском постепенно разрушилась (Борковский, Кузнецов 1965; Алипий 1991).
3. Изменения в системе лексики древнерусского и русского языка.
Разнообразные изменения происходили и происходят в лексике древнерусского и русского языка: некоторые лексические единицы выходили и выходят из употребления, другие остаются на периферии системы лексики, третья часть вступала и вступает в сложные взаимоотношения с заимствованными словами. Можно вспомнить основательные соображения Е. Куриловича: “Когда появляется новое слово, будь то неологизм или заимствование, имеются две возможности. Либо означаемый объект также имеет что-то новое, либо – что более интересно для лингвиста – означаемый объект имел для себя название, которому с некоторых пор стало угрожать новое слово. Здесь очевидны два исхода: полное вытеснение слово В словом В1 или раскалывание семантической зоны, занятой первоначально В” (Курилович 1963, 17).Следует дополнить, что изучение возникающих лексико-семантических взаимоотношений показывает наличие еще двух исходов: частичное вытеснение некоторой части разногенетических синонимов или их функционально-стилистическое разграничение.
В памятниках древнерусской и церковнославянской письменности, напр., засвидетельствованы разногенетические варианты типа аче – аще, ляча – ляща, поропор – прапор, полонина – планина, тружание – труждание и т. д. Они были подвергнуты процессу аннигиляции (т. е. прекращения употребительности) в результате того, что у них были общеупотребительные лексико-семантические эквиваленты, напр. аче – аще и если, ляча – ляща и сочиво (сочевица, чечевица), поропор – прапор и знамя, полонина – планина и гора, тружание – труждание и труд (Филкова 1991, 291).
Существенные изменения происходят в лексике руского литературного языка конца XX века. Наблюдается деидеологизация значений некоторых слов, напр., советолог (без отрицательной окраски), деполитизация некоторых политических терминов, напр., консенсус (в зн. согласие в семье, в коллективе), пополнение разговорной лексики за счет жаргонных слов, напр. валя, фюрка (иностранная валюта), рубить (раскупать) и т. д. (Филкова, Градинарова 1999). Некоторые авторы считают даже, что русский язык “переживает почти революционные потрясения, которые, естественно, больше всего затронули лексику” (Ермакова 1996, 32), что русский язык в опасности, в кризисе, на краю гибели.
В связи с этим необходимо вспомнить правдивую констатацию В. Т. Костомарова, который отмечает: “Не все изменения являются деформациями и приводят к оскудению, упадку, вырождению языка”... “Перед нами – новое состояние русского языка – в смысле очередного этапа его эволюции. Он переходит на следующий срез своей истории, отчего, конечно же, не перестает быть самим собой”... “Это есть звено вечного процесса приспосабливания языка к меняющимся условиям жизни общества, его установкам, идеалам, вкусам” (Костомаров 1994, 219, 227).
^ III. Инновации в истории русского языка в контексте новых подходов и методов его исследования.
Исследовательские подходы, методы, приемы, как известно, всегда находятся в тесной связи с определенными теориями.
На современном этапе многие исследователи языка (в том числе и русского) приходят к общему убеждению, что изучение исключительно сложной и многомерной картины мира и ее не менее сложного отражения в сознании, в концептуальной картине мира и выражения в языке не может быть полноценным без всестороннего анализа и комплексного подхода. Это обусловило возрастающий интерес к взаимодействию языка и этноса, языка и социума, языка и мышления, языка и человека, языка и культуры и формированию ряда смежных наук и научных направлений, напр. этнолингвистика, социолингвистика, психолингвистика, культурная антропология, лингвокультурология и т. д.
Происходит и смена парадигм в языкознании. В настоящее время идея антропоцентричности языка становится общепризнанной. “Для многих языковых построений представление о человеке выступает в качестве естественной точки отсчета” (Маслова 2001, 5). Язык не только составная часть, компонент культуры, язык способ существования культуры, поэтому формирование нового научного направления и новой учебной дисциплины – лингвокультурологии – явилось логическим следствием этой взаимозависимости.
Важное значение для выяснения дискуссионного характера языковой ситуации в Древней Руси и России (до середины XVIII в.) имеет концепция Ю. Н. Караулова о русском языковом типе (Караулов 1988).
Большие возможности для полного анализа художественных (особенно исторических) и других текстов и раскрытия уникальных богатств русского языка дает концепция Д. С. Лихачева о концептосфере русского языка (Лихачев 1993).
