Предисловие

Вид материала

Документы

Содержание Закат Европы

Подобный материал:

• Содержание предисловие  3 Введение, 2760.07kb.
• Томас Гэд предисловие Ричарда Брэнсона 4d брэндинг, 3576.37kb.
• Электронная библиотека студента Православного Гуманитарного Университета, 3857.93kb.
• Е. А. Стребелева предисловие,, 1788.12kb.
• Breach Science Publishers». Предисловие. [3] Мне доставляет удовольствие написать предисловие, 3612.65kb.
• Том Хорнер. Все о бультерьерах Предисловие, 3218.12kb.
• Предисловие предисловие petro-canada. Beyond today’s standards, 9127.08kb.
• Библейское понимание лидерства Предисловие, 2249.81kb.
• Перевод с английского А. Н. Нестеренко Предисловие и научное редактирование, 2459.72kb.
• Тесты, 4412.42kb.

Закат Европы

В истории не было еще предпосылок к столь радикальным переменам в мировоззрении, какие создались открытием мира элементарных частиц. Прежние великие открытия приводили лишь к очередному расширению линейных границ мира. Будь то открытие бронзы, железа, или Нового Света — все эти открытия по своим последствиям влияния на мировоззрение останутся в тени. Рационализм сметает традиции, рушит тысячелетние идеологии. Отсутствие идеологии вдруг становится самоценностью, т. е. главной идеологией. Сегодня либералы не просто ломают традиции, как истинные постмодернисты, они их в принципе отвергают. Их философские предшественники большевики уже совершали подобную попытку по реконструкции мира. Картина «Белый квадрат» Малевича^1, написанная в начале XX в., вполне претендует на главный символ наступившей эпохи. Это выбеленное полотно, символизирующее ничто, после которого можно все начинать сначала.

Большевистское отрицание всего и вся уже известно нашему народу лучше, чем кому бы то ни было. Но разрушение устоев традиционного русского общества в 20 гг. прошлого века волею судеб было остановлено при сталинском правлении. Россия оказалось вне времени, и по прежнему остается более архаичной в сравнении с Европой. Слагавшаяся веками ортодоксальная христианская инаковость русского народа по сей день остается заповедной. Благодаря той остановке мы спокойно можем обдумать, привлекает ли нас будущее, уже реализованное Атлантикой, или хватит догонять, наоборот, следует спрыгнуть с этого маршрута. Мы говорим здесь о культуре, а не о социальных аспектах существования. Считать себя догоняющей культурой все равно, что быть вечным учеником, взгляд которого обречен быть опущенным в грязный пол. Вскинем головы. Каково стать компонентом атлантического миксера, где смешиваются все пряности мира. Туда несет народ Украины. Америка и Европа сливаются в целое: доллар и евро несутся навстречу друг другу в единую денежную единицу. Народы Европы уже спохватились и на череде референдумов отвергают Европейскую конституцию — поздно, их воли не хватит, чтобы в одиночку сломить волю меритократии. Привкусы разных культур переболтаются в их недрах, превратившись в однообразный томатный соус из сети закусочных быстрого питания. Мы же, как заговоренные, наблюдаем этот ужас, и не можем внятно выразить отказ быть компонентом этой помойки.

Двести лет назад начался спор русофобов и русофилов: то ли Россия запад, то ли она сама по себе есть уникальная цивилизация. Сегодня, я думаю, постановка вопроса уже не актуальна. Все уже свершилось. Эти споры зачал реформами царь Петр, но уже давно, как и Христос, он поселился в каждом из русских. Один нас наставляет на духовные, другой на материальные преобразования. Вместе они дают нашему организму две крепких опоры: духовную и вещественную силы. За двести лет, мне кажется, опоры притерлись друг к другу и стали, наконец-то, одной длины.

Кто мы, русский народ? Но важен даже не ответ, а сама постановка вопроса уже подтвердит здоровый диагноз. Значит, есть еще в этом народе энергия. Она только ждет, чтобы народ вернул себе рассудок и снискал свой победный триумф.

Мы — потомки восточного Рима, унаследовавшие культуру Византии и духовную силу Востока. Но похожи мы не на его государственную аристократию, а скорее на восставших рабов государства. Мы еще дики и совсем молоды. Первое, что мы совершим в здравом рассудке, мы отдадим почести первому христианскому императору Константину, отменившему казнь рабов через распятие и первым из императоров украсившему щиты римских солдат крестом в битве с Максенцием. Это случилось в 312 г. на Мильвийском мосту через реку Тибр. Памятник этот требует чистого мрамора, чтобы стоять посреди русской равнины. Может быть, это будет вновь основанный независимый город Константинополь, город церквей, свободный от государственной власти.

