Виагра Киев "Київська правда"

Вид материала

Документы

Содержание Под знойным небом Барселоны

Подобный материал:

• Киев Издательство «Київська правда», 2885.73kb.
• Тема 31. 10, 212.38kb.
• Відкритий кубок губернатора київської області, 143.85kb.
• Тесты по теме: «Раннее средневековье», 40.1kb.
• По фінансовій звітності товариства з обмеженою відповідальністю “Київська фондова компанія”, 175.99kb.
• Перел І к інформації, що підлягає оприлюдненню в газеті „Київська правда” І на офіційному, 63.86kb.
• Київська міська рада IV сесія XXIV скликання, 1714.14kb.
• Материалы к урокам по литературе в 11 классе Из цикла «Ф. М. Достоевский. Преступление, 74.26kb.
• Київська міська рада V сесія V скликання, 1952.91kb.
• Пьеса «На дне» вершина драматургии Максима Горького. Центральная идея пьесы спор, 21.45kb.

^

Под знойным небом Барселоны

Стопроцентно, господа, стопроцентно! Всеми забытый и обездоленный, отчаявшись кого-то встретить на сквозняках Андреевского спуска, в противно моросящем тумане, у самых ступенек церкви я вдруг натыкаюсь на Антоновича. Стопроцентно, клянусь! И мы расцеловываемся, как когда-то в Барселоне, на переполненном "Ноу камп", после четвертого гола Реброва. Слава, слава и ура! А забил Ребруха его красиво, как на Березняках в дыр-дыр, в оставленную без присмотра калитку. Кто мог знать, что еще в первом тайме разорвем их во всю масть. Мы орали с Антоновичем так, что испанские журналисты закрылись пиджаками, а их ноутбуки, наверное, зашкалило. Они не знали, что в наших пластиковых стаканах уже давно не кока-кола, а коньяк "Десна" одесского розлива. Антонович лично доставил его через все таможни в столицу Каталонии непосредственно из универсама на Печерске, известного в местных кругах как "шайба-шайба".

Увидел Антоновича — бальзам на душу. И разговор будто не прерывался, и прожитых врозь лет не было. И вроде снова душный вечер в Барселоне, в аэропорту, собачка у них на продукты натасканная, тявкает возле Антоновича, но ничего таможня не находит. И только в гостинице, в холле, где тусовались московские борцы и тренеры, он бережно развернул аккуратнейшим образом завернутое в марлю и перевязанное баевой в крупную клетку рубашкой свежайшее сало с Бессарабского рынка, еще теплое, с тончайшей прорезью. Делил специальным ножом, подавал братьям-россиянам с черным тминовым хлебом и кусочком лука. Так вот почему Жучка в аэропорту тявкала, лучше бы она, стерва, наркотики искала.

Значит, целуемся у самого входа в Андреевскую церковь, на глазах, я, конечно, извиняюсь, у медленно постанывающего и, на первый взгляд, ничем не интересующегося и примостившегося на ступеньках кобзаря с бандурой, должно быть, декоративной. Это с виду он грустный и равнодушный, будто сонный. Стоило Антоновичу по доброте душевной бросить бумажку в коробку от футляра, как музыканта враз подменили. Он, должно быть, тоже перебрал изрядно, потому что принял Антоновича за российского туриста и самозабвенно запричитал:

"Гей, росіяни і українці, браття навік, браття навік!". Не было сомнений: это не слепой, иначе, как он рассмотрел опущенную в коробку купюру в 10 баксов?

Ха-ха! Мы посмеялись, и я в отместку купил за 100 долларов совершенно ненужную и даже неуместную картину местных художников-передвижников: Львов вечерний, 1919 год. Кому бы подарить эту открытку, спросил я Антоновича. Он достал компьютерную записную книжку: сегодня у нашего друга фотографа дона Ивана, он же дон Ваньо, день рождения. К открытке полагается еще и корзина. Не на шутку разошедшийся Антонович купил корзину гербер производства "Киевзеленстроя". Когда-то мы с ним вместе работали в одном не существующем сейчас учреждении. Антонович курировал зеленстрой и цветы, а я книжную торговлю. Это было время книжного бума, энтузиасты и поклонники издававшихся тогда Бальзака, Диккенса и Жорж Санд ночевали на лавках у магазина "Подписные издания", что на бульваре Шевченко. Передо мной начальство поставило задачу: за два месяца, то есть до 1 сентября, когда еще более высокое начальство вернется из отпусков, ликвидировать это безобразие. И вот сидим по вечерам в своей конторе, потягиваем пивко, прикидываем варианты — куда б подальше сплавить моих книжников.

