Согласия (совместно с Дж. Бьюкененом)
| Вид материала | Документы |
- Гражданский кодекс РФ. Статья 152., 120.72kb.
- Конституционное (государственное) право зарубежных стран, 3922.17kb.
- Нарушены права обращайтесь в суд! (окончание, начало в №2 за 1997 г.), 154.24kb.
- «Наука и проблемы мира: к 50-летию Пагуошского движения ученых», 409.51kb.
- Роль А. С. Грибоедова в истории русского литературного национального языка, 36.56kb.
- Статья 19. Использование произведения без согласия автора и без выплаты авторского, 89.38kb.
- Международная общественная организация с консультативным статусом при экосос ООН, 19.11kb.
- Правительство Республики Казахстан постановляет: Утвердить прилагаемую Программу совершенствования, 323.17kb.
- А вы пробовали гипноз? Сергей горин, 1988.7kb.
- Приказ №1026 от 20 октября 2011 г. «Об итогах районного конкурса сочинений, посвященный, 19.22kb.
Джентльмены, я вам не доверяю.
Ганнинг Бедфорд из Делавера38, Федеральная конвенция 1787 г.
...свободное правительство основано на подозрительности, а не на доверии.
Томас Джефферсон, Кентуккские резолюции 1798 г.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК
Задача, преследуемая нами в этой книге, состоит в разработке предварительного варианта теории коллективного выбора, в некотором отношении аналогичной ортодоксальной экономической теории рынков. Последняя полезна для прогностических целей только в той степени, в какой индивидуальный участник рыночных отношений руководствуется экономическим интересом. Благодаря использованию этого специфического предположения о мотивации людей, ученые смогли заявить об экономике как о единственной позитивной общественной. Наиболее спорный аспект нашего подхода к анализу процессов коллективного выбора - это предположения о мотивах поведения индивидов. Поэтому представляется полезным рассмотреть его настолько внимательно, насколько возможно. Мы можем начать с подробного обзора сопутствующего допущения, которое используется в экономической теории.
Первое, что следует отметить, - значимость и применимость экономической теории не зависит от существования чисто экономического человека. Этот человек-фикция, во всем руководствующийся исключительно индивидуальным эгоистическим интересом, всегда был карикатурой для тех, кто стремился раскритиковать, а не оценить подлинный вклад, который мог быть внесен (и действительно внесен) с помощью экономического анализа в лучшее понимание организованной человеческой деятельности. Индивид вступает в рыночные отношения в качестве потребителя, наемного рабочего, продавца продукции или покупателя услуг по целому ряду причин. Теория рынков постулирует только то, что отношения между людьми являются экономическими и интересы партнеров по обмену не учитываются. Здесь уместен принцип "не-Тьюизма" Викстеда, а иллюстрацией может служить его пример с работой Пола по ремонту палаток. Пока Пол не принимает в расчет интересы тех, для кого он ремонтирует палатки, с помощью общепринятой теории рынков можно объяснить его поведение и сделать определенные содержательные прогнозы о его действиях. Пол может работать из любви к Богу, местной церкви, друзьям или к самому себе, и это не отразится на состоятельности теории рынков.[1]
Необходимо подчеркнуть, что экономисты не пытаются объяснить весь спектр человеческого поведения и даже всю ту его часть, которая может быть названа "экономической" в обычном смысле этого термина. В лучшем случае они объясняют только одну важную составную часть человеческой деятельности в сфере экономики. В экономической теории анализируются только отношения между "изолированными" индивидами. Насколько нам известно, ни один экономист никогда не отрицал существования таких обменов, которые не являются "экономическими". Некоторые покупатели умышлено платят продавцам цену, большую той, которая достаточна для получения приобретаемого товара или услуги, а некоторые продавцы намеренно соглашаются с ценами ниже тех, которые готовы заплатить покупатели. Теория будет полезной, если экономические отношения распространены в достаточной степени, чтобы возможно было прогнозировать и толковать человеческое поведение. Более того, экономическая теория может быть применима к реальному миру только в том случае, если экономическая мотивация преобладает в поведении всех участников рыночной деятельности.
