Работа подготовлена в рамках программы "Обновление гуманитарного образования в России", осуществляемой Государственным комитетом РФ по высшему образованию и Международным Фондом "Культурная инициатива".

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 15

Деятельность Школы была замечена и отечественной печатью ("лучшая часть московской, петербургской и провинциальной печати, - вспоминал один из первых слушателей Школы, - приветствовала ее"), и царской администрацией [32. С. 142]. По личной оценке Николая II, деятельность Школы была признана "вредной". Поэтому в конце 1905 г. предпринимались полицейские акции, в результате которых Школа была закрыта, а ее основателям настоятельно рекомендовано вернуться на родину под страхом лишения русского подданства. Впрочем, уже с момента возникновения Школы парижский префект полиции постоянно докучал Ковалевскому на предмет то программы, то лекторов. Вероятно, тут сказались международная полицейская солидарность и зуд "досмотра и запрещения", который мучил отечественного архицербера Д. Ф. Трепова, навязчиво мечтавшего закрыть Школу, передавался и ему.

Итак, Школу закрыли. Каковы же итоги ее деятельности в связи с интересующей нас темой? Есть ли основание считать оправдавшимся предсказание одного из наблюдателей тех лет: "Школа займет видную страницу в истории развития русского общественного самосознания" (29. С. 181]. Да, есть, и вот почему. Во-первых, некоторые учебные курсы школы стали темами дальнейшей научной деятельности Кареева, Де Роберти, Чернова, Ковалевского, Тахтарева и обогатили содержание русской социологии. Во-вторых, школа явно способствовала пробуждению интереса к социологической науке в разных кругах русского общества, в том числе и среди рабочих, составивших почти пятую часть первого набора слушателей (кстати, среди слушателей этого типа был известный в 20-е годы русский социолог труда А. Гастев); вызвала она пристальное внимание к русской науке и в европейских странах. И, в-третьих, она позднее привела к созданию целой серии социологических организаций - кафедр, кружков и ассоциаций, которые в своей деятельности открыто опирались на ее опыт и практику - учебную и исследовательскую. На этот последний момент хотелось бы обратить особое внимание.

Популярный русский деятель в области народного образования А. Л. Шанявский, с интересом следивший за деятельностью Школы, обратился к ее организаторам с просьбой взять на себя руководство подобной школой в Москве. После провала этого проекта Ковалевский и Де Роберти (к ним присоединился В. Бехтерев) задумали создание в столице частного института (по типу Нового университета в Брюсселе и Парижской школы) с кафедрой по общей социологии. Однако чиновники из министерства Просвещения заупрямились, потребовалось вмешательство самого императора, прекрасно понимавшего, что удобнее контролировать подобную школу, когда она будет под боком, а не в далеком Париже.

В 1907 г., по просьбе В. Бехтерева, издатель П. Сойкин пожертвовал значительные средства на строительство в Петербурге нового института. В 1908 г. был открыт частный Психоневрологический институт, провозгласивший своей целью комплексное изучение человека, построенное на органическом сотрудничестве естественнонаучных и социальных дисциплин, с социологической кафедрой, возглавленной профессорами М. Ковалевским, Е. Де Роберти и позднее ассистентами П. Сорокиным, К. Тахтаревым [34. С. 439-444].

На первых порах институт существовал на основе благот-ворительских пожертвований, вечеров и т. п. Принимались студенты, как и в парижскую школу, вне зависимости от национальной и сословной принадлежности, бедным студентам даже обеспечивали бесплатные завтраки. Но вскоре пришлось ввести, хотя и небольшую, плату за обучение. Демократический характер учреждения и академическая атмосфера (многие русские профессора - например, Е. Тарле - считали за честь прочитать там лекции) делали институт весьма популярным учреждением в стране. С 1908 по 1916 гг. он воспитал более б тысяч выпускников и сразу же попал под полицейский контроль [35. С. 346].

В научном отношении и руководители нового института, и его профессора продолжали реализацию социологической программы парижской школы, которая осталась образцом организации преподавания социологии в те годы.

Кафедра провела большую работу по составлению учебных курсов социологии, реферированию и рецензированию многих отечественных и особенно западных работ, подготовила сборники "Новые идеи в социологии" и серию "Родоначальники позитивизма". Ковалевский обобщил свои лекционные курсы в 2-х томной работе "Социология" (СПб., 1910); Тахтарев - в работе "Социология как наука" (Пг., 1915): Сорокин - в "Общедоступном учебнике социологии" (Ярославль, 1921). Вслед за этим учреждением и по тому же образцу были открыты Лесгафтовские курсы, на которых читались лекции по социологии.

На рубеже двух веков в ряде университетов были созданы студенческие кружки, который функционировали в течение долгих лет. На них часто рассматривались социологические проблемы. Некоторые члены кружков Лаппо-Данилевского, Петражицкого, Туган-Барановского, Рейснера позднее стали авторами самостоятельных работ.

После Февральской революции управление образованием претерпевает буржуазные новации и процесс вхождения социологии в образовательные системы становится все более интенсивным - вводятся научные степени по социологии, образуются новые кафедры в Петроградском и Ярославском университетах. Постепенно появляются секции, союзы и ассоциация по изучению общественных наук в университетах Казани (С Форфоровский, Н. Кочергин, Н. Первушин, П. Кругляков, С Ушаков и другие), Томска (С. Солнцев, Г. Иосифов, М. Михайловский), Владивостока (М. Ершов, Н. Кохановский). Публикуются первые официальные учебники (Т. Фаддеева, Н. Кочергина, П. Сорокина и других).

Наконец, в 1920 г. в Петроградском государственном университете был основан первый в России факультет общественных наук с социологической кафедрой во главе с П. Сорокиным, которая, по его замыслу, должна была сочетать преподавательскую и широкую научно-исследовательскую деятельность как эмпирического, так и теоретического порядка.

Рассмотренные уровни институционализации необходимо сопоставить с еще одним уровнем - специализированными научными обществами, ассоциациями. В конце прошлого века единственной социологической организацией, в работе которой русские исследователи принимали участие, был Международный институт социологии, созданный Вормсом в 1894 г. Три русских социолога - Лилиенфельд, Ковалевский и Сорокин - в разное время были избраны президентами института, а П. Петражицкий - вице-президентом. Кроме того, Новиков, Де Роберти и Ковалевский являлись активными членами "Общества социологии" в Париже.

