И. Г. Петровский (председатель), академик
| Вид материала | Документы |
- Распределенная во времени и пространстве конференция ммтт-24 будет проходить: 21 - 24, 95.88kb.
- Распределенная во времени и пространстве конференция ммтт-24 будет проходить: 21 - 24, 104.55kb.
- Распределенная во времени и пространстве конференция ммтт-24 будет проходить: 21 - 24, 118.18kb.
- В. А. Черешнев, академик ран, председатель Уральского отделения ран, председатель Общенационального, 139.69kb.
- 27 июня 2011 г. Научно-практическая конференция, посвященная 300-летию со дня рождения, 347.16kb.
- 27 июня 2011 г. Научно-практическая конференция, посвященная 300-летию со дня рождения, 376.77kb.
- Рабочая программа совещания. Секция Пленарное Заседание. Председатель секции академик, 149.33kb.
- Литература по истории древнего мира, 22.84kb.
- Программа программный комитет исаев Александр Сергеевич, академик ран, д б. н., научный, 427.64kb.
- Образования национальная стратегическая задача, 53.36kb.
СКЕЛЕТЫ ГРЫЗУНОВ, ИЗОБРАЖЕННЫЕ И СРАВНЕННЫЕ ДАЛЬТОНОМ
Первая часть: десять таблиц, вторая: восемь таблиц Бонн, 1823 и 1824 гг.141
Первоначальной целью моих морфологических выпусков было: сохранить кое-что из более старых бумаг, если не для пользы настоящего и будущего, то хоть на память о чистосердечном стремлении к познанию природы. Следуя этому намерению, я недавно взял в руки некоторые остеологические отрывки и самым живым образом почувствовал, особенно при просмотре печатного текста, где нам обыкновенно все кажется яснее, что это были лишь предчувствия, но не предварительные работы 142.
В эту самую минуту ко мне прибыло вышеназванное произведение, и из серьезной области изумления и веры перенесло меня в приятный мир созерцания и понимания.
И вот, размышляя о роде грызунов, костный облик которого, с намеченной внешней оболочкой, лежит передо мной, мастерски изображенный разнообразнейшим образом, я вижу, что хотя он в родовом отношении изнутри детерминирован и сдержан, однако, безудержно расходясь вовне, специфизируясь через все новые преобразования, он изменяется самым различным образом.
Оскал — вот к чему, собственно, природа приковывает некоторые существа; все то, что они могут и должны усвоить, им прежде всего необходимо размолоть. Беспомощное состояние жвачных возникает из несовершенства жевания, из необходимости повторного пережевывания уже наполовину переваренного.
Грызуны, напротив, в этом отношении устроены весьма замечательно. Стремительное хватание, но малого количества, быстрое насыщение, повторяющееся и после этого обгладывание предметов, продолжающееся почти судорожно-страстное грызение, непреднамеренно разрушающее, — все это вместе с тем непосредственно вплетается в задачи создания и устройства себе постели и гнезда и тем самым лишний раз доказывает, что в органической жизни ненужное, даже вредное, включенное в необходимый круг бытия, вовлекается действовать в целом, как существенная связь между разрозненными частностями.
В общем грызуны имеют предрасположение к пропорциональному телосложению; оно колеблется в небольших пределах; все их строение доступно для всякого рода воздействий и подготовлено и способно ко всесторонней изменчивости.
Мы склонны вывести эту неустойчивость из недостаточности, относительной слабости зубной системы, хотя самой по себе и крепкой, благодаря чему этому роду легко предоставляется возможность отдаваться известному произволу преобразования, вплоть до бесформенности, тогда как, наоборот, у хищников, имеющих законченный оскал с шестью резцами и снабженный клыками, всякая уродливость становится невозможной.
Но кто, отдаваясь серьезно исследованиям, не испытал, что именно колебание от формы к бесформенности, от бесформенности к форме повергает честного наблюдателя в своего рода безумие? Ибо для нас, созданий ограниченных, может почти что оказаться лучшим фиксировать заблуждение, чем колебаться в истинном.