Антонович хваткий мужичок, оригинально мыслящий. Ставь полбанки, говорит, я тебе продам идею. Через неделю разойдутся твои мешочники. Значит, слушай. Переносим магазин к чертям собачьим на Рыбальский остров, в клубе "Лен-кузни" будем разыгрывать книжки в лотерею — с барабаном, как в "Спортлото". На всех же ведь не хватит, а так еще забрать можно будет, в резерве подержать. Представители коллективов пусть приезжают, вытаскивают счастливые номера. А потом у себя их сами же распределяют. Чтоб трудней было добраться, назначим тираж по субботам, в 10 утра. С транспортниками договориться, чтобы количество автобусов уменьшили в эти дни, пусть потолкаются-подавятся, отобьют охоту ездить. Самое интересное: так все и получилось, меня отметили и повысили в службе. У Антоновича что-то не сложилось, его отправили заведовать спортом, не самым крупным начальником, но тем не менее. Так что в следующий раз мы с ним столкнулись в Барселоне, оба были членами делегации, жили в престижной пятизвездочной гостинице на самом берегу Средиземного моря, где номер на двоих стоил больше двухсот баксов.


2.

В гостинице нам полагался завтрак. Огромный стол ломился от дефицитов — красная рыба, икра, балык, продукты моря в ассортименте, выпечка, птица — фазаны, например, — грибочки разные, десертов широкий выбор — мороженое, торты, твердые сыры, которые, как известно, и к чаю хороши, и к коньяку. Играл скрипичный оркестр во фраках, огромные пальмы и фикусы стояли по углам, в центре — грандиозная хрустальная люстра в несколько этажей, фонтаны, все в позолоте, сверкает и блестит. А есть ведь еще терраса, куда подают кофе, мягкие удобные пластиковые кресла с матрасиками и прекрасным видом через изумрудную лужайку на море. Стопроцентное счастье, клянусь, господа!

Впрочем, чтобы пройти в этот рай, надо было утрясти ряд формальностей. У двери вас приветствует метрдотель, одетый, как президент США, за конторкой. Сверкая только к вам обращенной безупречной улыбкой, он спрашивает: "Все отлично, сэр? Прекрасное утро. Сколько человек? Двое — это то, что нам надо. Прошу вас". И пальцем щеголевато так: щелк! И уже официант на полусогнутых ведет вас под руку с весьма значительным видом: как же, сэр изволил заказать столик на двоих. "Номер вашей комнаты, сэр, будьте так любезны. О, спасибо, чармант! Чай, кофе, может быть, сок?" Ну как не почувствовать себя человеком, как не поверить в свою исключительность от такого с утра к себе обращения и сервиса, который, прямо скажем, очень трудно спутать с нашим, родным, ненавязчивым киевским.

Да что там, просто понаблюдать за такой работой — и то удовольствие. Мэтр за конторкой безупречен. Здоровается с каждым на его языке — будь то немцы, англичане или французы. "Нет, что вы, столько языков не знаю. Изучаю публику, здесь ведь тоже своя психология, видите ли. Вот идут немцы — степенно так, солидно. Обязательно остановится у входа, смахнет пылинку. Вот американцы, их легко вычислишь: непринужденность, раскованность, даже легкая развязность. Японцы — ну, впрочем, японцев вы и так узнаете. Англичане — педанты и чопорны, внутренне самостоятельны. Все просто, сэр... Извините, ради Бога..." Кроткая вежливость сменилась озабоченностью на лице нашего мэтра. В ресторан с другой, боковой, предназначенной для Персонала, двери входил Антонович, по обыкновению, громким хлопком потирал руки, предвкушая удовольствие.