В 1911 г. при Московском университете было создано "Научное общество имени А. И. Чупрова для разработки общественных наук", на заседаниях которого неоднократно обсуждались социологические проблемы и теории, отечественные и зарубежные (так, содержательному анализу членами общества была подвергнута в 1915 г. концепция Тейлора). В 1912 г. при "Историческом обществе Санкт-Петербургского университета" была открыта социологическая секция. В 1913 г. по инициативе неокантианца В. Хвостова был создан на основе общественных фондов "Московский научный институт" с отделением социальных наук- "прикладной социологии" и позднее - "социальной психологии". Сотрудники этого отделения планировали изучать психологические аспекты производственной деятельности (на русский язык ими была переведена интересная книга немецкого социолога и психолога Т. Мюнстенберга "Психология и экономическая жизнь"), установили контакты с "Рабочим музеем", который собрал при университете всю русскую и западную литературу по этой проблеме. И главное - подготовили анкетное обследование по "психологии кооперативов", включающее 45 вопросов по мотивам трудовой деятельности, ее организации, отличия от объективно-формальных производственных групп (бригада, цех и т.п.).

Весной 1916 г. состоялось учреждение "Русского социологического общества им. М. М. Ковалевского", объединившего практически всех видных представителей общественных наук (более 70). Согласно уставу, в его задачу входила академическая разработка вопросов социологии и их пропаганда. Однако полярные теоретические интересы членов общества, трудные обстоятельства военного, а затем революционного времени не позволили этой организации сколько-нибудь значительно реализовать свои планы. Фактически после первых собраний, на которых было заслушано лишь несколько докладов, оно перестало функционировать, несмотря на энергичные усилия ряда членов его бюро - Тахтарева, Сорокина и председателя Лаппо-Данилевского.

Очень важную роль в анализируемом процессе занимало следующее обстоятельство: в первые десятилетия XX в. теоретики различных направлений, как неокантианцы (Хвостов, Кистяковский), так и неопозитивисты (Тахтарев, Сорокин) осознают необходимость непосредственного наблюдения, анкетирования, опросов, экспериментов и количественных методов в социологии. Проведение столь комплексных и громоздких, но совершенно необходимых работ было явно не по силам кабинетному мыслителю старого типа. "Эмпирические" шаги социологии вызвали к жизни учреждения и институты, в каждом из которых исследовательская работа велась коллективом ученых, по определенному плану. " Такие социологические лаборатории, -отмечал Хвостов, - в наше время еще только зарождаются, но от их успеха зависит в значительной степени вся будущность социологической науки" [36. С. 69]. В эти же годы создается "Лаборатория по коллективной рефлексологии" (Бехтерев, Сорокин, Звоницкая), проводившая ряд эмпирических исследований и подготовившая несколько работ по теме "Социология с позиции бихевиоризма", сам Хвостов готовит программу по "промышленной социологии".

Характерно, что в труднейших условиях первых лет революции в стране наблюдался взрыв спроса и выпуска книжной продукции по философии и особенно по социологии. Люди искали ответа на мучившие их вопросы. В 1917 г., по данным Книжной палаты, вышло 148 книг по социологии и 50-по философии, а в 1918 г., соответственно, 188 и 58. Этот спрос самым непосредственным образом повлиял на процесс создания и переориентации ряда гуманитарных научных учреждений, которые объявляют себя социологическими.

Так. в 1919 г. Социо-Библиографический институт после годичного существования был преобразован в Социологический институт [37. С. 24-26]. Этот институт, как и многие научные организации переходного периода, объединял в своих рядах и марксистов (М. Серебряков, С. Оранский, Е. Энгель, И. Чернышев и другие), и немарксистов (Н. Кареев, П. Сорокин и другие), хотя деятельности последних постоянно ставились препоны. Научные планы Социологического института были довольно обширными, началась подготовка ряда монографических работ по истории социологии и ее современному состоянию, был составлен сводный каталог мировой литературы по социологии, подготовлены к печати переводы книг американских авторов Э. Росса, Е. Хейса и других. Эти переводы носили не только академический характер, но и явно идеологический. Росс был в России до октября 1917 г. и по возвращению в США выпустил книгу "Россия на подъеме", где с симпатией описывал некоторые процессы буржуазного обновления страны после Февральской революции. Но планы института в этом направлении так и не были реализованы в новых цензурных условиях. По инициативе П. Сорокина, институтом были проведены анкетные обследования уровня жизни и социальной перегруппировки населения Петрограда за годы войны и революции. Весь этот довольно обширный материал он позднее (находясь уже в США) использовал при создании теории стратификации и мобильности.

В силу специфичности исторических условий, происходит некоторое смешение функций и слияние образовательных и научно-исследовательских учреждений в сфере социологии. В годы первой мировой войны и последовавших за ней революции и гражданской войны были резко нарушены традиции научно-исследовательской работы и обычные способы общения ученых: обмен книгами, научные съезды, командировки за границу и даже элементарная переписка. Многие старые социологические журналы в Западной Европе, бывшие интернациональными, стали откровенно шовинистическими, символ "единой мировой социологии" рассыпался [38. С. 219-226]. В этих условиях русская наука изобрела новый специфический вид научной работы и обучения - "публичные циклы лекций для специалистов". Получил права гражданства этот вид и в Социологическом институте, только в 1919 г. там были прочитаны систематические циклы лекций - Н. Гредескулом "История социологических учений", А. Гизетти "История русской социологической мысли", П. Сорокиным "Социальная аналитика и механика", П. Люблинским "Уголовная социология", В. Бехтеревым "Коллективная рефлексология".

И последнее в нашем перечислении - "Общество объективного изучения поведения человека", почетным председателем которого был академик И. Павлов, а действующим - П. Сорокин. Деятельность этого бихевиористского социологического института была прервана властями почти сразу из-за политических настроений обоих его руководителей.

