Евгений Гришковец
| Вид материала | Закон |
- Серия «Литературные имена нового века» Выпуск 2 Евгений Гришковец, 251.12kb.
- Евгений Гришковец уже довольно прочно вписался в современный литературный пейзаж. Его, 20.02kb.
- Петров Евгений, 20.77kb.
- Урок обобщения по роману «Евгений Онегин», 86.09kb.
- Русская литература. Электронный учебник, 348kb.
- Евгений Анисимов, 60.08kb.
- А. С. Пушкина «Евгений Онегин», 35.83kb.
- «Роль сна в романе А. С. Пушкина \" Евгений Онегин \"», 763.14kb.
- Развитие личности главного героя в романе А. С. Пушкина "Евгений Онегин", 224.85kb.
- Тема: «евгений онегин» каждый день и навсегда…, 305.62kb.
***
Надо сказать, что Миша не так уж давно смог начать формулировать мнение о прочитанной или читаемой книге. Раньше он читал, и если радовался, то читал с удовольствием и быстро, а потом, после прочтения, некоторое время находился под впечатлением. А когда ему книга не нравилась, он мучился, скучал, тяготился, но продолжал читать. Он читал не новые, но только недавно переведённые или совсем свежие и модные иностранные романы, повести и новеллы. Читал много. Искал информацию о новых книгах, слушал рекомендации или покупал неизвестные книги из за понравившейся обложки. Всегда старался дочитать до конца. Книги вызывали у него уважение самим своим видом и тем неведомым и таинственным трудом, который автор вложил в написание книги. Миша не представлял себе, как человек может написать книгу. Вот так сесть и написать. Для него человек, который смог написать целую книгу, был уже заранее мудрым, особенным и невероятно трудолюбивым. А значит, и сама книга вызывала сильное почтение.
Про музыку, особенно современную, или про живопись, тоже современную, Миша судил легко и спокойно. Он полагал, что в музыке и живописи он разбирается и имеет право об этом судить. По крайней мере он знал, как практически музыка и живопись задумываются, пишутся и производятся.
Театр для Миши был неведом. Для него это было трудное искусство, связанное с борьбой со сном и слишком отличающимся поведением людей на сцене от того, что он знал и видел в жизни.
Кино Миша любил и позволял себе думать, что понимает и разбирается в нём несколько лучше, чем некий средний зритель.
Но книги были до поры до времени для Миши чудесными созданиями. Когда он мучился с каким нибудь модным и свежим французским, или швейцарским, или бразильским романом, застряв еще в первой трети книги, он ругал себя за непонимание смысла и текста. Он изо всех сил старался цепляться за понятные и не отдельные от его представлений о жизни куски. Он не мог поверить, что писатель может быть просто занудливым и многословным дураком. Миша знал, что этих писателей читает передовая публика, про них пишут в журналах, у них большие тиражи, их любит Европа, их цитируют. Нужно потрудиться, чтобы понять такие книги. Нужно понять и получить удовольствие от понимания. Миша читал много и по большей части мучился и именно что трудился, стараясь получить радость и впечатление. Чаще всего он оставался недоволен собой, потому что никакого впечатления не случалось. Но он продолжал.
А когда с Мишей стряслась та самая сокрушительная любовь, которая оборвалась так неожиданно и так для него тяжело, он больше года ничего не мог читать. Пытался, но не мог. Состояние любви не давало ни малейшей возможности что либо художественное читать. Он тогда и кино смотреть практически не мог. Мог только слушать музыку. Но читать совсем не мог.
Когда же любовь ушла и даже был пережит период умирания любви, Миша снова захотел читать. И первой же книгой после долгого нечтения у Миши в руках оказался какой то шведский роман про любовь. Миша читал его недолго. Прочитал страниц пятьдесят семьдесят, впервые в жизни почувствовал, что держит в руках фальшивку и что то совершенно далёкое от настоящей жизни. Он вспомнил в одну секунду массу прочитаной им подобной литературы, страшно разгневался на ложь и глупость, а главное, полное отсутствие в этих книгах жизни, какой он её знал, чувствовал и понимал.
Короче, он в первый раз сформулировал ясное своё мнение о книге и тут же его внятно выразил. Он бросил ту книгу о стену, потом пнул её ногой, коротко вслух и длинно про себя выругался очень грубыми словами. С тех пор, то есть в последнее время, Миша перестал читать так много и всё подряд. А от того, что читал, он либо получал впечатление, либо не дочитывал книгу до конца, жалея на неё времени и труда.