Но даже если экономические мотивы не доминируют в человеческом поведении, и формальная экономическая теория не имеет прогностической ценности, с ее помощью все еще можно объяснить один аспект такого поведения и разрабатывать гипотезы, которые могут быть проверены, если не на практике, то хотя бы в теории. Экономическое предположение по своей сути означает, что репрезентативный индивид, сталкиваясь с необходимостью реального выбора в процессе обмена, предпочтет получить "больше", а не "меньше". Только один важный вопрос возникает в связи с действием этой признанной силы. Столь же стройная логическая теория могла бы быть создана и на противоположном допущении: средний индивид скорее выберет "меньше", чем "больше". Однако, насколько нам известно, никто не предложил подобной теории, которая имела хотя бы отдаленную связь с действительностью.
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Philip H. Wicksteed. The Common Sense of Political Economy. London: McMillan, 1910, chap.V.
ЭКОНОМИЧЕСКИЙ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ ОБМЕН
Этот краткий обзор допущений относительно человеческого поведения, которые неявно присутствуют в традиционной экономической теории, является своеобразным введением в анализ проблемы, которая принципиально важна для нашей теории: какие предположения о поведении индивидов должны быть сделаны в теории коллективного выбора? Какой принцип, аналогичный принципу "не-Тьюизма" Викстеда, можно использовать для того, чтобы доказать содержательные теоремы о поведении людей, участвующих в коллективной деятельности?
Как экономические, так и политические отношения представляют собой совместные действия двух или более индивидов. И рынок, и государство служат средствами организации и, соответственно, осуществления этих совместных действий. Люди действуют совместно, обмениваясь товарами и услугами на организованных рынках, и такое сотрудничество приносит взаимную выгоду. Индивид вступает в отношения обмена, преследуя свои собственные интересы, которые он реализует, обеспечивая контрагента некоторыми товарами или услугами, приносящими тому прямые выгоды. С позиций индивидуалистической концепции государства политические, или коллективные, действия аналогичны отношениям обмена. Двое или более индивидов обнаруживают, что для них взаимовыгодно объединить усилия для реализации определенных совместных целей. Практически они "обменивают" ресурсы на продукт, потребляемый всеми.
Для иллюстрации можно использовать известную модель "Робинзон-Пятница", хотя совершенно необходимо признать ее ограниченный характер. Робинзон - рыбак более опытный, чем Пятница, однако тот быстрее взбирается на кокосовые пальмы. Они сочтут взаимовыгодной специализацию и вступят в отношения обмена. Точно так же они осознают преимущества совместного строительства форта. Поскольку один форт достаточен для защиты обоих, они сочтут взаимовыгодным вступить в политический "обмен" и затратить ресурсы на производство общего блага.
Анализ этой простой модели наводит на мысль, что наиболее обоснованное допущение относительно человеческого поведения будет следующим: в обоих случаях индивиды руководствуются одними и теми же основными ценностями, хотя узко понимаемые гедонистические ценности явно доминируют в экономической, а не в политической деятельности. Однако первоначально мы могли бы предположить, что репрезентативный, или средний, индивид действует в соответствии с единой шкалой ценностей и на рынке, и в сфере политики.
Насколько нам известно, политологи редко использовали этот, по существу экономический, подход к коллективной деятельности.[1] Их анализ процессов коллективного выбора чаще основывался на неявном допущении, что репрезентативный индивид не стремится максимизировать свою собственную полезность, а пытается найти "общественный интерес" или "общее благо".[2] Более того, важным фактором народной поддержки идей социализма на протяжении веков была глубинная вера в то, что перенос отдельных видов деятельности из сферы частного выбора в сферу общественного выбора предполагает замещение мотива частной выгоды мотивом общественного блага.[3] На протяжении веков индивид, стремящийся к получению прибыли, максимизирующий полезность, имел лишь горстку друзей среди философов этиков и философов-обществоведов. В течение последних двух веков философы неохотно примирились со стремлением к индивидуальной выгоде в частном секторе, однако обязательным всегда было упоминание (как бы между прочим) о якобы существующей "эксплуатации". В политической сфере стремление к частной выгоде индивидуальных участников практически всегда проклиналось философами-этиками многих оттенков как "зло".
Кажется, что никто из них внимательно не рассмотрел неявное допущение, что индивид должен каким-то образом "переключать" свои психологические и этические "установки", когда он "переходит" из частного сектора в общественный и наоборот. Поэтому мы придерживаемся традиционной точки зрения, когда защищаем от практически неизбежных нападок моралистов простое допущение, что один и тот же индивид действует в обоих секторах.
