Вадим Борейко

Вид материалаДокументы
Пришел поэт и пролил свет на скатерть
Если над обрывом я рисую
Я помню всех, кто не перезвонил
…И – с гордо поднятой идти на компромиссы
Я радостно хожу под Богом
Я обещаю вам виднеться, пока я буду уходить
Для победы над женой
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11

Пришел поэт и пролил свет на скатерть



- Владимир Петрович, зачем поэту мастерская? Ну, художнику – еще понятно: чтоб квартиру не захламлять холстами, чтобы дома красками и растворителем не воняло…

- Как бы ни менялась жизнь, мастерская нужна для необходимого в XXI веке уединения. Для того самого желанного, хотя и краткого уединения, называемого кабинетной работой. Не называю это офисом, хотя элементы деловой жизни здесь присутствуют.

- Вы что, каждое утро приходите сюда с задачей сесть за стол и за день написать три гениальных одностишия?

- Это взгляд иронически-стереотипный. Одностишия вообще за столом не пишутся. Я делаю книжки, общаюсь с компьютером и Интернетом, хотя стал это делать позже, чем все остальные. Элемент утреннего попадания за стол важен, даже если ничего не напишешь. И потом, серьезные люди давно не руководствуются необходимостью сесть и написать: это должно позвать. А вот такая кабинетная, рутинная работа по формированию книг – она возможна только при наличии минимального комфорта. Или так называемых условий для работы. Есть стихи Аронова, которые относятся не только к вашему вопросу, а и вообще к возможности художника – большого или небольшого – создать что-то:

Если над обрывом я рисую

Пропасть, подступившую, как весть,

Это значит, там, где я рискую,

Место для мольберта все же есть.

Вот это место для мольберта над пропастью – необходимая территория комфорта, где можно качественно написать даже о том, как тебе плохо.

Я помню всех, кто не перезвонил




- Читал несколько ваших интервью, и показалось, что вы как-то особенно привязаны к своей строке «Я помню всех, кто не перезвонил»…

- Не так чтобы особенно ценю… Хотя оно нравится Валентину Гафту, он считает его гениальным. Это одностишие – одно из наиболее прожитых. В одной книжке на основе его я даже сделал коллаж: через лица ньюсмейкеров – от Шварценеггера и Мадонны до Ельцина – идет одностишие: «Я помню всех, кто не перезвонил». Так получается смешней и горше.



Когда ходил я на врага, мне помогала курага


- Почему вы служили в армии год, а не два?

- Я служил после института, и это был последний срок, когда призывали на год, а не на полтора.

- Губерман говорит, что он легко сидел. А вы – что легко служили. Что это значит?

- Я служил без тех ужасов современных, о которых мы знаем и которые не располагают нормальных родителей отдавать детей в армию, не ослабляя при этом любви к родине.

- А где вы служили?

- На советско-турецкой границе. Рядовым, механиком третьего класса. Делал регламент вертолетам. Это была маленькая авиационная часть. В основном – наряды, караул. Очень романтично – в карауле, с карабином АКМ, под луной, любуясь армянскими горами. Я сохранил об армии очень теплые воспоминания. Она дала ощутить вкус жизни как Преодоления. И в то же время подарила модель несвободы. Которую всегда надо иметь в виду. Поэтому возвращение из армии было наиболее счастливым днем в моей жизни. Образом свободы. Выходом на свободу. С тех пор это чувство достаточно остро во мне живет. И вообще в России мера ценностей, как я ее сформулировал для себя, - это степень пребывания на свободе. Нелишенность свободы. Это удача – жить в России и быть на свободе. Особливо летом. Насыпайте кофе…


любовники, беззвучно матерясь, вступили все же


- Возможно, не согласитесь, но на мой взгляд творческую личность, да и вообще мужчину, формируют три первых опыта: первый стакан, первый заработок и первый секс.

- Почему не соглашусь? Вполне, вполне… Хотя, может быть, не то что формируют, но это – вехи. Первый заработок? Я с первого раза не поступил в институт и работал при нем механиком. Разнорабочим, по сути дела. Там и получил первую зарплату. Короче говоря, первый заработок – не литературный. Естественно. А первый литературный – в газете «Неделя» за какие-то шутки – я его не получал: стеснялся получать. Первый же поэтический гонорар был чуть ли тридцать лет назад – аж! - в «Московском комсомольце». Газете, где я сформировался, вырос и с которой дружу.

Первый стакан – это в Московском пединституте имени Крупской, на картошке в районе Луховицы. Условия российской осени, стог, портвейн.

Что касается третьего компонента мужской номинации… Ну-у… Это, скажем так, произошло чуть позже, чем у всех. Чем полагалось в ту пору. В 18 лет. Но зато в самых романтических условиях. За границей. Поэтому поздно, но вовремя. Но за границей. В стройотряде.

И – с гордо поднятой идти на компромиссы



- Владимир Петрович, бывали ли у вас выступления в так называемом узком правительственном кругу?