Рассмотренный материал убеждает, что на всех трех уровнях институционализации все процессы носили общий, сходный характер - организационной экспансии социологии. В идеологическом смысле это была составная часть более широкого процесса создания классовых организаций русской буржуазии. И неслучайно после февраля 1917 г. многие социологи, бывшие в идейной оппозиции царизму, пошли на службу Временному правительству (В. Чернов, П. Милюков, П. Сорокин, Н. Кондратьев, Н. Тимашев, Ф. Степун и другие ), многие социологи засели в различных "культурно-просветительных комиссиях" и наводнили книжный рынок брошюрами, пропагандирующими буржуазную демократию. В подавляющем большинстве они не приняли Октябрьскую революцию, и когда русская буржуазия, потерпев поражение в гражданской войне, сделала ставку на мирную, экономическую реставрацию капитализма, многие из них открыто "иступили в поддержку этой линии. В ответ коммунистические руководители поставили вопрос о жестком контроле над программами и содержанием курсов по общественным наукам, о необходимости непримиримой борьбы с враждебными идейными течениями с позиции "воинствующего материализма". Но когда высоких идейных аргументов не хватило, последовали репрессии - аресты, изгнания из университетов, роспуск научных учреждений, закрытие журналов, национализация типографий, строжайшая цензура, и, наконец, высылка из страны.

В судьбах социологии новая власть оказалась союзником и преемником старой имперской власти. Только еще более свирепым. В эмиграцию отправились Н. Бердяев, С. Булгаков, П. Сорокин, П. Струве, П, Милюков, В. Чернов, Г. Гурвич, Н. Тимашев, Ф. Степун, С. Франк, П. Новгородцев, Е. Спекторский и многие другие выдающиеся русские социальные философы и социологи [39]. Органический процесс развития и организации социологической науки был насильственно прерван и направлен в догматическое русло идеологической поддержки существующего режима.

3. Теоретико-методологические основы

русской социологии: этапы и модели развития

Русская социология в своем развитии и функционировании с конца бО-х гг. XIX в. до середины 20-х гг. XX в. прошла три стадии. Некоторые из явлений сменялись, некоторые сложно сосуществовали и взаимодействовали. Первая стадия - возникновение "новой науки" (конец бО-х-конец 80-х годов) характеризуется своеобразным исследовательским азартом, энтузиазмом. Один за другим в печати начинают обсуждать всевозможные "социальные вопросы": рабочий, земледельческий, национальный, женский и т. п. Правда, граница между обыденным, житейским социальным знанием и научным крайне зыбка, цели исследования абстрактны, сбор материала и обобщение его методологически поспешны на этом хаотическом поприще возникшей новой науки.

Г. Зиммель считал, что на первой стадии становления социологии неизбежно проявляется своеобразный "научный авантюризм" - в силу моды этикетка "социология" приклеивается к чему угодно, складываются напряженные, враждебные отношения со стороны сложившихся гуманитарных наук - истории, правоведения, политической экономии и др. Вот почему новая наука, будучи "Золушкой" в российских государственных университетах, перекочевывает в редакции журналов, в публицистику. Подобная неакадемическая форма социальной мысли и воображения весьма характерна для России того времени [40. С. 36-38).

На этой начальной фазе были явные издержки, наиболее бессодержательными оказались "шумные набеги" натурализма, призывавшего решать все социальные вопросы, опираясь на биологию. Это мнение в те годы имело широкое хождение среди русской интеллигенции. Косвенно это подтверждают слова главного героя повести А. Чехова "Дуэль" о самом себе: "Я - зоолог или социолог, что одно и то же". Но были и не столь упрощенные заявки. Так, знаменитая субъективная школа. с ее ориентацией на социальную психологию сказала свое самое главное именно на первой стадии - в 1870-1873 гг.

На первой стадии русская социология выступает в виде следующих позитивистских подходов: органицизм (П. Лилиен-фельд, А. Стронин и другие), который быстро потерял идейный кредит; географическая школа (А. Щапов, Л. Мечников и другие), психологизм (субъективная школа: П. Лавров, Н. Михайловский, Н. Кареев. С. Южаков и другие: социопсихизм: Е. Де Роберти); историческая социология (В. Ключевский). Как бы ни были очевидны сегодня многие просчеты всех разновидностей позитивизма, отметим ряд содержательных аспектов новой общественной науки, создаваемой им.

Вместо стереотипов традиционной историографии ("великий человек", его "исторические" фразы и деяния) внимание исследователей переключается на процессы и состояние общества в на взаимодействие разных сторон социального целого - общественных политических, бытовых и культурных учреждений. Этот усложненный взгляд помогал сформулировать новые гипотезы и по-новому "прочитать" уже известные фактические данные. Вот почему на этой фазе позитивистская социология рассматривается как "естественная наука о человечестве", использующая все прочие науки как склад фактов и эмпирических обобщений для разработки собственных абстрактов социальной статики и динамики [41. С. 149].

Однако эта же методологическая установка, давая известные преимущества социологии перед старой историографией, не способствовала наведению порядка в ее собственном доме, мешала ее самосознанию. Наблюдатели процесса возникновения науки жаловались: "В нынешнем виде социология есть груда описательных материалов, частично разработанных, частично весьма мало тронутых научной критикой, да такая же груда слов, гипотез, теорий, имеющих целью в этих материалах разобраться. вывести из них систему аргументированных обобщений " [40. С. 34].

Решение этих сомнений и было предпринято на второй стадии. Ее можно назвать стадией "теоретико-методологической критики", она хватила все порождения предыдущей стадии: критика шла как в рамках возникших школ и направлений и с целью их укрепления, так и между ними с целью закрытия тупиков. В 1890 -1900-е гг. - резкое интеллектуальное оживление, складывается марксизм и антипозитивистские ценностные подходы. В теоретико-методологических спорах этой поры ясно вырисовывается понимание, что попытки ранних позитивистов создать новую науку (выпустив два-три поспешных манифеста) - наивность, что социологическая наука еще находится в строительных лесах. В ответ растет критическое внимание к основным понятиям - общество, народ, классы, идеалы, интеллигенция и т. п., казавшихся столь ясными и понятными на первой фазе; переформулируется соотношение с другими гуманитарными науками, некоторые представители которых начинают признавать плодотворность социологической точки зрения в той или иной из них; резко критикуется натуралистический редукционизм.