Попробуем все же в этом необозримо широком поле вбить один-два межевых столба! Некоторые крупные животные — лев, слон — приобретают благодаря перевесу передних конечностей особенно выраженный, настоящий звериный характер; ибо вообще у четвероногих животных замечается тенденция к преобладанию задних конечностей над передними, и в этом мы полагаем видеть основное предрасположение к настоящему вертикальному положению человека. Но как, однако, такая тенденция мало-помалу может привести к диспропорции, это бросается в глаза у грызунов.
Если мы все же хотим основательно судить об этих превращениях формы и прежде всего выяснить, что является, в сущности, поводом для них, то мы, по доброму старому обычаю, признаем особое влияние за четырьмя элементами. Отыщем ли мы существо в сфере воды, оно окажется свиноподобным в прибрежном болоте, чистую же воду оно заселит в качестве бобра; затем, все еще нуждаясь в некоторой влажности, оно закапывается в землю и во всяком случае любит скрываться, пугливо-задорно прячась в присутствии людей и других существ. Достигает, наконец, существо поверхности земли, тогда оно весело прыгает и скачет, так что может держаться вертикально и даже двигаться туда и сюда на двух ногах с удивительной быстротой.
При переходе, наконец, в полную сухость, мы находим безусловно решающее влияние воздушного простора и все оживляющего света. Животные приобретают здесь легчайшую подвижность, они поступают и действуют с величайшим проворством, пока птицеобразный прыжок не перейдет даже в кажущийся полет.
Почему нам доставляет столько удовольствия наблюдение за нашей обыкновенной белкой? Потому что она, как высший представитель своего рода, обнаруживает совершенно исключительную ловкость. Как грациозно обращается она с мельчайшими съедобными предметами, с которыми она, как кажется, резво играет, тогда как, в сущности, она этим только подготовляет и облегчает себе использование их. Этот зверек, разгрызая орех, особенно же облущивая зрелую сосновую шишку, выглядит в высшей степени грациозно и мило.
Но не только основной облик изменяется до неузнаваемости, внешний покров их также выглядит самым различным образом. На хвосте появляются чешуйчатые и хрящевидные кольца, на туловище — щетины и иглы, заметными переходами превращающиеся, наконец, в самый тонкий, мягкий мех.
Если теперь попытаешься раскрыть дальнейшие причины таких явлений, то говоришь себе: это не только стихийные влияния, обнаруживающие здесь свою всепроникающую мощь; скоро замечаешь и другие значительные обстоятельства.
Пищевой инстинкт проявляется у этих созданий очень живо.
Орган хватания, два передних зуба верхней и нижней челюсти, уже раньше привлекали наше внимание, ими можно зажать что угодно; потому-то существа эти обеспечены самыми различными возможностями и путями к поддержанию жизни. Их потребление многообразно, одни жадны до животной пищи, большинство до растительной, причем грызение, помимо прямого насыщения, надлежит в весьма многих отношениях рассматривать как предвкушение обнюхиванием. Оно вызывает избыточное поглощение пищи для материального наполнения желудка и может также рассматриваться как продолжающееся упражнение, как беспокойное влечение к деятельности, вырождающееся в судорожный позыв к разрушению.
После удовлетворения ближайшей потребности они продолжают розыски пищи весьма оживленно, ведь хочется же им все же жить в обеспеченном изобилии; отсюда стремление собирать и при этом немало действий, совсем похожих по виду на обдуманное искусное поведение.
Как ни колеблется строение грызунов туда и сюда, словно не зная границ, все же оно оказывается в конце концов замкнутым во всеобщей анимальности и должно приближаться к тому или другому животному роду; оно, действительно, и склоняется столь же к хищникам, как и к жвачным, к обезьяне, как и к летучей мыши, и похоже еще на организацию многих других, лежащих в промежутке, родов.