Итак, история русского языка – это история инноваций различных типов, история его изменений и совершенствования. “Русский язык, - писал Н. В. Гоголь, - беспределен и может, живой как жизнь, обогащаться ежеминутно”.
Литература
Алипий 1991: Алипий. Грамматика церковнославянского языка. Москва, 1991
^ Борковский, Кузнецов 1965: В.И. Борковский, П. С. Кузнецов. Историческая грамматика русского языка. Москва, 1965
Веселитский 1972: В.В. Веселитский. Отвлеченная лексика в русском литературном языке XVIII – начала XIX в. Москава, 1972
Гримм 1960: Я. Гримм. О происхождении языка // История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. Ч. I. Москва, 1960
Ермакова 1996: О.П. Ермакова. Семантические процессы в лексике // Русский язык конца XX-ого столетия. Москва, 1996
Земская 1996: Е. А. Земская. Активные процессы современного словопроизводства // Русский язык конца XX-ого столетия. Москва, 1996
Караулов 1988: Ю.Н. Караулов. Эволюция, система и общерусский языковой тип // Русистика сегодня. Москва, 1988
Кибрик 1990: А.Е. Кибрик. Язык // Лингвистический энциклопедический словарь. Москва, 1990
Костомаров 1994: В.Г. Костомаров. Языковой вкус эпохи. Москва, 1994
Курилович 1963: E. Kurilowicz. La me méłanismè différenciał èur de la langue. Cahiers. Genève. 1963, N. 20
Лихачев 1993: Д.С. Лихачев. Концептосфера русского языка // Известия ОРЯ. Серия литературы и языка. Т. 52, N.1, 1993
^ Мальцева, Молотков, Петрова 1975: И.М. Мальцева, А.И. Молотков, З.М. Петрова. Лексические новообразования в русском языке XVIII в. Ленинград, 1975
Маслова 2001: В.А. Маслова. Лингвокультурология. Москва, 2001
Сорокин 1965: Ю.С. Сорокин. Развитие словарного состава русского литературного языка. 30 - 90-ые годы XIX в. Москва – Ленинград, 1965
Успенский 1994: Б.А. Успенский. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI – XIX вв.) Москва, 1994
Филин 1962: Ф.П. Филин. Образования языка восточных славян. Москва – Ленинград, 1962
Филкова 1983: П. Филкова. Языковая ситуация в Древней и Московской Руси // Славянска филология. Т. 17. София, 1983
Филкова 1988: П. Филкова. Староболгарский вклад в развитии лексики русского литературного языка // Славянска филология. Т. 19. София, 1988
Филкова 1991: П. Филкова. Староболгарские традиции в истории русского языка. София, 1991
^ Филкова, Градинарова 1999: П. Филкова, А. Градинарова. История русского языка (середина XVIII – конец XX–ого века). София, 1999
Черных 1956: П.Я. Черных. Очерк русской исторической лексикологии. Москва, 1956
^ ОБРАЗНАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ЭМОЦИОНАЛЬНЫХ
ЯВЛЕНИЙ В ПАМЯТНИКАХ СТАРОРУССКОГО ЯЗЫКА
Лариса Калимуллина, Башкирский государственный университет, Россия
lustauf@rambler.ru
^ Larisa Kalimullina
semantic derivation, metaphors of basic emotions
The article is devoted to investigating the models of semantic derivation in the Old Russian Language. The analysis is focused on the metaphorical denotation of the basic emotions, joy, sorrow, fear, anger etc.