Лидером антипозитивизма с упорной защитой методологических принципов, получивших позднее название "историзма", выступило неокантианство: А. Лаппо-Данилевский, Б. Кистяковский, П. Новгородцев, В. Хвостов, Л. Петражицкий и другие [42].

Борьба неокантианства с позитивистами привела к тому, что первое десятилетие XX в. дает нам наиболее дифференцированную картину течений русской социологии, хотя антипозитивистские атаки были отбиты, позитивизм неизбежно меняется, появляется непозитивизм (Г. Зеленый, П. Сорокин, А. Звоницкая. К. Тахтарев, В. Горохов, В. Пипуныров и другие) с сильной ставкой на эмпирические исследования, функционализм, сциентизм [43]. На этой стадии начинают работать новые противоречия: борьба между многочисленными конкурирующими теориями в рамках немарксистской социологии и их совместная борьба с марксистской социологией.

С наличием противоречий этого рода очень многое сообразуется на втором и третьем этапах эволюции социологии, а вопросы "между кем и по каким проблемам идет критика?" неизбежно приводят к проблеме теоретико-методологической дифференциации исследований и направлений, к фиксации их научной значимости. Роль полемики между ними, даже если она была временами односторонней и даже несправедливой, была в итоге все равно полезной, так как помогала самим социологам уяснить философские истоки их работы, мировоззренческие сдвиги в обществе, отказаться от явных просчетов, ошибок и в снятом виде усвоить ( или по крайней мере учитывать) противоположную точку зрения. Вот почему простого соотнесения имени социолога с тем или иным направлением или школой, несмотря на откровенную авторскую самоаттестацию, часто недостаточно для выяснения существа многих полемических событий этой стадии. Для этого необходимо представить ее окончательные результаты, которые в огне критики отливались в структурные теоретико-методологические позиции, составляющие социологические парадигмы, сложно дифференцирующие некоторые направления и выявляющие векторы личной идейной эволюции ряда ведущих социологов. Их конструирование, осмысление их влияния на сегодняшнее и предсказание завтрашнего состояния социологии тех лет составили очередной, третий этап ее развития, который можно назвать этапом "методологической консолидации". На этом этапе создаются теоретические и эмпирические уровни, резко интенсифицируется процесс приращения знания в целом. За первое десятилетие XX в. количество социологических публикаций выросло почти в три раза в сравнении с последним десятилетием XIX в., составив более тысячи наименований. Именно в это десятилетие успешно разворачивается процесс институционализации русской социологии.

Формирование теоретического уровня шло по трем мировоззренческим параметрам: позитивизму, антипозитивизму и неопозитивизму, в каждом из которых необходимо выделить расслоение по социальной онтологии (т.е. трактовка социологами проблемы социальной реальности и законов ее функционирования и развития) и социальной гносеологии ( т.е. трактовки ими же возможности познания социальной реальности теми или иными методами). Схематически представленные русской историей ответы дают десять четких теоретико-методологических позиций, часть из них была альтернативная и составляла диспозиции социологической теории.

В истории социологии от Конта до наших дней обнаруживаются две различные трактовки социальной реальности - реализм и номинализм и серия эклектических переходов между ними. Согласно реализму, общество есть сверхиндивидуальное, реальное органическое единство, первичное относительно индивида с исторической, логической и моральной точек зрения. Баланс составных частей этого единства - продукт действия исторических сил, имеющих длительные и естественные корни в прошлом, менее всего их можно рассматривать как артефакты.

Индивид, как мы его знаем, никогда не существовал вне этих сил и единства их проявлений ( точнее, вне этого единства он был бы либо Богом, либо животным). Только через общество или то, что социологии называют "процессами социализации" индивид становится личностью.

Социологический реализм имел сторонников как среди позитивистов (в рамках натуралистического холизма XIX в. шли долгие споры о главных системообразующих "факторах" социальной реальности - географических, демографических, биологических, расовых и т. п.), так и некоторых антипозитивистов чаще всего на культурологической подкладке. Противоположным реализму (с его культом организмичности) был номиналистический подход, "социологическая монадология", трактующая социальную реальность как серию взаимодействий индивидов; самодостаточных, исходных в этом взаимодействии моментов, а концепт общества толковался откровенно механически как совокупность этих взаимодействий и личностей. Отсюда культ воинствующего индивидуализма, психологичности, субъективизма Приверженцами "социологической монадологии" были некоторые позитивисты, многие антипозитивисты и неопозитивисты хотя, разумеется, с разной аргументацией.

Не менее дифференцированная картина обнаруживается в вопросах социальной гносеологии, то есть в вопросах - можем ли мы научно познать социальную реальность, в чем отличие этого вида познания от житейских, обыденных представлений о ней, или вненаучных - религиозных, философских, художественных и, наконец, с помощью каких методов мы можем адекватно достичь научного социального знания? В целом, опуская малозначительные детали, в истории социологии вновь обнаруживается альтернативная позиция.

С одной стороны, методологический объективизм, реализуемый позитивистами и неопозитивистами, чаще всего ориентированными на методы естествознания, количественные процедуры, и некоторыми антипозитивистами, стремящимся придать теоретическому обществоведению форму новейшей социальной философии, снимающей старую дилемму философии и социологии. С другой стороны - методологический субъективизм, вербующий сторонников прежде всего среди антипозитивистов, но пользующийся кредитом среди некоторой части позитивистов (психологический редукционизм). Порядок сосуществования и борьбы этих выше позиций и диспозиций составил единое мыслительное пространство русской социологии, представленное в последующей схеме.

(Таблица)

Позитивизм(1,2,6,7) Антипозитивизм(3,4,8,9) Неопозитивизм(5,10)

СОЦИАЛЬНАЯ ОНТОЛОГИЯ

1. Позитивистский холизм (органицизм, географический и демографический детерминизм, "социологический ряд" Де Роберти и др. ). Естественные законы социальной материи (эволюционализм)

2. Политическая монадология (субъективная школа, психологисты: Н.Коркунов и др.). Естественные законы с моральной санкцией.

3. Антипозитивистский холизм (социальная философия С. Франка, Л.Карсавина, неогегельянство Б.Чичерина, неославянофильство Н. Данилевского, К. Леонтьева). Универсальные законы организмичности (философская трактовка).

