Издательство «Молодая гвардия», 1974 г

Вид материала

Документы

Содержание 13 Г. Смирнов 193

Подобный материал:

• Леонид Гроссман. Пушкин. Москва, Издательство ЦК влксм "Молодая гвардия", 1939, 648, 165.63kb.
• Достоевский москва «молодая гвардия», 6899.86kb.
• Москва «молодая гвардия» 1988 Гумилевский, 3129.54kb.
• Конспект Список литературы. Данные о страницах, 1984.03kb.
• Анатолий Тарасов совершеннолетие хоккей и хоккеисты, 3158.36kb.
• Борис Иванович Машкин, российский патентный поверенный. Российская судебная практика, 14.83kb.
• Етирования читателей области к 65-летию создания Краснодонской подпольной молодежной, 358.85kb.
• Леонид Борисович Дядюченко автор нескольких книг стихов и документальной прозы,, 3027.99kb.
• «Молодая гвардия», 118.47kb.
• А. Н. Яковлев от Трумэна до Рейгана доктрины и реальности ядерного века издание второе,, 5531.78kb.

187

границею и потом добыть денег да и приняться за прак­тику. Устроивши завод, хочу остаться пока в Петербур­ге — уплатить занятые деньги и, когда окупится, по­селиться на заводе — это было бы отлично...»

Тяга к науке одержала верх. Дмитрий Иванович не стал заводчиком, не стал разорять своего «душевного хозяйства» соприкосновением с капиталами. Но тяга к реальному заводскому делу не пропала бесследно. Она властно дала о себе знать в зрелые годы, и в лите­ратурном наследии Менделеева объем работ, посвящен­ных промышленности, технике и экономике, втрое пре­восходит объем чисто химических работ. Провозвестни­цей того, что Дмитрий Иванович вплотную подошел к разработке проблем фабрично-заводской промышлен­ности, стала речь, произнесенная им на промышленном съезде в Москве в 1882 году.

В наши дни с удивлением убеждаешься, что меньше ста лет назад было немало образованных и влиятельных людей, искренне считавших фабрично-заводскую про­мышленность не более чем новомодным увлечением, чуж­дым и даже вредным для такой якобы исконно земле­дельческой страны, как Россия. И мнение этих людей вы­глядело тем более основательным, что оно как будто подтверждалось и подкреплялось вековой традицией. Так, в начале своего царствования Екатерина II не толь­ко переписывалась с Дидро и Вольтером, но даже при­гласила в Россию на предмет консультаций известного французского экономиста-физиократа М. де ла Ривьера. Но, увы, рекомендаций этого специалиста императрица не смогла бы выполнить при всем своем желании. «В России, — считал де ла Ривьер, — еще все необхо­димо устраивать. Чтобы выразиться лучше, в России все необходимо уничтожить и затем вновь создать». Но хотя Екатерина поспешила отделаться от такого советчика, экономическая доктрина, проповедником которой он явил­ся в Россию, глубоко импонировала императрице.

Землевладелец — вот истинный распределитель щед­рот земных, вот истинный кассир промышленности — это утверждение физиократов полностью устраивало Екатерину II, крупнейшую землевладелицу Европы. И в своем знаменитом «Наказе» она не уставала повто­рять: «Земледелие есть первый и главный труд, к кото­рому поощрять людей должно». И так прочно укорени­лась эта мысль в головах не только русских высокопо-

188

ставленных чиновников и помещиков, но и западноевро­пейских теоретиков, что даже учение Адама Смита, на­правленное против учения физиократов, непостижимым образом оказалось согласным с ним, когда дело дошло до судеб России. В противоположность физиократам Смит считал основой народного богатства не землю, а труд. Ему, в частности, принадлежит тот знаменитый пример, который вошел во все учебники политэкономии: о том, как разделение труда при изготовлении швейных игл дает колоссальный выигрыш в производительности. По-видимому, этот пример навел Смита на мысль о том, что во всечеловеческом ансамбле целые государства мо­гут играть роль своего рода специализированных работ­ников. Так, в одной стране может быть особенно выгод­но производить избытки железа, в другой — тканей, в третьей — хлеба. Тогда каждая из них может не раз­вивать у себя производство всех видов продукции, а обме­нивать произведенный в избытке продукт на те изделия, которые в избытке изготовляют соседние страны.