- В ту пору и в том виде, в каком вы имеете в виду и о которых рассказывают сейчас звезды чуть старшего поколения, - не было. Но были выступления, что называется, «олигархические». Для узкого круга. С разной степенью моральной тяжести. Но не то чтобы я усиливал ими свое влияние - нет. В современную эпоху это обретало формы работы публичной. Которой я живу отчасти. И поскольку я люблю и умею ее делать, она для меня – необходимый противовес той самой кабинетной работе.

- А кто приглашал – не секрет?

- Об этом не стоит говорить. Из профессиональных и корпоративных соображений это не принято. Были выступления в аудиториях, где находились на самом деле богатые и влиятельные люди. Но я просто различаю, когда это работа за гонорар, который является частью моего дохода, а когда по ходу дружеского общения читаешь свои стихи – что совершенно естественным образом от тебя ожидается и что не противоречит твоему внутреннему душевному желанию. Я отделяю от этого ситуации, в которые попадает каждый человек - со времен Высоцкого и его знаменитой истории. Когда он оказался в компании за одним столом с военным и тот сказал: «Попой!» – «А ты кто?» – «Я майор!» – «А ты, майор, постреляй!»

С одной стороны, ситуация, когда к тебе относятся «майор, постреляй», - коробит. С другой, к этому надо подходить зрело. Если не философски, то осмысленно. В каком плане? Да, ты известен. Да, от тебя этого ждут. Поэтому обижаться на людей так буквально и пылко не стоит. Это издержки хорошего. Если ты востребован (пока) и люди тебя хотят видеть и слышать, терпи то, что они - не всегда бестактно – простодушно, скажем так, - попросят тебя изобразить кой-чего.

Расскажу типичную комичную ситуацию из тех, в которые я иногда попадаю. Однажды меня пригласили на корпоративный праздник. Представьте: теплоход! палуба! лето! солнце! Девушка в белом платье, шляпе тургеневской! Она, улыбаясь и глядя на тебя осмысленным узнающим взглядом, протягивает кулек конфет: «Угощайтесь, пожалуйста!» Думаешь: «Почему нет?» Улыбаешься в ответ, берешь конфету… И тут эта прелестница: «А одностишье?!»

В том или иной форме эта знаковая ситуация повторяется всегда: «А нет ли у вас по этому поводу чего-либо?» Надо терпеть. За что боролся – на то и напоролся.

И не стоит себя нести как сильно ранимую личность. Я к себе гораздо жестче отношусь. И иногда штрафую.

- То есть?

- Когда несешь убытки или теряешь деньги, ты себе засчитываешь это как заслуженный штраф. У меня есть такое понятие – «налог с удач».

- Интересное выражение…

- И вот такие стихи:

Теперь второе – по налогам.

В неправедные нас не впрячь.

Я радостно хожу под Богом:

Всегда плачу налог с удач.

Я считаю, что в жизни больше хорошего. Как выясняется. И вопреки тому впечатлению, которое ты производишь на окружающих. Тебе приписывают излишнюю удачливость, материальный достаток и благополучие. Но! Даже отсеивая наносность стороннего восприятия тебя, засчитываешь, что в жизни уже было много хорошего. Без кокетства – незаслуженно много. И баланс, который определяют небеса, приглядывающие за тобой, я называю «налог с удач».

Я обещаю вам виднеться, пока я буду уходить


- Есть для вас ориентиры в профессии?

- Вы имеете в виду имена? Знаете, можно называть разные. Кто-то восхищает. Кто-то уже не восхищает. Кто-то уже по определению не может восхитить. Но есть константы, которые, слава Богу, сохранились с детства. Воспитанный на традициях поэтов-шестидесятников, я жертва и плод тех времен. Евтушенко и Вознесенский – этим именам я по-детски романтично верен. И коробит, когда новое поколение критиков начинает над ними издеваться. С тех времен, когда я еще хотел быть лирическим поэтом (у Лорки есть фраза хорошая: «Самая горькая и счастливая участь на земле - быть поэтом»), для меня в поэзии фигурой №1 был Александр Блок. Был и остается. Примером того, как должен жить и умирать поэт. Как Ходасевич писал: «Он умер потому, что не мог дальше жить». Лег и умер. Абсолютный образ поэта.

Я люблю Глазкова. Как более земное и реальное приближение к нашему времени. В школьные годы кумиром был Винокуров. Потом он стал повторяться, что нам всем грозит. Но я сохраняю о нем добрую память, знаю до сих пор наизусть многие стихи его.

Мне кажется, важна не переоценка ценностей, а верность первоначальным именам, на которых воспитывался. Если ты не разочаровался в ком-то, это признак жизни и силы, наверное.

- А из вашего, иронического цеха?

- Степанцов, Иртеньев. Есть такое имя, советую обратить внимание – Владимир Тучков. У него вышла очень хорошая «Русская книга людей». Виктор Коваль такой есть, художник и поэт. Но – мало новых имен. Хотя иногда хочется вздрогнуть. Вот как может не восхитить такое стихотвореньице Дмитрия Филатова (стихотвореньИЦе – не смысле уничижительном, а в смысле драгоценного изделья небольшого):

Для победы над женой

Как-нибудь на выходной

Приведу к себе поэта,

Не сравнимого со мной.

У него печаль светла,

Ему родина дала

Два крыла,

А нам пятерку

До двадцатого числа.

Он захочет почитать.

Он поучит нас летать.