Geum.ru

Концепт «чистота языка» в советской газетной пропаганде

Вид материалаАвтореферат
В заключении
Публикации по теме диссертации
Подобный материал:
1   2   3   4   5
Глава 4 – «Деполитизация концепта «чистота языка» как отражение духовной стагнации позднесоветского общества (1966-1984)» – раскрывает процесс ослабления пропагандистского начала в газетных публикациях о «чистоте языка». Данное явление обусловлено не возвращением к общекультурной и лингвистической сути вопроса, а изменением характера советской печати периода «застоя». Снижение пропагандистского пафоса связано с общей деинтенсификацией общественной жизни, преобладанием имитаций над действительными социальными процессами, а в конечном счете – завершением существования советской цивилизации.

В § 4.1 – «Советская пропаганда в период "застоя": идейные и стилевые характеристики» – дано краткое описания двадцатилетия, ознаменованного правлением Л.И. Брежнева и постепенным нарастанием стагнации в различных сферах жизни. Подчеркивается, что застойные процессы затронули и идеологическую сферу, придав советской пропаганде середины 1960-х – середины 1980-х гг. формальный и отчасти даже пародийный характер. В этот период можно констатировать высокую активность пропагандистской машины – но при малой эффективности ее функционирования. Сами пропагандисты в большинстве своем уже не верили в то, что публично утверждали, и стремились к достижению цели экстенсивным путем, благодаря количественному фактору. Важным побочным эффектом пропаганды периода «застоя» можно назвать побуждение к бездействию – политической и социальной пассивности.

Пропаганда продолжала оказывать влияние на общественное мнение, если не формируя, то поддерживая ряд ментальных стереотипов: СССР борется за мир во всем мире, жизнь в странах Запада нестабильна и опасна, в СССР царит дружба народов и так далее. Такие концепты советской идеологии, как вертикальный прогресс, коллективизм, негативное отношение к предпринимательству и частной собственности, достаточно успешно подкреплялись пропагандистскими усилиями журналистов, деятелей литературы и искусства. Оставалась незыблемой и такая ценность, как «чистота» языка, прямо не связанная со сферой политики и потому воспринимавшаяся абсолютным большинством народа некритически.

§ 4.2 – «Изучение и распространение культуры речи в конце 60-х – начале 1980-х гг.» – представляет панораму развития названной научной дисциплины в условиях позднесоветского общества. Подчеркивается, что в данный период пафосом гуманитарных наук должны было быть воспевание достижений развитого социализма, утверждение советского народа как новой исторической общности, демонстрация успехов мировой социалистической системы и обоснование ее безусловного торжества в противостоянии капитализму.

Лингвисты обязаны были в своих трудах пропагандировать успехи русского языка при социализме. Во многих работах за обилием идеологически правильных слов, тезисов – политических заклинаний – скрывается неясность или недоказанность авторской позиции.

В то же время обсуждение вопросов культуры речи давало специалистам относительную свободу для указания на конкретные негативные явления, с которыми следовало продолжать бороться на пути к коммунизму. Распространенные речевые ошибки точно соответствовали образу временных, относительно легко преодолимых недостатков. Находясь на периферии академической лингвистики, культура речи не подвергалась стабильно мощному воздействию идеологического пресса, и в рамках ее допускалась относительная свобода научного поиска.

В данном параграфе дается обзор научных публикаций Б.Н. Головина, Л.К. Граудиной, В.А. Ицкович, Н.Н. Кохтева, Л.И. Скворцова, Б.С. Шварцкопфа, свидетельствующий о том, что к 1970-м гг. культура речи профессионализировалась и, сосредоточившись на объективном изучении и описании развития литературного языка и анализе природы нормы, недекларативно, но определенно отмежевалась от пропаганды. При этом СМИ не могли отказаться от концепта «чистота языка», по-прежнему обеспечивавшего возможность внедрения в общественное сознание ряда политически значимых идей.