На мэтра он даже не глянул, напрасно тот знаками привлекал его внимание. Остался без ответа и вопрос официанта: "Сэр, вот'с йо рум намбе?". Со стороны его действия очень напоминали стремительный бег с препятствиями, когда надо и барьер перепрыгнуть, и ноги в яме с водой не замочить. И уж, конечно, никто из официантов не ведал, что, выходя из номера на завтрак, Антонович предусмотрительно вставлял в уши ватные прокладки, которые администрация гостиницы рекомендовала страдающим от бессонницы. Так что мэтр мог стараться сколько угодно, все равно его никто не слышал. Напрасно бежали к нему официанты, их никто не удостаивал. Впрочем, и на место за столиком Антонович не претендовал. Его цель — большой, уставленный продуктами стол, куда он катился стремительной походкой колобка, размахивая во все стороны полиэтиленовым кульком с надписью "Лаундри", специально предназначенным для сдачи грязного белья в прачечную гостиницы.

Чтобы не мелочиться и в целях экономии времени, он сбрасывал в кулек закуски вместе с блюдами на глазах изумленной публики. Например, с брезгливым видом опускалась в пакет порция тончайше нарезанной на специальном автомате семги нежнейшего цвета, напомнившей Антоновичу вдруг закарпатскую черепицу у него на даче в Пуще. Не до конца разобравшись с этой невесть откуда возникшей ассоциацией, он громко выругался (из-за закрытых ватой ушей он иногда сбивался на крик). Вслед за семгой в кулек отправлялись твердый испанский сыр, ирландский бекон, доставленный самолетом, очень аппетитная на вид, но, увы, не на вкус ветчина, конечно, хлеб, нарезанный специальными ломтиками для тостеров. Не говоря уже о красочных упаковках меда, джема, масла, маргарина, чая и кофе. За Антоновичем белой скатертью стелилась выжженная пустыня стола. И напрасно комплексующий худосочный британец в синей в полоску отутюженной рубахе с пуговицами на воротнике и в тон галстуке, в красивой оправе, с длинными музыкальными пальцами сосредоточенно запускал два кусочка хлеба в автомат, чтобы сделать себе гренки. Антонович, оттеснив его торсом, скажем так, не особенно вглядываясь в приготовленное, сбрасывал в кулек сразу оба куска хлеба и стремительно двигался дальше. Надо видеть, господа, покрытое красными пятнами лицо англосакса, когда он снимал пенсне и беспомощно разводил руками. Впрочем, ему ничего не оставалось, как взять еще два куска и вставить в тостер. Он не учел только того, что Антонович, делая второй круг, возвращался мимо и с непроницаемым лицом сгреб эти гренки тоже.

В неизменной полосатой тенниске-трикотажке фабрики имени Р. Люксембург и вылинявших от многолетней эксплуатации, когда-то темно-синих спортивных брюках фирмы "Адидас", в отечественных туфлях на босу ногу Антонович с набитым кульком гордо шествовал в бассейн, где в такое утреннее время народу было немного. Разве что худющая филадельфийка и ее подруга из штата Айова, имевшие привычку не ходить на завтрак и загорать голыми. Малоприятная, конечно, компания, но что делать? Антонович выкатывал лежак в тень, доставал из кармана чекушку и начинал завтракать. Собственно, и жил он в бассейне. Правда, не купался — недосуг раздеться было. И когда мы приходили через час-полтора после завтрака, "лежаки" были забиты, полотенца распределены, а Антонович курил вторую сигарету путешествовавшего еще с Киева "LM".

"Слушайте, Антонович, слушайте! Давайте я вас сфотографирую вот на фоне бассейна или этих баб голых. Хороший будет снимок, дома умрут от зависти, это уже третий, так к концу сезона целая пленка может получиться. Вы же знаете, если оптом, я беру дешевле". Так каждое утро ему говорил наш фотограф Ваня Зленко, напрашиваясь на шаровую выпивку. А может, у Антоновича осталось, чем черт не шутит? Иван, или, как я называл его на испанский манер, дон Ваньо, делал заход, ему казалось, очень тонко и с прицелом. Но Антоновича не объегоришь. Он лишь снисходительно улыбался: дурак какой этот дон Ваня, на кого рассчитывает, уже ж ни сала, ни водки нет, раньше вставать надо, на зарядку с Антоновичем пойти, на дальний пирс, рыбаков проведать, а не спать до восьми утра. Эх, молодежь! И то сказать, с его фотографий на фоне голых баб из Филадельфии дома позора не оберешься. Да и что в них, в американских бабах — груди, как прыщики, тьфу, взяться не за что. Хотя, конечно, у той другой, мулатки... Антонович питал слабость к мулаткам еще со службы на Кубе. Была там одна, он частенько ее навещал.