Такому своему отношению к книгам и авторам Миша скорее порадовался, чем наоборот. Он и в этом случае почувствовал, что повзрослел и обнаружил своё право на любое суждение о любой книге.
Фицджеральда он читать начал, ему показалось, что он сразу всё понял, но великодушно решил дочитать «Великого Гетсби» до конца, чтобы разобраться и поставить на авторе либо галочку, либо крест. Но грубое, некрасивое и нелепое событие, произошедшее с его близким и любимым человеком, помешало Мише читать книгу дальше.
***
И вот он стоял, видел своё отражение в зеркале и чувствовал себя ровно на свои тридцать семь лет. Он видел и чувствовал себя очень реально. И в этой реальности были незнакомые ему и взрослость, и движение времени, и конкретная эпоха, и всё всё всё, из чего состояла его жизнь и весь Миша как таковой.
«Интересно, – подумал Миша отчётливо, – а Юля посмотрелась в зеркало… там… у себя в ванной комнате… перед тем, как…»
Миша ощутил силу и ужас этой мысли, как электрический разряд внутри себя, и при этом с ещё большим ужасом увидел, что лицо в зеркале внешне никак не изменилось. Он резко плеснул в зеркало водой, закрыл кран и очень быстро вышел из ванной.
***
Вечер тянулся долго. Аня приехала довольно быстро, отпустила няню, занималась детьми, укладывала их спать. Миша ничего не рассказал ей про свой визит к психотерапевту. Он только сообщил, во сколько наутро назначены все скорбные мероприятия. Пока Аня занималась детьми, Миша пару раз покурил на балконе, в остальное время он сидел и рассеянно смотрел телевизор, всё подряд.
Когда он курил, глядя на кусочек проспекта, который был виден между домов, он почувствовал, как сильно похолодало. Вместе с сигаретным дымом изо рта вылетал пар. Миша посмотрел на небо, небо было ясное и звёздное. Но звёзды виднелись тускло. Москва своими огнями засвечивала небо, и звёзды теряли свой бездонный фон и только бледнели над гигантским городом, не создавая той самой завораживающей картины звёздной ночи, которую так хочется увидеть в ясном ночном небе, когда поднимаешь к нему глаза.
Миша вспомнил небо над Архангельском, а особенно над Северной Двиной в её широком течении. Он вспомнил, что звёздные ночи там были всегда холодными и очень прозрачными. И он вспомнил, что там, в этом северном небе, там, в детстве и юности, там за звёздами он легко и почти всегда угадывал непостижимую бесконечность. Там он специально смотрел в небо, особенно во время ночной рыбалки с отцом или когда просиживал с друзьями у реки по полночи. Он смотрел в ночное небо, чтобы почувствовать бесконечность и испугаться. А над Москвой он в небе бесконечности не чувствовал никогда. Этой бесконечности в московском бледном, подсвеченном массой огней небе вовсе и не было. Зато Миша иногда мог почувствовать пугающую и тем самым сладкую и жуткую бесконечность в самих московских огнях.
Миша позвонил Володе в начале одиннадцатого. Володя обрадовался, сказал, что сам Мише звонил, но Миша не отвечал. Миша извинился и ответил, что весь день не включал сигнал на телефоне. Володя сильно благодарил Мишу за помощь, говорил, что Валентина у Миши просто редчайшая и замечательная, и что если бы не она и не Миша, то он не знал бы, как со всем этим горем справиться. Володя предложил все финансовые вопросы по похоронам обсудить на следующий день и снова благодарил Мишу уже за финансовую помощь. Миша на это ответил, что благодарить его совершенно не нужно, потому что он помогал не Володе, а делал то, что должен был сделать для Юли. Голос Володин звучал вполне уже бодро. Он долго говорил о том, как ему трудно было сообщить отцу страшную новость, о том, как трудно было оповестить всех родственников и тех, кого нужно было оповестить, и о том, что ему вообще было трудно. Про Юлино наследство Володя не заикнулся, но в конце разговора всё же поинтересовался, есть ли у Миши толковый юрист. Миша сказал, что обо всём поговорит с Володей на следующий день. У Миши остался неприятный осадок от этого разговора, но он постарался не сердиться и не раздражаться.
Когда дети уснули, Аня и Миша сидели и пили чай. Они обсудили и решили, как оденутся на похороны, решили, что поедут на Аниной машине, потому что Мише наверняка придётся выпить на поминках. Аня сказала, что на поминки не пойдёт, а уедет с кладбища сразу на работу.
– По дороге заедем за цветами, – сказала Аня.
– Насколько я помню, всё заказано, и ничего дополнительно покупать и делать не нужно, – ответил Миша.
