Geum.ru

«духовно-нравственный путь развития россии»

Вид материалаДокументы

Содержание


Череда смутных времен
Крестьянский труд как самостояние
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   45

Великий Земский Собор 1613 года

Начало нового спасительного движения вышло из того же живительного источника, который одухотворил русский народ на борьбу с внутренними и внешними врагами – Святого Православия. Надо сказать, что граждане Нижнего Новгорода с самого начала Смуты отличались своим постоянством, твердостью и здравомыслием. Из среды посадских людей история выдвинула на передний план торгового человека Козьму Минина, по прозванию Сухорук. Во время Московского разорения он явился в Нижний Новгород в числе земских старост, следовательно, был одним из тех, кто снискал доверие, уважение и любовь своих сограждан.

Начинания патриарха Гермогена, томившегося в польском плену, ревностно продолжили Свято-Троицкий архимандрит Дионисий с братией и келарь Сергиевой обители Авраамий Палицын. Троицкая лавра, едва освободившись от долгой, томительной осады, сделалась главным убежищем для разоренных, бесприютных, больных и искалеченных, искавших спасения от ляхов и казаков, которые свирепствовали в окрестных областях.

Особенно замечательна по силе и энергии убеждения окружная грамота, помеченная 6 октября 1611 года и написанная от имени архимандрита Дионисия, келаря Авраама Палицына и соборных старцев. Когда эта грамота пришла в Нижний Новгород, Минин просил, чтобы ее всенародно прочитали в Соборе, при этом добавил, что и ему во сне явился св.Сергий, который велел будить спящий народ. Минин убеждал горожан всем пожертвовать для Великого и Божиего дела, не жалеть живота своего, даже отдать в кабалу детей и жен, чтобы только собрать деньги на содержание войска. Составили "мирской приговор о сборе пятой деньги" (20 процентов от всего имущества) для вооружения большого ратного ополчения.

В таборах, стоявших под Москвой, названных первым ополчением, Заруцкий и его приверженцы не обрадовались помощи, когда узнали, что речь идет не о посылке мелких подкреплений, не имевших между собой связи, а о большом, организованном ополчении, предводимом таким стойким и неподкупным воеводой, каким был князь Дмитрий Пожарский. В свою очередь князю Пожарскому и Минину понадобились большая выдержка, тонкое политическое чутье и личное мужество, чтобы не поддаться ни на какие уловки и не допустить нового столкновения между собою русских людей. Второе, или Нижегородское, ополчение заключало в себе, можно сказать, последние русские силы или, точнее, остаток лучших людей, политическое ядро, способное стать центром притяжения и собирания последних сил, уцелевших от предыдущих разгромов.

Между тем в подмосковных таборах Трубецкой и Заруцкий продолжали представлять собой другое правительство и тоже посылали грамоты "по совету всея земли". Сидевшая в Москве вместе с поляками Боярская Дума также продолжала считать себя законным правительством и издавала распорядительные грамоты.

19 августа нижегородское ополчение достигло Москвы и остановилось на берегу Яузы. 28 августа, видя бесплодность попыток соединиться с осажденным гарнизоном, гетман ушел назад по Можайской дороге, обещая через две недели прийти с многочисленным войском.

Сидевшие в Кремле русские изменники более чем поляки, противились сдаче, но скоро их перестали слушать, и, выпустив предварительно 24 октября московских бояр, на следующий день поляки отворили ворота Кремля.