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Конечно же, есть и исключения. См.: Arthur Bentley. The Process of Government. 1акже следует обратить особое внимание на кн.: Pendleton Hen-ing. The Politics of democracy, p.3l.
[2] Анализ, высвечивающий многие двусмысленности в концепции "общественного интереса", проведен в статье: С. W. Casinelly. "The Concept of the Public Interest". ,LXIX,1959,pp.48-61.
[3] Особенно интересным кажется следующее критическое замечание в адрес кои веры: "Те, кто задействован в работе правительства, - все же живые люди. ни отстаивают и личные интересы, и интересы особых групп, таких как семья, класс, к которым они принадлежат". См.: John Dewey. The Public and Its Problems. New York: Henry Holt, 1927, p.76.
ОБЪЯСНЕНИЕ ПАРАДОКСА[1]
Как же должен быть разъяснен этот очевидный парадокс? Почему в этих двух тесно связанных дисциплинах - экономической и политической теории - использовались такие разные концепции человека?
Первый вариант ответа: в действительности человек многообразен.[2] В каких-то сферах своего поведения он - индивид, максимизирующий полезность в умеренно узком гедонистическом смысле, и концепция экономистов-классиков вполне к нему применима. В других сферах человек склонен к приспособлению и легко ассоциирует, или идентифицирует, себя с большей организованной группой, в том числе политической, частью которой он является. Природа ограничений, налагаемых на индивида, в каждом случае такова, что репрезентативный человек может на самом деле часто "менять свои системы ценностей и стимулов", когда он "переходит" из одной сферы деятельности в другую.[3] Как будет показано в последующих главах, имеются веские основания утверждать, что допущение о максимизации полезности индивидом не может быть использовано с тем же успехом для выработки содержательных гипотез о коллективном выборе, то же утверждение справедливо и в отношении рыночного выбора. Однако признание того, что на самом деле человек - животное парадоксальное, вовсе не обесценивает "экономическую" модель коллективного выбора. В любом случае она может быть полезна для объяснения одного аспекта политического поведения; и только после того, как теория сконструирована и ее выводы согласуются с данными реального мира, можно удостоверится в глубинной обоснованности допущения о мотивах поведения.
Действительное разъяснение парадокса необходимо искать где-то в другом месте. Коллективная деятельность не рассматривалось с экономической точки зрения, и анализ поведения индивидов сквозь призму экономического расчета был отвергнут по понятным причинам.[4] Акцент на неэкономических аспектах индивидуального поведения в коллективном выборе может быть частично объяснен спецификой исторического развития современных теорий демократии.
И теория демократии, и теория рыночной экономики являются продуктами Просвещения. Философами XVIII века демократия и рынок не рассматривались по отдельности.
Демократическое государство трактовалось ими как набор ограничений, присущих обществу, экономические процессы которого организованы преимущественно на конкурентной основе, а экономические интересы людей признаются наиважнейшими стимулами, побуждающими к действиям. Под необходимыми коллективными действиями понималось установление всеобщих правил, применимых ко всем индивидам и группам в обществе. При анализе всеобщих правил даже не предполагалось возникновение серьезных и важных различий в экономических интересах отдельных индивидов или групп. Какие-то различия прогнозировались (а необходимость компромиссов признавалась), но обычно они не интерпретировались как различия экономических интересов.
По мере усиления роли государства в странах Запада, по мере того, как для реализации узкопартийных целей, обусловленных экономическим интересом, в XIX веке стал использоваться демократический политический процесс (например, принятие тарифного законодательства в Соединенных Штатах), продолжающаяся неспособность политической теории заполнить этот пробел становилась все более труднообъяснимой. По мере того, как все больше и больше отраслей человеческой деятельности, изначально организованных на рыночных принципах, в XX веке перемещались в сферу коллективного выбора, этот провал в политической теории становился все более очевидным. В обществе, где функции государства заключаются в принятии всеобщего законодательства, применимого, в общем и целом, ко всем группам, развитие индивидуалистической экономической теории коллективного выбора, вероятно, не является вопросом первостепенной важности. Однако, когда государственная машина напрямую распоряжается одной третью национального продукта, когда группы особых интересов явно извлекают "прибыль" из политических действий и когда значительное число нормативных актов предусматривает разное отношение к разным группам населения, экономическая теория может принести огромную пользУ, предлагая средства согласования конфликтующих интересов.