«Спеша к практическим выводам... — писал Менде­леев, — А. Смит и особенно его последователи чресчур развили понятие о пользе специализации труда, и дело дошло до того, что между страиами думали видеть по­требность специализац.йрй' усилий; Оттуда и родилось уче­ние о том, что PoccA'Kte страна «земледельческая» и даже специально «хлебная». На этом, в сущности, и основывается вся русская промышленная отсталость».

На первый взглядов тком рассуждении была логика:

выгоды специализиробанното производства, снижение се­бестоимости, товарный продукт. Да' и практика отчасти подтверждала эту логику — львиную долю российского вывоза издавна составлял хлеб, и, казалось, не было ви­димых причин менять установившиеся обычаи и поряд­ки. Но Менделеев был слишком опытным экономистом, чтобы не понимать: кончились те времена, «когда мож­но было с истощенной земли переходить на другую, све­жую... когда страдный труд в немногие летние месяцы был достаточен для снискания насущного хлеба мил­лионам народа, когда провозглашена была Россия жит­ницей Европы и считалась исключительно страною зем­ледельческою...». Эти времена кончились, ибо Западная Европа стала покупать дешевый хлеб из других стран, а это снижало цену русского хлеба до того, что вести рен­табельное сельское хозяйство стало, почти невозможно.

189

Секрет такого удушения русского сельского хозяйства крылся в самой природе хлебного рынка, который по необходимости ограничен. Поэтому оптимальная, наивы­годнейшая для производителя цена на хлеб устанавли­вается тогда, когда его произведено ровно столько, сколь­ко готовы купить потребители. Малейшее перепроизвод­ство мгновенно сбивает цену на всю массу хлеба, что приводит к кризису, губительному для чисто земледель­ческой страны. После отмены крепостного права ориен­тация правящих кругов России преимущественно на зем­леделие привела к тому, что «русский мужик, перестав­ший работать на помещика, стал рабом Западной Европы и находится от нее в крепостной зависимости, достав­ляя ей хлебные условия жизни».

Если в екатерининскую эпоху никакие рекомендации не могли свернуть Россию с сельскохозяйственных рель­сов на промышленные, ибо не созрели еще на то объек­тивные условия, то во второй половине XIX столетия объективные же условия настоятельно требовали учреж­дения заводов и фабрик. Промышленность, зачастую са­ма создающая все новый и новый спрос и быстро изме­няющая ассортимент выпускаемой продукции, дает на­селению устойчивый, в принциде неограниченный зара­боток. Менделеев подсчитал, чта-тСЩА в те годы сель­ское хозяйство давало населенШ всего лишь 5 процентов дохода, а промышленность — 95 процентов! И в этом секрет тех периодических голодовок, которые время от времени поражают преимущетвеАо сельскохозяйствен­ные страны, у населения которых просто нет денег, что­бы в неурожайный год прикупить хлеб на стороне.

Вот почему ориентация России на одно только зем­леделие, по мнению Менделеева, была равнозначна ориентации на бедность, на экономическую зависимость, на систематическое отставание, на утрату исторического имени. «Без заводов и фабрик, развитых в большом ко­личестве, — писал Дмитрий Иванович в 1884 году в журнале «Вестник промышленности», — Россия долж­на или стать Китаем, пли сделаться Римом, а то и дру­гое по приговору истории опасно. Либо народность сохранится, да силы ослабнут до того, что горсть фран­цузов может завоевать полумиллиардный народ, как ато было с Китаем, либо, как в Риме, и народность не со­хранится, и вандал все возьмет, что хочет, все истребит, что ему не нравится.