Важнейшая задача была исполнена: Москва очищена от иноверцев и снова стала средоточием самобытной русской жизни. Осталось теперь завершить не менее важное дело: всенародным земским волеизъявлением призвать царя. Созывные грамоты были разосланы в первой половине ноября 1612 года, а уже к началу 1613 года выборные из городов съехались в Москву. Великий Земский Собор начал свою работу усердными молитвами в Успенском соборе, у святых мощей Московских угодников, и трехдневным постом. Затем открылись совещания об избрании царя. Возбуждение против иноземцев было столь велико, что все нерусские кандидаты отпали сразу и было решено избрать Государя из коренного православно-русского рода. Наиболее влиятельные московские семьи, Мстиславские, Голицыны, Воротынские и Романовы, начали внешне незаметную политическую борьбу за верховную власть. Довольно естественно мало-помалу все внимание сосредоточилось на Романовых. Митрополит Филарет (Федор Никитич Романов) томился в польском плену. Хотя он и пользовался народной любовью, но, как монах, не мог занять царский престол. Из его братьев, подвергшихся опале при Борисе Годунове, в живых оставался только Иван Никитич, который находился тогда еще во цвете лет, однако семья Романовых выставила не его, а юного отрока – сына митрополита Филарета, Михаила Федоровича, чья смиренная фигура была столь не похожа на колоритные фигуры основателей новых династий, типы энергичных честолюбцев, не брезгающих никакими средствами для достижения своей цели. Тем не менее, в этой простодушной, почти детской фигуре было что-то родное и привлекательное для русского человека. Этот юноша с его ясным, добродушным обликом напоминал всем последнего из Мономаховичей, сына Грозного царя, Федора Иоанновича, который пользовался самой светлой памятью в народе и почитался им за святого. Юность Михаила была едва ли не главной причиной, обратившей всех в его пользу еще и потому, что всякий боярин зрелых лет волей-неволей принимал участие в событиях смутного времени, имел за собой немало грехов, принадлежа к той или иной группировке, имел не только сторонников, но и противников; не один раз присягал и изменял присяге. Кроме того, бояре неохотно подчинились бы кому-либо из своих товарищей, стоявших с ними на одной ноге. Другое дело юноша, только что выходивший из отроческих лет, не причастный ни к каким кровавым событиям и партиям, никакими прошлыми грехами и, что самое важное, – не имевший личных врагов. Следовательно, его кандидатура менее других могла встретить недоброжелательство и противодействие между боярами.

В итоге 7 февраля 1613 года состоялось предварительное избрание Михаила Федоровича, а окончательно Соборное избрание свершилось 21 февраля в первое воскресенье Великого поста, то есть в неделю Торжества Православия. Великая Дума собралась в Успенском соборе и единодушно выразила это мнение, которое было горячо поддержано москвичами на Красной площади.

2 мая, в воскресенье, состоялся торжественный въезд новоизбранного Царя Михаила Федоровича Романова в Москву, а торжественное венчание на царство совершилось 11 мая в Успенском соборе Московского Кремля.


Череда смутных времен

Если сейчас бросить беглый взгляд на тысячелетнюю историю Российского государства, то можно утверждать, что, рассуждая категориями системных кризисов, нашему Отечеству пришлось преодолеть за тысячу лет своей истории по меньшей мере четыре Смутных времени или системных кризиса государственности.

Первое Смутное время (условно можно назвать его «язычески – исламским»), когда была опасность порабощения Руси сначала язычеством в лице степных кочевников татаро-монголов, а потом – исламом, когда тем же язычники уже приняли ислам, утратив прежнюю веротерпимость. Причины возникновения кризисных социальных явлений первой русской смуты не были связаны с укоренившимися последствиями нашего языческого прошлого, а процесс ее преодоления был вызван с готовностью даже ценой собственной жизни уже окрепшее, благодаря трудам преподобного Сергия Радонежского и его учеников защищать христианскую веру и государственность и нежеланием покориться исламу.

Второе, подробно описанное нами, Смутное время – XVII век представляет собой классический азбучный пример обострения межцивилизационного конфликта. Эта Смута развивалась в «иезуитско-католической оболочке», поскольку была опасность порабощения нашего Отечества западно-христианской церковью с ее новой социальной организацией – иезуитами.

Третье Смутное время, которое так практически никогда не именуют историки, – это «протестантское». Смутное время XVIII века, которое было связано с попыткой западных стран, с преимущественно протестантским населением, поработить нашу Церковь и наше Отечество. Эта попытка, как мы помним, оказалась, к сожалению, достаточно успешной.

Четвертое Смутное время мы переживаем уже целое столетие. Его можно назвать «богоборческим».

Очевидно, что каждая «смута» начинается с утраты чистоты православной веры. И, как результат охлаждения веры, происходит то, что называется «десакрализацией» верховной власти, т.е. верховная власть утрачивает свою сакральную составляющую и становится манящим плодом для политических интриг. Начинаются разнообразные бунты против власти, ибо люди начинают думать, что «власть не от Бога», что она «человеческое изобретение» и что ее можно взять силой оружия. В результате начинаются братоубийственные войны, междоусобие и, конечно, поскольку у России много врагов, это братоубийство заканчивается внешней военной агрессией, порабощением или игом. Оно может быть явным или неявным, жестоким или мягким, продолжительным или краткосрочным экономическим, политическим или внешним военным завоеванием. Но всегда первопричина смутного времени – это болезнь души, духовная болезнь русской цивилизации.

