Возвращение мастера эпизод второй: божественное в земном и наоборот

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6

И снова о любви

На время отсутствия Колесова Коле с Ксенией досталась квартира Еньки и Жени – в полное распоряжение. Енька торжественно вручил Кольке ключи и рассказал, когда полить цветы, вытереть пыль и прочие мелочи.

- Знаешь, здесь все дышит Женей, - сказала Ксения, рассматривая побрякушки с разных стран мира, старательно расставленные на полках. Коля не стал спорить. Он боготворил мать и даже, в свое время, на удивление, совершенно спокойно воспринял ее уход от отца. Колька знал, что инициатором развода выступила мать, которая устала совсем не из-за отцовских измен, как многие могли подумать, – до них ей не было никакого дела, а из-за его вранья, которое она не терпела, и одиночества. Кроме того, Колька прекрасно понимал, что отцовские измены тоже были совсем не от нелюбви отца к матери. Разве такую женщину можно было не любить? В конце концов, Колька тоже был мужчиной, хотя еще и очень юным. Просто Андрей не мог иначе. Ему искренне казалось: если заводишь интрижки с другими женщинами, а на новенькое всегда тянет, нужно обязательно скрывать и врать. Возможно, его так воспитали, а может, он просто придумал, что так будет лучше. И когда мать встретила Еньку, который, с одной стороны, очень нуждался в ней, с другой – был готов принять ее такой, какая она есть: сложную, изредка противоречивую, а чаще, напротив, необычайно цельную, практически монолитную, она сразу поняла, что именно это ее судьба. Андрей ее никогда не понимал. Любил – да, ценил – безусловно. Восхищался, гордился – все что угодно, но только не понимал. Она все время была на шаг впереди. И никакие заработанные им деньги, достигнутые положение и социальный статус, не помогали ему сравниться с ней - на дистанции длиною в жизнь. Он все время подсознательно пытался ей доказать, что он не глупее ее, не хуже ее. А ей ничего доказывать было не нужно – ни ему, ни себе, никому. Ее положение и социальный статус зависели не от количества заработанных ею денег, и не от положения мужа, а исключительно от нее самой. Она могла бы вдруг стать нищей, хотя вряд ли бы это произошло – на хлеб с маслом она себе всегда была в состоянии заработать, но при этом окружающие ее воспринимали бы так же. Цельность Жени Андрея обескураживала. В разговоре с ней, да и с другими тоже, ему все время хотелось подчеркнуть свое превосходство над ней хоть в чем-то. А Женя в ответ только пожимала плечами, ведь реальное превосходство всегда было на ее стороне - даже тогда, когда она совсем юной девушкой, как ей казалось, по любви, вышла за Андрея замуж. С тех пор Женя очень изменилась: повзрослела, поумнела, стала глубже, как личность, избавилась от многих комплексов, в ней все срослось, и появилась та самая пресловутая цельность, которая так редко встречается в людях. Она сделала себя сама: слепила из сотни разноцветных камешков, сплела из тысячи косичек, сложила из миллиона кубиков и многогранников… Она была стара, как мир…и… мир сам себе казался молодым по сравнению с ней.

Когда Женя ушла от мужа, Колька решил остаться с отцом. Мать вступала в новый этап жизни сознательно. Это было ее решение. Сказать, что оно было выстраданным – это ничего не сказать. На самом деле само по себе решение выстраданным не было, выстраданной у Жени была вся жизнь до этого решения. А Андрей был поставлен перед фактом. На все подробные объяснения Жени причин принятия нею такого решения Андрей кивал головой и по-прежнему ее не понимал. Он считал себя обиженным, брошенным, и его самолюбие было уязвлено. Именно поэтому Колька принял решение поддержать отца – тот нуждался в его поддержке гораздо больше, чем мать. Женя отнеслась к такому Колькиному решению с пониманием, полностью согласившись с аргументами сына.