190

Заводы и фабрики, таким образом, исторически необ­ходимые, сами собой, однако, не вырастут... Надо созна­ние, необходимо историческое понимание, нужна после­довательная связь с прошлым, превращенная в волю, хотя необходимые зародыши уже имеются в готовности, уже носятся в воздухе времени».

Предчувствие близящихся перемен и подвигнуло Менделеева на то, от чего за 115 лет до него в панике отказался де да Ривьер: он взялся сформулировать усло­вия и предложить рекомендации для развития завод­ского дела в России. Если его предшественника поверг­ла в отчаяние пассивность крепостных крестьян, их не­заинтересованность в усовершенствованиях, то Дмитрий Иванович столкнулся с иным явлением. В среде малооб­разованного крестьянства, мещанства и купечества отно­шение к фабрично-заводскому делу было гораздо более зрелым, чем в образованной дворянско-чиновничьей среде, более склонной «к слащавым тужениям об идил­лии чисто сельскохозяйственных наших прошлых отно­шений».

Эту склонность Дмитрий Иванович объяснял отчасти тем, что вся система высшего образования отвращала учащихся от практического, промышленного дела. «Спра­шивалась и продолжает спрашиваться государством, обществом и литературою от нашей образованности, — говорил он на промышленном съезде в 1882 году, — начитанность, служба административная, да подвиги самоотвержения ради общего дела — и наша образован­ность дала, что спрашивали: ученых, литераторов, худож-i.'iikob, военных героев, администраторов, лиц, интересую­щихся политикою, и между ними лиц, фанатически само­отверженных... Мы не искали... лиц, понимающих прак­тическую деятельность, — их и не является, потому что нужда жизни еще не успела настоятельно сделать этого вызова».

Вот почему первым главным препятствием к разви­тию в России заводского дела Дмитрий Иванович считал не просто недостаток предприимчивости, но недостаток предприимчивости, подкрепленной настойчивостью и зна-иием, а вторым — недостаток капиталов.

Тогда же на съезде Менделеев предложил несколько роприятий, долженствующих содействовать возбужде­нию заводского дела в стране. Прежде всего он предла­гал систему среднего и высшего образования реформи-

191

ровать так, чтобы она готовила людей не только образо­ванных, но и знающих, способных к практическому заводскому делу; чтобы она прививала учащимся пред­ставление о заводе и фабрике как о неизбежном усло­вии движения страны вперед и залоге ее экономической независимости; чтобы вместо мечтательности и чиновни­чьей инициативы она возбуждала в учащихся инициа­тиву экономическую и трудовую.

Учреждение новых промышленных предприятий Дмитрий Иванович считал нужным предельно упростить, устранив бездну пустых стесняющих формальностей. А для того, чтобы будущим заводчикам и деятелям про­мышленности дать возможность подкрепить свою пред­приимчивость знанием, Дмитрий Иванович предложил немедленно приступить к изданию общей химической технологии (в последний раз такое руководство вышло за 20 лет до менделеевского выступления) и к подготов­ке практической русской энциклопедии промышлен­ности.

Особенно много внимания Менделеев уделил взаимо­отношениям государства и промышленности. В отличие от де ла Ривьера, находившегося под обаянием физио­кратической доктрины, Дмитрий Иванович понимал, что первые шаги русской промышленности были вызваны давлением военных нужд. В петровские времена расходы на армию и флот достигали иногда 96 процентов государ­ственного бюджета! Вот почему «реальный толчок вся­кому общему и важному народному делу определяется у нас во всех отношениях высшим государственным почином. Частной инициативы в России вообще мало, и к ней одной нельзя питать большого доверия, да при­том она, без опоры во власти, во многом действительно окажется бессильною».