В начале каждого смутного времени дается как бы сигнал к действию – убийство носителя верховной власти или чаще всего, наследника престола: убийство Бориса и Глеба в первую русскую смуту; царевича Дмитрия перед натиском Польши и Литвы по сценарию Римской курии и ордена иезуитов; законного наследника Алексия своим отцом-сыноубийцей Петром в смутное время XVIII века; убийство всей Царской Семьи в нынешнее смутное время.

Давайте остановимся более подробно на обосновании третьей Смуты – XVIII века: убийство наследника царевича Алексея – было; борьба против православной церкви – была. Более половины русских монастырей было уничтожено при Екатерине, которую почему-то мы называем Великой. Была борьба против русской традиции, русского слова, русского монастырского летописания. Все то, что составляло дух и букву русской цивилизации искоренялось Петром и «птенцами гнезда Петрова» с такой жестокостью, что трудно себе представить, есть ли в мировой истории такой пример, когда Государь, носитель верховной власти, уничтожает в своей стране те духовно-государственные традиции, которые возвели его на трон. Разве что Горбачев с Ельциным, плоть от плоти коммунисты, разрушали с таким же рвением коммунистическую империю, давшую им власть. Разумеется, в XVIII веке было и братоубийство: бунт Емельяна Пугачева есть ничто иное как попытка вооруженного народного протеста против всего того, что делается со стороны верховной власти. И не случайно Пугачев поднял знамя борьбы под именем убиенного «Великой императрицей» Петра III.

Однако самый тяжелый вывод, который мы должны сделать из анализа истории России XVIII – XX веков, состоит в том, что как ни прискорбно это утверждать сегодня, но даже из Смутного времени XVIII века окончательно мы так и не вышли. Не осмыслили этот факт наши мыслители, не донесли людям посредством книг, театра и кино, изобразительным искусством. Уже находясь в продолжении почти четырех поколений в ужасном, богоборческом Смутном времени XX века, факт выхода из Смуты XVIII века так и не засвидетельствовали. До сих пор не дана ни церковная оценка смуты XVIII века, ни государственная, ни социально-политическая, ни литературно-драматургическая. Кто у нас до сих пор ходит в героях? Петр Великий, Екатерина Великая. Кто ходит в чудаках? Павел I. «Чудак», который постарался восстановить разрушенную Петром законность на Руси; который встал на защиту простого труженика против разложившейся знати, который встал на защиту национальных интересов России на европейском континенте. Это воистину преступление русской мысли и язву русской государственности мы до сих пор не осмыслили и соборно в нем не покаялись. Поместный Собор 1917-1918 гг., который призван был дать нравственный анализ истории Русской церкви и государственности за весь двухсотлетний, так называемый синодальный, период, как известно, прошел уже в России, захваченной большевиками. И как ни грустно говорить об этом, но мы должны быть в некотором смысле быть благодарны большевикам за то, что они, начав обстрел Кремля, вразумили «соборян», которые убоявшись этого обстрела, поспешно выбрали Патриарха. Вполне возможно, не будь того обстрела Кремля, то, учитывая «демократический дух», который царил на Соборе 1917 года, Россия до сих пор не имела бы Патриарха.

Таким образом, сегодня мы пребываем как бы в двух смутах одновременно и пока не будет дана оценка смутного времени XVIII века, пока мы не расставим все на свои места в своей собственной истории, мы не можем говорить о выходе из сегодняшнего смутного времени, потому что мы даже не можем оценить всю глубину нашего духовного падения. Таким образом, сложность задачи, стоящей сегодня перед национально-государственным движением, состоит в преодолении не только большевистского тоталитарного наследия и западнической беспочвенности, но и в очищении здоровых начал русской державной и политической традиции, искаженных петербургским периодом российской государственности.


В.П.Большаков

КРЕСТЬЯНСКИЙ ТРУД КАК САМОСТОЯНИЕ


Смирение и покорность всегда ставились в число первых добродетелей русских крестьян. Правда, добродетели эти оказались в окружении бесконечных недоразумений, вольных и невольных лжетолкований. Особенно отличились по этой части последователи коммунистической доктрины. Очень часто они смешивали их с холопством, низкопоклонством, угодничаньем, в лучшем случае зачисляли их в один разряд с неразвитостью и умственным малолетством. «Идиотизм деревенской жизни» перекочевывал из одного исследования в другое, имеющее хоть какое-то касательство к истории русского крестьянства. Авторов ничуть не смущало, что Россия – страна православная, и эти качества не сваливаются как снег на голову, а имеют под собой объективную основу. Вся структура жизнедеятельности крестьян не только порождает, но и укрепляет их.