В современной науке является аксиомой утверждение о том, что эмоции, связанные с удовлетворением разнообразных потребностей человека, представляют собой важнейший компонент мотивации, следовательно, направляют и организуют все виды жизнедеятельности индивида, включая речемыслительную. Это обусловливает наличие соответствующих средств выражения на всех языковых уровнях, чтó в свою очередь позволяет современным лингвистам выдвигать тезис, согласно которому в языке все пронизано чувствами (Пиотровская 1994: 13). Именно этим объясняется все возрастающий интерес исследователей к проблеме «язык и эмоции», о чем свидетельствует появление целого ряда фундаментальных работ в данной области. Тем не менее недостаточно исследованной остается проблема лексической категоризации эмоциональной сферы, в частности отмечается существенная диспропорция между степенью изученности синхронического и диахронического аспектов эмотивной лексики. Предметом исследования в настоящей работе являются средства образного представления эмоций в старорусском языке. Как показывает анализ словарного материала1, в языковой системе рассматриваемого периода зафиксированы образные манифестанты более двадцати эмоциональных переживаний, в том числе не только ситуативных состояний, представляющих собой непосредственную реакцию на лица или события (радости, печали, тревоги, волнения, гнева и др.), но и так называемых культурных (вторичных) эмоций, связанных с рефлектирующей деятельностью сознания или межличностными взаимоотношениями (любви, неприязни, сострадания, зависти и т.д.). Общее количество образных лексических репрезентантов той или иной эмоции указывает на ее «статус» в иерархически организованной эмоциональной картине мира, отраженной в языке и культурном сознании данной эпохи. Так, в качестве наиболее значимых (доминантных) внутренних переживаний, получающих образное вербальное выражение, выступают печаль, страх, радость и гнев. Вероятно, языковое «ранжирование» этих состояний обусловлено их принадлежностью к базовым (первичным) эмоциям, которые носят кросс-культурный характер и «могут соответствовать каким-то сторонам эмоционального опыта, общим для всех людей и заложенным генетически» (Вежбицкая 2001: 17). Особо следует отметить преимущественное образное представление негативных переживаний, которое не только подтверждает гипотезу современных лингвистов о существовании такой семантической универсалии, как асимметричность эмотивных фондов различных языков, но и указывает на диахронический характер этой универсалии.
Система вторичных предикатов эмоций в старорусском языке унаследовала из предшествующего периода определенную часть своего состава, например: болЂти ‘1. болеть; 2. мучиться, страдать духовно, морально // о ком, чем, за кого беспокоиться, испытывать тревогу, страдать о ком-л., чем-л.’ // с кем сострадать, сочувствовать’, вълноватися ‘находиться в колебательном движении, вызывающем волны // перен. находиться в возбужденном состоянии // перен. свирепствовать, буйствовать’, двигнути ‘1. сдвинуть, переместить, передвинуть; 2. тронуть, обидеть’, потязати ‘1. тянуть/потянуть, тащить/потащить; 5. оскорблять, поносить’, каятися/раскаятися ‘1. сознавая свою греховность, приносить/принести покаяние; 2. чего и чем сожалеть о чем-л.’, краситися ‘1. делаться лучше, красивее; украшаться; 2. радоваться, услаждаться’; възмущение ‘1. движение, волнение; 2. смущение, волнение’; лукавыи ‘1. извилистый, извивающийся; 4. злой, злобный, неприязненный’ и т.д.: За текущее временное наслаждение безсмертно мученъ быти хощу, влдце, и за малую сласть пло<т>скую болЂти во огнЂ. Требник, 409 об.–410. XVI в. (СлРЯ XI–XVII, 1: 281). Наряду с этим парадигма вторичных эмотивов претерпевает определенные изменения за счет существенного сокращения ее компонентов, причиной чего является, во-первых, утрата большинства образных наименований эмоций, функционировавших в древнерусском языке, во-вторых, вхождение весьма ограниченного числа новых лексем. При этом вторичная номинация эмоций носит закономерный, системный характер, о чем свидетельствует наличие регулярной многозначности в данной сфере. Так, реализуются многие модели семантических переносов, имеющие отношение к понятийной сфере «Человек», среди которых наиболее актуальными являются следующие:
1. «Болевое ощущение → эмоция»: ослабляти ‘1. лишать силы, ослаблять, изнурять; 5. печалить (?)’, огница ‘1. горячка, жар; 2. вспыльчивость, горячность’ (ср. чеш. ohnivost ‘1. яркость (красок); 2. перен. жар, пыл, пылкость’, ohnivý ‘1. огненный; 2. перен. жаркий, пылкий, горячий’), кручина ‘1. желчь // употребляется как название различных болезней, связанных, по представлению средневековой медицины, с избытком, разлитием желтой или черной желчи; 2. печаль, горе; 3. немилость, гнев на кого-л.’, кручинный ‘1. относящийся к желчи, связанный с избытком разлитием желчи; 2. печальный, грустный, наводящий грусть; 3. испытывающий гнев, сердящийся на кого-л.’ и т.д.: Впаде бо нЂкогда нЂкто во огницу напрасно, и пламень со многою зЂлностию воздвизашеся лютЂ. Г. Фирсов, 133. XVII в. (СлРЯ XI–XVII, 12: 243). Особое место среди метафорических предикатов эмоций, основное значение которых связано с отражением физиологической сферы человека, занимают такие языковые единицы, как плевати/плюнути ‘1. плевать/плюнуть; 2. перен. относиться к кому-, чему-л. с пренебрежением, презрением’, оплюнути ‘оплевать; перен. проявить полное презрение к чему-л.’ (ср. болг. плюя ‘1. плевать; 3. перен. разг. плевать’, чеш. plivati ‘прям. и перен. плевать’, пол. pluć ‘1. плевать; 2. na kogo-co перен. разг. оплевывать кого-л., что-л.’) и под.: Буде на Доронке з детми убытки мочно взят, возми, а буде немочно, плеваи на них. Пам. Влад., 284. XVII в. (СлРЯ XI–XVII, 15: 82). В отличие от современного русского языка, в котором «плевки» могут выполнять «символическую», «квазиперформативную» и другие функции, выражая такие эмоции, как досада, раздражение, безразличие и т.д., в рассматриваемых случаях мы сталкиваемся с так называемыми «метафорическими плевками», выражающими семантику презрения. Они имеют место в том случае, когда осуществляется действие, смысл которого сходен со смыслом плевка, осуществленного в аналогичной ситуации в качестве семиотического акта (Шмелев 1999: 186–187).
2. «Движение (в том числе физических объектов) → эмоция»: кружитися ‘1. делать круговые движения; двигаться, меняя направления (в каком-л. пространстве); 2. быть охваченным яростью, неистовствовать’, взволноватися ‘1. взволноваться, покрыться волнами; 2. прийти в волнение, негодование; возмутиться’ (ср. болг. развълнувам се ‘1. взволноваться, покрыться волнами; 2. перен. разволноваться, взволноваться’, чеш. rozvlniti se ‘1. взволноваться, покрыться волнами; 2. перен. разволноваться’), вострястися ‘1. испытать сотрясение, задрожать; 2. затрепетать, испугаться’ (ср. болг. растрисам ‘1. трясти, растрясать; 2. перен. потрясать, сильно волновать’ чеш. třásti se ‘1. трястить, дрожать; 2. очень бояться кого-л., чего-л., трепетать перед кем-л., чем-л.’), возмутитися ‘1. прийти в движение, волнение; стать мутным, непрозрачным; 2. прийти в смятение, замешательство, взволноваться’ (ср. болг. възмутя се ‘возмутиться’), подрожати ‘1. задрожать, содрогнуться; 2. перен. от кого, чего затрепетать, испугавшись кого-, чего-л.’; круговой ‘1. совершаемый по кругу (о движении); 2. охваченный яростью, неистовствующий’, покойный ‘1. находящийся в покое, неподвижный; 3. тихий, спокойный // приносящий умиротворение, успокоение’ (ср. болг. спокоен ‘1. спокойный, тихий; 2. спокойный, уравновешенный (человек)’, чеш. pokojný ‘спокойный, покойный; тихий, мирный’, пол. spokojny ‘спокойный’), нестоящий ‘1. безостановочно движущийся, неуловимый; 3. в знач. сущ. нестойкий, малодушный’ и т.д.: (1471): ВидЂвше же се новгородци устрашишася зело, възмутишяся и въсколебашяся яко пианы… и възмутишяся подъ ними кони ихъ, начаша съ себе бити ихъ. Воскр. лет. VIII, 164 (СлРЯ XI–XVII, 2: 297).