В качестве практической меры, которая наиболее яр­ко показала бы отношение правительства к фабрично-заводской промышленности, Менделеев выдвигал созда­ние министерства промышленности — учреждения но­вого, небывалого еще типа. «Не особое канцелярское ведомство промышленности нужно теперь... — писал Дмитрий Иванович в статье «О возбуждении промышлен­ного дела в России».—Нужна активная сила, могущая возбуждать в огромном теле России новую склонность, почти не существующее стремление к заводско-промыш-ленной инициативе и энергии... Надо возбудить то, что

192

не возбуждалось до сих пор, а потому и министерство нукаю иное, чем ныне...» По мысли Менделеева, в струк­туре нового министерства должно было сочетаться начало чиновное — министр и его сотрудники, назначаемые пра­вительством и представляющие государственный инте­рес, — и начало выборное — земские и городские дея­тели, хорошо знающие местные условия и представляю­щие интересы различных губерний.

Что же касается недостатка капиталов в стране, то здесь Дмитрий Иванович видел спасение в учреждении малых и средних заводов. «Я думаю, что ныне два де­сятка рассеянных по России нефтяных заводов, обраба­тывающих по 100 тыс, пудов сырой нефти, принесут в сумме почти вдвое больший доход, чем один завод на 2 млн. пудов нефти...» Такое утверждение на первый взгляд противоречит широко распространенному мне­нию, согласно которому производство тем выгоднее, чем крупнее его масштабы. Но здесь надо оговориться: Мен­делеев четко различал деятельность фабричную и дея­тельность заводскую. В то время как первая характери­зуется преимущественно механическими превращениями веществ, вторая связана с химическими изменениями до­бытого сырья. Поэтому фабричное дело очевиднее и доступнее для так называемых самородков-техников, не­жели дело заводское, в котором химические превраще­ния скрыты, невидимы в своем механизме уму, не оза­ренному светом знания. Многие металлообрабатывающие, текстильные, прядильные, кожевенные и другие фабрич­ные предприятия были учреждены энергичными самоуч­ками, но у истоков химических производств, заводов всегда стоял крупный ученый или инженер, которому лишь под­ражали малообразованные последователи. Вот почему Аме­рика, где техническое и научное образование в прошлом веке находилось не на высоте, смогла сильно двинуть вперед дело фабрично-механической обработки и не смог­ла развить в широких масштабах химических произ­водств.

Предложение Дмитрия Ивановича сводилось к тому, чтобы ввиду недостатка капиталов в стране поначалу раз­вивать именно заводское, а не фабричное дело. «Это по­следнее, требуя сильных двигателей, часто может быть выгодно и хорошо ведено только в больших размерах, потому что таковы условия многих основных механиз­мов. Заводское же, т. е. по преимуществу химическое де-

ло... совершаясь одинаково в больших и малых массах, вовсе не обуславливается размерами производства в боль­шинстве случаев... В этом — великое преимущество за­водского дела. Развитие многих малых заводов взамен одного большого... разольет блага заводской деятельности на большую массу народа и представляет более шансов... привлечения к заводскому делу массы жителей».

Изучая экономические труды Менделеева, нетрудно убедиться, что в речи на Московском промышленном съезде в 1882 году в зародыше содержались почти все те направления и проблемы, которые составили главный предмет его занятий в последующее двадцатилетие. Не случайно в списке своих трудов он подчеркнул но­мер, под которым значилась брошюра «Об условиях раз­вития заводского дела в России», тремя черточками — так, как он подчеркивал номера лишь тех статей, которые он считал самыми важными. «Считаю, что с этого момента мое отношение к промышленности в России получает ясную определенность...»

Когда радостная, вбежавшая в переднюю Ольга уви­дела на руке отца новое обручальное кольцо и, сразу по­гаснув, молча повернулась и побрела от него прочь, вина пронзила Дмитрия Ивановича. И хотя голос разума го­ворил: произошло то, что должно было произойти, серд­це Менделеева разрывалось от печали.