Но как могли бы мы с удобством заниматься такими широкообъемлющими размышлениями, если бы перед нами не лежали таблицы г. д'Альтона, при взгляде на которые удивление и польза постоянно подают друг другу руки. И как можно найти достаточное выражение похвалы и благодарности, когда эти изображения, проведенные теперь уже через столько значительных родов, по ясности и правильности остающиеся одинаковыми, по выявляющейся силе и завершенности все возрастающие, оказывают такие большие услуги. Труд этот сразу возвышает нас над тем умопомрачающим состоянием, в которое нас нередко приводили прежние усилия, когда мы старались сравнивать скелеты в целом или по частям. Все равно, рассматривали ли мы их более или менее бегло во время путешествий, или в обдуманном подборе вокруг нас, нам всегда приходилось сожалеть о недостижимости и неудовлетворенности нашего стремления к целому.
Теперь зависит от нас разложить перед собой сколь угодно большие ряды, сопоставлять общее и противоречивое и так, удобно и спокойно, испытать нашу способность созерцания, готовность к комбинированию и суждению; а также, поскольку это дано человеку, все больше и больше приводить себя в согласие как с природой, так и с самим собой.
Рассмотрение изображений, однако, не просто предоставляет нас одинокому раздумью, напротив, удачный текст служит нам содержательной беседой; без этого содействия мы не могли бы с такой легкостью и экономией времени овладеть видимым.
И поэтому окажется лишним еще особо рекомендовать друзьям природы важный текст приложения. Он содержит общее сравнение костяков грызунов и затем общие замечания относительно внешних влияний на органическое развитие животных. Выше, при нашем беглом изложении, мы доверчиво пользовались им, но далеко не исчерпали, и прибавляем еще следующие результаты.
В основе лежит внутренняя и изначальная общность всякой организации, различие же форм, напротив, возникает из необходимых отношений к внешнему миру, и потому справедливо будет принять начальное, одновременное различие и безудержно идущее вперед преобразование, чтобы можно было понять столь же постоянные, как и отклоняющиеся явления.
Сопровождающий шмуцтитул вызывает предположение, что здесь кончается отдел статьи; предисловие ясно говорит о том, что в нее не введено ничего лишнего, что это произведение не должно превышать требования и возможности друзей природы — высказывание, вполне соответствующее тому, что сделано.143
СТРОЕНИЕ ЧЕРЕПА ИЗ ШЕСТИ ПОЗВОНКОВ 144
Признание межчелюстной кости у человека потому имело большое значение, что одновременно с этим признавалось постоянство остеологического типа для всех форм. Так же точно построение черепа из позвонков, однажды допущенное, имело важные последствия, ибо идентичность всех отдельных элементов типа, как бы они ни были различно сформированы, была тем самым также обеспечена; в этом заключались те два основных пункта, к усмотрению и применению которых при исследовании органических существ сводилось все.
Во второй части «Морфологии», на стр. 50, имеется признание, как я пришел к необходимости увидеть и признать в составе черепа сначала три, а затем шесть позвонков. Здесь я обрел надежду и виды на совершенное удовлетворение, обдумывал возможную разработку этой мысли в деталях, однако не мог сделать ничего решительного. Наконец, я доверчиво беседовал об этом с друзьями, которые рассудительно соглашались и развивали размышление на свой лад.
В 1807 г. это учение сбивчиво и неполно проникло в публику, где оно встретило большое сопротивление и только некоторое сочувствие. Насколько этому учению повредила незрелая манера изложения, пусть впоследствии выясняет история; на достойное дело эта фальшивая трактовка повлияла наихудшим образом, и, к сожалению, в дальнейшем это зло будет все больше и больше обнаруживаться.
Мне, однако, в настоящее время остается только удовольствие быть свидетелем прогрессирующего чистого стремления, с которым д-р Карус исследует все строение организма, в тайны которого он
будет иметь счастие и радость нас посвятить. Передо мной лежит пробный оттиск с гравюр к предпринятой им работе, далее большая таблица всего органического строения более совершенных животных и, кроме того, еще генетическое развитие черепа из сложного и проблематического образования.
Вот теперь я чувствую себя вполне спокойным, ожидаю дальнейшую разработку с доверием и вижу главную мысль, к которой столь многое примыкает, обеспеченной на все времена, причем здесь трактовка частностей всегда указывает на целое, не может делить без воссоединения, и самое различное показывает в согласии. Здесь совершаются высочайшие операции духа, к упражнению и совершенствованию в коих мы призваны.