3. «Физическое действие → эмоция»: крушити ‘1. дробить на части, ломать; разбивать; 2. перен. томить, терзать’, одебелити ‘1. сделать толстым, тучным; 3. сделать черствым, нечувствительным’, задрати ‘1. зацепить, засадить; 2. кого задеть кого-л., дав повод к ссоре, к войне’, зацЂпити ‘1. зацепить, задеть; 2. задеть чьи-л. интересы, чувства’, образити I ‘1. повредить; разбить ударом; 2. оскорбить’ (ср. пол. obrazić ‘1. оскорбить; обидеть’), надсажати/надсадити ‘1. испортить, повредить что-л. чрезмерной нагрузкой; 3. заставить волноваться, страдать; причинить душевные муки’ и др.: А мы нынЂшнимъ своимъ походомъ литовские земли ничЂмъ не зацЂпили и не изобидЂли. ДАИ I, 179. 1578 г. (СлРЯ XI–XVII, 5: 335). Высокая продуктивность этой модели обусловлена тем, что большинство приведенных лексем обозначает разнообразные действия, совершаемые человеком по отношению к объектам внешнего, материального мира, взаимодействие с которым играет ведущую роль в его жизнедеятельности. Данные эмотивы представляют собой преимущественно каузативные предикаты, обозначающие интенциональное воздействие на эмоциональную сферу. С точки зрения онтологии эмоций это можно объяснить следующим образом. Практически все анализируемые лексемы в своем прямом значении называют физические действия человека, направленные на различные видоизменения реалий вещного мира (их формы, структуры, размеров и т.д.). Такие действия, как правило, являются эффективными и предполагают реальный результат, который в большинстве случаев доступен наблюдению. Поэтому благодаря ассоциативной связи, устанавливаемой в наивно-языковом сознании между физическим действием и каузацией эмоций, при обозначении последних в фокусе внимания оказывается целенаправленность эмоционального воздействия на объект-пациенс.
4. «Социальный конфликт либо его отсутствие → эмоция»: задирати ‘1. затевать ссору, войну; 2. кого приставать к кому-л., задевать кого-л., вызывая на ссору, войну’, мирствовати ‘1. жить в мире; 2. успокаиваться, умиротворяться’, охужати ‘1. притеснять, чинить насилие; 2. выказывать пренебрежение, презирать’; голка ‘1. шум, беспорядок; смута, волнение // беспокойство, волнение’; задорно ‘1. ссорясь, немирно; 2. весело, азартно, легко’, мятежно ‘1. проявляя непокорность, неповиновение, бунтарский дух; 2. безл. в знач. сказ. неспокойно, тревожно’ и т.п.: Было бы не мятежно, отъ бога бы не въ грЂхъ, а людемъ не въ соблазнъ. Стоглав, 32. XVII в. ~ 1599 г. (СлРЯ XI–XVII, 9: 350).
5. «Перцептивный процесс → эмоция», в том числе «зрительное восприятие → эмоция»: озрЂти ‘1. обозреть, осмотреть; 3 почувствовать омерзение, презрение’, любовати ‘1. любоваться, с удивлением рассматривать; 2. ласкать’ и др. (ср. чеш. libovati se ‘co быть довольным чем-л.’, пол. lubować się ‘1. czym любить что; иметь пристрастие к чему; 2. любоваться’): И помянете…твари вашя, в нихже ся вы оскверняете и озрите лица вашя въ всЂхъ злобех ваших, яже створисте (Иезек. ХХ, 43) Библ. Генн. 1499 г. (СлРЯ XI–XVII, 12: 313). Наличие небольшого числа вторичных эмотивов, образованных в соответствии с этой моделью, можно объяснить следующим: органы зрения, в процессе филогенеза сформировавшиеся позже других, наиболее тесно связаны с интеллектом, поскольку именно они способствовали становлению последнего. Напротив, деятельность органов вкуса и осязания, которые с генетической точки зрения являются самыми древними, обусловлена сугубо физиологическими факторами и непосредственно не связана с разумом. Как отмечает известный психолог Р. Грегори, «чувства вкуса и прикосновения прямо передают биологически важную информацию: предмет твердый или горячий, съедобный или несъедобный. <…> Эта информация важна и помимо опознания объектов. Возникает ли в руке ощущение ожога от пламени спички, раскаленного утюга или струи кипятка, разница невелика – рука отдергивается во всех случаях. Главное – ощущается жгучее тепло; именно это ощущение передается непосредственно, природа же объекта может быть установлена позднее. Реакции такого рода примитивны, субперцептивны; это реакции на физические условия, а не на сам объект. Опознание объекта и реагирование на него появляются гораздо позднее» (Грегори 1972: 10–11). Именно поэтому эмоции, в которых интеллектуальный компонент отходит на второй план, а физиологический играет важную роль, ассоциируются, прежде всего, не со зрительным восприятием, а со вкусовыми и тактильными ощущениями.