Согласно индивидуалистической теории коллективного выбора основные правила принятия решений должны автоматически пересматриваться при изменении функций, закрепленных за государством. Мы не можем утверждать, что конституционные правила, выработанные для принятия всеобщего законодательства, оказались бы пригодны и для принятия законодательства, предусматривающего разное отношение к разным группам граждан или даже их дискриминацию. Возможно, именно из-за неприятия этого концептуального подхода к коллективному выбору многие современные ученые сочли необходимым опереться на моральные принципы как на наиболее верное средство пресечения чрезмерной эксплуатации одной группой другой через политический процесс. Группы давления, которые организованы для продвижения своих особых интересов с использованием государственного механизма, многими учеными должны рассматриваться как отклонение от нормы; логроллинг и законодательство по принципу "бочонка с салом" должны быть исключением; особые налоговые освобождения и различия в налогообложении - стать редкостью. Существование этих характерных институтов в современных демократиях необходимо теоретически объяснить, чего не могут сделать, как нам кажется, приверженцы основного течения политической теории.[5]
Философы-схоласты смотрели на лавочника, купца, ростовщика практически так же, как многие современные интеллектуалы - на группы политического давления. Адаму Смиту и другим ученым этого же направления отчасти удалось убедить большинство публики, что в рамках определенных общих правил своекорыстная деятельность купца и ростовщика будет содействовать продвижению всеобщих интересов. Создав приемлемую теорию коллективного выбора, возможно, удастся сделать что-то похожее и найти те правила коллективного принятия решений, ту конституцию, в рамках которой действия политических "торговцев" удастся подобным же образом согласовать с интересами всех остальных членов общества.
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Насколько мы знаем, анализ этого парадокса сравнительно недавно был проведен только в работе: Henry Oliver. Attitudes Toward Market and Political Self-interest.
[2] Детальный анализ этого положения можно найти в кн.: Frank H. Knight. Intelligence and Democratic Action. Cambridge: Harvard University Press, 1960. См. также: John Laird. The Device of Government. Cambridge: Cambridge University Press, 1944.
[3] Анализ различий между экономической и социально-психологической теориями, а также между используемыми в них допущениями о мотивах людей можно найти в кн.: Herbert Simon. Models of Man. New York: John Wiley and Sons, 1957, особенно с. 165-69.
[4] Интересно заметить, что даже Роберт А. Даль, говоря о возможности развития теории максимизации политического поведения в демократической системе, не формулирует эту теорию в терминах максимизации полезности индивидами. Вместо этого он говорит о максимизации некоего "положения дел" (например, о достижении максимального политического равенства) как о ценности или цели и задается опросом: "Какие условия необходимы для максимально полного достижения этой цели?". См.: Robert A. Dahl. A Preface to Democratic Theory. Chicago: University of Chicago ress, 1956, p.2 (рус. пер.: Даль Р.А. Введение в теорию демократии. М.: Наука; СП "Квадрат". 1992, с.6).
[5] Безусловно, главным исключением являются представители "школы" Бентли. Необходимо особо отметить недавнюю работу Дейвида Б. Трумана The Governmental Process. Труман пытается построить теорию представительной демократии, в которую включаются группы особого интереса. Однако он не исследует экономическое применение этой теории.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ МОТИВАЦИЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ
Некоторые современные политологи-теоретики рассматривали процесс коллективного выбора на основе допущения максимизации индивидом своей власти над другими людьми.