3.

А вот и центрфорвард по жизни Костя Тверизовский. Надо же, фамилия-то какая. Ну-ну, послушаем. "Ох, блин, мужики, чуть не вляпался. Пошел в ночной клуб, после трех ночи, а там такое — все кирные еще с вечера, и бабы..." Опять охотничьи истории. Дурак этот Костя. С его данными так бухать. И всегда одно и то же: "Ну я-то ей сто баксов дал, веду в гостиницу, а секьюрити мне что-то в этом смысле, что нельзя. Ну я его и примочил сразу". — "Да брось ты!" — "Пойди спроси. Тут их набежало, блин, пять утра, а не спят, скрутили, наручники надели и в каталажку, в клетку железную, у них тут, блин, тюрьма своя, специально, если кто буянить начнет. Короче, посадили, закрыли и охрану приставили. Сижу, блин, а выпить охота. Я ему: брат, сходи в бар "Секвойя", он всю ночь работает, возьми виски. Только дабл, двойную порцию, я угощаю. И бабки ему. Смотри же, чтобы без льда, визаут айс. Энд визаут вотер. Так до утра с ним и дотянули. Выпустили — бабки пересчитал: пятьсот баксов не хватает. Где-то делись, может, вытащил кто". Натуральный поц, хоть и Тверизовский. Недаром прозвали "Дабл-виски". Да за полтыщи баксов?! Господи, это ж сколько можно купить на оптовом складе, где вчера были, возле базара?! Жевать-полоскать! По сорок сантимов банка! Эх, Костя, не прав ты, блин!

"Антонович, бляха-муха, ты, я слышал, на Кубе служил!" — "Ну". — "А я тут вчера ночью в кубинский ресторан забрел случайно, возле моря, где ты к рыбакам ходишь, зеленые тенты, реклама ихнего рома. Я, правда, ром не очень, но официанты вежливые такие. "Рашен, — спрашивают, — как делы?" — "Хорошо — отлично". — "Рашен-кожа, комплект, коллега, еще ром будешь?" Вот это да, вот это удача. "Костя, а ты?"

— "Отказался, в стриптиз-бар спешил". — "Слушай, а может, прогуляемся?" — "Давай".

Везет же этому Косте-дабл-виски. Ну что он в роме понимает — ни уха, ни рыла! А Антонович, можно сказать, Кубу всю спас. Когда служил, Фидель Кастро там сухой закон установил, в середине семидесятых, как у нас примерно первый раз. Приехали они с прапором доблестным Васей Швабом, зампотехом из Житомира, на побережье к бабам знакомым. Выпить надо, а нигде ничего. То есть, запретили в розлив, а бутылки все литровые. А литр рома на двоих — по пятьсот выходит, и шестидесятиградусный, зараза, не каждому поднять. Хочешь — не хочешь, надо третьего искать. А кого тут найдешь — пустыня, мертвый сезон, ветер зонтики рвет. Когда кубинец один с внимательными такими глазами мелочь пересчитывает, мучается. И Антонович ему: третьим будешь? Он — нихт ферштейн. Объяснили на пальцах — не понимает. Тогда взяли бутылку, стакан налили, а когда выпили, его долю забрали. По справедливости. Приехали через недели три знакомых женщин навестить — все побережье гудит-гуляет и пьет. Подходит тот негр знакомый, на колени падает, ноги почти целует — спасибо, русский брат, научил, так здорово придумал: бутылка рому на троих.