– Цветы – это личное дело каждого, Миша, это просто так принято. И я хочу Юлю проводить хорошими простыми цветами. И, вот увидишь, все придут с цветами. Заедем и купим.
– Конечно, заедем. Я не спорю. Только я совершенно не представляю, какие в таком случае полагается приносить цветы.
– Какие нибудь грустные и торжественные. Когда будем покупать, там и спросим. Продавцы точно знают. Мне помнится, что хризантемы рекомендуют для таких случаев. Не знаю точно. Но мне кажется, что можно любые, которые покажутся подходящими и событию и Юле. Главное, чтобы дурацких венков было поменьше, а лучше бы совсем не было.
– Будут. Но Валентина заказывала от нас с тобой венок, у неё со вкусом всё в порядке. Я знаю, что от родителей она тоже венок заказала… И от Володи с Викой тоже. Эти будут хорошие. А какие будут с её работы и от остальных, я представить себе не могу. Народу будет, видимо, очень много. Юле многие по гроб жизни будут благодарны. Наверняка все придут.
– А Юля цветы любила… – сказала Аня дрогнувшим голосом. – Я как увидела у неё горшки с цветами на кухонном столе, так и расплакалась, хотя очень старалась не реветь там.
– Да! Точно… – вспомнил стоящие у Юли на кухонном столе многочисленные горшки с цветами Миша. – Я тогда удивился тому, что они все стоят на столе, подумал тогда, что это странно, и тут же забыл.
– Я думаю, что она снесла их на видное место, чтобы про них не забыли и позаботились. А то на подоконниках и шкафах – кто бы обратил внимание? Знаешь, Миша, а я бы хотела какой то Юдин цветок забрать. Мне кажется, я её правильно поняла.
– Я спрошу у Володи. Уверен, что он не откажет. Ему они вряд ли нужны. А правильно ты поняла Юлю или нет, уже никто не узнает. Но если тебе так кажется и так хочется, то давай возьмём, обязательно, – Миша задумался и сощурил глаза, – но я не думаю, чтобы она о цветах позаботилась, а о нас нет.
– Что значит: «о нас нет»? – немного настороженно спросила Аня.
– Она не оставила никакой записки, никак даже не намекнула… Я не могу себе представить, чтобы Юля спокойно, рационально и продуманно сносила из всех комнат цветы на кухню, что она вот так готовилась… И чтобы ни капельки не подумала о том, чтобы хоть как то объяснить… Или попрощаться, я не знаю. Но спокойно составить цветы на стол, рассчитывая, что о них кто то позаботится? Не проще было бы написать записочку, хотя бы про цветы. А стаскивать?… Мне кажется – это как то слишком сложно. Снесла и снесла… Может быть, давно уже, – Миша почему то говорил и сердился. – Но я представить себе не могу, чтобы…
– Конечно, не можешь! – перебила его Аня. – Не можешь и не должен такое представить. И я не могу себе представить, как на такое можно решиться и как к такому можно готовиться. Даже близко не могу представить! Но как мы можем с тобой такое представить, когда у нас есть дети? Уже одно это не даст нам представить и понять, в каком Юлечка жила аду, если такое с собой сделала. В каком аду и одиночестве! А как и когда она это решила сделать и как готовилась, мы узнать уже не сможем и понять – тем более. Если бы Юля хотела что то сказать или если бы ей было что сказать, ты же знаешь, она бы сказала. А я и думать не хочу про то, как ей было плохо, если она так… – Аня не договорила, закрыла рот обеими ладонями и зажмурилась.
– Уж кто кто, а Юля никогда не была одна. Столько людей, сколько знала она… И люди в основном интересные и разные. А какому количеству людей она была необходима…
– Миша, не путай! Быть одинокой и не быть одной – это сильно разные вещи. Почему мне надо говорить тебе такое? Это же так очевидно.
– Было бы очевидно, если бы мы говорили не о Юле, а о ком то другом. Я Юлю знаю… дольше, чем тебя. Она никогда, слышишь, никогда даже не намекала на одиночество. Она никогда не ныла. Она могла пожаловаться только на то, что устала от слишком большого количества людей в её жизни. Она могла сколько угодно иронизировать по поводу мужиков и о том, как они к ней относились и относятся, – Миша даже чуть чуть повысил голос. Он отлично помнил, как Юля, смеясь, говорила, что она самим своим существованием и жизнью доказывает, что просто дружба между мужчиной и женщиной возможна, и по поводу своей внешности она тоже могла иронизировать сколько угодно. – В ней было столько здоровой иронии, что никакое одиночество, а точнее, то, что ты подразумеваешь под одиночеством, её не могло подогнуть под себя.