Крестьянам чужда лихорадочная деятельность; имея дело с природой, они вынуждены смиряться перед обстоятельствами, ударами судьбы, невозможностью достигнуть желанной цели, покоряться волей-неволей законам природы и их роковой неизбежности. И действительно, что отвратить не можем, тому должны мужественно подчиниться, не малодушествуя, не убегая от действительности в область пустых иллюзий. Смирение и покорность в этих случаях не имеют ничего общего с раболепством и унижением, они поднимают, а не унижают нравственное достоинство человека.

Иностранцы, сознание которых не было отравлено ненавистью к России, могли и в эпоху крепостного права видеть в русских крестьянах людей, достойных всяческого уважения. Я приведу одно из таких суждений записанных А.С. Пушкиным: «Взгляните на русского крестьянина: есть ли тень рабского унижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености говорить нечего. Переимчивость его известна; проворство и ловкость удивительны… Никогда не заметите в нем ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому… наш крестьянин опрятен по привычке и правилу»1.

Крестьянин, если он настоящий домохозяин, выступает представителем крестьянской цивилизации, имеющей многие тысячелетия органического развития. Он персонифицирует эту культуру, отражает ее не только своим внутренним содержанием, но и внешним обликом. Русская деревня никогда не являлась просто экономической категорией, определенным способом производства сельскохозяйственных продуктов. Это особый тип цивилизации, как пишет об этом К. Мяло2, – со своим экономическим укладом, представленным несколькими типами земледелия, укладом, позволяющим хозяйствующим субъектам в полной мере реализовать свои возможности. Цивилизация со своей моралью, искусством и религией. Известно, что русское православие впитало в себя множество древних земледельческих праздников, опоясывающих весь год и соотнесенных с циклом церковной службы.

А.Н. Радищев писал об одном из них так: «Но солнце, возвращая деятельность всей природе, возвращает ее и человеку. Священные обряды подкрепляют в России веселое начатие весны, ибо скоро по равноденствии, когда продолжительное освещение отца природы начнет мертвить мерзлое дыхание зимы, учреждено величайшее и наиболее почитаемое торжество во всех греческого исповедания землях, пасхи. Измождив седмиседмичным пощением тело свое, селянин обновляет силы свои тучной пищею и загустевшую кровь свою разжигает и воспламеняет крепкими восквашенными напитками. Праздник пасхи будет в России долго священ, хотя бы исповедание ее переменилось, ибо сие время лучи солнечные, падая на землю более в отвес прежнего, растворяют мерзлую ее внутренность и делают ее удобною на возделание и на восприятие питательных зерн»1.

Каждый день из трехсот шестидесяти пяти имел бесчисленное множество примет, связанных в основном с земледельческим крестьянским трудом. Вот одна из примет, бытовавшая на Руси. «Если на Крещение в полдень синие облака – к урожаю». Сколько нужно внимательности, а следовательно, и траты собственной мысли, чтобы примечая, например, цвет облаков в полдень в Крещение, находить в этом связь с урожаем, который может определяться в августе, то есть через семь месяцев. Безусловно, чтобы закрепить в народном сознании эту примету, привести августовский хлеб в связь с цветом облаков в Крещение, да еще в полдень, надо было много и своеобразно думать, и притом думать именно «земледельчески». Подобных примет можно привести немало. Они – свидетельство того, как много крестьянин уделял внимания природе, земле и всему, что с ними связано»2.

Мало того, что отмечался день какой-либо запоминающейся приметой, отмечался даже час, время суток, ночью отмечался блеск звезд и т.п. Все эти знания в совокупности можно отнести к «неявному» знанию, но очень важному и незаменимому в жизнеустроении крестьянина. Смирение и покорность имеют еще и другое значение. Их самоценность возрастает на фоне противоположных качеств.

Гордость, высокомерие, самовозвеличивание или претензии стать гегемоном, властолюбие, наконец, – все это противоречит нормальному положению человека среди людей, нарушает естественное равенство их. Каждый – не более как член общежития.