6. «Деятельность, занятия человека → эмоция»: гуляти ‘1. гулять, прохаживаться; 5. проводить время в праздности, бездельничать // веселиться, кутить’ (ср. болг. гуляя ‘пировать, веселиться’, пол. hulać ‘1. веселиться, кутить, гулять’); помощь ‘1. помощь, поддержка, содействие; 4. облегчение страдания, успокоение (нравственное и физическое), исцеление’ и т.д.: Призывае к себЂ чародЂев… от них же чяем дшетлЂнныя временыя помощи. Дм., 25. XVI в. (СлРЯ XI–XVII, 17: 35).
7. «Речевое действие → эмоция»: похуляти ‘1. осуждать; порицать, укорять; 3. презирать, ни во что не ставить’, позазрЂти ‘1. осудить, упрекнуть, поставить в вину; 2. на кого рассердиться, вознегодовать’; зазьрЂние ‘1. порицание, осуждение, упрек; 2. стыд’ и др.: Вельми позазрЂ [Иосиф] на архиепископа. Ж. Иос. Вол.1, 45. XVI в. (СлРЯ XI–XVII, 16: 108).
Как и в предшествующую эпоху, важным источником образной номинации эмоциональных переживаний довольно часто становится лексика, представляющая понятийные сферы «Природный мир» и «Предметный мир». Так, очень продуктивной можно считать модель семантического сдвига «характеристики природного мира → эмоция», которая выражается следующими эмотивами: огромити ‘1. загреметь как гром; 2. поразить как громом’ (ср. болг. разг. гръмнат ‘ошеломленный’, чеш. ohromiti ‘1. ошеломить, поразить; изумить’), паствитися ‘1. пастись; перен. питаться, кормиться; 2. наслаждаться’, пастися ‘1. пастись, жировать; 3. чего опасаться // о чем тревожиться, беспокоиться’ (ср. чеш. pásti se ‘1. пастись; 2. na čem злорадствовать над чем-л.’); гадъ ‘1. нечистое, мерзкое животное (обычно – ползающее насекомое, пресмыкающееся, а также коротконогое животное, например мышь); 2. отвратительный, мерзкий человек’ (ср. болг. гад ‘1. хищные животные, звери; 4. перен. гад, гадина, отвратительный, мерзкий человек’): Мала скорбь възмете тя, мало слово огромитъ тя, мала болЂзнь, яко огне, съжже тя. Иос. Вол. Просветитель, 379. XVI в. (СлРЯ XI–XVII, 12: 260). Определенный интерес представляет и такая модель метафорических преобразований, как «изменение физических характеристик предметов и субстанций → эмоция»: опалитися ‘1. пострадать от огня, жара; 2. разгневаться’, воспалЂтися и восполЂтися ‘1. загореться, воспламениться; 2. чем распалиться, прийти в сильное возбуждение // на кого разъяриться’ (ср. болг. паля се ‘перен. горячиться, кипятиться’, чеш. dopalovati ‘1. сжигать дотла; 2. перен. разг. бесить, сердить’), надсЂстися ‘1. повредиться, испортиться в результате чрезмерной нагрузки; 3. исстрадаться, измучиться’, изныти ‘1. разложиться, утратить свойства под влиянием чего-л.; 2. измучиться, истомиться’, окаменЂти(-ся) ‘1. стать твердым, как камень; 3. очерстветь, стать бесчувственным’ и др.: (1471): Изобличи ихъ князь великий и тако восполЂся на лукавыя ихъ новугородцы, и повелЂ ихъ казнити мечемъ. Львов. лет. I, 294 (СлРЯ XI–XVII, 3: 45).