Дань памяти Константину будет наш первый символ пробуждения. Здесь же я брошу нелестный вызов: нет такого народа на Земле, который бы мог сказать, что Бог с ним. После неверия XX в. у людей не осталось Бога, они брошены и забыты в дальнем углу Вселенной. Для того, чтобы обрести Бога, им нужно отправиться искать его лики. Пока этого не случится, я заглушаю колокола, останавливаю призывы муэдзинов¹, и погружаю мировую молитву в безмолвие. Я делаю это, чтобы остановить самообман и начать в тишине работу. Итак, нашим вторым символом пробуждения станет тишина перед долгой работой.

Германские варвары, переселившись в первых веках н. э. в Италию, чтобы поступить на службу Западному Риму, плодотворно переняли черты его цивилизации — культуру ремесленного труда, культуру пашни и городского устройства. Восточным славянам досталась культура Византии, проявившаяся в блистающей Киевской Руси. Но многолетняя вовлеченность в борьбу со степью загнала славян в леса и болота. У них не выработалось чувства формы, но сохранилась первобытная острота чувства природы. Эта чуткость и непосредственность, сохранившаяся в нас — ровесница князя Владимира. Это та историческая молодость, не знавшая рамок римского закона вещей. Так вот к своей радости я восклицаю: мы — дикари, благословленные природой властвовать на русской равнине. Свежий воздух культуры Восточного Рима, несмотря на его тысячу лет, остается таким же свежим, я упиваюсь им. Не приняв Унию 1439 г.¹ с католической церковью, из дремучих лесов мы наблюдали, как гибнет Константинополь под нашествием турок, мы были в вере, и вместе с тем, оставались верны природе, чтобы выстроить новый Рим, новый Константинополь.

Пусть громче величают нас варварами, но от этого мы мертвей не становимся. Когда вас назовут варваром, смейтесь, значит, вы живее живых, за вами сила, которая помогла германцам и их королю Оттону I² на развалинах Рима построить свое тысячелетнее царство. Но это было пятнадцать веков назад, за это время европейцы одряхлели, не стало уже этого царства. Мы же все еще молоды.

Отбрось салонное самолюбие! Доверься этому чувству, ощути всю жгучую прелесть морозной купели во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Ты — только что окрестившийся варвар, подобно Владимиру и его ратникам завернут в пеленку молодого христианства. Тело твое не заплесневело, твой разум, как белый лист, чист и светел, и внемлет размеренной руке Господа, который пишет на нем с заглавной буквы и с красной строки Свое Имя. Но дальше надо писать тебе.

Восемьдесят лет марксистского мракобесия, наслоившегося на христианскую неприязнь к фарисейству, не помешали нам по-преж­нему узнавать себя в литературном наброске, сделанном в 20 е годы О. Шпенглером в «Закате Европы»: «…Молодые люди довоенной России, грязные, бледные, возбужденные и постоянно занятые метафизикой, все созерцающие глазами веры, хотя бы речь, по видимости, шла об избирательном праве, о химии или о женском образовании, — ведь это же иудеи и ранние христиане эллинистических больших городов, которых римлянин рассматривал с такой насмешкой, с отвращением и с тайным страхом». Портрет Шпенглера я повесил над своим рабочим столом. Пусть все в Атлантике, кому позволяет тщеславие, смеются над нами. Мы то знаем — это смех трупов, в то время как мы живее живых.


«Атлантическая цивилизация» — нет лучшего выражения, чтобы отличить нас от них, потому что деление нас и их на Восток–Запад уж очень обобществляет многие направления движения. Мы имели с ними общие христианские корни, что затрудняло последние два столетия нашу самоидентификацию, мы имели даже общие древние мифы, самый значимый из которых на Западе — легенда о короле Артуре — проистекает из аланских легенд, легенд скифов. Тысячи народов строили римскую империю, смешивая свои культуры в единую культуру древнего Рима. И вот на его культурном фундаменте родилась Атлантическая цивилизация.

Имеем ли мы с ней что-то общее? Даже если это и так, то теперь в наших интересах не находить сходства,
а подчеркивать различия. Назрело размежевание с культурой, которая давно представляет собой то самое перекисшее мазево, тесто, лишенное жизненных сил. Оно годится лишь, чтобы напитывать своими остатками агрессивные колонии мусульманского мира, захватывающего ее территории. Вялая, лишенная энергии Ренессанса, эта цивилизация с ее псевдоценностями уходит в небытие. Неужели Россия не имеет права вести себя как умная и молодая женщина, которая, выбирая партнера, думает о здоровье своего потомства?