Еньку Коля полюбил всей душой. То, что Енька глубоко и искренне любит Женю, было видно невооруженным взглядом, и, главное, мать счастлива с Колесовым. В ее глазах появился блеск, которого давно не было. Она похорошела: расправились плечи, выпрямилась спина. Появился новый вкус к жизни. Кроме того, Енька импонировал Коле как личность: умный, эрудированный, порядочный, глубокий человек и даже импозантный мужчина. Все, как говорится, при нем. Коля не мог не признать, что Енька на голову выше Андрея по всем параметрам. Когда Коля пришел к такому неутешительному выводу, для Андрея, да и для его, Колькиного самолюбия, ведь, как ни крути, Андрей - отец все-таки, он уже не только принял, но и окончательно понял решение Жени. И они стали с Енькой большими друзьями.

Потому, когда Колька собрался жениться, он с этим вопросом вначале пошел к Еньке. Они посидели на кухне, выпили по бокалу джина из бутылки, которую Енька сразу же достал из бара, услышав о причине Колькиного прихода, и по душам поговорили. Колька был уверен, что отец скажет: жениться ему еще очень рано. И даже, скорее всего, не станет слушать никакие аргументы. С Енькой же можно было обсудить позицию. Постановили, что Андрея опять нужно просто будет поставить перед фактом: будет так и только так. Коля, не откладывая в долгий ящик, сообщил отцу о своем решении. Тот было открыл рот, чтобы что-то возразить, но не успел, потому что Коля безапелляционным тоном сказал, что будет так и только так. И что если Андрей не примет их с Ксеней у себя, то они снимут квартиру – благо Коля уже не только учится, но также давно успешно работает. Андрей против Ксении ничего не имел, да и оставаться одному в огромной квартире ему не хотелось, поэтому, вздохнув, он со всем согласился. Только робко спросил, сообщил ли Коля маме о своей предстоящей женитьбе. Коля заверил его, что обязательно сообщит. Но сначала он позвонил Еньке и доложил ему о результатах переговоров с Андреем.

Ксеня продолжала рассматривать сувениры. Потрогала длинный нос белой венецианской маски, позвенела бронзовым колокольчиком из Сан-Марино – в виде улыбающегося солнца.

- Красиво, - улыбнулась она в ответ улыбающемуся ей солнцу.

Колька подошел к ней сзади, обнял за плечи:

- Что будем делать со свадьбой? – мягко поинтересовался он, нежно дыша Ксении в шею – чуть пониже волос.

- Хочу платье и в свадебное путешествие – хотя бы на несколько дней. Без банкета, - заявила Ксения. – Банкет – это так не натурально… Собираются совершенно незнакомые люди… говорят никому не нужные банальности… а к концу вечера все забывают, для чего они собрались, как и на похоронах…

- Странно, но наше мнение по данному вопросу полностью совпадает, - поспешил заверить ее Коля. – Только родители без хотя бы фуршета в домашних условиях ни в какое свадебное путешествие нас не отпустят. Уж я–то своих знаю.

- Ты о Еньке или об отце?

- О Еньке, - улыбнулся Коля. – И о маме. Не волнуйся: она все организует в лучшем виде.

- С фуршетом в домашних условиях я еще как-нибудь смирюсь. По-крайней мере, на фуршете возможна непринужденная обстановка, которой по определению не может быть на банкете, - Ксения поставил на место фотографию Еньки и Жени, на которой они целовались.

- У нас еще есть время думать. Мама возвращается только на рождество. Пока можно подать заявление, назначить дату и шить платье.

- Ну, это тоже немало, - улыбнулась Ксения. – Я вот только что подумала: не хочу платье…

- Что? – Коля поцеловал Ксению в губы, не дав договорить. – Что значит, не хочу платье?

- Что-что, - передразнила Ксения. – Костюм хочу брючный и шляпу с большими-большими полями.

- Пусть будет костюм,- сразу согласился Коля. – Капризуля.

- Я не капризуля, а просто хочу соригинальничать.