§ 4.3 – «Второй этап существования рубрики «Служба русского языка» в «Литературной газете» (1968-1971)» – раскрывает процесс постепенного изменения функций концепта «чистота языка» в публицистическом дискурсе 1970-х гг. Рубрика «Служба русского языка» вернулась на страницы «Литературной газеты» в 1968 г. и продолжала существовать (с большими временными перерывами) до 1971 г., не имея уже того узнаваемого облика, который был свойствен ей в первой половине – середине 1960-х гг. При сохранении названия и формальных задач рубрики произошла ее постепенная переориентация. Несмотря на то что под ней по-прежнему появлялись отдельные глубокие и яркие материалы, она утратила целостный просветительский характер и стала значительно менее дискуссионной, чем в первый период своего существования.

Период конца 1960-х – начала 1970-х гг. характеризуется возвращением Л.В. Успенского к работе в «Литературной газете», а также публикацией нескольких знаменательных материалов, в числе которых статья Л.П. Крысина «Споры и нормы», содержавшая призыв исключить дилетантов из обсуждения вопросов языковой нормы. Была сделана заявка на полное изменение концепции рубрики: ее профессионализацию, превращение из общественной трибуны в консультативную службу.

В случае осуществления этой программы концепт «чистоты языка» в макротексте «Литературной газеты» окончательно утратил бы пропагандистский потенциал, который значительно ослабел уже в 1960-х годах. Но редакция отказалась от линии, предложенной Л.П. Крысиным и в дальнейшем при обсуждении вопросов развития языка воздерживалась от обращения к лингвистам. Слово было предоставлено писателям, подходившим к проблеме в традициях советской публицистики: в их статьях разговор о языке неизменно переходил в философскую, нравственную, социальную, а иногда даже политическую плоскость.

В работе представлена одна из характерных публикаций такого рода – появившаяся в «Литературной газете» в 1971 г. статья М. Алексеева, С. Баруздина, Г. Березко, В. Кожевникова, Л. Татьяничевой «Заслон – словесной шелухе», воспроизводившая стилистику, типичную для газетного текста сталинского периода.

Само название статьи было построено по одной из типичных синтаксических моделей советского газетного языка (ср. «Мир – хижинам, война – дворцам»). Пропагандистскому канону соответствовала и композиция статьи: текст начинался с констатации негативного факта засорения устной и письменной речи «уродливыми словами и словосочетаниями»; далее следовала ссылка на В.И. Ленина, учившего писать «ясно, точно, сжато», и М. Горького, боровшегося, как сказано в статье, «с паразитивным хламом»; затем были приведены примеры ошибочных и безвкусных словоформ и словосочетаний; завершался же материал призывом: «Язык – наше национальное богатство, будем же относиться к нему бережно и уважительно»21.

Однако, несмотря на воспроизведение структура советской проблемной статьи, М. Алексеев, С. Баруздин, Г. Березко, В. Кожевников и Л. Татьяничева демонстрируют подсознательное неприятие сугубо советских черт современного русского языка. Их внимание приковано к стереотипизации речи, к газетному штампу, разрушающему экспрессивную сущность метафоры. По словам писателей, «безвкусной красивостью» стали от частого употребления «черное» и «белое» «золото», «серебристые лайнеры», «прописка трудового коллектива» и другие современные клише.

Эту мысль развил в комментарии к материалу писателей Л.В. Успенский, специально подчеркнувший разницу между бесперспективным лингвистическим пуризмом и естественным неприятием такого негативного речевого явления, как словесный штамп.

Редакцией было организовано широкое обсуждение статьи М. Алексеева, С. Баруздина, Г. Березко, В. Кожевникова и Л. Татьяничевой, в рамках которого журналисты и читатели, осуждая газетные штампы, постоянно прибегали к их использованию. Такая ситуация характеризуется автором диссертации как типичная для периода «застоя», когда явные противоречия публичного дискурса не привлекали внимания реципиента в силу его тотальной, вошедшей в массовую привычку обессмысленности.