Русский народ лишен врожденного чувства формы, но обладает просто врожденным чувством. Его культура жива, она не античный музей, изолированный от жизни режимом работы, напротив, она кипит, она пронизывает все области нашей жизни, где все рассматривается ею как материал для своего воспроизводства. Прочь от Атлантики, чтобы острее возжаждать расцвета своей культуры


Странным образом возникает связь времен и повторение истории: великий и древний город Рим на западе империи, наполненный акведуками и дорогами, пашнями и мостами приходит в упадок, а маленькая забытая колония на востоке, окруженная скифами, сарматами и другими варварами под названием Византий только-только наполняется жизнью¹. Вашингтон и Москва — сравним их с такой точки зрения. Вашингтон имеет сходство с величием прежнего Рима, но это сходство только декоративное. Там нет истинного имперского величия, там есть театральный эффект, соответствующее всем законам шоу с его обманками и игрой. Неоконсерваторы как ведущая актерская труппа этого шоу, вне реальности, и давно не представляет интересы американского народа. Она парит в виртуальном полете на белом куполе Капитолийского холма². И следуя природе постмодерна, — этого псевдотечения искусства, в котором нет ничего, кроме деструктивного отрицания , — эта труппа внедряет элементы игры в повседневную жизнь, выращивает искусственные финансовые индексы и творит перформансы ³, — взять те же потрясающие разноцветные революции. Она воспринимают мир как компьютерную игру, в которой, завалив прохождение уровня, игрок может в любой момент вернуться к исходной точке игры. Заметим, что все, что связанно с правящей элитой США, мы воспринимаем негативно и единым целым. Мы уже давно не понимаем мелочей в различиях взглядов представителей американской политики, почему, например, американский политик и политолог Збигнев Бзежинский критикует президента Джорджа Буша, или почему демократы спорят с республиканцами; у нас возник устойчивый рефлекс — все, что идет из Госдепартамента — это дары данайцев⁴. И вот в ответ на их творчество, творческие люди со всего мира ставят им трагедии на Манхеттене¹. Может быть, так эти люди хотят очистить их взгляд от игр и иллюзий и приобщить их к настоящей трагедии, и, тем самым заставить задуматься немного о человеке, природе и настоящем искусстве.

В последние годы своего существования западная Римская империя была наводнена варварами. Они свободно селились в ее землях, занимали посты в Сенате, армии, наполняли ряды патрициев и плебеев. И даже последний римский император Ромул Августул² был не римлянином, а сыном секретаря Атиллы — легендарного вождя гуннов. Капитолийский холм XXI в., олицетворяющий блеск новой империи, так же оседлали варвары, также далекие от христианской культуры. Они процарапались в мировую элиту, владея искусством грабить другие народы, делая из них духовных рабов. Так же, как у их древних предшественников, основу их мировосприятия формирует канон варвара, призывающий их мигрировать с континента на континент в поисках наживы, разрушать цивилизации и обирать чужие ценности от неспособности к культурному созидательному труду. Парализуя волю народов демократической риторикой, они отлучают их от национальных ценностей, способных противостоять варварской экспансии.

Именно, чтобы спасти себя от окончательной гибели вследствие бездуховной экспансии варварства либерализма, католической церкви в Европе ничего не остается, как перейти в наступление на восток в поисках паствы, еще не испорченной «открытым обществом». Этот поход по захвату паствы в России в нашей церковной среде называют прозелитизмом. Но этот крестовый поход в корне отличается от тех средневековых крестовых походов, когда латинская церковь обладала могуществом государства и шла на захваты, подогреваемая алчностью кардиналов. Сейчас ее поход — это только кажущееся расширение владений, на самом деле это ее последняя надежда на спасение. Будучи слишком формальной, избалованной правом римского епископа под названием «Константинов дар»¹ назначать императоров, она превратилась в церковь без Бога,
в церковь, построенную исключительно на римском праве. Еще в средние века она начала пожинать плоды такого устройства, не устояв перед расколом Реформации. Теперь же, когда нет императоров, готовых по какой-либо причине преклонять перед ней колени, она вкушает этот дефект своего фундамента в полной мере. Будучи когда-то активным субъектом юридического права, теперь любые нравственные уступки обществу, будь то право развода или аборта, воздействуют на нее, как юридические иски, что равносильно для ее формализованной сущности катастрофе по факту. Но хуже всего, что в ее активном прозелитизме читается скрытый мотив еще одной силы. Именно элита Атлантики держит католическую церковь за кишки, как когда-то, во времена Авиньонского пленения пап в XIV в. это делали французские короли². Всесильный американский доллар толкает ее на восток со времен разгара Холодной войны уже 40 лет кряду в надежде, что через ее епископов, как живых контейнеров, он сможет внедрить нам устойчивую бациллу либерализм.