Пока все это Антонович рассказывал, себя подогревая, уже и тенты зеленые показались. Надо же, столько здесь проходил, а не видел. Да и то сказать — почитай, больше тысячи ресторанов вдоль побережья, в три яруса, до самой Бадалоны тянутся, а это десять остановок метро. А вот и официант меню несет. "Вива Куба!" — приветствует его по-русски Антонович. "Но ит, онли дринк". — "Ви хэв но мани, бат ви вонт ту дринк". Самое интересное: официант его понял, они просидели вдвоем целый день, и Антонович ему поведал немало подробностей о своей армейской службе на острове Свободы. Возвращался за полночь, была суббота, в Барселоне никто не спал. Тысячи огней светились на набережной. Огромные экраны и выставленные на улицу телевизоры транслировали репортаж из Мадрида, где "Барса" отчаянно сражалась в финале королевского кубка с могущественным "Реалом" на его поле, в Мадриде. Антонович душевно так напевал мелодию из кинофильма "Весна на Заречной улице". Из бара, что напротив, выскочил, как ошпаренный, какой-то забулдыга с взъерошенными волосами и сумасшедшими глазами, они сверкали в темноте, как у кошки. Он заорал что есть силы и в полном экстазе выстрелил из ракетницы в Антоновича. Тому даже показалось, будто ракета опалила волосы, но, слава тебе, Господи, пронесло. Это означало, что "Барса" в дополнительное время все же забила решающий гол и выиграла 3:2. Стрельба на улицах продолжалась всю ночь, и если бы Антонович, скажем, принял на грудь чуть меньше, он бы точно не уснул. А так все было, как всегда. Ровно в восемь утра он уже шел на зарядку, потом проведал рыбаков на пирсе, а в полдесятого с новым кульком от прачечной прорывался на завтрак.

В бассейне его уже ждал дон Ваньо. "Антонович, слушайте, Антонович! Давайте вас сниму на фоне зимнего сада, классно получится. Репортажные снимки — 20-30 штук. Вы ж знаете, если оптом, я дешевле беру". Ну надо же! Хороший парень дон Ваня, не понимает, однако, что уже поздно, чекушка пустая, разве взять его к кубинцу? "Антонович, послушайте, Антонович! Я серьезно говорю. Мне вчера заплатили — деньги есть. Вас я очень уважаю, давайте возьмем банок 10 пива, вина, деньги есть у меня, и покатаемся на подвесной дороге. Весь город, вся Барселона на виду. Я плачу. А какие снимки будут, вы альбом сможете сделать!" Стопроцентно, господа, стопроцентно, какой дон Ваня мужик!

Ну что ж, давай на подвесную. Только сначала на оптовый, там пиво по 40 сантимов. Нет, дон Ваня, ты посмотри на Костю Тверизовского, что плещется в бассейне, видишь, ему пиво подносят прямо в воду. "Искьюз, искьюз! Хау мач!" — "Форти хандри!" — "Сколько-сколько? Ты понял, четыреста песет. Ну и мудак же этот Костя!" — "Костя! Ты охренел, зачем пиво по восемь долларов за стакан пьешь? Идем с нами, обалдуй несчастный, тут недалеко — минут 40 всего, за такие деньги в банках не донесешь!"

"Эх, Антонович, золотой вы мой", — Костя поставил стакан на краешек бассейна, то и дело стреляя глазами на знакомую Антоновича — мулатку. — "Видите вон подруга загорает, мы с ней вчера на чьем-то "Бьюике" — длинная такая машина небесно-голубого цвета — покатались маленько до утра. Она, конечно, не подозревала, что не моя, что угнали. Приезжаем в четыре утра под гостиницу — мама мия! Народу, как на стадионе. Ищут этот самый "Бьюик". Ну тот секьюрити, помнишь, я тебе рассказывал, как я его врезал, сразу ко мне бежит: "Рашен криминал, коррапшен!" Репортеры налетели, утром уже во всех газетах мои фотки. И качеством, кстати, намного лучше твоих, дон Ваньо. Вон газета на гамаке, можете посмотреть. Моя, моя, не дрейфь! И по Си-Эн-Эн в новостях меня показали. В общем, подписку о невыезде взяли пока, объяснительную написал, представителя посольства вызывали, будут из страны выгонять. Так что, скажи, Антонович, я теперь и пива не могу как нормальный белый человек выпить? И Верка в мою сторону не смотрит". — "Какая Верка?" — "Да вон та, имени не помню, мне удобнее ее так кликать, привычнее, как дома. Антонович, а вы карточку мою не видели? Да нет, не ту, что в газетах, кредитная "Виза" куда-то подевалась. Может, забрал кто. Или когда обыскивали? Там нищак всего и было, где-то с две с половиной косых. Так все равно жалко". — "Дурак ты, Костя, и уши у тебя соленые. Ложись на дно, мой тебе совет, чтоб ни слуху, ни духу. Да и то: дома ведь уже знают, если по Си-Эн-Эн прошло, сейчас тарелок в Киеве сам знаешь. Идем, дон Ваня!"


4.