В § 4.4 – «Полемика о языке в первой половине 1970-х гг. как форма идеологического противостояния: "архаисты" и "новаторы"» – характеризуется очередной этап эвфемистического использования словосочетаний «чистота языка» и «культура речи». В советской подцензурной печати дискуссия о языке не раз становилась формой закамуфлированной идеологической борьбы. В начале 1970-х гг. она сделалась внешней, официально разрешенной оболочкой глубинного противоборства сторонников «особого пути» России и их оппонентов, тяготевших к западноевропейским моделям и ценностям. Следует отметить при этом, что и литераторов, искавших идеал в патриархальном мире русской деревни (В. Липатова, В. Солоухина, С. Шуртакова и других), и их противников, западнически ориентированных и тяготевших к современной городской цивилизации (Евг. Винокурова, А. Гладилина, В. Кардина), объединяло невербализованное по цензурным соображением неприятие советской действительности. Выражение недовольства современным состоянием русского языка было для обеих сторон дискуссии одной из немногих возможных форм публичного критического высказывания.

Термины «архаисты» и «новаторы» используются автором с отсылкой к работам Ю.Н. Тынянова22, обнаружившего ряд фундаментальных качеств, присущих дискуссиям, проходившим в разные исторические периоды на страницах российской периодики. В частности, им обозначено свойство литературной полемики перемещаться «на общественно-политическую почву»23, что в высокой степени характерно для обсуждения проблемы «чистоты языка».

Политизация вопроса об эволюции русского языка продемонстрирована в диссертации на примере материалов появившейся говорится в «Литературной газете» в 1971 г. о новой рубрики «Язык и время». В ее рамках было напечатано анонимное «письмо старшего научного сотрудника одного из научно-исследовательских институтов», в действительности, вероятно, написанное сотрудником редакции. В этом тексте впервые за многие годы обсуждения проблемы был поставлен под сомнение сам концепт «чистоты языка», а снижение качества столь решительно отделено от ее так называемого «засорения».

«Письмо» стало поводом для организации публичной дискуссии о том, есть ли основания тревожиться за судьбу русского языка. В ее рамках выявилось противостояние почвеннически настроенных архаистов – защитников устаревших и диалектных слов как воплощения «народного духа» и новаторов-западников, считавших естественным быстрое развитие языка в эпоху научно-технической революции и его обогащение большим количеством заимствованных слов. Первая точка зрения наиболее ярко и последовательно представлена в материалах В. Липатова, С. Шуртакова, Вл. Солоухина; вторая – в публикациях Н. Атарова и Евг. Винокурова.

В диссертации продемонстрировано, что газетная дискуссия 1970-х гг. отмечена такими признаками, как некоторая замедленность (публикации, продолжавшие тему, появлялись через несколько недель), повторяемость тезисов и аргументов, нечеткость авторской позиции, неясность лозунгов, обилие противоречий. Тем не менее в ходе организованной «Литературной газетой» полемики, «размытой» хронологически и стилистически, все-таки вырисовывался новый поворот темы: в 1970-х гг. писатели, ученые и публицисты все чаще обращали внимание на опасность излишне правильного, гладкого, безликого языка.

Трансформация понятийного ядра концепта «чистота языка» определялась объективными историческими факторами: к 1970-м гг. утратила актуальность проблема ликвидации неграмотности, публичная (прежде всего газетная) речь потеряла черты революционности, выработала многочисленные клише, стала активно влиять на речевую культуру народа. Можно сказать, что очищение языка, к которому стремился в 1930-х гг. М. Горький, произошло естественным путем. Вульгаризмы, жаргонизмы и диалектизмы проникали в сферу публичного общения лишь через художественные тексты.

При этом интеллигенция не только не была удовлетворена состоянием языка, но и испытывала все возраставшую тревогу, замечая, что с укреплением литературной нормы происходит утрата выразительности речи. В действительности эти два процесса не находились в отношениях обусловленности: низкое качество журналистской, деловой и научной речи определялось не жесткостью норм, а отсутствием свободы слова, свободы личного самовыражения в советском обществе. Но поскольку это обстоятельство в силу тех же причин в принципе не могло обсуждаться, авторы газетных материалов искали «легальные», «разрешенные» причины падения качества русской речи при социализме.