Веймар, 23 июня 1824 г.
PRINCIPES DE PHILOSOPHIE ZOOLOGIQUE. DISCUTES EN MARS 1830 AU SEIN DE L'ACADÉMIE ROYALE DES SCIENCES
Par Mr. Geoffroy de Saint-Hilaire Paris, 1830 145
I ОТДЕЛ
Во время заседания французской Академии 22 февраля этого года произошел случай, который не может остаться без весьма важных последствий. В этом святилище наук, где в присутствии многочисленной публики все имеет обыкновение происходить в самых изысканных формах, где встречаются со сдержанностью, даже притворством благовоспитанных людей, при расхождении мнений лишь в меру возражают, сомнительное скорее отстраняют, чем оспаривают, — здесь произошел из-за научного вопроса спор, грозящий стать личным, а при более внимательном рассмотрении значущий гораздо больше.
Здесь обнаружился постоянно продолжающийся конфликт между двумя образами мышления, давно уже разделяющими научный мир; он постоянно теплился среди естествоиспытателей, наших соседей, и вот теперь вспыхнул и разгорелся с удивительной силой.
Два выдающихся человека, постоянный секретарь Академии, барон Кювье, и достойный сочлен ее, Жоффруа де Сент-Илер, выступают друг против друга; первый пользуется славной известностью во всем свете, второй — среди натуралистов; в течение тридцати лет коллеги в одном и том же учреждении, они обучают естественной истории в Jardin des Plantes 146, оба усердно занятые на необозримом поле науки, сначала работая совместно, но постепенно разделенные различием воззрений и даже скорее избегающие друг друга.
Кювье неустанно работает, как различающий, точно описывающий объекты, и овладевает неизмеримо обширным материалом. Жоффруа де Сент-Илер, напротив, в тиши трудится над аналогиями существ и таинственным родством их; тот идет от одиночного к целому, которое хотя и предполагается, однако рассматривается как никогда не познаваемое; этот в своем внутреннем сознании хранит целое и живет в убеждении, что одиночное может постепенно развиться из него. Однако здесь важно отметить следующее: многое из того, что второму удается ясно и понятно доказать в опыте, первым с благодарностью приемлется; точно так же второй не пренебрегает тем достоверным, что он в частностях получает от первого; так соприкасаются они во многих пунктах, не признавая при этом взаимного влияния. Ибо разделяющий, различающий, опирающийся на опыт и из него исходящий не допускает прозрения и предчувствия единичного в целом. Хотеть признавать и познавать то, что нельзя видеть глазами, что нельзя осязательно представить себе, это он недвусмысленно объявляет незаконным притязанием. Другой же, однако, отдаваясь более высокому водительству, не хочет признавать авторитетности метода первого.
После этого вводного сообщения уже никто не упрекнет нас за повторение вышесказанного: здесь обнаруживаются два разных образа мышления, которые в человеческом роде обычно встречаются раздельно и так распределенными, что они всюду, как и в науке, с трудом объединяются и, поскольку разделены, не хотят соединения. Дело доходит до того, что если один от другого может заимствовать что-либо полезное, то и это он делает до известной степени с отвращением. Имея перед глазами историю наук и длительный опыт, можно опасаться, что человеческая природа едва ли когда-нибудь спасется от этого раздвоения. Разовьем еще дальше вышесказанное.
Различающий проявляет столько остроты видения, он нуждается в непрерывном внимании, до мелочей проникающей изощренности, чтобы заметить уклонения форм, и, наконец, также в несомненном даровании для наименования этих отличий, что его нельзя очень упрекать, если он гордится этим, если он этот способ изучения считает единственно основательным и правильным.
Если же он видит, что на этом покоится слава, доставшаяся за это на его долю, то нелегко убедить его разделить признанные преимущества с другим, который, как кажется, облегчил себе работу к достижению цели там, где венок, в сущности, должен бы быть вручен за усердие, труд и постоянство.