Тащиться через всю Барселону на концерт Хулио Иглесиаса, на стадион "Эспоньол". Была идея скинуться по три бакса и взять тачку, но потом каждый решил добираться своим ходом. Благо, билеты бесплатные, входят в путевку. Солнце палило немилосердно, народу на улицах почти нет — после обеда испанцы ложатся спать до вечера, сиеста, а вечером выползают и, если это выходной, закатывают карнавал какой-нибудь в масках на всю ночь. Расходятся где-то часов в пять утра, до семи свистят, хохочут, будят всю гостиницу. Хоть и на восьмом этаже, а слышно. Антонович решил выходить сразу после обеда, в два часа. Чтобы запас времени был, да и завернуть в пивной киоск, не по пути, правда, немного, но больно уж пиво в розлив дешевое в разовых стаканах больших. Он потом этот стакан не выбрасывал, в кулек опускал, такая вещь всегда пригодится. Была в этом кульке и особая гордость Антоновича — аккуратно завернутая в салфетку резиновая пробка аптечного производства, предмет злой зависти собутыльников. Зашел, к примеру, в подъезд, где никто не видит, стакан бахнул, а остальное пробкой закрыл. Не прольется ни капельки, проверено. И гуляй себе дальше, развлекайся культурно-массово.

Пока дошел до площади Колумба, жажда замучила. До ларька с пивом еще минут двадцать. Обычно он любил долго гулять по пешеходной улице, постоять за спинами художников, послушать пение уличных артистов, перебрать все пакеты семян, цветов и трав, которых здесь полным-полно. Но сегодня только пробежал мимо, так жарко было, да и пить хотелось невмоготу, пожар пылал. Еще издали Антонович увидел, что киоск закрыт. Наглухо. То ли выходной, то ли сиеста, хрен их разберет. Здесь организм, можно сказать, на пределе, а эти суки!..

Спасаться надо, а то умру, подумал он, и завернул налево, в подворотню, где начинались ряды городского рынка. Здесь в прошлый раз он присмотрел одно винцо, дешевле еще, чем пиво, и сейчас хотел поближе глянуть, не кисляк ли какой. Так и есть, кисляк самый натуральный, восемь-одиннадцать градусов, но стоит действительно дешевле не только пива, но что удивительно — даже минеральной воды без газа. Ну дают братья-испанцы! Бутылку надо еще открыть, штопора не было, а пробки здесь делаются такие, что и через подушку о стену не выбьешь, в номере раз пробовали, чуть не раскурочили перегородку. Нужен штопор специальный, да где его здесь возьмешь? Он зашел в какое-то кафе, на пальцах стал показывать: открой, мол, дружище, пить охота, но бармен только пощелкал в ответ языком, отрицательно, с какой-то опаской оглянулся назад, замахал руками. Змею голодную Антонович ему предлагал, что ли? Простое, обычное дело — бутылку открыть. Жалко? Ну и катись к едрене фене. Из всего проблему делают. Штопор, вспомнил он, есть у дона Ваньо, но тут уже первый стакан его. Он не откажет, но и не откажется, конечно, на шару принять.

От всей этой кутерьмы, я думаю, у Антоновича случилось что-то вроде затмения, потому что он часа два искал свое место, ходил кругами вдоль поля, мимо ревущих переполненных трибун, беспомощно тыкая билет то одному, то другому контролеру, те направляли его дальше, казалось, конца-края не будет. Где уж в этой толкучке дона Ваньо с его штопором встретишь.

И ходил бы он еще долго так, а может, и весь концерт, если бы не руководительница наша Татьяна — переводчица. Не поленилась, спустилась вниз, взяла за руку и отвела на место. Испанцы потеснились, были они все молодые, перемазанные цветной тушью: "Ай лав Хулио!" — и сердечко красненькое на щеке, и капельки крови от стрелы, волосы тоже крашеные — зеленые, косички у мужиков. Сомнений нет — педики. Ну, влип, только и подумал Антонович и полез за тампонами, но тут выбежал сам великий Хулио, все вскочили с мест, полетели вверх ошметки газет, нарезанная бумага, конфетти, вспыхивали блики фотоаппаратов. Сидевший рядом мужик, обнимавшийся с барышней, вдруг обхватил Антоновича, стал бить по плечу, целовать едва ли не в засос. "Да он же к паспорту моему подбирается и деньги может вытащить, там портмоне, немного все-таки, но жалко же. Врешь, брат, я сразу тебя раскусил". И Антонович оттолкнул что есть силы соседа, прыгнул вниз, разбрасывая людей, добрался до прохода, чертыхаясь, отмахиваясь на все стороны, успев все же заткнуть прокладками уши, отчего все происходящее стало терять реальные очертания и походило на цветной телевизор с вырубленным напрочь звуком.