В § 4.5 – «Дискуссии о языке во второй половине 1970-х гг.» – на примере статьи директора Института русского языка, члена-корреспондента АН СССР Ф.П. Филина продемонстрирована особенность газетного дискурса 1970-х гг., в котором особое значение приобретали не декларации (чаще всего имевшие самый общий характер), а примеры. Ф.П. Филин высказался против усложненных и непонятных массовому читателю художественных текстов, проиллюстрировав свои заявления цитатами из произведений В.П. Астафьева. По мнению Филина, использование диалектных слов делало произведения прозаика излишне трудными для читательского восприятия. В диссертации отмечено, что таким образом почти через 40 лет после дискуссии о языке 1934 г. и ставших классическими высказываний М. Горького произошло возвращение официальной науки к идее простоты и доступности как главных показателей «чистоты» и высокого качества речи. Как и в первой половине 1930-х гг., частные высказывания против употребления тех или иных слов маскировали идеологически значимое неприятие свободы творчества.

Автор указывает и на принципиальное отличие ситуации 1970-х гг. от существовавшей в годы сталинского правления: когда речь идет не о политических вопросах, позднесоветская пресса допускала относительное разнообразие мнений. При этом обе стороны должны были пользоваться стандартными пропагандистскими формулировками. Поэтому, возражая Ф.П. Филину, литературный критик В. Гусев использовал традиционный набор позитивизмов: по его словам, в великом русском языке отражены «богатство, свобода и широта духа народа»24.

В диссертации подчеркивается, что, хотя дискуссия между Ф.П. Филиным и В. Гусевым не имела отчетливых очертаний и не отличалась эмоциональным накалом, внимательный читатель мог обнаружить в ней важный идеологический подтекст. Официальный ученый, функционер от лингвистики Филин выступил за жесткую нормализацию не только художественной речи, но и литературного языка в целом. Для него право и способность партийного руководства улучшать язык в интересах широких народных масс были настолько бесспорны, что не нуждались в подробной аргументации. В. Гусев, сформировавшийся как литературный критик в годы «оттепели», предлагал значительно менее догматический подход к языковым проблемам и демонстрировал широту взглядов, которая, по контрасту с однозначной позицией Филина, воспринималась как намек на инакомыслие.

Дискуссия, продолженная публикацией нескольких статей и подборки читательских писем, выявила сохранение двух направлений обсуждения «чистоты языка», наметившихся в начале десятилетия: с одной стороны, сталкивались сторонники абсолютной авторской свободы и защитники культуры речи, с другой – «почвенники», отстаивавшие достоинства диалектизмов, решительно противостояли «западникам» и уличали их в пристрастии к пошлому, лишенному народного духа жаргону.

Итоги продолжавшегося несколько месяцев обсуждения вопроса о «чистоте языка» были подведены в опубликованном «Литературной газетой» диалоге Ф.П. Филина и В. Гусева. Этот материал был предельно далек от живой полемики, а редакционный комментарий, содержавший призыв избегать крайностей, в очередной раз доказывал, что пресса 1970-х гг. предпочитала не поиск истины, а бесконфликтные формулировки.

В данном параграфе представлена также история открывшихся в 1975 г. в «Литературной газете» рубрик «Почта Крохобора» и «Заметки Крохобора». Публикуя читательские письма, в которых приводились примеры речевых ошибок, и комментарии специалистов, «Литературная газета» одновременно активизировала и просвещала аудиторию, возрождая традиции «Службы русского языка» К.И. Чуковского и Л.В. Успенского.

В 1978 г. названия рубрик были изменены: редакция обнаружила в слове «крохобор» отрицательную оценочность и начала публиковать «Заметки Буквоеда» и «Почту Буквоеда». Переименование ознаменовало собой и изменение направленности рубрик: в читательских письмах все реже говорилось о речевых и чаще – о фактических ошибках. Трансформация рубрики свидетельствует о том, что идея не на словах, а на деле включить читателей в процесс улучшения публичной письменной речи не была воплощена в жизнь. Советской прессе были в значительно большей степени свойственны не просветительские, а агитационно-пропагандистские функции.

§ 4.6 – «Оппозиция «стихия/норма» в газетных материалах лингвистического характера» – отражает завершающий этап борьбы за «чистоту языка» в социалистическом обществе до начала «перестройки». Последняя тематическая рубрика, открывшаяся в «Литературной газете» в 1981 г., получила название «Язык и время. Стихия против нормы?» Помещенные под этой рубрикой статьи не были открыто дискуссионными, однако в них продолжает прослеживаться противостояние почвенников (например, В. Крупина и В. Солоухина) и западников (А. Битова, Евг. Винокурова и других). Редакция «Литературной газеты» не поддержала ни одну из сторон, продемонстрировав, однако, сочувственное отношение к идее свободного, естественного развития языка, более характерной для публицистики прозападного направления.