Образная интерпретация внутренних переживаний осуществляется не только с опорой на модели метафорического сдвига, но и посредством метонимических переносов. Например, в старорусском языке зафиксированы лексемы, вторичная эмотивная семантика которых основана на модели «волевая, интеллектуальная сфера → эмоция»: вжелЂти ‘1. возжелать, пожелать; 2. загоревать, начать сожалеть’, жадати ‘1. жаждать, хотеть пить; 4. скучать, тосковать по ком-л.’ (ср. болг. нажаднявам ‘1. чувствовать сильную жажду; 2. перен. жаждать, сильно желать; тосковать’), поглумитися ‘1. порассуждать, поразмышлять; 3. прийти в бешенство, в состояние раздражения; потерять ясность сознания’; похотЂние ‘1. желание, стремление; помышление, воля // страсть, сильное чувство’; желательный ‘такой, которого желают; желанный, заветный // любимый, милый’, жадный I ‘1. жаждущий воды; 5. кр. ф. рад чему-л.’ (ср. болг. нар. поэт. жаден II ‘очень желанный, любимый’), изволеный ‘1. связанный с изъявлением чьей-л. воли, желания; 3. в знач. сущ. изволеныи мн. любимцы; друзья’, покорный ‘1. покорный, послушный, подчиняющийся чьей-л. власти; 2. выражающий покорность, смирение; почтительный’ (ср. болг. покóрен ‘покорный’, чеш. pokořený ‘1. униженный; 2. покоренный’) и т.д.: А вашему, государь, королевскому величеству нынЂ объявляемъ покорнЂ, что таково крестное цЂлованье, которое писано выше сего, у насъ было. ДАИ II, 45. 1614 г. (СлРЯ XI–XVII, 16: 171). Это направление семантических преобразований может быть объяснено с учетом тезиса об интегративном характере психической деятельности, обусловливающем неразрывную взаимосвязь эмоциональных, интеллектуальных и волевых процессов в ходе познания окружающего мира. Что же касается модели метонимического перехода типа «оценка → эмоциональная сфера», которая отличалась чрезвычайно высокой продуктивностью в древнерусском языке, то в исследуемую эпоху число ее репрезентантов становится гораздо меньшим, при этом в процесс вторичной номинации чувств включаются главным образом лексемы, относящиеся к сфере этической оценки: ослабитися ‘1. утратить нравственную силу, стойкость, твердость духа; 5. предаться печали, скорби; сокрушаться’, нечествовати ‘1. быть нечестивым, грешить, совершать преступления; 2. оскорблять, досаждать’; злость ‘1. зло, порок; дурное свойство, качество чего-л.; 2. злость, злоба’ (ср. болг. злост ‘злоба’, чеш. zlost ‘злоба, злость’), неприязнь ‘1. злой дух, дьявол; 3. неприязнь, вражда, враждебность’ (ср. чеш. nepřizeň ‘неприязнь, недоброжелательство’, пол. nieprzyjazny ‘1. враждебный, неприязненный, ‘1. невнимательность, нерадение; 2. неуважение, пренебрежение’, ласкосердие ‘1. невоздержание, жадность; 2. милостивое обращение, милость’, ослабление ‘1. утрата нравственной силы, стойкости, твердости духа; 7. скорбь, горе’; дурной ‘1. негодный, плохого качества; 3. враждебно настроенный’, ласкосердый ‘1. невоздержный, жадный; 3. ласковый, приветливый’ и др.: А Матюшка Кишнев и Тренка Кокшар… ему Петру извЂщали, что якуты дурны и безстрашны, ево Матюшку били и въ спину палмою кололи. Якут. а., карт. 6, №10, сст. 2. 1645 г. (СлРЯ XI–XVII, 4: 378).
Аналогично предшествующему периоду в русском языке XV–XVII вв. достаточно широко были представлены также вторичные предикаты эмоций, которые в своем основном значении являются наименованиями разного рода абстрактных реалий, например: прелогъ ‘1. изменение; 4. волнение, колебание, страх’, истовство ‘1. свойство, особенность’, неправота ‘1. неправота; 2. обида, несправедливость’, непостояние ‘1. непостоянство, нетвердость, шаткость; 3. смятение, волнение’, несмущение ‘1. отсутствие слияния, смешения; 2. невозмутимость, безмятежность’, надсада ‘1. перегрузка; повреждение в результате чрезмерной нагрузки; 3. страдание, мучение’; истовый ‘1. истинный, настоящий; 6. неистовый, страстный’, озрачный ‘1. прославленный, известный, знаменитый; 2. предосудительный, возмутительный, презренный’, недовольный ‘1. неспособный, несовершенный, слабый в каком-л. отношении; 2. недовольный’ (ср. болг. недоволен ‘недовольный’), нестройный ‘1. остающийся без должного внимания; пребывающий в неустройстве, в беспорядке; 8. неприятный, невыносимый’ и др.: И нужаше его с благословением и молением многим к царю ити без прелога, заступлениа ради святых церквей и всего православиа. Сказ. кн. Влад.1, 168. XVI в. (СлРЯ XI–XVII, 18: 262).