- Не вижу никаких препятствий, - счастливо вздохнул Коля, схватив Ксению в охапку. Ксения была такой же маленькой по сравнению с Колей, как Женя по сравнению с Енькой. Эти пары вообще были похожи, несмотря на существенную разницу в возрасте, Может, тем, что обе они были бесконечно счастливы и азартно строили планы на будущее.

Женя и Енька очень долго прощались в аэропорту. Расставание стало для них привычным занятием. Это к разлуке трудно привыкнуть, а с самим моментом расставания согласиться гораздо проще. Они были все еще рядом: можно прикоснуться, обнять, посмотреть в глаза, и еще нет ощущения того, как же плохо и невыносимо тоскливо друг без друга.

- Куда мне приезжать к тебе в следующий раз? – спросил Енька, теребя на безымянном пальце обручальное кольцо. Обычно он это делал, когда очень нервничал. Женя какое-то время, молча, наблюдала за Енькиными манипуляциями с кольцом. Наконец, вздохнув, ответила:

- В Прагу, наверное.

- Я не хочу уезжать, - вдруг честно признался Енька.

- Я знаю. Я тоже не хочу, чтобы ты уезжал, но ведь тебе нужно работать. Да и мне тоже, – опять вздохнула Женя.

Енька грустно покачал головой:

- Да, да, конечно.

- Все, иди… - она на мгновение прижалась к его плечу и тут же отстранилась.

- Уже? – встрепенулся Енька, посмотрев на табло с сообщением о регистрации рейсов.

- Опоздаешь на регистрацию.... Иди, иди уже, пожалуйста… - Енька не двигался с места. - Ну, иди… Иди! Все! Иди! Я напишу. Сегодня же. Ты приедешь домой, включишь компьютер, проверишь почту, а там тебя уже будет ждать мое письмо. Правда… - она улыбнулась. – Ты мне веришь?

Енька кивнул, глубоко вздохнул, поцеловал на прощание Женю в губы и быстро пошел к стойке регистрации.

Женя, не дожидаясь пока Енька обернется, ушла из зала ожидания.

Когда Енька, наконец, добрался до компьютера, было уже очень поздно. На почтовике было много писем, но он сразу среди них нашел Женино. Она написала, как только вернулась в гостиницу и вошла в свой номер, еще хранивший запах Енькиного одеколона. Она всегда выполняла свои обещания. Письмо было кратким, как sms – всего несколько строк.

Она – Ему

Пишу, как обещала.

Вижу, как ты, уставший после перелета и дороги из аэропорта, сейчас читаешь эти скупые строки. И улыбаюсь тебе. Я люблю тебя, мой трижды муж. Я очень люблю тебя! Разве этого мало?