Последним актом в лингвоэкологической деятельности «Литературной газеты» стало проведенное в 1983 г. в рамках рубрики «Язык и время» анкетирование писателей. В нем приняли участие И. Грекова, В. Крупин, В. Росляков, В. Каверин, Р. Киреев, А. Битов, А. Курчаткин, Г. Бакланов, А. Афанасьев. При подведении итогов анкетирования в 1984 г., позиция газеты определилась вполне отчетливо. Пуризм был отброшен не только как слово, давно зачисленное в разряд негативизмов, но и как принцип. После многих лет «борьбы за чистоту языка» «Литературная газета» «санкционировала» такие исходные постулаты стилистики, как единство национального языка, взаимодействие функциональных стилей, специфика художественной речи.

В диссертации подчеркивается, что относительно либеральная позиция «Литературной газеты» вступила в явное противоречие с той, которую занимала редакция «Правды». Центральный партийный орган помещал на своих страницах статьи, выдержанные в духе негласного советского пуризма, и продолжал говорить о «сорняках», портящих русский язык. Резкая критика заимствований велась «Правдой» середины 1980-х гг. в стиле пропаганды 1930-х – 1950-х гг., косвенно свидетельствуя о процессе неосталинизации в период позднего «застоя».

Автор диссертации указывает, что в последних публикациях классического советского периода, адресованных интеллигенции. речь шла в основном не о пропаганде «чистого» языка, а о воспитании лингвистического чутья и вкуса, что предполагало прежде всего повышение качества школьного и вузовского образования. В такой ситуации концепт «чистоты языка» утрачивал пропагандистскую актуальность, хотя данное словосочетание продолжало употребляться в печати наряду с другими частично десемантизированным и советскими речевыми шаблонами. Но данный процесс оставался на периферии деятельности СМИ. Центральная партийная печать сохраняла концепт «чистота языка» в арсенале пропагандистских средств.