В старорусском языке нами зафиксированы также метафорические предикаты эмоций, которые являются коррелятами древнерусских полисемантичных либо моносемантичных эмотивов. При этом отмечается, во-первых, синонимизация семантических структур данных слов, то есть абсолютная соотносительность основных и производных значений, например: др.-р. насытитися ‘1.утолить голод, насытиться; 3. насладиться’ – ст.-р. насытити I ‘1. насытить, накормить // перен. дать возможность в полной мере насладиться чем-л.’ (ср. пол. nasycać ‘1. давать кому-л. есть, пить досыта; 2. удовлетворять чьи-л. потребности, желания; делать довольным кого-л.’); др.-р. загоратися ‘1. начинать гореть; 2. перен. оказываться охваченным сильным чувством, внезапной мыслью’ – ст.-р. загорЂтися ‘1. начать гореть; 2. перен. возыметь сильное чувство, желание’ (ср. чеш. zahořeti ‘прям. и перен. загореться, запылать; воспламениться’); др.-р. др.-р. поколЂбати ‘1. поколебать, потрясти; тж. образно и переносно // привести в смятение, нарушить покой, взволновать’ – ст.-р. поколЂбание ‘1. действие по глаг. поколЂбати; 2. волнение, смятение; сомнения, колебания’ и т.д.: Яко насыти мя нбсныя радости. ВМЧ, Дек. 6–17, 1036. XVI в. (СлРЯ XI–XVII, 10: 282); во-вторых, их частичное расхождение: др.-р. възбЂснЂти ‘1. взбеситься, заболеть бешенством; 2. безумствовать, неистовствовать’ – ст.-р. взбЂситися ‘1. обезуметь, сойти с ума; 2. впасть в состояние возбуждения, исступления’; др.-р. др.-р. напаствовати ‘притеснять, вредить, чинить обиды, нападать’ (ср. пол. napastować ‘1. kogo нападать на кого, выступать с нападками против кого; 3. перен. беспокоить, мучить’) – ст.-р. нападокъ // нападение ‘1. нападение, набег; 2. притеснение, обида; нападки; преследования’ и др.: Во святую ту нощь мало не весь градъ взмятется и възбЂсится, бубны и сопЂли, и гудЂниемъ струннымъ, и всякими неподобными играми сотонинскыми, плесканиемъ и плясаниемъ. ДАИ I, 18, 1505 г. (СлРЯ XI–XVII, 2: 142). В некоторых случаях в диахронии наблюдается более существенное изменение семантики метафорических предикатов эмоций, следствием чего является их переход в состав других микрополей, например: др.-р. мясти ‘1. перемешивать, смешивать; 4. смущать, беспокоить, тревожить’ → ст.-р. мясти ‘1. перемешивать, смешивать; 5. чем пренебрегать, проявлять неуважение’; др.-р. сокрушати ‘1. разбивать, ломать, дробить; 2. мучить, терзать, сокрушать’ → ст.-р. сокрушати ‘1. разбивать, ломать, дробить; 5. печалить, огорчать’; др.-р. мутно ‘1. мутно; с мутью, с грязью; 2. неясно, смутно, беспокойно’ → ст.-р. мутно ‘1. мутно; с мутью, с грязью; 3. безл. в знач. сказ. неприятно, невесело’ и т.д.: Ти не плачите, себе паче мя сокрушающе, мое бо житие Христосъ есть. (Ж. Ио. Злат.) ВМЧ, Ноябрь 13–15, 1027. XVI в. ~ XV в. (СлРЯ XI–XVII, 26: 121).
Литература
Вежбицкая 2001: А. Вежбицкая. Сопоставление культур через посредство лексики и прагматики. М. , 2001.
Грегори 1972: Р. Л. Грегори. Разумный глаз. М., 1972.
Пиотровская 1994: Л. А. Пиотровская. Эмотивное высказывание как объект лингвистического исследования (на материале русского и чешского языков). СПб., 1994.
Словарь 1975-2006: Словарь русского языка XI–XVII вв. М., 1975–2006. Вып. 1–27.
Шмелев 1999: А. Д. Шмелев. Homo spuens: символические жесты и их отражение в языке // Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. М., 1999. С. 186–193.
^ ДОЛОМОНОСОВСКИЕ ГРАММАТИКИ РУССКОГО ЯЗЫКА В СВЕТЕ НОВЕЙШИХ ИССЛЕДОВАНИЙ
Цветана Ралева
Софийский университет им. Святого Климента Охридского
tzvetanar@abv.bg