Во всем деле с разводом Дмитрий Иванович вел себя в высшей степени достойно. Он предоставил Феозве Ни­китичне все свое университетское жалованье, взял на себя все хлопоты по подысканию и устройству квартиры для нее и для дочери, а позднее построил им дачу на берегу Финского залива в Ораниенбауме. «Тогда мне по­казалось, — вспоминала его дочь, — что этой заботой о нас отец просил у нас прощенья. Он навещал нас по нескольку раз в неделю, выказывая при этом столько внимания и ласки, что мне каждый раз было глубоко жаль его».

По-видимому, этот мучительный, затянувшийся раз­рыв с прошлым выводил из себя Анну Ивановну. Муд­рый такт, требующийся в таких случаях от женщины, мог быть порожден либо глубоким пониманием и сочув­ствием, либо такой силой чувства, при которой женщина становится равнодушной к мнению всего света.

194

«Философски ко всему по молодости лет я еще но умела отнестись», — писала она много позднее. Тогда же, когда такое, как говорила Анна Ивановна, «философское отношение» было необходимо, как воздух, она, по-види­мому, не упускала случая намекнуть Дмитрию Иванови­чу на то, что он слишком уж печется об оставленной семье и что он не должен делать для нее больше, чем для семьи новой. Так, узнав о его намерении построить для Феозвы Никитичны дачу в Ораниенбауме, она потребова­ла, чтобы он и в Боблове за чертой парка на открытом месте построил новый дом. И Дмитрию Ивановичу при­шлось хлопотать о продаже леса и вести переговоры с подрядчиками, чтобы исполнить эту, в сущности, при­хоть.

Такие выражения неудовольствия выводили Менде­леева из себя и были, по всей вероятности, частой темой долгих неторопливых бесед с Феозвой Никитичной. «Од­нажды... — вспоминает его дочь, — долго оставаясь у матери в комнате, отец вышел очень тихим и как бы робким и, завидя меня, подошел ко мне, наклонился, крепко прижался головой к моей голове и сказал сквозь слезы:

— Когда ты вырастешь, ты все поймешь и простишь меня».

По-видимому, взаимонепонимание и разочарование, начавшие развиваться сразу после женитьбы, достигли наивысшего предела в 1883—1884 годах. Об этом свиде­тельствует письмо, написанное Дмитрием Ивановичем своим детям от первого брака 19 марта 1884 года. «...Бе­регите мать, берегите ее, берегите. Заботьтесь и друг о друге и о себе... Женитесь и выходите замуж по сердцу и разуму вместе. Если сердце претит — дальше, если разум не велит — тоже бегите.

Отец ваш был слаб, был уродлив в этом отношении, не понимал того, что хочет вам сказать. Выбирайте сердце и труд, сами трудитесь и будьте с сердцем, а не с одним умом».

Весь тон этого письма, глухие намеки на близкую кончину, слова «в последний раз», «прощайте», «берегите память отца» говорят о крайне мрачном, угнетенном со­стоянии духа Дмитрия Ивановича. Об этом же говорит и надпись на конверте: «Прошу вскрыть не ранее, как пос­ле смерти моей и не ранее 1888 года». Но мельница жизни неумолимо делала свое дело. В 1883 году родил-

ся сын Иван, а спустя еще три года — близнецы Мария и Василий.

Новые научные проблемы привлекли к себе его вни­мание, настало время для изучения растворов, давно уже интересовавших Менделеева. Новые обязанности погло­тили массу времени, на него возложили руководство сна­чала пороховой лабораторией, а потом Главной Палатой мер и весов. И вдруг Менделеев обнаружил, что все лич­ные неурядицы если не исчезли, то как-то улеглись, и сложился тот новый быт, тот новый уклад жизни, о ко­тором спустя много лет так верно и так жестоко написал зять Дмитрия Ивановича поэт Александр Блок.