Очередные Енькины страдания

Енька все равно страдал. Не помогали не ежедневные письма в оба конца, ни попытки заполнить каждый день до предела – так, чтобы ни продохнуть, ни подумать ни о чем другом, кроме работы. Он все равно скучал по Жене. Он мог не думать о ней весь рабочий день, пока бегал по кабинетам за какими-то подписями, ездил по городу в поисках очередного, на его взгляд, суперэкспоната, только чтобы заполнить время, принимал многочисленных клиентов, стоявших в бесконечной очереди за счастьем, и осчастливливал их. Но когда наступали сумерки, и нужно было все равно рано или поздно возвращаться домой, Еньке хотелось бежать от этого дома куда-нибудь подальше, чтобы не открывать своим ключом дверь, не входить в пустую квартиру, не вздыхать, глядя на фото улыбающейся Жени и, главное, не ложиться самому спать. Он заезжал в бар, который находился как можно дальше от дома, медленно выпивал бокал безалкогольного коктейля или сока, потом еще медленнее чашечку горького кофе, и уже загодя начинал думать, чем же занять следующий вечер. Не хотелось ничего и никого: ни Сонечки, ни даже Сашеньки, как бы хороша она ни была. Вот они – бери их, всегда пожалуйста. Но ведь сладок только запретный плод. Не нужно быть слишком умным, чтобы понимать: даже обнимая Сашеньку или Сонечку, он будет все равно думать о Жене и видеть ее породистый профиль, склонившийся над компьютером, когда она строчит ему очередное письмо: «Я люблю тебя, мой трижды муж. Я очень люблю тебя! Разве этого мало?». Кто ж спорит: это действительно очень много. Особенно, когда это говорит такая женщина. А какая женщина? Он пытался понять, что же за женщина ему досталась, и не мог. То, что имеешь, оценить сложно. И нельзя сказать, что так уж легко она ему досталась. Побороться, конечно, пришлось… Да разве пришлось? Она все сделала сама. Он только кое-что озвучивал при ее поддержке. Или сам говорил? Сейчас уже трудно разобрать… Где ты, Женя? Сейчас уже, наверное, в Праге. Прогуливаешься вдоль Влтавы, любуешься Кремлем, стоишь на Карловом мосту. Старый город приветствует тебя, а ты… надеюсь, в этот момент думаешь обо мне, ну, хотя бы немножко. Помнишь, как мы гуляли с тобой по этому самому Карлову мосту? Мы ездили в Прагу по туристической путевке. Хотели увидеть сказочный город, и Прага нас не разочаровала. Вспоминаешь ли ты, гуляя по Праге, как мы занимались с тобой любовью в гостинице, опаздывая на очередную экскурсию, и как собирались впопыхах, натягивая на себя разбросанные по номеру джинсы, кроссовки… И все в автобусе укоризненно смотрели на нас, а экскурсовод недоуменно качал головой, заметив у нас обручальные кольца: солидные, женатые люди, и не стыдно… А нам с тобой, Женя, совсем не было стыдно… Ведь, правда, не было?

На сегодняшний вечер, чтобы убить время, Енька наметил прогулку по Пейзажной аллее. Он действительно прогулялся по Пейзажной аллее – сначала в сторону Львовской площади, затем обратно – до Исторического музея. Посмотрел на часы: только полдевятого. Домой идти не хочется. Он побродил еще вокруг Исторического музея, а затем перешел через улицу к Андреевской церкви. Наверное, в церкви был концерт, поэтому железные ворота внизу были открыты. Енька поднялся к церкви, обошел ее, посмотрел вдаль, облокотившись на перила. В старину поговаривали, что с этого места в хорошую погоду виден Чернигов. Ну, это они, конечно, загнули. Чернигов – не Чернигов, но вид отсюда действительно красивый. Еньке вдруг пришла в голову безумная идея, которую он тут же воплотил в жизнь: он перелез через перила и с трудом, цепляясь за ветки, добрался до земли. Наверное, со стороны это выглядело странно: мужчина интеллигентного вида в дорогих кожаной куртке и обуви вдруг ни с того ни сего прыгает в гущу голых веток и осыпавшихся и уже порядком подвявших листьев – мертвых, как говорят французы. Он улыбнулся при мысли о мертвых листьях. Енька и сам не знал, чего его туда потянуло. Ему захотелось сесть на скользкий ковер из листьев и лихо с ветерком прокатиться вниз с горы, но на этот раз он свой порыв сдержал. Пожалуй, это бы было уже чересчур. Енька улыбнулся сам себе и своему ребячеству, почесал затылок и с удовольствием стал подбрасывать ботинком опавшие листья. Те зашуршали, нехотя разлипаясь… И вдруг ботинок наткнулся на что-то твердое: кожаная подошва жалобно ойкнула. Енька наклонился и поднял с земли гладкий камушек. Он уже хотел его выбросить, но вдруг, благодаря подсветке церкви заметил, что на камушке что-то выцарапано. Пригляделся, даже подсветил себе мобильным телефоном, чтобы разглядеть получше: на него смотрел печальный полустершийся лик Христа. Красиво - всего несколькими линиями кому-то удалось передать всю боль то ли бога, то ли человека, который вот так просто взял да и отдал свою жизнь во спасение человечества. Енька вздохнул от такой глобальной мысли и положил камень с ликом себе в карман.