По крайней мере в одном особом случае индивид, который стремится максимизировать власть, используя коллективный процесс, явно сопоставлялся с индивидом, стремящимся максимизировать полезность посредством своей рыночной деятельности.[1] Однако было признано, что не существует никаких реальных свидетельств того, будто люди на самом деле стремятся к власти над своими собратьями.[2]
Внешне может показаться, что индивид, максимизирующий власть в процессе коллективного выбора, и индивид, максимизирующий полезность в рыночном процессе, являются дальними "родственниками", а теория коллективного выбора, основанная на допущении о максимизации власти, может быть положена в основу той, которую мы надеемся разработать в этой книге. Такой вывод ввел бы в заблуждение. Два этих подхода различаются в глубинном философском смысле. Экономический подход, согласно которому человек максимизирует полезность как в рыночном, так и в политическом процессе, не предполагает, что один индивид делает это за счет других. В свете этого подхода политическая деятельность рассматривается как особая форма обмена; в идеальном случае в результате коллективных действий ожидается получение взаимных выгод всеми сторонами подобно тому, как это и происходит на рынке. Следовательно, политические действия видятся исключительно как средство, с помощью которого может быть усилена "власть" всех участников, если мы определяем "власть" как способность распоряжаться вещами, желаемыми людьми. Коллективные действия должны быть выгодны для всех сторон для того, чтобы их можно было считать не нарушающими примененный нами критерий. Используя терминологию современной теории игр, можно сказать, что согласно экономическому подходу политический процесс, рассматриваемый абстрактно, должен быть игрой с положительной суммой.
Напротив, в рамках похода, согласно которому индивиды максимизируют власть, процесс принятия коллективных решений представляет собой игру с нулевой суммой. Власть, заключающаяся в контроле одного индивида за поведением другого, не может одновременно сосредоточится в руках обоих индивидов в группе, состоящей из двух человек. То, что получает один, должен потерять другой; взаимные выгоды от "обмена" невозможны в рамках такой теоретической схемы. Политический процесс, таким образом, превращается в нечто диаметрально противоположное экономическим отношениям, а никак не в их аналог, к каким бы ухищрениям мы не прибегали.[3] Как нам представляется, вклад теории игр в политическую теорию становится очевиден, когда мы с ее помощью анализируем гипотезу о максимизации власти.[4]
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] См.: Wlliam H. Riker. "A Test of the Adequacy of the Power Index". Behavioral Science, IV, 1959, pp.120-31; Robert A. Dahl. "The Concept of Power". Behavioral Science, II, W7, pp.201-15.
[2] W.H.Riker. A Test of the Adequacy of the Power Index, p. 121.
[3] Бруно Леони подверг сомнению такой анализ властного подхода. С его точки зрения, индивиды, вступающие в политические взаимодействия, обмениваются властью каждого из них над другим. Такой "обмен властью" имеет много общего с тем, что мы назвали "экономическим" подходом к политическому процессу.
[4] Нельзя утверждать, что для современного политического процесса совершенно не характерны признаки игры с нулевой суммой. Отдельный политик или политическая партия, вовлеченные в борьбу за победу на выборах, могут рассматриваться как участники игры с нулевой суммой, и при анализе этой борьбы применение гипотезы максимизации власти может быть продуктивным, как показали Рикер и другие. Необходимо обратить внимание на то, что в нашей "экономической" модели внимание фокусируется не на ссорах между политиками, а на всеобщем "политическом" процессе (его составной частью является игра политиков), в результате которого избиратели могут увеличить совокупную полезность.
ДЕМОКРАТИЯ ПО МЕДИСОНУ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ПОДХОД
Роберт А. Даль своей колкой и вызывающей критикой "превратил" медисоновскую теорию демократии (которая во многом нашла свое отражение в американской конституционной системе) в один из вариантов теории максимизации власти".[1]
Интерпретируя ее таким образом, Даль успешно показал, что теория содержит множество двусмысленностей и противоречий. Мы не ставим своей целью обсуждать эту интерпретацию доктрины Медисона. Однако важно отметить, что медисонианская теория (и в том виде, в каком она изложена в трудах самого Медисона, и в том виде, в каком она воплощена в американской конституционной системе) может быть сопоставлена с нормативной, в которой применяется экономический подход. Если провести такое сопоставление, то можно разработать несколько более непротиворечивую логическую основу многих существующих конституционных ограничений. Мы не предполагаем явно проводить такое сопоставление в этой книге. Нормативная теория конституции, содержащаяся в нашем анализе, построена исключительно на постулатах индивидуализма, допущениях о поведении индивидов и прогнозах относительно действия правил. Определить степень соответствия нашей теории и теории, лежащей в основе американской конституции, мы предлагаем читателю. Однако если такое соответствие имеется, то это, по крайней мере, означает, что и Медисон, и другие отцы-основатели были более осведомлены об экономических мотивах, определяющих политический выбор, чем многие из их менее практичных коллег, написавших немало трудов по американской теории демократии.