4. Антипозитивистская монадология (неокантианство). " Естественное право". Необходимость и должное.

5. Признание необходимости синтеза холизма и монадологии, но объективно преобладает сползание на рельсы монадологии (П. Сорокин, К. Тахтарев). Функциональные законы.

СОЦИАЛЬНАЯ ГНОСЕОЛОГИЯ

6. Позитивистский методологический объективизм (все разновидности натуралистического редукционизма, плюрализм Ковалевского, монизм Де Роберти).

7. Позитивистский методологический субъективизм (субъективная школа и вседругие виды психологического редукционизма в позитивизме: ранний С.Франк, Л. Оболенский и др.).

8.Антипозитивистский методологический объективизм (неогегельянство, неославянофильство и др.).

9. Антипозитивистский методологический субъективизм (неокантианство).

10. Методологический объективизм неопозитивизма (сциентизм, критика интроспекции). Защита количественных методов исследования.

Что же конкретно помогают выявить эти позиции ?

Во-первых, совершенно очевидно, что национальная мысль шла в русле мировой социологической мысли, составляя ряд общих и актуальных для своего времени тенденций, позиций и диспозиций. Причем русские ученые постоянно стремились осмыслить это обстоятельство. Совершенно очевидно, что главная колея развития социологии в России была именно позитивистской. Позитивисты и начали этот процесс, многие пережили и его окончание. Они же дали в количественном отношении самую обильную часть русской социологической литературы. Да и не только количественную! Многие из них стали социологами мировой известности (П. Лилиенфельд, Я. Новиков, М. Ковалевский, Н. Кареев, Е. Де Роберти, П. Сорокин и др.).

Во-вторых, наряду с общими обнаруживаются и некоторые специфические черты. Так, любопытный особенностью русской социологии было появление в ней ранее, чем в науке какой-либо другой страны, позитивистской монадологии и методологического субъективизма (в лице субъективной школы), споры вокруг которой оставили глубокий след на второй и третьей стадии развития русской социологии. Другой особенностью была заявка неопозитивизма (прежде всего в лице бихевиоризма) на синтез социологического холизма и монадологии, в то время как подавляющая часть всех других вариаций этого направления в разных странах стояла на позициях монадологии, элементаризма.

В-третьих, сами участники исследуемого нами процесса придавали позиционным разногласиям (особенно в горизонтальном разрезе - позитивизм, антипозитивизм и неопозитивизм) значение принципиально различных, полярных решений. И это верно исторически. Так, все онтологические позиции признавали наличие законов общественной статики и динамики, однако толкование их сущности и сочетания необходимости с моральной оценкой широко варьируется в каждой позиции.

Между тем было и объективное общее, особенно четко выявляемое в ходе конфронтации с марксизмом. Такова известная методологическая близость позиций седьмой и девятой, в частности, субъективной школы и неокантианства. Факт этот был отмечен еще раньше М. Ратнером, С. Гальпериным, Ивановым-Разумником, Н. Кареевым и Н. Рожковым, но должного объяснения ему тогда, естественно, не могли дать. А между тем оба постоянно полемизирующие между собою направления в своей глубине опирались на психологический редукционизм в решении большинства вопросов, хотя и прибегали к разным аргументам и философским традициям. Факт идейного родства подобного рода не столь уж большая неожиданность, если вспомнить признания самого Конта: "Я всегда смотрел на Канта как на очень сильный ум, как на метафизика, всего ближе подошедшего к положительной философии" [44. С. 142].

В-четвертых, историческая реализация каждой теоретико-методологической позиции никогда не воплощалась абсолютно в "чистом" виде; в типологизации такого процесса как познание, в разложении сложных явлений его на простые, - учит диалектика, - нет признаков, образующих абсолютные границы познавательной деятельности, а только - относительные, подвижные, изменчивые. Задача историка мысли выяснить эти конкретные "детали", а они многообразны: то это личные амбиции представителей одной и той же позиции друг к другу, то осознание относительности или несостоятельности разделяемой до недавнего времени позиции и т. п.

Здесь обнаруживаются любопытные теоретические совмещения (так, у главы субъективной школы Н. Михайловского были остатки, осколки натуралистического холизма), обнаруживается дух соперничества (так, например, основатель русского бихевиоризма Г. Зеленый остро критиковал одного из талантливых исследователей этого же направления - П. Сорокина), обнаруживается логика личной идейной эволюции, ряд социологов циркулировал, переходя из одной позиции в другую (в частности, С. Франк из седьмой позиции перешел в восьмую). И, наконец, некоторые теоретики осознали необходимость широкого синтеза, интеграции этих позиций и диспозиций. Усилиями сторонников подобного синтеза возникла ретроспективная ориентация, все стремились писать историю социологии с оправданием задуманного синтеза. Причем эти работы одновременно стали учебниками, так как в специфической форме в них фиксировалась общепризнанная в социологическом знании точка зрения каждого автора. Так, Н. Кареев стремился синтезировать все разработки субъективной школы, а В. Хвостов - неокантианства, замысел перекрестной интеграции позитивистских позиций предложили в начале XX в. М. Ковалевский и Е. Де Роберти, а антипозитивистские в 20-е годы - С. Франк. Наконец, в конце ЗО-х годов вариант еще более широкого синтеза позитивистских и антипозитивистских позиций предложил П. Сорокин в своей знаменательно названной им "интегральной социологии", значение которой может быть правильно понято именно в контексте всей русской социологии.

После выяснения теоретико-методологической позиций следует остановиться на центральных темах русской социологической литературы той поры. Рассмотрим эти темы в самом общем виде. Основной массив литературы имеет дело с конституированием социологии в качестве самостоятельной науки, обсуждением ее исследовательских сфер и методов, основных теоретико-методологических принципов (монизм-плюрализм, реализм-номинализм, эволюционизм-функционализм и т.п.), и понятий. Как и в истории всей науки, социология освобождалась от удушливых объятий философии путем развития эмпирических основ, количественных методов, приемов работы. В этом процессе были свои достижения, были и серьезные просчеты, некоторые из которых мы рассмотрим позднее.