Енька с трудом взобрался обратно через перила на террасу, обвивавшую церковь, – камень, казалось, тянул вниз – на свое место, где он, наверное, пролежал много лет.

Снизу от Днепра подул сильный ветер: поднял с земли и закружил в вихре нестройные стайки листьев. Енька поежился от холода. Одной рукой он застегнул наглухо куртку и поднял воротник, другую опустил руку в карман, и камень обжег ему руку.

В Прагу к Жене Енька так и не собрался – дела закружили, затянули. Этих самых дел с предстоящим открытием музея оказалось гораздо больше, чем он ожидал: организация презентации, встречи с прессой, какие-то бесконечные съемки с переходами из студии в студию. По вечерам он едва добирался до постели. Хватало сил только зайти на почтовый ящик и проверить, нет ли писем от Жени. А они были, всегда были… Не было такого дня, чтобы от Жени не было письма, хотя бы совсем короткого. Он читал их, и Женя как будто становилась намного ближе. Енька слышал ее голос, видел Женины светящиеся любовью и добротой глаза, ее голову, склонившуюся над столом и подпертую для верности рукой, рыжеватый локон, небрежно падающий на щеку, летающие по клавиатуре пальцы… И чем дольше Жени не было, и чем меньше времени оставалось до ее приезда, тем больше ему ее не хватало. Енька привык, что Женя всегда рядом – просто есть. Она в любой момент может найти в доме нужную вещь, где бы она ни была, безошибочно знает что, когда и кому сказать, делает массу невидимой работы по дому… Он считал дни и часы до ее приезда… Когда он выключал цвет, то слышал вдалеке шум – это летели ангелы с цветными крыльями…

Прическа из мыслей

Милая Линочка!

Пожалуюсь тебе немного. Не обессудь. Ты знаешь, что жаловаться не в моих правилах. Но больше просто некому.

Вечерами совсем нечем себя занять. Перечитала уже все взятые с собой книжки, написала целую кучу статей, которые периодически рассылаю по редакциям, собираю в Интернете информацию для следующей порции статей, думаю, причесываю мысли… Состояние непривычное. Вокруг словно вакуум. Каждый день похож на другой. Перелистываю целые недели, потеряв ощущение времени. Кажется, что уехала из Киева уже год назад, а ведь прошло всего несколько месяцев.

Находясь в вынужденном одиночестве, а это состояние, в котором мне давненько уже не приходилось бывать, так часто приходилось произносить про себя и писать три вечных слова: «я тебя люблю», что я невольно призадумалась над их тайным смыслом. Тем более, что времени для раздумий море. Даже залезла во всемирную сеть, чтобы посоветоваться по этому поводу с великими. Приведу тебе лишь те высказывания, которые мне наиболее понравились, наверное, потому, что они совпадают с моими собственными мыслями и ощущениями, ведь в литературе мы в основном ищем подтверждение или отображение своего собственного мнения.

Это, кажется, из Евангелия от Иоанна: «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь». Каково? Бог есть любовь! Сильно, очень сильно сказано!

А это еще раньше - древние греки…

Софокл (Антигона):
О, Эрос - бог, ты в битвах могуч!
О, Эрос - бог, ты грозный ловец!...
И никто из богов не избег тебя,
И никто из людей:
Все кому ты являлся, - безумны!

Ни мало, ни много – БЕЗУМНЫ! Вопрос только, кто только определяет грань между нормой и безумием?

И Платон (Пир), «который, конечно, друг, но истина дороже»:

«Каждый из нас - это половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину. Таким образом, любовью называется жажда цельности и стремление к ней». И еще: «Любящий божественнее любимого, потому что вдохновлен богом.»

Антон Павлович, конечно, вне конкуренции:

«То, что мы испытываем, когда бываем влюблены, быть может, есть нормальное состояние. Влюбленность указывает человеку, каким он должен быть».