Существуют свидетельства того, что Медисон сам рассматривал политику максимизации полезности как характерную для поведения людей - причем для коллективного в той же степени, что и для частного, - и его желание ограничить власть как большинства, так и меньшинства основывалось, по крайней мере до некоторой степени, на признании существования этих мотивов. Его суждения по этому поводу можно найти в знаменитом эссе Федералист N 10, в котором он рассматривает возможные опасности фракционизма.
Внимательное прочтение этой статьи наводит на мысль, что Медисон явно осознавал, что индивиды и группы будут пытаться использовать политический процесс для продвижения своих различных узких интересов. Приводимые им многочисленные примеры законодательства, регулирующего отношения между дебиторами и кредиторами, коммерческую политику и налогообложение, наводят на мысль, что лучшее понимание концепции демократического процесса Медисона может быть достигнуто при тщательном анализе применимости экономического подхода к исследованию человеческого поведения в процессе коллективного выбора.
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Robert A. Dahl. A Preface to Democratic Theory, особенно гл.1 (рус.пер.: Даль Р.А. Введение в теорию демократии. С. 9-39).
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ МОТИВАЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ДЕТЕРМИНИЗМ
Факты из истории мысли вынуждают нас отклониться от темы, чтобы кратко рассмотреть принципиальную ошибку, которая помешала развить многие потенциально продуктивные идеи в политической теории. Чарлз А. Берд подкрепил отчасти свою "экономическую" интерпретацию американской конституции ссылкой на Федералиста N10 Медисона. Труд Берда и большая часть критических замечаний, которые появились с момента его первоначального опубликования в 1913 году, как нам кажется, отмечены неспособностью различить два совершенно различных подхода к политической деятельности, но которые оба могут быть названы в некотором смысле экономическими. Согласно первому из них, рассматривавшемуся в этой главе как основу развиваемой нами теории коллективного выбора, индивид в качестве участника процесса принятия коллективных решений руководствуется желанием максимизировать свою собственную полезность, а остальные функции полезности индивидов различны. Согласно второму подходу, мотивы индивидов обусловливаются их положением, или классовым статусом, в процессе производства.
Интересы социального класса, к которому принадлежит индивид, "предшествуют" и "определяют" его интерес в политической Деятельности. В каком-то смысле второй подход противоположен первому, поскольку предусматривает, что индивид во многих случаях должен действовать вопреки своему собственному экономическому интересу с целью продвижения интереса социального класса или группы, к которым он принадлежит.
Берд попытался дать свою интерпретацию возникновения американской конституции, исходя из второго, по существу марксистского подхода, и объяснить деятельность отцов-основателей в терминах классовых интересов. Как показал Браун, аргументация Берда почти не опирается на факты, несмотря на то, что она повсеместно признана американскими учеными-обществоведами.[1] Хотя было бы уместным предположить, что люди руководствуются соображениями полезности, когда игнорируют экономический детерминизм, который неявно был положен в основу марксистской теории. Эта деталь как правило упускается из виду. Различие функций полезности обусловливается больше различиями во вкусах, чем в чем-либо ином. Классовый статус индивида - одна из менее значимых детерминант действительно экономического интереса. Объединение усилий текстильных профсоюзов и текстильных фирм для оказания политического давления с целью запрещения японского импорта - более характерная ситуация современной американской жизни, нежели любая "вненациональная" деятельность в интересах труда, капитала или землевладельцев.
Наиболее эффективная иллюстрация разграничения между индивидуалистическо-экономическим подходом и экономическим детерминизмом, или классовым подходом (разграничения, которые нам необходимо провести, чтобы упредить критику по неосведомленности), состоит в повторном утверждении, что первый подход может быть использован для разработки теории конституций даже при наличии предположения о равенстве индивидов во всех их внешних характеристиках.
Конечно, мы напрямую не обращаемся к истории существующей американской конституции и не посягаем на достоверность исторического научного знания. Краткий анализ заблуждения, окружающего тезис Берда, необходим для упреждения возможной ошибочной интерпретации наших усилий.