Правда, тот, кто исходит из идеи, тоже считает возможным позволить себе кое-что возомнить о себе, он, который может схватить некое главное понятие, постепенно подчиняющее опыт, который живет в твердом уповании, что найденное здесь и там и в общем уже высказанное он наверное встретит вновь в единичных случаях. И у такого человека мы можем заметить своего рода гордость, известное внутреннее чувство своих преимуществ, когда он со своей стороны не уступает, меньше всего вынося известное презрение, которое к нему нередко проявляет противная сторона, хотя бы и в тихой сдержанной форме.
Но что делает раскол неисправимым, так это, может быть, следующее. Так как различающий занимается только осязаемым, может показать сделанное, не требует никаких необычных воззрений, никогда не преподносит чего-либо кажущегося парадоксальным, то он должен завоевать себе больше сочувствующих, даже вообще всех. Напротив, другой, оказывающийся более или менее отшельником, не всегда может сговориться даже с теми, кто с ним согласен. Уже часто выявлялся в науке этот антагонизм, и такой феномен должен всегда возобновляться, потому что, как мы только что видели, необходимые для этого элементы вновь образуются раздельно рядом друг с другом и, соприкоснувшись, всегда вызывают взрыв.
В большинстве случаев это происходит, когда друг на друга воздействуют индивидуумы различных наций, разного возраста или иными обстоятельствами удаленные друг от друга. В настоящем случае, однако, обнаруживается удивительное явление, что два человека, одного возраста, в течение тридцати восьми лет товарищи по одному и тому же учреждению, общающиеся столь долгое время в различных областях на одном поле деятельности, работая каждый по-своему, избегая и терпя друг друга, живя самым утонченным образом жизни, все же, наконец, дожили до взрыва и оказались в открытом столкновении.
После того, как мы некоторое время занимались общим вопросом, нам надлежит теперь ближе приступить к тому произведению, название которого мы привели выше.
Уже с начала марта занимают нас парижские газеты этим происшествием, склоняясь в пользу одной или другой стороны. В нескольких последующих заседаниях спор продолжался, пока, наконец, Жоффруа де Сент-Илер не счел нужным вынести дискуссию из прежнего круга и передать ее через печать широкой публике.
Эту книгу мы прочли и изучили, но при этом преодолели ряд трудностей и потому предприняли настоящую статью, чтобы всякий, берущий названную книгу в руки, мог нас дружески поблагодарить за некоторую помощь подготовительного характера. Поэтому-то и стоит здесь в качестве содержания этого спорного произведения хроника этого новейшего французского академического конфликта.
15 февраля 1830 г. (стр. 35)
Жоффруа де Сент-Илер докладывает о сочинении, в коем некие молодые люди излагают соображения касательно строения моллюсков, правда, с особым предпочтением к той манере обработки, которая называется a priori, и где unité de composition organique 147 превозносится в качестве настоящего ключа к рассмотрению природы.
22 февраля (стр. 53)
выступает барон Кювье со своим возражением и оспаривает якобы единственный принцип, объявляет его второстепенным и излагает другой, который он считает выше и более продуктивным.
На том же заседании (стр. 73)
Жоффруа де Сент-Илер импровизирует ответ, в котором он высказывает свои убеждения еще более откровенно.
Заседание от 1 марта (стр. 81)
Жоффруа де Сент-Илер зачитывает трактат в том же духе, где он стремится представить теорию аналогий как новую и весьма полезную.
Заседание от 22 марта (стр. 109)
Он же пытается показать пользу применения теории аналогий на организации рыб.
На том же заседании (стр. 139)
барон Кювье старается ослабить аргументы своего противника, связывая свои утверждения с os hyoïdes 148, о которой зашла речь.
Заседание от 29 марта (стр. 163)
Жоффруа де Сент-Илер защищает свои воззрения на os hyoides и прибавляет к этому некоторые соображения.
Газета «Le Temps»149 в номере от 5 марта публикует благоприятную для Жоффруа де Сент-Илера статью под заглавием «Относительно учения о философском соответствии существ». То же делает «National» в номере от 22 марта.