Западная церковь не уберегла себя от раскола средневековья, сейчас же она окончательно рушится перед напором пороков. И даже протестантская церковь, будучи во времена Лютера нравственной оппозицией папского двора, теперь вызывает сочувствие: она не может справиться с эвтаназией, разрешает рукоположение женщин и гомосексуалистов. Как же далеко это от веры, укоренившейся в ее братской церкви на востоке, где народы, жившие без церкви около столетия, жаждут обрести Бога в сердце!

Атлантическая цивилизация кажется совершенством социальных чаяний обывателя: она сыта, комфортна, печется об инвалидах и стариках, она мобильна и вооружена до зубов. Она в блеске. Но я стоял в кафедральном соборе Мадрида и глядел на электрические свечки, которые автоматически загораются от брошенной монетки. В зависимости от ее достоинства, лампочки горят от двадцати до пятидесяти секунд. Электрический свет сотни свечей горит ровно и практично, без копоти, без восковых ароматов освещает он милые добродушные лица. Высшая степень проявления практичности, столь привычная в лютеранских странах, поразила меня в католической Испании. Испанцы-католики пришли на воскресную проповедь, проделав путь в две тысячи лет, но их путь в христианстве оказывается не познанием его учения, а борьбой. Это многовековое отвержение учения Христа, богоборчество, циклически пробуждающееся в их варварских генах. Потомки вестготов носят в груди космический лед. Унаследовав цивилизацию Рима, Атлантика не поняла его духовного завета, и приняла закон Божий наподобие житейского римского права — по параграфам и правилам, переписывая его время от времени революциями, указами или парламентским голосованием.

Я люблю испанцев. Я смотрел на эти свечки в соборе и понял, что напрасно не верил Шпенглеру и его «Закату Европы». Я не верил Соловьеву, Бердяеву — всем русским мистикам и философам, которые еще в XIX в. поставили Европе смертельный диагноз. Культура имеет антипод — цивилизацию. Они так же противоположны, как творчество и окостенение. Какое в тот момент я ощутил счастье, что мы избавились от марксизма, такого же яда для культуры, как формальдегид для живой материи, превращающий ее в музейные трупы. В Кафедральном соборе в Мадриде я впервые ощутил, что в моей груди бьется сердце. Я ощутил себя человеком, принадлежащим живой культуре.


Архитектор Антонио Гауди¹мечтал создать «Собор ХХ столетия», синтез всех своих знаний со сложной системой символики и визуального объяснения тайн веры. Возведенный им собор Святого семейства – прощальный аккорд эпохи, веками текшей стройным течением, прощальный наказ последнего европейца, человека страдающего и наполненного переживанием чувств. После него Европу постигло хаотичное рассеивание культурного потока: минимализм Мисс Ван дер Роэ², шершавый бетон Ле Корбюзье³, превращенный в мегаполисах в посевы спальных районов. Возникает эклектика в искусстве, тяга к смешению народов. Поместные костелы из стекла и бетона, которые в приступе религиозного реванша в последнее время возводят в огромных количествах в католической Польше, своей убогой архитектурой приводят в ужас. Я ощущаю в этом процессе порыв утопающего. С другой стороны, все это четко свидетельствует о некоем движении с издержками трудного перехода к чему-то неизвестному, новому, движении, в котором нет постоянства, «нет, — как писал Юнгер в книге “Рабочий”, — никаких устойчивых средств, нет ничего устойчивого, кроме роста кривой показателей, которые сегодня обращают в металлолом то, что еще вчера являлось непревзойденным инструментом». Собор Гауди строится с 1883 г. Для меня символично то, что он еще не закончен. Муниципалитет Барселоны предполагает окончить его строительство к 2022 г. Между 1883 м и 2022 м годами Европа переживает сто сорок лет безвременья, а с 2022 г. начнется новый отсчет. Шлифовка последнего камня собора ознаменует для меня восстановление прервавшейся связи времен.