Через полчаса он сидел на каком-то то ли бульваре, то ли в парке, откупорил наконец бутылку, пил прямо из горла. Вино оказалось неплохим, и штопора не потребовалось. Вдали, со стороны стадиона, мелькнула долговязая фигура дона Ваньо, он закричал ему: давай, мол, сюда греби скорее! Неплохой мужик, надо ему пару глотков оставить, пропадет ведь без меня. Наш фотограф дон Ваньо также, как и Антонович, сбежал со стадиона, справедливо опасаясь, что просто затопчут в толпе. Он пригубил, поглаживая бутылку, сидел умиротворенный. "Ну, меня теперь не проведешь. У Татьяны еще на корриду, на двадцать второе есть билеты, по сорок баксов, сам видел. Слушайте, Антонович, слушайте, давайте их заберем у нее, скажем, что самостоятельно доберемся, а перед входом толкнем за полцены. А на корриду у них много людей ходит, ажиотаж, так что сдать билеты не проблема". Жизнь, кажется, налаживалась.


5.

Антонович не всегда был Антоновичем, и не всегда затыкал уши прокладками, и по субботам не всегда заходил в единственную в их микрорайоне опохмелочную, чтобы еще до завтрака пропустить сто граммов с пивом. А что водка без пива — прожитый зря день, выброшенные на ветер деньги. В молодости он был Валей, Вальком, а иногда даже Валетом. Играл в гандбол.

Очень прилично, кто бы мог подумать. С его-то ростом — метр шестьдесят пять на коньках и в кепке. Катил за команду мастеров. Коронных два приема. Бросок с семиметровой отметки — без промаха всегда. За десять лет пенальти раза два смазал. Прокладок в ушах не было, а ничего не слышал и не видел, когда бросал. В самые критические минуты, со скамейки запасных, не разогревшись, судьба на волоске, зал затихает, только шизики-фанаты кричат под руку — бесполезно. Попробуй, промахнись — на тебя всех собак повесят. Бросок — гол! С венграми в конце — время вышло, а семиметровый надо пробивать, в Будапеште, счет 18:19, забьешь — ничья и победа в сумме — он не играл, в запасе глубоком сидел, ни одного матча в 32 года на Европе — первом и последнем своем чемпионате. И тренер чемпионов Союза с Урала, вдруг обойдя скамейку: "Иди, Антонович, исполни". Так и пошло с тех пор: Антонович. Ничего в памяти — только вратарь, он и мяч, никакой Буды и Пешты. Темно в глазах и звон в ушах, а пробил как Бог на душу положил, в правую верхнюю "девятку", такие не берутся. После игры долго рвало. Желчью, еле откачали, впечатлительный шибко был.

И еще его "конек" — с малым ростом выпрыгивал здорово. Защитники уже в высшей лиге пошли за два метра, а он умудрялся их перепрыгивать. Все же с нарушением, а какой гандбол без нарушений: игра без правил, так называют. Его нарушения были извинительными: подбирал момент, цеплялся за руку защитника, опирался, вылетал, как из трамплина, а бросал так уже лихо, как пеналя. И знали все эту хитрость, а он все равно умудрялся. Защитники не обижались, разводили руками, подмигивали: "Ну, Валек, ты даешь!" Когда-то в Москве за первое место он забил из-под Олега Мазура (2 метра ноль девять сантиметров). Комментатор на весь Союз в микрофон хохотал — никому не позволял зэмээс Мазур себя так обставить. В самолете по пути домой тренер его поднял под потолок за локти: вот как Валька от земли прыгает.