В тесной связи со смирением и покорностью перед неизбежным у крестьян находилась вера и надежда. Вера и надежда – это тот эфир в духовном строе личности, который поддерживает бодрость духа, не давая угасать воле к жизни, тем самым позволяет ей противостоять ударам судьбы. Утрата оптимизма ведет к параличу сознательной деятельности человека, к упадку его духовных сил. Можно об этом сказать и так: с утратой веры и надежды индивидуальная, личная жизнь человека рушится.

Если же вести разговор о соотношении веры и знания, то вера нужна душе даже более, чем знание. Вера потребна нам как прочная и творческая основа жизни.

Эти специфические качества и жизненные установки, характерные для подавляющего большинства русских людей, и создавали ту нравственно-духовную атмосферу России, которую позднее вульгарная социология, замешанная на плоском «технологическом прогрессизме», будет именовать культурной отсталостью.

Лев Толстой, занедуживший модной в свое время на Западе «болезнью смерти» и уже заражавшей своими бациллами русскую интеллигенцию, не погиб, не сошел с ума и не утратил своих творческих сил лишь благодаря тому, что в России еще продолжала в ту эпоху существовать подобная атмосфера, и он мог припасть к этому живительному источнику.

И если для Льва Толстого духовный кризис разрешился благополучно, то для многих далеко не бесталантных представителей западной культуры «заболевание смертью» заканчивалось, как правило, трагическим исходом. Достаточно вспомнить, как протекала такая болезнь у Ф.Ницше, закончившаяся полным помрачением разума.

Ю. Давыдов связывает подобный психоз в среде западной интеллигенции с набиравшей силу тенденцией «отчуждения» всех отношений людей от природы, тенденцией взаимного отчуждения людей, усугубляющейся «атомизацией» общества, отмиранием и атрофированием всех человеческих чувств; с постепенным превращением общества людей в жуткое скопище абсолютно чуждых друг другу «эгоистов»1.

От себя добавлю, что «прогрессивная» западная цивилизация, не оставляла тронутому духовным недугом индивиду никаких точек опоры, поскольку ускоренно изживала последние островки «патриархальщины», «азиатчины», на которые, по примеру Льва Толстого, можно было бы спасительно опереться.

Крестьянин хочет быть и действительно является господином на своем участке. Здесь он возобновляет свой жизненный ресурс и, будучи автономным хозяйствующим субъектом, всякую работу – руководящую, организационную, плановую, исполнительную – выполняет сам или дает выполнять в особо напряженные рабочие дни небольшому числу работников.

Крестьянин производит (если употреблять современную терминологию) не меновые стоимости, определяемые чисто количественно, где умирают, угасают все качественные особенности труда, он производит потребительные стоимости, качественно, вещественно живые для него продукты.

Труд настоящего крестьянина есть сугубо творческий труд, к нему нельзя подходить с меркантильными мерками. Аршин не тот! Он как истинный художник живет в своем творении. Мы встретимся с множественными фактами трогательно доброго отношения сибирских крестьян к своим буренкам и сивкам. Факты эти нельзя правильно оценить, оставаясь в плену экономического детерминизма, не соприкасаясь с этикой и философией «расходного хозяйства»2.

Личный характер хозяйствования выражается в традиционализме. Хозяйствуют так, как переняли от отцов, как научились с детства, как привыкли, наконец. Принимая те или иные хозяйственные решения, могущие круто изменить жизнь крестьянина и его семьи, смотрят первым делом не на цель, не на результат, пусть даже сулящий прямую выгоду, а оборачиваются назад, на примеры прошлого, запечатленные в памяти, на предшествующий опыт. В крестьянской семье знают и чтят традиции.

Подобная осмотрительность помогает избежать ненужного риска и коренится она, в конечном счете, в человеческой природе, в стремлении человеческой души к постоянству. Известна поговорка русских крестьян: «Лучше синица в руки, чем журавль в небе».

Прекрасный знаток самовоспроизводящего или «расходного» хозяйства Аристотель писал: «В искусстве наживать состояние никогда не бывает предела в достижении цели, а целью здесь оказывается богатство и обладание деньгами. Напротив, в области, относящейся к домохозяйству, а не к искусству наживать состояние, предел имеется, так как целью домохозяйства служит не накопление денег»1.

Две руководящие цели характерны для подобного типа хозяйства – принцип покрытия потребностей и принцип традиционности. В своей совокупности они есть не что иное, как суть принципа