И опять, опять о норме… Ну, кто же ее, черт возьми, устанавливает?

И Сент-Экзюпери тоже на высоте:

«Любить - это не значит смотреть друг на друга, любить - значит вместе смотреть в одном направлении». Что-то в этом есть: смотреть в одном направлении…
Весьма похвальна попытка Ларошфуко дать любви определение: «Трудно дать определение любви; о ней можно лишь сказать, что для души - это жажда властвовать, для ума - внутреннее сродство, а для тела - скрытое и утонченное желание обладать... тем, что любишь». Ой, как трудно дать определение! Понимаю! Сама пыталась сколько раз – не получается. Ну, не получается, и все тут!

А это высказывание мне нравится больше всех, правда, я не знаю, кто такой (или такая; скорее всего, что такая – может, поэтому мне оно и нравится!) Эмили Дикинсон, - уж прости мне мое невежество: «Любовь - это все. И это все, что мы знаем о ней». Нужно посмотреть, конечно, в Интернете, кто есть сия умная особа. Мы действительно ничего не знаем о любви. На протяжении тысячелетий человечество трубит о ней. Поэты слагают стихи, музыканты пишут музыку и песни, прозаики строчат романы и рассказы – и все о любви. Пишут, пишут: слов много, а по сути – ничего нового. И при этом каждый раз и с каждым как в первый: первое свидание, первый поцелуй, первые слова любви, первый секс… Весь парадокс в том, что, сколько бы мы не давали любви определения, для каждого это слово означает что-то свое. Потому лучше задать себе вопрос: что лично я вкладываю в слова «я тебя люблю», что для меня значит слово «любовь». Так же, как и счастье, которое каждый понимает по-своему… И вот я задаю себе этот вопрос. И что же? Что же лично для меня означают слова «любовь», «любить»? Не знаю. В том-то и дело, что не знаю. Я не знаю! Или знаю, но не могу сформулировать? Опять много слов… Как у поэтов… А ведь я не поэт. И вот, наконец, родилась компиляция: Любовь – это Все, потому что Бог и есть Любовь! Фу, ты, совсем запуталась…

А ведь это просто жизнь: рождение, взросление, любовь, в том числе, развитие – в детях и свое собственное, встречи и расставания. И чтобы было интересно жить, совсем не обязательно участвовать в детективных историях и изощренных интригах. Нам нужно пройти все круги жизни, чтобы понять себя и свое место в этом удивительном мире. Здесь я тяжело вздыхаю: ну, зачем их столько – этих кругов? Или для обретения счастья (а может, вечного покоя?!) это необходимо? Именно столько – ни одним больше, ни одним меньше, причем количество у каждого свое. Когда-то давным-давно в маленьком провинциальном городке юная цыганка удивительной красоты, державшаяся за меня в битком набитом автобусе, вопреки моему желанию слышать от нее какие-либо предсказания, пообещала мне, что я буду счастливой, и я поверила ей. А еще больше я поверила себе: что я действительно хочу быть счастливой. И только ради своего всеобъемлющего счастья и достижения равновесия с окружающим миром я готова приносить какие-либо даже самые незначительные жертвы.

Вчера звонил Сергей. У него все хорошо. Его юная жена ждет ребенка. Поздравила его от всей души. А он сказал, что все равно любит меня. «Любящий божественнее любимого, потому что вдохновлен богом»? Лично я и не претендую на божественность. Эх, Казанова, Казанова! Чтоб тебя!

Ангелы с цветными крыльями

Она должна прилететь сегодня в пять вечера. Через три дня свадьба Коли и Ксении – как раз на католическое рождество, а сразу после Нового года – открытие Музея, его детища, его сумасшествия.