Вторая обширная тема русской социологии - обсуждение проблем социальной динамики (эволюции, прогресса), фаз эволюции, их последовательности, "законов и формул" прогресса и соответственно историко-сравнительных методов. Социологи-эволюционисты, хотя и делали некоторые оговорки, полагали, что существует универсальный, однонаправленный процесс социальной революции, по которому все народы проходят одни и те же стадии развития, социальные и природные условия всегда дают более или менее одинаковую культуру, обычаи и институты, и что фактически наблюдаемое многообразие социокультурных явлений может быть сведено, при строгом соблюдении позитивных методов исследования, к единому генетическому ряду. Отсюда широко распространенная трактовка общей социологии как "генетической".

Подобная трактовка социальной эволюции по своему академическому и социальному значению не может быть оценена однозначно. С одной стороны, будучи тесно связанная с просветительскими теориями линейного прогресса, она была весьма плодотворна в борьбе против традиционной историографии, не поднимавшейся выше повествования об отдельных событиях, а широкое применение сравнительно-исторического метода давало богатую пищу для новых теоретических построений. Позитивисты стремились всюду выделить общее, повторяющее, единообразное, часто сознательно пренебрегая индивидуально-конкретным. И все-таки этот подход был во многом полезным. В частности, внесение крайне перспективной социологической точки зрения в исторические исследования в России было предпринято именно с позиции эволюционизма. Особенно серьезный вклад в мировую науку внесли русские исследователи "новой истории" [45. С. 130-132].

Но с другой стороны, эволюционизм с самого начала столкнулся с неразрешимыми на собственной основе внутренними осложнениями. Следует ли, продолжая линию старой социальной философии, говорить о глобальной эволюции единого общества ("органицисты", сторонники "географического детерминизма", "социодарвинисты" и др.) или необходимо сконцентрировать внимание на исследовании относительно завершенных циклов развития отдельных сфер общества - хозяйства, политических институтов, культуры (М. Ковалевский, ранний К. Тахтарев)? Далее - как совместить принцип тотального изменения с идеей единства социальной системы, все элементы которой стремятся к поддержанию функционального равновесия ("органицисты", Е. Де Роберти и другие)? Ответы на эти вопросы не являются легкими и самоочевидными. Вся социология второй половины XIX в. упорно пыталась закрыть эти вопросы. В этих попытках необходимо выявились некоторые методологические издержки эволюционизма.

Теперь очевидно, что часто многочисленные законы "эволюции" "стадии развития" общества механически выводились позитивистами не из эмпирического материала, а неких общих философских принципов. Наиболее красноречивый пример -"формула прогресса" Н. Михайловского. Отсюда рождалась тенденция подчинить факты слишком упрощенным схемам. В частности, сравнительно-исторический метод превращался в средство сбора иллюстраций для подкрепления априорных схем, прежде всего схем - евроцентризма. Да и сам принцип развития социологи-позитивисты толковали довольно упрощенно, как простейший ортогенез, не видя в предшествующей истории ничего, кроме "подготовки" нынешней буржуазной цивилизации.

Разумеется, социальных антагонизмов последней старались не замечать или подвергали утопической критике (субъективная школа, неославянофильство).

Любопытная особенность истории эволюционной ориентации в России заключалась в появлении самого раннего протеста против линейноэволюционной концепции истории. Его автором был Н. Я. Данилевский, который в работе "Россия и Европа" (1869 г.) возвестил начало кризиса европоцентризма и эволюционизма. На первой фазе развития русской социологии антиэволюционистские идеи Данилевского не поддержали (да и изложены они были им весьма противоречиво). Вспомнили о них позднее - уже в начале XX в. Фундаментальная особенность схемы Данилевского заключалась в отрицании им фактов взаимодействия и взаимного влияния народов в ходе истории, в абсолютизации уникальности, неповторимой внутренней целостности культур. Но при этом он невольно впадал в другую крайность - недоучет основных линий мирового развития. Постепенное (но упорное) вовлечение материалов этнологии и сравнительное изучение прошлых культур губительно сказались на старых эволюционных схемах. На какое-то время "анти-эволюционизм" становится модой дня (Р. Виппер, С. Лурье, С. Булгаков и многие другие), вплоть до признания значения "социологические законы" только за функциональными (П. Сорокин, К, Тахтарев).

Третья важнейшая тема русской социологии - социальная структура (порядок) и социальное поведение. Постепенно распространяется и растет убеждение (наряду с Э. Дюркгеймом), что социальные явления есть явления "sui generis", несводимые ни к физическим, ни к химическим, ни к психологическим явлениям. Несмотря на свой особый характер, социальные явления - результат именно человеческих действий и отношений (Н. Кареев, Е. Де Роберти, Б. Кистяковский, и многие другие).

Основополагающее социальное явление, исходное единство для социологического анализа трактуется вслед за Зиммелем как "социальное взаимодействие" (Н. Кареев, Б. Кистяковский, П. Сорокин и другие). Воспроизводимое, постоянное, массовое взаимодействие дает "общественные отношения", "общественную жизнь" (К. Тахтарев): личное участие в нем дает "социальные связи" (А, Звоницкая), "социальное общение" (В. Горохов). Однако в различных направлениях "взаимодействие" трактуется неодинаково: для Н. Кареева "взаимодействие" есть некий фундамент, на котором надстраиваются другие "части общественной структуры - группы, организации, институты"; Б. Кистяковского, в соответствии с неокантианскими установками, интересует психологическое (мотивационно-нормативное) содержание взаимодействия; внимание П. Сорокина привлекает внутреннюю структуру, взаимодействие в плане социального поведения.

Если общественные отношения организуются, мы имеем "социальные группы". После понятия "социального взаимодействия" это второе главное понятие в социологии тех лет. Группа существует в реальной общественной жизни в массе вариаций. Наиболее подробную классификацию социальных групп и обсуждение теоретико-методологических основ классификации мы находим у П. Сорокина (вопросами стратификации он продолжал заниматься в течение всей жизни).