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Robert Е. Brown. Charles Beard and The Constitution.
ПОЗИТИВНАЯ ЗАЩИТА
В заключение мы приведем несколько более позитивные аргументы в защиту использования индивидуалистическо-экономического допущения, согласно которому индивид максимизирует свою полезность, участвуя в политическом процессе. Есть две отдельных линии такой защиты, которые дополняют друг друга.
Первую можно назвать этико-экономической защитой гипотезы о максимизации полезности, а вторую - чисто эмпирической.
Для восприятия этико-экономической аргументации первоначально необходимо скептически, или пессимистически, взглянуть на природу человека. За эгоистическим интересом в широком смысле слова признается роль важнейшей силы, побуждающей человека к действиям в любой сфере его деятельности; деяния людей, если они не связаны этическими, или моральными, ограничениями, вполне естественно направлены на продвижение индивидуального, или частного, интереса. (Такая точка зрения на человеческую природу по существу заимствована у философов-утилитаристов.) Из этого непосредственно следует, что отдельный человек должен предпринимать определенные усилия, чтобы сдерживать свои "страсти" и действовать в соответствии с этическими, или моральными, принципами всякий раз, когда общественные институты и мораль требуют пожертвовать некоторыми частными интересами. Такие усилия, как впрочем и всякие усилия, являются редким ресурсом, иными словами они - экономические. Следовательно, их использование должно быть экономным. Настолько, насколько это возможно, должны быть созданы такие институты и выработаны такие юридические ограничения, которые направят действия индивидов, преследующих частные интересы, в русло, где эти интересы будут соответствовать, а не противоречить целям всей группы в целом. На таких психологических и этических принципах основана теория рынков, или конкурентного способа организации экономической деятельности. По этой же причине на ученых, исследующих социальные процессы, ложится обязанность проверить применимость моделей, в которых индивиды действуют сообразно своим частным интересам, если, конечно, возможно разработать теорию политического порядка (конституции), в которой будут указаны способы дальнейшей минимизации количества редких ресурсов, вовлеченных в процесс обуздания частного интереса. Сэр Денис Робертсон выразил эту точку зрения, правомерную для многих случаев, возможно, лучше, чем кто бы то ни было.
"В душе каждого человека идет неизбежная борьба между инстинктами агрессивности и стяжательства и инстинктами самопожертвования и щедрости. Долг проповедника, светского или ДУХОВНОГО, - внушить необходимость элементарного подчинения первых последним. Роль экономиста более скромная и часто неблагодарная - сделать насколько в его силах задачу проповедника выполнимой. Обязанность экономиста - издавать предупреждающий лай всякий раз, когда он видит, что отстаиваются и поддерживаются такие направления деятельности, которые излишне увеличивают напряжение между эгоистическим интересом и общественным долгом; и одобрительно вилять хвостом, когда он видит, что люди стремятся снизить это напряжение до приемлемого уровня".[1]
Если признается, что институты коллективного выбора также являются "переменными", и могут быть в значительной степени изменены для того, чтобы снизить напряжение, о котором говорил Робертсон, слово "экономист" в такой ситуации может быть заменено более общим термином - "обществовед". Если, как пишет Робертсон несколькими страницами далее, "такой редкий ресурс, как Любовь..." является в действительности "самым драгоценным в мире",[2] то нельзя никоим образом этически обосновать попытки его использования для упорядочивания политической деятельности людей.
Вторая линия защиты экономико-индивидуалистического поведенческого допущения, как уже было отмечено, - эмпирическая. Если, исходя из этого допущения, мы сумеем построить гипотезу о коллективном выборе, которая поможет объяснить и понять существующие институты, то ничего больше не нужно бросать на чашу весов. Однако использование допущения о поведении индивидов, на котором строится экономическая теория, в анализе политики означает неявное принятие методологии, которая не характерна для политологии. Используя предположение о максимизации полезности, мы должны построить логические модели различных процессов выбора. Такие модели сами по себе являются артефактами и разрабатываются для объяснения фактов реального мира.
Однако пока модель не прошла концептуальную проверку, мы не можем сделать никаких предположений о том, какая из них предпочтительнее бесконечно большого ряда моделей, которые может создать человеческое воображение. Единственным конечным тестом любой модели является ее способность помочь в понимании реальных явлений.