В заключении сделаны основные выводы.
    1. «Чистота языка» представляет собой важный концепт русского языкового сознания, в основном сформировавшийся в первой четверти XIX в. и значительно эволюционировавший в советский период под влиянием политико-идеологических факторов. В процессе внедрения данного представления в сознание российского/советского общества XIX–XX вв. важную роль играли средства массовой информации, регулярно публиковавшие материалы, в которых говорилось о величии русского языка, грозящих ему опасностях и необходимости его защиты.
    2. Нечеткость понятийного ядра и мощный эмоциональный ореол концепта «чистота языка» делают его потенциальным средством вербального пропагандистского воздействия на сознание аудитории; пластичность концепта позволяет адресанту наполнять соответствующее словосочетание разнообразными смыслами при сохранении общего позитивного ассоциативного фона.
    3. Особая активность в актуализации и трансформации концепта «чистота языка» в 1920-х – 1980-х гг. свойственна советской газетной периодике. Обращенная к массовой аудитории и имевшая отчетливую прагматическую установку, она преобразовала общегуманитарное понятие «чистота языка» в один из лозунгов партийной пропаганды. В диссертации продемонстрирована идеологическая нагруженность концепта «чистота языка» в газетном дискурсе советской эпохи.
    4. Советская пресса 1920-1930-х гг. добивалась «очищения» языка от вульгаризмов и провинциализмов, отражавших «неразвитое» крестьянское сознание. В диссертации раскрыто понятие «ложной революционности», присущей идеологам советской власти. Несмотря на словесное прославление революции и трудового народа, официальная пропаганда проявляла настороженность в отношении всего истинно нового, смелого, революционного, а также истинно народного. В диссертации выявлен следующий парадокс: советская пропаганда отрицала народную речевую стихию.
    5. В 1920-1930-х гг. борьба за «чистоту языка» постепенно трансформировалась в борьбу против речевой свободы, за унификацию речи, за советизированный русский язык ("новояз"); защита «чистоты языка» стала частью пропагандистской системы тоталитарного государства.
    6. В середине 1940-х – начале 1950-х гг., в период позднего сталинизма, ознаменованный пропагандой русского патриотизма и советского изоляционизма, резкое осуждение заимствованных слов служило цели формирования у аудитории неприязненно-настороженного отношения ко всему иностранному. Немало делалось в рамках «защиты языка» и для дискредитации интеллигенции, чье «излишнее» почтение к нормам литературной речи квалифицировалось как незнание народа и неуважение к нему.
    7. В середине 1950-х – середине 1960-х гг., в условиях «оттепели», не проводилось пропагандистских кампаний, нацеленных на «очищение» языка, редакция «Литературной газеты» делала шаги в направлении систематического профессионального анализа общезначимых лингвистических вопросов. Тем не менее просветительская тенденция не стала ведущей. Власть продолжала эксплуатировать лозунг борьбы за «чистоту языка» в качестве пропагандистского средства, прежде всего – с целью дискредитации инакомыслия.
    8. Обращение к концепту «чистота языка» в прессе 1970–1980-х гг. стало формой неявной полемики между «архаистами», добивавшими возвращения к «народному» языку, и «новаторами», сторонниками быстрой языковой эволюции. Данная оппозиция перерастала в противоборство представителей славянофильских (почвеннических) и западнических воззрений; причем само существование этого конфликта отрицалось официальной пропагандой и не могло открыто упоминаться в советской подцензурной печати. Соответственно возрастала значимость концепта «чистота языка» как одного из средств передачи подтекстовой информации.
    9. С течением времени, в условиях социальной стагнации, газетная дискуссия о языке в советской печати делалась все более формальной. Концепт «чистота языка» утрачивал пропагандистскую актуальность, хотя само словосочетание продолжало использоваться в печати наряду с другими речевыми шаблонами.
    10. Защитники «чистоты языка» рассматривают как образец речевую практику определенной социальной группы, элиты, понимаемой неодинаково – как партийное руководство, научная и творческая интеллигенция или простой народ, язык которого якобы не подвергся идеологически обусловленным искажениям. Из отмеченной неоднородности толкования термина вытекает неизбежная неэффективность разворачиваемой в СМИ борьбы за «чистоту языка». Отдельные участники борьбы за «чистоту языка», которые не ставили перед собой скрытых пропагандистских задач, исходили из ложного представления о возможности руководить языковой эволюцией. История ярко продемонстрировала, что ни природа человека, ни, соответственно, характер языка не подлежат быстрому целенаправленному улучшению. Ни один из лингвистических объектов критических выступлений СМИ (неграмотность, жаргонизмы, диалектизмы, заимствования, образная усложненность художественной речи) не был с течением времени устранен не только из языка, но и из сферы публичного дискурса.
    11. Борьба за «чистоту языка» при социализме представляет собой яркий пример осуществлявшейся советскими СМИ вербальной пропаганды, которой свойственна тотальная десемантизация – как отдельных слов, конкретных лозунгов, так и целых текстов.
    12. Истинным смыслом выступлений советской прессы в защиту русского языка практически всегда было «очищение» сознания его носителей. Борьба с архаизмами представляла собой в действительности пресечение культурной традиции и возведение стены между дореволюционным миром и жизнью при социализме. Борьба с жаргонизмами и вульгаризмами имела под собой в качестве основания страх власти перед народной стихией. Борьба с иностранными словами велась, по существу, против западного идеологического влияния. Борьба с «олитературенностью», за простоту и ясность речи, означала подавление творческой индивидуальности. Борьба за диалектизмы как воплощение народности или против них как фактора осложнения коммуникации также вела в итоге к отрицанию любой оригинальной, яркой точки зрения, к торжеству усредненности и обезличенности.
    13. Советская власть достигла определенных успехов в воздействии на русский язык, породив феномен тоталитарного языка (условно – «новояза»), некоторые качества которого сохраняются сегодня в речевом поведении русскоговорящих.
    14. Опыт многократной актуализации концепта «чистота языка» в советский период дает основания утверждать, что он может быть и в дальнейшем использован в пропагандистском дискурсе. Способность данного концепта выступать в роли пропагандистского повода и способствовать солидаризации и воодушевлению аудитории сохраняется и в настоящее.

ПУБЛИКАЦИИ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