Это и был, наверное, его звездный час. И роман с журналисткой Валентиной, длиною в пять лет. К гандболу, спорту вообще не имела никакого отношения, служила на ниве эстрады. А тут бац! То ли не было кого, то ли спортсмен газетный запил, иди бери интервью у героя московской победы. Пришла чуть ли не с косичкой, нога на ногу, да высоко так, хотя сама росту не очень, низкая посадка, сигарету тонкую и длинную, аппетитно так, со вкусом закурила. Сам хотя не курил тогда, а захотелось. И прикинулась непонимающей, глазами хлопает, он ей терпеливо так, доходчиво, с азов: вот, мол, "Спартак", а вот "Буревестник". А она: как интересно! И глаза под потолок. Потом на него и на свой нос. В общем, поплыл Антонович, тогда еще Валек, захотелось ему и на следующий день что-то этой Валентине объяснить. Или дообъяснить, черт его знает. Словом, Валентин и Валентина, как в романе. Потом они долго смеялись над этим.

Прошло-пролетело в угаре пять лет сумасшествия. Звонки среди ночи: "Я больше не могу, еду!" Такси по телефону, пьяные подружки, прокуренные кафе, чужие квартиры, пакеты белья, пыльные комнаты холостяцких обителей. Детей нет, одни аборты. Так все закручивалось — сначала вроде бы медленно, как на карусели, вроде в шутку, а потом все быстрее и быстрее, так что лиц ничьих не разобрать. Все остальные мешают, бежишь куда-то, чтобы одно лицо скуластое, и челка, и глаза счастливые. Живешь на этой карусели ослепленный и оглушенный, как рыба на песке, и все равно, что будет завтра, пусть мир остановится, перевернется, сгинет. Есть только комната и кровать, ее тело поперек на чуть смятой простыне. Как их тогда закрутило — рассудка лишились, умом-то все вроде и понимаешь, а вот сейчас войдет в комнату и скажет: надо с девятого этажа, например, сигануть. И сиганешь. Не спросишь даже, зачем, потом узнаешь. И стало: ему сорок, а ей тридцать шесть, семьи разбитые, все откололись, позабыты, друзей подрастеряли. Двое в пустыне остались. И конец — как ножом в горло. Сначала, казалось, последствий не будет очень тяжелых. А оно чем дальше, тем больнее. С уходом из спорта нечего сравнивать. Короче, покалечили жизнь друг другу, вот и все дела. Когда расстались, он, чтобы телефона не слышать, тампоны в уши вставлять стал. А потом и привык к ним, хорошо-отлично, можно думать о своем, никто не отвлекает.

Ночью Валентина к нему часто приходит. То стадион переполненный центральный, где гандбольные ворота поставили, и она — старший тренер: "Иди, Антонович, исполни!" И он идет, но никогда до конца не досмотрит, всегда в самый решающий момент проснется. А то видит ее с кем-то другим в постели. Ведь он прекрасно знает вкус Валентины. Ей нравятся совсем не такие, как Антонович — что в длину, что в ширину. В ее вкусе высокие, подтянутые брюнеты с соболиными бровями, как комментатор Доренко, или Ален Делон, или Олег Янковский, или банкир, который сейчас на пляже в Барселоне, спонсор команды, клеится к уроженке Филадельфии. Что бы там ни снилось, но просыпается он всегда разбитым, затыкает уши, берет кулек и идет на завтрак.

Напрасно думают, что он опустился. То, что денег нет, это правда. Одеться тоже не во что. Но тенниску он каждый вечер стирает сам, гладит, она всегда свежая. И носки, бельишко там. Недавно они отмечали двадцать лет команды, той "золотой". И все пришли, оделись, как следует. Концерт, потом фуршет. Жены страшно сдали, морщины, пергаментные лица, платья, как на вешалках. "Валентина моя выглядит куда лучше", — он так подумал привычно и даже стал оглядываться. Нет никого, один — кругом. Ничего не создал, не построил, ни детей, ни семьи — ничего. Губы скривил, полез за прокладками, проклиная себя, что пришел в этот бывший музей Ленина, где теперь коммерсанты развернулись не на шутку. Хорошо, второй тренер Лешка Гордеев подошел, по пять капель всадили, а то совсем бы тоска задавила.

...А в Барселоне, мужики, совсем не жарко было в том году. Особенно в бассейне, где девки голые лежали. И дон Ваньо сделал его фотки на фоне пальм и женщин. И Антонович их всем в Киеве показывает. И многие языком прицокивают: ну надо же, мужик удачливый, а? И в Барселону съездил, и поболел за киевлян, когда они "Барсе" вставили 4:0, и в гостинице пятизвездочной погуливанил, и в бассейне выступил с телками темнокожими. Ну какой фартовый мужик!