Жоффруа де Сент-Илер решается вынести все дело из академического круга, дает напечатать вместе все до сих пор произошедшее и добавочно пишет вводное сообщение «О теории аналогий», датируя его 15 апреля.
Этим он приводит в полную ясность свои убеждения, удачно идя тем самым навстречу нашим желаниям представить случившееся в возможно общепонятном виде, и утверждает, в примечании на стр. 27, необходимость обсуждения вопроса в печати, ибо при устной дискуссии обычно теряется как правильное, так и неправильное.
Вполне расположенный к иностранцам, он с удовольствием и сочувствием упоминает о том, что в этой области сделали немцы и эдинбургцы, и признает себя их союзником, от чего научный мир может ожидать значительной выгоды.
Но здесь мы сначала позволим себе некоторые замечания, переходя по нашей манере поочередно от общего к частному, дабы извлечь из этого возможно большую пользу.
В истории государств, а также в истории ученых, встречается много примеров того, что какое-нибудь особое событие, часто незначительное и случайное, вдруг противопоставляет друг другу партии, дотоле завуалированные. Здесь мы видим такой же случай, который, однако, к несчастью, имеет то свойство, что как раз повод, вызвавший этот спор, отличается совсем специальным характером и ведет дело на такую дорогу, где ему грозит бесконечная путаница, причем научные вопросы, о которых идет речь, с одной стороны, сами по себе не вызывают особого интереса, с другой — не в состоянии стать ясными большей части публики; поэтому-то следует выяснить основы этого спора.
Так как все, происходящее между людьми в высшем смысле, должно быть рассмотрено и оценено с этической точки зрения, прежде же всего преимущественное внимание должно быть обращено на личность, индивидуальность интересующего нас лица, то сначала мы познакомимся с биографией обоих названных мужей, хотя бы и в самом общем виде.
Жоффруа де Сент-Илер, родившийся в 1772 г., в 1793 г. становится профессором зоологии именно в то время, когда Jardin du Roi150 превратили в публичную школу. Вскоре туда же приглашается Кювье; оба доверчиво работают совместно, как полагается благонамеренным юношам, не сознавая своего внутреннего различия.
Жоффруа де Сент-Илер в 1798 г. присоединяется к необычайно проблематической экспедиции в Египет и тем до некоторой степени отрывается от своей научной работы. Однако свойственный ему склад мысли — от общего идти к частному — укрепляется все больше, и по возвращении, участвуя в разработке египетских материалов, он находит желанную возможность применить и использовать свой метод.
Доверие, которое завоевали его воззрения и его характер, впоследствии снова обнаружилось в том, что в 1810 г. правительство послало его в Португалию, чтобы там, как выражаются, организовать исследования; он возвращается из этого эфемерного предприятия и обогащает парижский музей многими ценными материалами.
Поскольку он продолжает неустанно работать в своей области, то и нация также признает его честным тружеником, и он в 1815 г. избирается депутатом. Но не здесь был он призван блистать; он ни разу не взошел на трибуну.
Основное положение, согласно которому он рассматривает природу, он, наконец, ясно высказывает в вышедшем в 1818 г. труде, говоря так: «Организация животных подчинена одному общему плану, лишь тут и там видоизменяемому, откуда и вытекают различия животных».
Обратимся теперь к его противнику.
Георг Леопольд Кювье родился в 1769 г. в тогда еще вюртембергском Мёмпельгарде; здесь он совершенствуется в знании немецкого языка и литературы; его решительная склонность к естественной истории связывает его с замечательным Кильмейером, и позже эти отношения поддерживаются издалека. Мы вспоминаем, что в 1797 г. нам пришлось видеть письма Кювье к названному натуралисту, отличающиеся врисованными в текст характерными и мастерскими рисунками по анатомии исследованных им низших организмов.
Во время пребывания в Нормандии Кювье обрабатывает линнеевский класс червей, становится известным парижским друзьям природы, и Жоффруа де Сент-Илер вызывает его в столицу. Они объединяются для издания нескольких работ с дидактической целью, особенно стремятся они выяснить систематику млекопитающих.