Наибольший интерес у русских социологов вызвали проблемы противопоставления организованной "социальной группы" и особых людских конгломератов: толпы, публики, коллектива; среди первых настойчиво ставится вопрос об интеллигенции и общественных классах. В русской социологии мы видим несколько теоретических объяснений природы класса (М. Туган-Барановский, В. Чернов, П. Струве, К. Тахтарев, П. Сорокин и другие). Существовали также три концепции интеллигенции --"социально-этическая" интерпретация ее как внесословной, надклассовой, социально-гетерогенной группы, обладающей особыми духовными свойствами (П. Лавров, Н. Михайловский, Иванов-Разумник), трактовка интеллигенции как самостоятельного "общественного класса" (Е. Лозинский и другие) и религиозно-культурологическая трактовка (Н. Бердяев). Общая постановка проблем социальной психологии разных групп (Н. Михайловский, В. Случевский, В. Попов, Д. Аменицкий и другие) была развита и конкретизирована при изучении ряда частных проблем - социально-психологической природы хулиганства (С. Елпатьевский), военной психологии (А. С. Рязанов, К. Оберучев, Н. Угах-Огорович и другие), моды (Н. Рейнгардт).

Место индивида в группе описывалось в понятиях "статуса", "абонента" и "положения", а регулирование - в понятиях "нормы". Важность нормативного рассмотрения групповой жизни признавали и позитивисты (Е. Де Роберти, Н. Кареев, Н. Михайловский), и неокантианцы (Б. Кистяковский, Л. Петражицкий, П. Новгородцев, В. Хвостов). Среди других компонентов общественной структуры наибольшее внимание у русских социологов привлекли институты власти: право, бюрократизм, природа государства и т. п. (Б. Кистяковский, С. Франк, Л. Петражицкий, П. Сорокин и другие).

Особое внимание было уделено двум полярным состояниям "социального порядка" - взаимопомощи, кооперации, солидарности, интеграции социальных групп (П. Кропоткин, Н. Михайловский, В. Хвостов, В. Чернов и многие другие) и конфликтам, борьбе между ними (Ю. Делевский). Специфической конкретизацией этих состояний была проблема мира и войны. В русской социологии довольно рано сложилась одна из известных концепций вечного мира, получившая ныне название концепции "мирового правительства" (Л. Комаровский, П. Сорокин, П. Люблинский и другие).

Развитие и применение теоретического концепта - "социальной системы", справедливо отрицавшего, что общество есть простая сумма индивидов, привлекло внимание ряда социологов. В России А. Богданов первый использовал термин "социальная система" для описания общего состояния общества. Он рассматривал общество как композицию многих элементов: внешних - физическая и природная среда (климат, фауна, флора), взаимодействие с другими обществами; и внутренних - среди которых главное место занимали группы с функциями управления и их идеологии. Общество в целом (как система) демонстрирует нам состояние равновесия. В четкой форме подобные положения выдвигал В. Парето, сходные идеи защищал Ч. Кули в теории "органического единства".

П. Сорокин предложил в начале 20-х годов другое понимание "социальной системы", распространив его с общества в целом на отдельные части, выдвигая толкование общества как "системы систем". В соответствии с таким пониманием он различал несколько видов социальных систем: межличное взаимодействие группы: сочленение групп (кумулятивные группы) и общество в целом. Социологию, по Сорокину, интересуют прежне всего социальные факты, связанные с системным аспектом. Основанием для реального единства социальной системы, полагал П. Сорокин, является наличие причинно-функциональных связей между тремя внутренними компонентами взаимодействия: агентами (индивидами), актами взаимодействия и символами (проводниками) и наличие подобных связей между самими взаимодействиями в более широких рамках. Без тесной и постоянной функциональной связи компонентов нет их структурного единства, а есть лишь их простая пространственная близость или механическое сосуществование. Близкие идеи, но с большим, чем у П. Сорокина, подчеркиванием "гуманистического коэффициента", ценностно-нормативной мотивацией в рамках "социальной системы", высказывают западные социологи - Ф. Знанецкий, В. Томас, Ч. Парк..

С конца ЗО-х годов П. Сорокин станет развивать новое понимание "социальной системы" в концепции "социокультурной интеграции", подчеркивая теперь примат не функциональных связей, а духовной интеграции, не индивидов и актов, а символов, "законов-норм" и т. п. Он указывал позднее, что эта переоценка есть дальнейшее развитие традиции М. Вебера-В. Дильтея, с одной стороны, и русского неокантианства (Л. Петражицкий, Б. Кистяковский) - с другой.

Следующая важная тема социологии - личность. Следует однако отметить, что сколько-нибудь развитой теории личности в русской социологии тех лет нет. В частности, знаменитое учение Михайловского и Лаврова о личности как самодостаточной индивидуальности не было, строго говоря, социологическим учением. Это была благожелательная гуманистическая оценка важности человека, справедливая по крайней мере в двух отношениях - на фоне биологического редукционизма, сводящего личность к "клетке", "функции", "винтику" общественного организма и на фоне идеологии самодержавного деспотизма, густо напичканной сословными предрассудками.

Что же касается теоретического и. идеологического значения учения о "критической личности", то оно в другом - эта теория явилась первой развитой формой самосознания интеллигенции в России. Правда, такой субъективный социолог как Н. Кареев, говоря о личности, часто использовал, хотя и крайне метафорично, термин "социальная роль", постепенно приходя к убеждению (особенно часто он это подчеркивал в последние годы своей деятельности), что одновременное рассмотрение личности как продукта общественных отношений и их реформатора-деятеля является единственно плодотворной. Мысль эта, как хорошо известно, была высказана и обоснована ранее всего в марксизме.

Не прибегая к термину "роли", но давая сходную с этим термином теоретическую интерпретацию личности демонстрирует П. Сорокин (личность как "абонент различных групп") и Звоницкая (учение о "социальном я"). Точка зрения последней близка к Болдуину, Кули и другим американским социологам тех лет.

После общества и личности другой важнейшей проблемой социологии является культура. Проблемы культуры в целом попали в ведение социальной философии - наиболее долгие и серьезные споры вызвала знаменитая культурология Н. Данилевского, даже если с ней не соглашались, то ее влияние было значительным (например, на П. Сорокина). Что же касается более узкого, социологического рассмотрения проблемы культуры, то тут обнаруживается следующее.

Культура - как основа, результат и детерминанта социальных действий и взаимодействий интересуют С. Южакова, Е. Де Роберти, П. Новгородцева, В. Хвостова. Различные элементы культуры взаимодействуют в разной последовательности, не синхронно, с отставанием (русский вариант теории "культурного отставания" - Е. Де Роберти, М. Туган-Барановский, П. Струве). Интеграция различных элементов и систем культуры интересовала В. Хвостова (принцип "дух времени") и особенно позднего П. Сорокина.