Любая модель состоит из трех частей: предпосылка, анализ и выводы. Предпосылки могут быть (а могут и не быть) "реалистичными" в том смысле, в каком это слово обычно используется. Во многих случаях "нереалистичность" предпосылок приводит к тому, что модели отвергаются еще до того как проанализированы и проверены выводы. По сути, единственным способом проверки "реалистичности" допущений является применимость выводов модели. Поэтому мы советуем читателю, который критически относится к предпосылке о поведении индивидов, использованной нами, оставить свои суждения о наших моделях до тех пор, пока он не сопоставит некоторые выводы, следующие из модели, со своими собственными наблюдениями существующих политических институтов.
Необходимо разграничить два возможных варианта общей модели, построенной на предпосылке, что через коллективные решения индивидуальные участники пытаются максимизировать собственную полезность. Нам нет необходимости принимать какие-либо ограничения в отношении индивидуальных функций полезности; для построения модели необходимо лишь признание того, что эти функции различны у разных индивидов (иными словами, различные индивиды преследуют разные цели, участвуя в политическом процессе). И это все, что требуется для разработки внутренне непротиворечивой, применимой на практике теории политического выбора; с помощью этой теории мы, возможно, сумеем объяснить некоторые свойства самого процесса принятия решений. Однако в такой общей модели нельзя предсказывать результаты политического выбора.
Чтобы сделать этот дополнительный шаг, мы должны рассмотреть второй вариант модели, представляющий из себя более узкую подмодель. Мы должны наложить определенные ограничения на индивидуальные функции полезности, которые аналогичны используемым в экономической теории. Иными словами, мы должны предположить, что индивиды, участвуя в политическом процессе, в общем случае выберут "больше", а не "меньше" ("больше" и "меньше" определяются по критерию улучшения экономического положения). Используя эту модель, мы можем построить вполне работоспособную гипотезу, которая, если она не будет опровергнута фактами реального мира, подтвердит правомерность предпосылок не только подмодели, но и более обшей модели.
Нельзя безапелляционно утверждать, что этические аргументы против преследования частной выгоды на рынке или в процессе коллективного выбора должны быть четко отделены от анализа индивидуального поведения. Обществоведы и политологи, как правило, не придерживались этого разграничения. Нормы поведения зачастую оказывались подмененными проверяемыми гипотезами о поведении. Мы не хотим занимать какую-либо позицию по такому этическому вопросу, какие переменные следует ввести в функцию полезности индивида, когда он участвует в процессе общественного выбора; не собираемся мы также идти еще дальше и исследовать ряд безмерно сложных вопросов, касающихся глубинного философского смысла утилитарной концепции природы человека. Все это не имеет никакого отношения к нашему анализу в том виде, в каком мы понимаем нашу задачу. Мы знаем, что согласно одной из интерпретаций человеческой Деятельности люди в действительности стремятся максимизировать индивидуальные полезности, когда участвуют в процессе принятия политических решений, и что индивидуальные функции полезности различаются. Мы намереваемся проанализировать результаты действия различных правил выбора, основываясь на таком допущении, и делаем это, не обращая внимания на возможное моральное порицание подобных своекорыстных действий индивидов.
Модель, основанная на этом допущении, и ряд концептуально проверяемых гипотез, которые могут быть выведены из такой модели, в лучшем случае способны объяснить только один аспект коллективного выбора. Более того, даже если модель окажется полезной для объяснения существенных характеристик политики, в ней не предполагается, что все индивиды действуют в соответствии с принятой нами поведенческой гипотезой или что любой отдельный индивид поступает так всегда. Так же, как теория рынков может объяснить только некоторые из всех частных экономических действий, теория коллективного выбора может объяснить только некоторую неопределенную часть коллективных действий. Однако до тех пор, пока хотя бы отчасти поведение индивидов в процессе коллективного выбора определяется мотивами максимизации полезности и пока их самоидентификация с группой не настолько сильна, что функции полезности всех индивидов оказываются совершенно одинаковыми, экономическо-индивидуалистическая модель политической деятельности должна иметь определенную позитивную ценность.
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] D. H. Robertson. "What Does the Economist Economize?" Economic Commentaries. London: Staples, 1956, p. 148.
[2] Там же, р. 154.