Достоинства такого человека не остаются в дальнейшем незамеченными; в 1795 г. он оказывается приглашенным в Центральную школу в Париже и в Институт в качестве члена первого класса. Для надобностей школы он издает в 1798 г. «Tableaux élémentaires de l'histoire naturelle des animaux» 151.
Он получает место профессора сравнительной анатомии и приобретает благодаря своему острому взгляду широкий ясный кругозор, благодаря же одному яркому блестящему докладу — самое общее и громкое признание. После ухода Добантона он получает его место в Collège de France 152 и, призванный Наполеоном, поступает в департамент народного образования. В качестве члена такового он путешествует по Голландии и части Германии, бывших тогда провинциями в составе империи, с целью обследования учебных заведений и школ; с его докладом надо ознакомиться. Предварительно мне было известно, что он не преминул отметить в нем преимущества немецких школ перед французскими.
С 1813 г. он приглашается к высшим государственным должностям, в которых утверждается по возвращении Бурбонов, и по сегодняшний день продолжает как свою общественную, так и научную деятельность.
Его работы необозримы, они охватывают всё царство природы, и его трактаты служат также и нам для познания вещей и в качестве образца обработки. Он не только исследовал и пытался упорядочить царство живых организмов, но и давно вымершие роды обязаны ему своим научным воскрешением.
А насколько он хорошо также знает все человеческое и может проникать в характеры выдающихся сотоварищей, видно из его похвальных слов, сказанных в честь умерших членов Института; там же можно вместе с тем познакомиться с его широким кругозором во всех областях науки.
Да простится мне беглый характер этих биографических набросков; здесь не было намерения обучать причастных к науке, сообщить им нечто новое, а только напомнить то, что об обоих достойных мужах им давно должно быть известно.
Однако теперь меня могут спросить: для чего и по какой причине должен немец ближе знать об этом споре, а может быть в качестве участника даже примкнуть к одной из сторон? Но ведь можно же утверждать, что каждый научный вопрос, где бы о нем ни шла речь, интересует всякую образованную нацию, так же как и весь научный мир можно рассматривать как одно единое тело; здесь же нам следует показать, что в данном случае мы особенно к этому призваны.
Жоффруа де Сент-Илер называет несколько немцев как одинаково с ним думающих. Барон Кювье, напротив, кажется, создал себе о наших трудах на этом поприще самое неблагоприятное мнение; оно выражается следующим образом в его выступлении от 5 апреля (стр. 24): «Я хорошо знаю, что для некоторых умов за этой теорией аналогий, хотя и завуалированно, может скрываться другая, очень старая теория, которая, хотя и давно отвергнутая, снова была отыскана некоторыми немцами, дабы содействовать пантеистической системе, которую они называют натурфилософией». Чтобы это высказывание комментировать слово за слово, растолковать смысл его, ясно показать смиренную невинность немецких мыслителей-натуралистов, — для этого тоже понадобился бы томик in octavo; мы же постараемся достигнуть здесь нашей цели самым коротким путем.
Положение естествоиспытателя, как Жоффруа де Сент-Илер, действительно таково, что ему должно доставить удовольствие быть до некоторой степени осведомленным относительно стараний германских исследователей, убедиться, что они придерживаются похожих с ним мыслей, что они трудятся на том же пути, и что он с их стороны может ожидать решительного одобрения и, если пожелает, достаточной поддержки. Как и вообще, в более новые времена нашим западным соседям никогда не повредит, если они немного познакомятся с исследованиями и стремлениями немцев.
Немецкие естествоиспытатели, которые при данных обстоятельствах упоминаются, суть: Кильмейер, Меккель, Окен, Спикс, Тидеман, а также признают и наше участие в этих исследованиях в течение тридцати лет. Однако я могу утверждать, что уже свыше пятидесяти лет мы с подлинным увлечением преданы подобным занятиям. Едва ли кто-нибудь, кроме меня, помнит еще те начинания, и да будет мне позволено вспомнить здесь те чистосердечные юношеские исследования. Этим, возможно, даже несколько осветится настоящий спор.
«Я не учу, я повествую». (Монтень).
Веймар, сентябрь 1830.