«Тема для романа. Гениальный ученый влюбился буйно в хорошенькую, женственную, и пустую шведку. Она, и влюбясь в его темперамент и не любя его (по подлой, свойственной бабам двойственности), родила ему дочь Любовь... умного и упрямого сына Ивана и двух близнецов... Ученый по прошествии срока бросил ее фи­зически (как всякий мужчина, высоко поднявшись, свя­завшись с обществом, проникаясь все более проблемами, бабе недоступными). Чухонка, которой был доставлен комфорт и средства к жизни, стала порхать в свете (весь­ма невинно, впрочем), связи мужа доставили ей положе­ние и знакомства... она и картины мажет, и с Репиным дружит, и с богатым купечеством дружна, и много.

По прошествии многих лет. Ученый помер. Жена его (до свадьбы и в медовые месяцы влюбленная, во время замужества ненавидевшая) чтит его память «свято»... Ей оправдание, конечно, есть: она не призвана, она — пу­стая бабенка, хотя и не без характера («характер» — в старинном смысле — годов двадцатых), ей не по си­лам ни гениальный муж, ни четверо детей, из которых каждый по-своему... незауряден...»

Незадолго до смерти, составляя биографические замет­ки, Дмитрий Иванович из многочисленных событий своей жизни в 1886 году счел достойным упоминания лишь два:

рождение близнецов Муси и Васи да пребывание в Баку. «Был в Баку два раза, — писал он, — в мае один и в ав­густе с Лелей». Обычно в своих трудах и отчетах Мен­делеев довольно подробно описывал обстоятельства путе­шествий, но на этот раз он почему-то поскупился. И де­тали последней поездки Дмитрия Ивановича на Кавказ

196

остались бы неизвестными, если бы для восемнадцатилет­ней Ольги этот вояж с отцом не стал одним из самых. ярких и хорошо запомнившихся событий в жизни.

Самочувствие у Дмитрия Ивановича было неважное, но, не желая испортить дочери ее первое в жизни боль­шое путешествие, он решил немного шикануть. И тут очень кстати подвернулись два попутчика-француза, пу­тешествовавших по России и ни слова тем не менее не го­воривших по-русски.

Вскоре после отхода поезда от Рязанского вокзала в Москве мсье Жантен и мсье Монтиньи с любопытством стали приглядываться к необычайно живописному и странному спутнику и его молоденькой дочери. А когда поезд подходил к Рязани, они уже были настолько оча­рованы, что решили отказаться от намеченного маршрута и ехать туда, куда надо ехать их необычному и интерес­ному попутчику. А Дмитрий Иванович не уставал под­ливать масла в огонь. В Ростов он дал телеграмму, и, когда поезд подошел к перрону, ошарашенные французы с изумлением увидели, как их соседа по вагону, такого любезного и общительного, вышел встречать сам началь­ник станции, который потом лично провел всех в ресто­ран, где их ждал отлично сервированный стол на четыре прибора.

В Кисловодске Менделеевы остановились у известного художника-передвижника Николая Александровича Яро-шенко, у которого там была дача, а французы поселились в гостинице. Николай Александрович и Дмитрий Ивано­вич были так рады встрече, что в конце концов Ярошен-ко решил ехать с Менделеевыми в Баку. Три дня спустя путешественники прибыли во Владикавказ. Дмитрий Ива­нович уже бывал во Владикавказе, когда путешествовал с сыном Владимиром. Теперь ему хотелось показать и до­чери Военно-Грузинскую дорогу, Казбек и Эльбрус, Дарьяльское ущелье...

Поначалу лошади бежали быстро и подъем почти не ощущался. Но постепенно горы становились выше и кру­че. Они все решительнее надвигались на дорогу, прижи­мали ее все плотнее к бурливому Тереку, пока наконец на полпути между Балтой и Ларсом дорога и река не оказались бегущими рядом на дне знаменитого Дарьяль-ского ущелья. Сразу стало холодно, как в погребе. Ни один луч: солнца не достигал дна ущелья. Кучер