– Откуда ты это можешь знать, Миша? – грустно сказала Аня. – И как бы ты ни знал Юлю, Юля была женщина.
И поверь мне, ещё какая женщина! Ты хочешь понять, почему она это сделала?! Но ты не сможешь этого понять. Вот ты можешь поверить, что мне это не важно? Я даже не думаю об этом. Мне страшно об этом думать. Я просто знаю, что она это сделала, и мне больше знать ничего не надо. И Юля тоже не хотела, чтобы кто то знал и думал об этом. И ты об этом не думай. Значит, она больше так не могла, и всё.
– Как так?! Как так?! – Миша даже встал из за стола. – Что значит ТАК?! А?! Она жила интересной, сложной и активной жизнью! А что такое ТАК, я не понимаю.
– Вот я о том и говорю, Миша, – сказала Аня спокойно. Они ещё посидели, и Аня пошла спать, а Миша на балкон курить. Он понимал, что уснуть сразу не сможет. Он курил и слушал, как со стороны проспекта доносился ровный гул. Миша слушал его и думал, что так то и звучит московская тишина. Он покурил быстро, замёрз и вернулся в квартиру, сказав себе, что больше сегодня курить не будет.
На часах было почти половина двенадцатого, то есть бесконечная среда всё не хотела и не хотела заканчиваться. Миша взял свой телефон и решил просмотреть пропущенные звонки и возможные сообщения. Их можно было сейчас просмотреть спокойно, без опасений, что потянет или понадобится куда то перезвонить. Миша давно взял за правило после одиннадцати не звонить никому вообще, а по делам не звонить после девяти. К этому же он старательно и долго приучал своих друзей и сотрудников. Это он считал правильным поведением и цивилизованным отношением к свободному времени и к личной неприкосновенной жизни. Сам он к таким правилам привык не сразу, но быстро. Просто нужно было решить, что причин для позднего звонка кому бы то ни было не существует. Друзья, знакомые и сотрудники с недавних пор уже знали и помнили, что их друг, знакомый или начальник Михаил, сильно сердится и ворчит, если ему звонить в позднее или в нерабочее время. Все считали это Мишиным бзиком и игрой в европейскость, но не обижались. Очень редко случались нарушения этого правила, и то только в случае экстренной необходимости, проблем или из за неразберихи с часовыми поясами. В выходные дни или праздники Миша считал деловой звонок чуть ли не преступлением.
Он вообще постарался очень организовать свою жизнь в последнее время. И он весьма в этом преуспел. Миша давно прошёл тот период в жизни и работе, когда он страшно гордился тем, что телефон его постоянно разрывается от звонков, что он сам звонит огромному количеству людей, что он работает без выходных, спит максимум 5 6 часов в сутки, а то и не спит вовсе. В какой то момент Миша понял, что работать можно беспрерывно и в этом процессе совсем забыть о результате. С ним это почти случилось, потому что работы становилось всё больше и больше, а результат становился всё более таинственной вещью.
Но когда с ним случилась та самая любовь, Миша на какое то время перестал любить свою работу и жил так, что все его дела должны были рухнуть и пойти прахом без его активного и страстного участия. Но дела не рухнули. Без его участия всё шло, может быть, не столь эффективно, но ничего не рухнуло. Всё работало. Это Мишу озадачило и заставило задуматься. Правда, озадачился он и задумался только тогда, когда любви в нём практически не осталось, и только приступы тяжёлой ревности и горечь любовного осадка заставляли его иногда наедине с собой скривиться, горько про себя выругаться или в сердцах смять и бросить недокуренную сигарету.
Миша задумался тогда о том, что работать надо иначе. И семейная жизнь тоже должна стать семейной и жизнью. Как раз тогда Миша начал закупать производственное оборудование у итальянцев. С итальянцами ему не очень понравилось работать. Зато потом с немцами и финнами ему понравилось работать очень. И он очень захотел, чтобы условия его повседневной работы стали как можно более цивилизованными. «Цивилизованное» отношение к работе потянуло за собой и такое же отношение и ко всему остальному. За последние два года Миша добился серьёзных достижений в области организации всего своего жизненного процесса. Единственно, он так и не научился приходить домой рано. Ещё он не бросил курить и хотя бы раз в неделю любил выпивать и долго долго болтать с кем нибудь из своих не очень многочисленных друзей, а лучше в небольшой компании. А ещё у него в кабинете на работе был и остался заветный шкафчик с несколькими заветными бутылочками. И ещё…