Енька отсутствующим взглядом наблюдал, как Анна Петровна убирает в квартире. Сначала она тщательно перемыла посуду, которую Енька по неряшливости или скорее по забывчивости не мыл, а складывал в мойку, затем пропылесосила единственный во всей квартире небольшой ковер и принялась за мягкую мебель. Анна Петровна все делала основательно. Даже чересчур основательно – с точки зрения Еньки, особенно в данный момент. Впрочем, спешить ей было некуда.

- Езжайте уже, Евгений Борисович. Вдруг пробки, - сказала Анна Петровна, между делом, на минуту выключив пылесос, чтобы перенести его в другую комнату.

Енька с благодарностью кивнул и стал быстро-быстро одеваться.

Пробок в городе не было, и он долго ожидал, пока объявят о прибытии самолета из Праги. Наконец, он сел – самолет, на борту которого, наконец, вернулась его любовь. А потом еще долго-долго - целую вечность он стоял возле выхода из терминала в ожидании, пока Женя пройдет паспортный контроль.

Она медленно шла навстречу ему с двумя большими сумками. Уставший, почему-то потухший взгляд – перелет, и все такое, но все та же уверенная походка и высоко поднятая голова.

Подошла вплотную. Уткнулась носом в грудь – в привычное место. Он нежно взял руками ее за подбородок и поцеловал в губы. Постояли минуту молча.

- C приездом. Что нового? – спросил просто так, чтобы что-то сказать и прервать напряженную минуту молчания.

Женя убрала его руки.

- Нового? У нас будет ребенок, - сказала так обыденно, будто он не уговаривал ее на это четыре года. Целых четыре года! И каждый раз она отнекивалась.

От такой новости Енька опешил. И от неожиданности вдруг занял оборонительную позицию:

- Речь идет о твоей новой монографии? – Женя часто называла книги своими детьми.

Она попыталась съязвить в ответ:

- Нет, дорогой, о твоем Музее, - прозвучало вполне серьезно. И он заволновался: опять взял обеими руками ее за подбородок и вопросительно заглянул в глаза. – На этот раз у нас с тобой будет самый настоящий ребенок – мальчик или девочка, пока не знаю, кто именно. - И тут Женя оказалась в воздухе – Енька поднял ее вместе с одной из сумок, которую она продолжала зачем-то держать в руке вместо того, чтобы поставить ее на пол.

В этот миг они были одни в аэропорту и одни на весь белый свет…

- Поставь, поставь меня на место! Люди смотрят! – зашептала Женя.

Енька вздохнул и опустил Женю на землю, продолжая удерживать ее за талию:

- А пускай смотрят! – Махнул рукой. Взял сумки. – Ладно, поехали домой. Нужно отметить.

- Колесов, ты сопьешься за предстоящие праздники, - повеселела Женя. – И свадьба, и открытие Музея… И это…

- Это - особенно… - хотя обе руки у Еньки были заняты сумками, он с высоты своего роста все же сумел дотянуться до Жениного виска, чтобы поцеловать.

- Иди уже, папаша…- она легко подтолкнула его в спину.

- Значит, наш ребенок зачат в Париже… - мечтательно произнес Енька, уже открывая машину. – Наверное, будет романтиком…

- Угу… романтиком… всенепременно, - скептически проворчала Женя, садясь на заднее сиденье автомобиля, потому что на переднем справа от водителя сидел Колька. Она наклонилась и поцеловала сына. – Привет! Если бы все люди, зачатые в Париже, были бы романтиками, мир был бы таким романтичным – прямо дальше некуда.

- Почему бы и нет, - Енька завел машину, и они помчались в город.

- Только мир, он ведь совсем не романтичен, и ты, наверное, в нем вообще последний романтик, - то ли похвалила, то ли укорила Женя мужа.

- Не последний. Вон еще Колька есть. – Енька кивнул на пасынка. Колька тоже кивнул - в знак согласия.

- С ума сойти! От вашего доморощенного романтизма можно сойти с ума!