Механизмы изменения культуры, как правило, разбивались на два типа: "кратковременные" (изобретения, диффузия и т. п. - В. Хвостов и другие) и "долговременные" - эволюционные (дань эволюционизму отдавали почти все крупные позитивисты: М. Ковалевский, Е. Де Роберти, Н. Кареев), циклические и флуктуационные (П. Сорокин).

И последняя общая проблемная тема, которую необходимо отметить особо: отклики на сочинения западных буржуазных социологов в русской печати. Проводилась большая и оперативная работа по переводам, рецензированию и обзорам зарубежной социологической литературы, практически все сколько-нибудь интересные авторы (О. Конт, Л. Уорд, Д. Гиддингс, Г. Тард, Л. Гумплович, Г. Спенсер, Ф. Теннис, Г. Зиммель, М. Бебер, Э. Дюркгейм и многие другие) были переведены на русский язык. Существовали обширные персональные контакты. Русские социологи не замыкались в национальной изоляции, а постоянно стремились к анализу и синтезу "разнообразных научных идей, возникавших у других народов". В этом Н. Кареев видел одну из характерных особенностей русской социологии тех лет [46. С. 29].

Рассмотренный выше теоретический уровень не даст полной картины социологической деятельности на третьем этапе без выяснения ее эмпирического лица. В России эмпирические социальные исследования (прежде всего статистические) возникли значительно раньше, чем сама социология как самостоятельная наука. Впрочем, такова была картина во всех европейских странах. Но были и отличия - наряду с государственной статистикой в России сложилась добровольная земская статистика, учреждение, не имевшее себе подобных в других странах и осуществлявшееся на первых порах изучением общественной жизни народнически ориентированной интеллигенцией. С проникновением в нее марксистских идей встревоженное царское правительство превратило ее в разновидность государственного аппарата.

В начале XX в. то, что делала раньше земская статистика - подхватили и расширили многие редакции журналов, научные общества, частные лица - учителя, врачи, экономисты, инженеры, священники, которые начали на свой страх и риск проводить эмпирические социальные исследования. На какое-то время складывается своеобразный "анкетный" бум. Так что не преувеличением звучит одно из редакторских признаний тех лет: "анкета все больше и больше завоевывает симпатии как отдельных лиц, так и целых организаций для выяснения и изучения общественной жизни" [48. С. 39).

Главные исследуемые вопросы в основном носили характер "больных проблем" - быт и положение низов, пьянство, самоубийства и др. В научном отношении эти эмпирические исследования были подчас открыты многим упрекам как организационного, так и методологического характера: их можно было упрекнуть в малом объеме выборки в ряде случаев, спорности некоторых количественных критериев измерения, двусмысленности вопросов в анкетах, плохой сопоставимости полученных данных и т. п.

Но были и явно интересные исследовательские работы, отличающиеся стройностью изложения и довольно представительными данными, сохранившие научную ценность не только для историка, но социолога наших дней. По мере осмысления содержательной стороны этих исследований все чаще появляются методологические работы, стремящиеся подвести критические итоги эмпирической научной практики, исправить ее кричащие недостатки (А. Болтунов, А. А. Чупров. В. Леонтьев, Д. Воронов, С. Первушин и многие другие). Вот мнение крупнейшего русского социолога П. Сорокина: <3аслуживают специального упоминания труды А. А. Чупрова по социальной статистике. Его "Очерки по теории статистики" (1909) и последующие статьи по математической статистике и количественным методам анализа социальной причинности, опубликованные несколько лет назад за границей (ему тоже пришлось оставить Россию) были такого уровня, что Королевское общество статистиков Великобритании и несколько других научных обществ избрали его своим почетным членом. Кейнс назвал его работы эпохальными> [46. С. 16].

И самое важное для нашей темы - в течение первых десятилетий XX в. растет убежденность о необходимости совместной органической работы социолога-теоретика и эмпирика. Нам уже приходилось это иллюстрировать на примерах эмпирической разработки двух важных социальных проблем - положения рабочего класса и алкоголизации населения [49]. Когда П. Coрокин в своих работах второй половины 20-х годов конкретно продемонстрировал эти требования, то это произвело сильное впечатление на социологов многих стран и оставило глубокий след в судьбе мировой социологии.

Итак, подведем общие итоги: теоретические изыскания, эмпирические исследования, преподавание социологии и организация этих трех моментов сплетались постоянно в общую цепь зависимостей, оплодотворяя друг друга. Русская социология конца XIX-начала XX вв. в свете этих зависимостей, по мнению известного американского науковеда А. Вусинича. выглядела не лучше, но и не хуже западноевропейской и американской социологий той поры (50. С. 231-243]. У нее было собственное лицо: были оригинальные разработки, обнаруживающие идейную перекличку с национальными социологиями других стран (Н. Михайловский раньше Г. Тарда описал социологическое значение внушения-подражания. М. Туган-Барановский и П. Струве заложили основы теории, получившей позднее у В. Огборна название "культурного отставания", дискретный подход к мировым культурам Н. Данилевского повторил на свой лад О. Шпенглер и А. Тойнби и т. п.), было у нее и творческое стимулирование мировой социологии (роль концепций социальной мобильности и стратификации П. Сорокина, диалектическая социология Г. Гурвича).

Каток тоталитаризма прокатился по личным судьбам многих отечественных социологов, по самой науке в целом, по ее контактам с другими национальными ветвями знания. Социологи конца 20-х годов, проводящие эмпирические исследования (К. Кабо, С. Первушин, Д. Воронов, А. Гастев и другие) стремились учесть дореволюционный опыт этого типа, сохраняя когнитивную преемственность процесса. Разработка теории и ее преподавание на первых порах пытались избежать догматизма (Н. Бухарин, С. Оранский, С. Солнцев, П. Маслов), но вскоре были смяты. Мучительное восстановление отечественной социологической науки началось вновь только в середине 50-х годов после публичного выяснения трагедии культа И. Сталина. Процесс этот по многим причинам затянулся на долгие десятилетия [51].

Blog