Дома было чисто и уютно. Анна Петровна уже давно ушла, но запах ее сладких парфюмов типа старинных, из прошлой жизни, духов «Красная Москва», еще витал по квартире. От такой непомерной сладости Жене стало плохо. Енька увидел, как она побледнела – стала белая, как полотно, и побежал открывать окно. Свежий морозный воздух ворвался в квартиру, по дороге осторожно и с любопытством заглянув под подол тонкой голубой шторы.

Женя присела на краешек дивана.

- А у меня для тебя есть подарок, - Енька порылся в шкатулке и протянул Жене камушек с ликом Христа, найденный им возле Андреевской церкви. Женя повертела Енькину находку в руках:

- Кажется, где-то это я уже видела. – Енька вопросительно посмотрел на Женю:

- Ты не могла это видеть, потому что я нашел этот оберег возле Андреевской церкви две недели назад.

- Значит, я видела его раньше… Или делала… - Женя осторожно одним пальцем погладила Енькину находку.

- Что?! Женя! А говоришь, что от меня можно сойти с ума. А сама…

- Возможно… Но это мое сумасшествие, и я ни с кем не собираюсь им делиться, и отказываться от него тоже не собираюсь - улыбнулась Женя. – А этому камушку, между прочим, почти тысяча лет…

- Сколько? - теперь уже совсем подозрительно посмотрел на Женю Енька. До родильной горячки вроде еще далеко. Он улыбнулся этой своей мысли, на его взгляд, совершенно крамольной.

- Сколько слышал. Я точно знаю. Наверное, дождь вымыл откуда-то из-под корней. Там раньше еще крест стоял… - Енька слушал Женю, как больную, но с любопытством. - … воссияет благодать Божия, поднимется великий город, и Бог воздвигнет много церквей…

- И ангелы прилетят с цветными крыльями… - вдруг перебил ее Енька.

Женя резко повернула к нему голову:

- Да. Обязательно прилетят. А откуда ты знаешь?

Енька хитро улыбался.

Весна придет

Милая, Линочка!

У меня все по-старому, и какое время, наверное, все так и будет: без особых изменений.

Вынашиваю новую жизнь.

Два дня назад женился Колька. Все было, как они хотели: у невесты свадебный брючный костюм с короткими рукавами, шляпа с большими полями, длинные перчатки по локоть; из приглашенных - только друзья и самые близкие родственники; небольшой домашний фуршет. Вчера молодожены улетели в Венецию, вернее в тот же курортный городок недалеко от Венеции, куда мы ездили с Енькой после венчания. Колька с Ксенией счастливы, и еще не догадываются, что после свадьбы жизнь только начинается. Улыбаюсь!

Енька с удовольствием готовится к открытию Музея: носится по городу, как ошпаренный. Пусть носится. Улыбаюсь! Ему очень хочется войти в историю. Ну, пусть входит. И опять я улыбаюсь!

И главная новость. К черту статьи и монографии. Я решила: буду писать роман. Мне есть, что сказать людям, ведь я прожила такую долгую-долгую жизнь и столько повидала на своем веку… Вот я и напишу о своей жизни. Да другой жизни я, собственно говоря, не знаю. А разве можно писать о том, чего не знаешь?

Я даже знаю, какими словами он будет начинаться, мой роман: «Весна не спешила приходить…» Просто очень хочется, чтобы поскорее пришла весна… И она обязательно придет. И ангелы с цветными крыльями будут летать над моей головой, как обыкновенные птицы. И среди них ты, дорогая моя Ангелина. От земли до неба не так уж и далеко. Не правда ли?

Женя открыла новый файл, минуту подумала и написала заглавными буквами: «ЯВЛЕНИЕ НАРОДУ». Потом еще немного посидела, глядя на монитор, закрыла только что начатый файл и, вздохнув, опять открыла почтовик, чтобы дописать письмо Ангелине.

И вот что я только что поняла… Нужно просто жить. А роман я обязательно допишу когда-нибудь потом – в следующей жизни.

Blog

Возвращение мастера эпизод второй: божественное в земном и наоборот